Текст книги "Русский щит. Роман-хроника"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Впереди конницы мчался с мечом в руках Дмитрий. Почти рядом с ним, отставая лишь на половину лошадиного корпуса, – Довмонт Псковский.

Спохватившись, немецкие воеводы начали поворачивать рыцарей навстречу русским всадникам. Но – не успели. Дружинники Дмитрия, Довмонта и Святослава с налету врубились в немецкий строй.

Все смешалось.

Битва распалась на множество яростных единоборств. Перед каждым русским витязем был свой противник: или рыцарь в латах с длинным прямым мечом, или оруженосец в кольчужном доспехе с секирой и кинжалом, или конный лучник-кнехт в круглом железном шлеме.

Сам Дмитрий схватился с рыцарем. Перегнувшись в седле, князь ускользнул от сокрушительного удара рыцарского меча, наотмашь рубанул по железному, украшенному перьями шлему. Рыцарь удержался в седле, попытался было снова напасть, но подоспевший телохранитель Дмитрия свалил его ударом боевого топора.

А Дмитрий уже рубился с другим рыцарем.

Обгоняя князя, продвигались переяславские дружинники. Теперь Дмитрий видел впереди только их спины, поблескивавшие железом кольчуг.

Подъехал воевода Федор, укоризненно посмотрел на расколотый в сече щит князя, на его погнутые и исцарапанные доспехи.

– Поостерегся бы лучше, княже. Не простой, чай, ратник, а предводитель войска…

Рыцари отчаянно отбивались, и неизвестно еще было, на чью сторону клонилась чаша победы, пока не подоспело пешее новгородское ополчение.

Проворные, не отягощенные доспехами новгородцы сновали между сражавшимися всадниками, вырывали рыцарей из седел железными крючьями на длинных древках, вспарывали ножами незащищенные животы рыцарских коней. Поверженные рыцари неуклюже ворочались на истоптанном, испятнанном кровью снегу, не в силах подняться. Тяжкая неуязвимость латного доспеха оборачивалась теперь против них самих.

Третий час кипела битва. Уже не торжествующе, а тревожно трубили трубы в Раковоре.

Немецкое войско медленно пятилось обратно к лесу, из которого вышло утром на бой. Но псковская дружина Довмонта, по приказу Дмитрия, обошла сражавшихся и отрезала рыцарям дорогу к отступлению. «Теперь не уйдут!» – подумал Дмитрий, видя, как псковские ратники Довмонта выстраиваются между полем битвы и лесом.

Немцы заметили опасность.

Отдельные кучки рыцарей, вырываясь из сечи, скакали не к лесу, а вдоль берега Кеголы – к видневшемуся вдалеке Раковору. Затем в ту же сторону начало отступать и все немецкое войско.

Русская конница устремилась следом. За ней спешило пешее новгородское ополчение, оглашая поле радостными криками.

Конные дружинники, настигая рыцарей, вынуждали повернуть коней, задерживали их короткими злыми схватками и, отколов от строя, гнали на расправу ополченцам. То здесь, то там в кольце пеших новгородцев неуклюже кружились рыцари, отмахиваясь мечами, пока не падали в снег, выбитые из седла ударами длинных копий.

Новгородцы добивали поверженных рыцарей тонкими, как шило, ножами-убивцами, мстя за своих павших.

Многие знатнейшие мужи Ливонской земли нашли в тот день смерть на берегу реки Кеголы.

Дружины Дмитрия, Довмонта и Святослава неотступно преследовали рыцарское войско. Уже совсем близко были зубчатые стены Раковора, сложенные из огромных гранитных плит.

Князь Дмитрий надеялся ворваться в город, пока ворота были открыты для отступавших рыцарей. «Кто сможет остановить мчащуюся, как вихрь, русскую конницу? Уж не те ли неуклюжие раковорские ратники, что толпятся в воротах?! Куда им, зажиревшим горожанам, биться с русскими витязями!»

Дмитрий взмахивал мечом, торопя дружинников…

2

Раковор спасло приближение еще одного рыцарского войска. Когда совсем уж близко были городские ворота, Дмитрия догнал десятник Кузьма, торопливо заговорил что-то на ухо…

Протяжно запели переяславские трубы, останавливая войско.

К Дмитрию спешили князья и воеводы. На их лицах было недоумение и обида. Довмонт закричал еще издали:

– Почему задержал войско, княже? Упустим победу!

Дмитрий молчал, сурово сдвинув брови. Потом кивнул на десятника Кузьму:

– Повтори князьям весть, что привез с заставы…

– Вторая немецкая рать подходит к Раковору, – начал Кузьма. – Опять от ливонской стороны идут через лес. Дозоры немецкие уже грабят наши обозы за рекой…

– Откуда еще рати немецкой взяться? – засомневался Святослав. Но Дмитрий оборвал его:

– Не время спорить! Поспешите к своим дружинам. Стройте полки для боя. Пойдем встречать немцев…

Русское войско двинулось навстречу новому врагу.

Снова в центре боевого строя шло новгородское ополчение, поредевшее, но готовое к бою. Снова вправо и влево от пешцев вытянулись крылья дружинной конницы.

Только Юрий Суздальский со своим полком остался заставой против городских ворот.

Войско возвращалось к полю битвы по дороге немецкого отступления.

А вдалеке, по ту сторону поля, выползала из леса свежая немецкая рать.

Снова стояли друг против друга два войска.

Только теперь между ними была не снежная нетронутая белизна, как утром, а бранное поле, залитое кровью, покрытое еще не остывшими телами. И таким страшным показалось немцам это поле, что они, дойдя до его края, в нерешительности остановились.

Встали у кромки поля и русские полки, набираясь сил перед новой сечей. Нелегко досталась первая победа: поредели дружины, устали кони, перетрудившиеся руки воинов без прежней уверенности держали копья и мечи, кровь сочилась из недавних ран.

Тишина, опустившаяся над полем, поразила Дмитрия. Будто и не было здесь двух больших, изготовившихся к бою ратей. Воины переговаривались шепотом, кони ржали тихо и приглушенно. Не звенело оружие, смолкли боевые трубы. Ветерок лениво шевелил поникшие стяги.

Дмитрию вдруг показалось, что никакого боя еще не было, что только-только наступил тот утренний час, когда он впервые повел дружины против железной немецкой «свиньи». В наступавших сумерках не видно было убыли в русских полках. Воинский строй стоял твердо и несокрушимо.

«Чего же я жду? – думал князь. – Через час будет совсем темно…»

Что-то удерживало Дмитрия от приказа, которого ждали стоявшие рядом князья и воеводы. Только спустя много лет, пережив не единожды радость побед и горечь поражений, Дмитрий поймет, что это что-то было воинской мудростью, даром, которым отмечены только истинные полководцы. А в тот февральский вечер на реке Кеголе молодой переяславский князь мучился сомнениями.

Наконец Дмитрий подозвал десятника, спросил:

– Как шли немцы, налегке или с обозом?

Князья недоуменно переглянулись. Об обозе нужно думать после боя, когда враг разбит, когда пришло время делить добычу…

Кузьма обстоятельно рассказал, что немцы двигались налегке, полностью изготовленные к бою. Обозов за ними не было. Даже шубы с собой не взяли. Стучат, поди, зубами. Вечер-то студеный!

– Без шуб, говоришь, немцы? – весело переспросил Дмитрий. – Мерзнут, говоришь? – И решительно добавил: – Ну, мы им мешать не будем, пусть мерзнут!

И опять раньше других понял князя Дмитрия Довмонт.

А ведь верно! Не выстоять немцам всю ночь в железных доспехах, померзнут! Выбор у немецких воевод невеликий: или тотчас на бой иди, или убирайся восвояси. А времени для раздумий у них нет – скоро совсем стемнеет!..

Воевода Федор захлопотал, отдавая распоряжения сотникам и десятникам русского воинства.

Из новгородского обоза, стоявшего за рекой, в полк привезли шубы, тулупы, войлоки. Воины накидывали их поверх кольчуг: и тепло, и мигом можно скинуть наземь, если понадобится сражаться!

Обозные мужики даже шатры раскинули позади полков, чтобы ратники могли поочередно отдыхать в тепле. За шатрами разожгли костры. В медных котлах над огнем забулькало горячее варево.

Воины повеселели, перекидывались шутками:

– Так можно и постоять: и тепло, и не голодно…

– А каково немцу? Железо – оно холодит…

– Выморозит их наш князь, как тараканов из избы…

– Студена ночка, хороша ночка…

– Для немцев не больно хороша!..

Впереди, затаившись между телами павших, за каждым движением врага следили дозорные Кузьмы…

Когда рассвело, немецкого войска уже не было на том краю поля. Рыцари ушли под покровом темноты, так и не решившись напасть на русские полки.

Помчались в лес на свежих конях переяславские дозоры, но врага не было ни за два, ни за четыре, ни за шесть часов пути.

Три дня стояло русское войско на поле битвы.

Тяжелыми оказались потери, особенно в пешем ополчении. Павших новгородцев длинными рядами укладывали вдоль берега Кеголы. Среди убитых опознали добрых новгородских бояр Твердислава Чермного, Микифора Редитина, Твердислава Моисеевича, Михаила Кривцова, Ивача, Бориса Ильдетинича, брата его Лазаря, Ратшу, Василья Воиборзова, Осипа, Жирослава Дорогомиловича, Парамона, Полюда и иных многих…

Шестеро скорбных новгородских ратников понесли к обозу тело посадника Михаила Федоровича. Прямым и твердым был посадник в жизни, не слукавил и в свой смертный час В пешем строю, будто простой воин, бился он в челе новгородского полка и погиб, сраженный секирой кнехта.

Тысяцкого Кондрата не нашли среди убитых: не то немцы, отступая, уволокли его с собой, не то снегом засыпало где-нибудь в овражке. Не нашли и Радислава Болдыжевича, и Данилу Мозонича, и порочного мастера Тогала. Горька участь пропавших без вести. Не осталось близким их даже родной могилки.

А из простых ратников едва половина осталась в новгородском ополчении, да и те почти все поранены.

Много полегло и псковичей. Неистовый князь Довмонт не щадил ни себя, ни своих воинов. Но и честь немалую взял Довмонт в этом бою. Имя его называли ратники рядом с именем предводителя войска – князя Дмитрия Александровича: «Славные витязи! Истинные ратоборцы оба!»

Остались навечно в неласковой раковорской земле многие переяславцы и владимирцы, тверичи и суздальцы. Как бились плечом к плечу, так и теперь лежали рядами под серым чужим небом, завещав вечную скорбь родным и близким.

Хмур был Дмитрий. Не утешили молодого князя ни униженные просьбы раковорских послов о мире, ни богатейший выкуп, привезенный из города в русский стан, ни обещанья датских королевских людей впредь не пакостить новгородской заморской торговле, ни славная военная добыча – пятьдесят саней, доверху наполненных рыцарскими доспехами и стягами, ни даже громкая слава полководца, добытая переяславским князем в битве под Раковором. Слишком дорогой оказалась победа!

Мирно стало на Наровском рубеже. Надолго ли?

ГЛАВА 8
ТИХОЕ ЛЕТО В ПЕРЕЯСЛАВЛЕ

1

В мае над Плещеевым озером поднимались закаты невиданной красоты. Розовая озерная вода сливалась где-то вдали, за дымкой вечернего тумана, с розовым же небом. Длинные узкие ладьи переяславских рыбаков, подплывающие к низкому песчаному берегу, будто парили в воздухе.

Вечерами на озерном берегу собиралась чуть ли не половина города: люди встречали кормильцев.

Переяславская светлая сельдь и нежные снетки славились по всей Руси. Целыми обозами возили их переяславцы во Владимир, к великокняжескому столу. Правда, теперь, когда наступило размирье между великим князем Ярославом Ярославичем и переяславским господином Дмитрием Александровичем, обозы во Владимир не ходили. Но и без великого князя было много покупателей на переяславскую сельдь: и в Рязани, и в Ростове, и в далекой Костроме. Богаты русские реки рыбой, а все же такой сельди, как в Плещееве озере, не было нигде.

Славился Переяславль рыбой, но не в ней было главное богатство. Переяславское княжество поднялось на плодородных опольях, раскинувшихся вокруг Плещеева озера. Расступились здесь леса, словно испугавшись светлой озерной воды, освободили землю для пашен и садов. Путники, выйдя из дремучих дмитровских лесов, в изумлении останавливались на краю ополья: благодатная равнина, покрытая зеленью всходов, расстилалась до самого горизонта.

Сеяли переяславцы и овес, и рожь, и белый боярский хлеб – пшеницу. Щедро здесь вознаграждала земля труд пахаря. Сам-пять и сам-десять возвращалось зерно в сусеки. Видно, это про переяславское ополье была сложена народная пословица: «Брось оглоблю на землю – за ночь травой зарастет!»

А где хлеб – там и богатство.

Потому-то издавна приходили на переяславскую землю люди из других городов и княжеств. Много было словен из новгородских волостей. Приходили кривичи из Смоленской земли, селились в Пневичах. А много еще до Батыева нашествия прибилось беглецов с юга, из Рязани и Чернигова. Спасались они в Залесской земле от половецких набегов, от конечного разоренья и бусурманского плена.

Новопришельцы становились старожильцами, все реже вспоминали прежние места. Новгородцы, смоляне, рязанцы и черниговцы, поселившиеся в Переяславской земле, стали зваться одинаково – переяславцами, бок о бок сражались с врагами за свою новую родину, гордились подвигами своих князей.

А с князьями Переяславлю повезло: что ни князь, то градостроитель или славный ратоборец.

Заложил Переяславль в лето шесть тысяч шестьсот шестидесятое князь Юрий Долгорукий, устроитель земли Залесской. Он и белокаменный собор Спасо-Преображенья начал возводить. Завершил строительство, собора владимирский самовластец Андрей Боголюбский.

Новыми деревянными стенами окружил Переяславль в лето шесть тысяч семьсот третье великий князь Всеволод Большое Гнездо, самый могучий правитель на Руси. Это о нем говорили, что мог Всеволод расплескать Волгу веслами своих воинских ладей, а шеломами вычерпать полноводный Дон.

Из Переяславля водил храбрые низовские полки на шведов и немецких рыцарей прославленный воитель Александр Ярославич Невский. Даже переселившись в великокняжеский Владимир, он по-прежнему считал Переяславль любимой вотчиной, держал переяславцев близко к сердцу.

А нынче на переяславском княжеском столе сын Невского – Дмитрий, победитель немцев под Юрьевом и Раковором.

Слава князю Дмитрию Александровичу!

Торжественно и празднично встречал Переяславль своего князя, вернувшегося из похода.

Чайки, всполошенные радостным перезвоном колоколов, с криками метались над озером. Приодевшиеся горожане заполнили улицы. На соборной площади, за длинными столами из неструганых досок, пировали дружинники и добрые люди посада: старосты, торговые гости, умельцы-ремесленники. Над кострами жарились туши коров и баранов. Бурлила в котлах наваристая переяславская уха. Княжеские холопы щедро наделяли людей хмельным пивом, черпая его ковшами из больших дубовых бочек.

Молодые переяславцы толпились у возов с немецкими доспехами. Осторожно трогали рукой рыцарские латы, прямоугольные щиты с латынянскими крестами, тяжелые мечи и секиры, грозные булавы, утыканные железными шипами.

На паперти Спасо-Преображенского собора грудой лежали немецкие стяги, отбитые князем Дмитрием на реке Кегоде. Возле них тоже стояла толпа. Отбить вражеский стяг – великий подвиг!

Дружинники рассказывали посадским людям о походе ко граду Раковору, о сече с немецкой «железной свиньей», о доблести молодого князя Дмитрия. Старики вспоминали Александра Ярославича Невского, вот так же возвращавшегося с победой в родной Переяславль…

Но быстро отшумели праздничные пиры. Разъехались по своим вотчинам обласканные князем бояре. Ремесленные люди вернулись в мастерские: к кузнечным горнам, к кожевенным чанам, к гончарным кругам. Смерды-пахари, собранные в город для встречи князя, разбрелись по деревням. Рыбные ловцы с рассвета до позднего вечера пропадали на озере

Тихо, безлюдно стало на улицах Переяславля.

И князь Дмитрий затосковал. Нелегко было сызнова привыкать к безмятежному переяславскому житью. Дни были похожи друг на друга, как листья с дерева: перемешай их, и не различишь – все одинаковые.

Княжеские дела не отнимали много времени. Все делалось как бы само собой, почти без участия Дмитрия. Большой воевода Иван Федорович держал в крепких руках войско, судную избу, городовое дело. Тиун Лаврентий Языкович, тоже старый и опытный слуга, сидевший в Переяславле еще с отцовских времен, хлопотал по хозяйству, управляя княжеским двором, селами, рыбными промыслами, бортными угодьями, соляными варницами. Сельские тиуны и старосты вовремя привозили хлебные и иные оброки. Покойно было князю при таких помощниках. Но покой-то и тяготил Дмитрия.

Наступило лето. Просохли лесные дороги. Князь Дмитрий часто уезжал из Переяславля, гостевал то в деревне бортников, на речке Вьюлке, то в своем селе на Нерли, то в шалаше дровосеков за Трубежем.

В глухие затрубежские места подговорил заехать сотник Кузьма, новый любимец князя, неизменный спутник в дальних поездках. Смерды в немереных лесах за Трубежем рубили дрова, вязали их в плоты и сплавляли вниз по реке к соляным варницам.

Вместе с плотогонами князь Дмитрий приплыл к Соли-Переяславской, что возле Плещеева озера.

Тиун при варнице, узнав в высоком молодце, соскочившем с плота на берег, самого князя, оробел до холодного пота. Беспрерывно кланяясь, позвал в тиунскую избу – обсушиться у очага. Но Дмитрий пошел к варницам.

Старик-солевар показал князю колодец-сруб, откуда черпали соляной раствор. В черную глубину колодца была опущена деревянная труба-матица, а через нее, до самого соляного слоя, еще одна труба – обсадная.

– Рассол в сием месте на сорок сажен от земли, – рассказывал солевар. – Колодезник Захар, твоей милости работный человек, сруб и трубы ладил два лета.

– На сорок сажен? – удивился князь.

– И боле того бывает – на шестьдесят и восемьдесят сажен. Здесь рассол близко. Благодатна твоя земля, княже!

Холопы-водоливы вычерпывали рассол длинными бадьями, выдолбленными из дерева, сливали в деревянный же желоб. Искрящийся на солнце рассол стекал по желобу к избе-варнице, которая приткнулась к обрыву берега.

В избе, возле большого железного короба-црена, подвешенного на цепях над огнем, суетились солевары, перемешивали кипящий рассол деревянными весельцами.

– Нынче вторая варя, – пояснил старший солепар. – А как соль родится, сызнова рассолу добавим, третью варю варить будем. И так до десятого разу. А потом соль из црена выгребем и на полати – сушить…

Солевар указал на дощатый навес, стоявший рядом с варницей.

Под навесом, обдуваемая озерным ветром, досушивалась на деревянных полатях соль. Холопы собирали ее совками в рогожные мешки и уносили в амбар.

– Хитрое ваше мастерство, – задумчиво сказал Дмитрий. – Хитрое…

Возвращаясь вечером в Переяславль, Дмитрий думал о том, что он, оказывается, совсем мало знал о своей земле и о людях, населявших ее.

Кто окружал князя с раннего детства? Бояре, воеводы, начальные люди дружины, дворовая челядь… Даже тиуны и старосты редко переступали порог княжеских хором. А бесчисленные черные люди – все те, кто сеял и убирал хлеб, разводил скотину, ковал оружие, ловил рыбу к княжескому столу, приносил из леса мед, меха и дичину, ткал холсты и валял сукна, строил городские стены и хоромы, – казались князю жалкими, неразличимыми, осужденными богом на тяжелый неизбывный труд. Дмитрий понимал, что без муравьиного труда этих безвестных людей не стояло бы его княжество, не поднимались бы гордые башни городов, не могли бы выступить в славные походы окольчуженные дружины. Но то, что кто-то кормит и одевает его самого, бояр и войско, казалось Дмитрию таким же бесспорным и естественным, как лучи солнца, безвозмездно согревающего в пути, как лес, щедро предлагающий прохожему грибы и ягоды, как река, утоляющая жажду…

Сегодня, встретив старого солевара, который спокойно и уверенно рассказывал о секретах своего ремесла, Дмитрий поначалу удивился. Удивился и почувствовал непонятную робость, подобную той, которая приходила к нему в беседах со старыми отцовскими воеводами. Да, он – князь, он сын великого Невского! Но эти люди знали больше, чем он, видели больше, чем он, накопили за свою долгую жизнь еще недоступную ему мудрость. И чем-то похожи были отцовские соратники на старого солевара, гордящегося своим мастерством…

«Не так уж просты черные люди! – думал Дмитрий. – Есть, видно, мудрость не только в ратных делах, но и в том, чтобы творить руками своими все потребное человеку…»

Сотник Кузьма, будто подслушав мысли князя, негромко сказал:

– Цены нет тому солевару. Приумножают такие мастера княжеское богатство. Обернется соль в серебряные гривны, а гривны – в мечи да кольчуги. Выходит, работный человек твоему княжескому делу служит.

Дмитрий вспомнил слезящиеся от дыма глаза солеваров, согнувшиеся под тяжестью мешков с солью спины холопов, разъеденные рассолом руки водоливов и подумал, что надо бы прибавить харчей работным людям, а старшего над ними – наградить. «Скажу о том Лаврентию!» – решил князь.

– А в Заболотье у тебя есть знатные бортные мастера, – продолжал Кузьма. – В других местах люди мед лесной готовым берут, из дупла дикого дерева, а в Заболотье мастера сами короба-борти делают, разводят улейных пчел. Добычливо сие вдвойне…

2

В Заболотье князь Дмитрий не был ни разу. Лежала та земля, покрытая лесами, на полуденную сторону от Плещеева озера. Из болот вытекали речки Шерна, Дубна, Киржач и Пекша, вливаясь где-то за пределами Переяславского княжества в полноводную Клязьму.

На Пекше, среди дремучих лесов, безвылазно сидел в своей невеликой вотчинке старший брат Дмитрия Александровича – Василий. Дмитрий никогда не бывал у брата, да и самого его видел только однажды, после первого своего возвращения из Новгорода. Василий, вотчина которого была на переяславской земле, приехал на поклон к новому правителю княжества.

Одет был Василий в простой черный кафтан и черную же суконную шапку, словно и не князь родом, а монах-затворник из лесного скита. Говорил тихо, просительно. В бороде седина, а в глазах – робость.

«Будто старец немощный, – подумал тогда Дмитрий. – А ведь годы-то Василия только-только на четвертый десяток перевалили! Сломил, видно, брата Василия батюшкин гнев. Сколько лет прошло, а выпрямиться не может…»

А с Василием случилось вот что.

В лето шесть тысяч семьсот шестьдесят пятое, на шестой год великого княжения Александра Ярославича Невского, пришли из Орды на Русь ханские люди-численники, изочли и переписали всю Русскую землю, обложили христиан тяжелой данью. Смирились люди перед такой бедой. Только Великий Новгород, оставшийся от Батыя невоеванным, не пожелал дать число. Как пришла туда весть злая из Низовской земли, что просят ордынцы даней и от Нова-города, поднялись новгородцы вечем, убили верного слугу великокняжеского – посадника Михалка.

Молодой Василий Александрович, княживший тогда в Новгороде, встал на сторону мятежников, воспротивился воле отца.

Страшен был гнев великого князя. На Новгород двинулись сильные низовские полки – карать своевольников.

Василий с ближними людьми отъехал в Псков, но и там достала его тяжелая десница отца. Имя великого князя открыло ворота неприступного псковского Крома перед воеводой Иваном Федоровичем, посланным с дружиной вернуть беглецов.

Василия заковали в цепи и повезли во Владимир, на отцовский суд.

Розыск по новгородскому мятежу ужаснул бы и самого отважного.

Дымно чадили факелы в подземной избе-порубе, дюжие пытошные мужики вволакивали Васильевых бояр, дружинников, тиунов.

– Чтоб никому не повадно было князя на зло подговаривать! – угрожающе говорил великокняжеский дьяк, сверкая глазами на помертвевшего от страха Василия.

С тех дней поселился в душе князя Василия неизбывный страх. Одного желал теперь он от жизни – тишины. Забился в леса, в пожалованную отцом вотчину на реке Пекше. Искал утешенья в молитвах, принимал на своем дворе божьих людей – странников. С ними ел за одним столом, в праздник и в будни, только постное: рыбу леща, грибки, разный овощ. Мечтал о монашеской схиме, даже слезную грамоту послал было отцу, чтобы отпустил в монастырь. Но великокняжеский гонец привез в ответ резкую отповедь: «Князи русские схиму принимают лишь на смертном одре. Жди, пока позову…»

И Василий ждал, смирившись, телом грешным пребывая в миру, а душой робкой – в отреченье от всего земного. К брату Дмитрию, новому переяславскому князю, Василий приехал с одной мольбой: оставить его жить так, как жил раньше, – в тишине и покое.

Дмитрий встретил брата приветливо, обласкал, пообещал испросить для него у великого князя Ярослава Ярославича какое-нибудь княженье. Негоже старшему сыну Невского быть без княжеского удела…

Обещал это Дмитрий не без задней мысли. Хитроумный Антоний считал, что вытребовать у великого князя удел для Василия будет проще простого. А потом можно будет править им от имени смиренного брата.

Но Василий отказался от предложенной чести. На все уговоры упрямо повторял, не поднимая глаз:

– Отпусти меня… Оставь в тишине жить… Немощен я духом, править не могу…

Так и уехал Василий в свою заболотную глухомань. А уехав, надолго исчез из его памяти.

Еще раз вспомнил Дмитрий о старшем брате вскоре после возвращения из раковорского похода. В Переяславль пришло известие о смерти юрьевского князя Дмитрия Святославича, тоже великого смиренника. Два года назад он принял постриженье в иноческий чин от ростовского епископа Игнатия – может, просто устал от княжеских забот, а может, соблазнился примером матери своей Евдокии, удалившейся в монастырь…

Антоний подсказал: «Не время ли о Василии вспомнить? Юрьев свободен для нового князя…»

Но Василий не приехал в Переяславль, сославшись на нездоровье. Гонец, вернувшийся из Заболотья, подтвердил, что князь Василий действительно плох, принимал его лежа в постели.

Дмитрий собирался сам поехать к брату, да так и не собрался. Сначала ожидал из Пскова дорогого гостя, князя Довмонта. Сговорено было еще на реке Кеголе, что приедет псковский князь в Переяславль. Помешала новая война. К Пскову приступила немецкая рать, десять дней стояла под городскими стенами. Только с новгородской помощью Довмонт отогнал немцев за реку Великую, а потом и за порубежный Изборск. До гостей ли тут?

А когда в Переяславле перестали ждать Довмонта, пришли тревожные вести из Новгорода. Новгородцы, вторично побив немцев, заключили с ними мир без согласия великого князя. Ярослав Ярославич поспешил в Новгород, потребовал ответа у посадника: «Почему разратились с немцами, а меня не спросили?»

Акимка, присланный в Переяславль новгородским купцом Прохором, рассказал Дмитрию и боярину Антонию, что великий князь гневался не только на посадника, но и на бояр его Жирослава Давидовича, Михаила Мишинича и Олферия Збыславича. Вече, может быть, и отступилось бы от опальных бояр, да немцы снова зашевелились на наровском рубеже, помощь великого князя нужна была до зарезу. Но тот потребовал слишком многого: лишить опальных бояр вотчин и сел! На это Великий Новгород не мог согласиться. Это было нарушеньем новгородских вольностей, ибо, по обычаю, великий князь в боярских вотчинах не властен. Не выдали новгородцы своих бояр на поток и разоренье, только били челом Ярославу Ярославичу: «Отдай гнев свой, княже, а от нас не езди, потому что не добро еще умирились с немцами!»

Но великий князь не послушал, увел низовские полки к Броннице…

– После отъезда великого князя издвоились люди в Нова-городе, – закончил Акимка. – Одни вечники хотели послать челобитье, чтобы Ярослав вернулся с полками, а другие иных князей предлагали звать, Дмитрия из Переяславля или Василья с Костромы…

Вскоре приехал из Новгорода и сам Прохор. Оказалось, что сторонники Ярослава пересилили на вече, отправили посольство в Бронницу. Великий князь тотчас возвратился и принялся творить суд по своей воле. Бояр Жирослава Давидовича, Олферия Збыславича и Михаила Мишинича выслали в дальние вотчины. Тысяцким стал Ратибор Клюксович, сторонник Ярослава. Только недавно поставленного вечем посадника Павшу Онаньича сумели отстоять новгородцы, хотя великий князь гневался и на него. Те, кто были против Ярослава, примолкли, потому что без великокняжеских полков Новгороду не обойтись, а он обещал собрать к зиме войско…

Много забот было у Антония. К часовне за оврагом его тайные гонцы протоптали широкую тропу – хоть на телеге подъезжай. Возвращаясь в Переяславль из своих поездок, Дмитрий знал, что боярин уже ждет его с целым ворохом новостей.

И сегодня, вернувшись из Соли-Переяславской, князь Дмитрий опять долго советовался с Антонием.

То, что было намечено, шло успешно. Удельные князья один за другим склонялись не помогать Ярославу войском в зимнем походе. Раньше других сообщил об этом через своего боярина Семена Тонильевича младший брат великого князя – Василий Костромской. Воевода Федор, ездивший в Ростов и Белоозеро, привез обещанье Бориса и Глеба Васильковичей: «Сами в Новгород не пойдем, а если великий князь заставит грозою, пошлем с сыновьями малые рати!» О том же писал в грамотке Роман Владимирович Углицкий. Младший брат Дмитрия – Андрей Александрович Городецкий – тоже прислал гонца. Он советовал переяславскому князю поберечь дружины, не класть воинов в немецкой земле, умножая славу великого князя Ярослава. «А сам я, – писал Андрей, – войско свое из Городца не выпущу!» Долго молчали князья дмитровские и галицкие Давид и Василий Константиновичи, наконец и от них пришли грамоты. Об этих-то грамотах и рассказывал Антоний:

– Давид с Васильем великого князя боятся, силы за собой не чувствуют. Обещали только, что с посылкой рати спешить не будут, а там как получится… Хитроумные князья! Но, мнится мне, Ярослав от них ратной силы все же не дождется…

– Так кто же за Ярославом остался? – задумчиво произнес Дмитрий и, загибая пальцы, стал перечислять: – Ну, сын его Святослав из Твери… Ну, Юрий Суздальский, наместник новгородский… Ксения, княгиня ярославская, и зять ее князь Федор. Эти великого князя боятся, куда угодно по его слову пойдут… Ближние к Владимиру города выставят ополченья… Вот, пожалуй, и все…

– Новгородцы большего ждут, – заметил Антоний. – Недовольны будут, если великий князь не приведет, как обещал, все низовские полки.

Князь Дмитрий согласился с Антонием. Конечно же недовольны. Не для того гоняли новгородцы своих больших бояр с челобитьем, чтобы получить малую рать! Понимает, поди, и великий князь возможное новгородское недовольство, склоняет князей к походу. Неизвестно пока, как дело обернется. И Дмитрий сказал осторожно:

– Подождем, присмотримся к хлопотам Ярославовым…

3

В ожиданье прошел первый осенний месяц – сентябрь.

Таясь, пробирались в Переяславль гонцы из других городов. Удельные князья подтверждали ранее договоренное.

Брели по лесным тропинкам бродяги-странники, скрывались в келье Имормыжа. И случалось, что их тайные вести расходились с речами княжеских гонцов. Не было у князей твердости, качались они, будто озерный камыш на ветру.

Накануне покрова в Переяславль приехал долгожданный гость – князь Довмонт Псковский.

Исстари день покрова считали в народе праздником свадеб. Девушки-невесты молились перед иконой богородицы: «Покров-праздничек, покрой землю снежком, а меня женишком!» И если играли после веселую свадьбу, то верили, что покров помог.