Текст книги "Русский щит. Роман-хроника"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

Князь Довмонт не без умысла приехал именно в это время. Еще на Кеголе было договорено с Дмитрием Александровичем скрепить дружбу родственными узами. Как договорились, так и сделали: Мария, сестра Дмитрия, обвенчалась в переяславском соборе с князем Довмонтом Псковским.

В Переяславле об этой свадьбе говорили по-разному. Кое-кто из старых бояр неодобрительно покачал головой: «Могла бы дочь Невского и получше найти себе мужа, чем этот литовский выходец!» Ревнителям дедовских обычаев не понравилась поспешность, с которой играли свадьбу: во вторник – смотрины невесты, а в воскресенье – уже венчанье! Да и свадебный пир, вместо положенной недели, скрутили за три дня. Довмонт спешил, и князь Дмитрий понимал друга: в это тревожное время нельзя надолго оставлять пограничный Псков. Допировать еще успеем…

Недолго пробыл князь Довмонт в Переяславле. Но, приехав по черному осеннему пути, уезжал уже по первому снегу. Такое случалось в начале октября. «На покров до обеда осень, а после обеда – зима!» Год, когда снег выпал сразу после покрова, считался в народе счастливым.

Дмитрий с дружинниками проводил молодых до Нерли. Проводил для почета, а не для безопасности: с Довмонтом было две сотни вооруженных всадников, литовцев и псковичей. Видно, неспокойно чувствовал себя Довмонт в неоглядных русских лесах, если взял такую большую охрану. Но Дмитрий одобрил осторожность друга. На пришельца многие смотрели не с добром, а о великом князе и говорить нечего. Люто возненавидел Ярослав Ярославич литовского выходца, сменившего в Пскове его сына Святослава.

На прощанье Мария прижалась к брату, оросила слезами его красный княжеский плащ. Но видно было, что молодая жена Довмонта плакала больше по обычаю, чем от сердца. Псковский князь понравился девушке. А о самом Довмонте и говорить нечего: не сводил с Марии восхищенного взгляда.

Легко на сердце было и у Дмитрия. Он поверил, что сестра будет счастлива. «Дай бог им мир да любовь! – думал переяславский князь. – Мне бы вот так же…»

Ближние люди давно намекали Дмитрию, что пора бы привезти княгиню в Переяславль. Рано женились князья на Руси: лет в тринадцать, в четырнадцать. Случалось, что и в десять годков вели княжича под венец. Дмитрию же сравнялось девятнадцать, а он еще не женат.

С отъездом сестры у Дмитрия в Переяславле из родичей остались только братья, малолетний Даниил да Василий, забившийся, как медведь в берлогу, в свое Заболотье. «Недосуг жениться, недосуг! – не раз повторял Дмитрий на уговоры бояр: – Вот закончу с новгородскими делами, тогда…» Но время шло, а делам не было конца. Одиночество стало тяготить. И все же о свадьбе думать рано…

– Венчаться буду в стольном Владимире, в Успенском соборе! – неожиданно вслух сказал Дмитрий, провожая глазами обоз Довмонта.

Антоний понимающе улыбнулся:

– Так и будет, княже. Чаю, недолго осталось ждать…

Накануне Филиппова дня великий князь Ярослав Ярославич разослал гонцов в Кострому, Ярославль, Ростов, Углич, Белоозеро, Суздаль, Переяславль, Городец и другие города – звать удельных князей в поход на немцев.

Дмитрий принял великокняжеского гонца приветливо, посетовал на трудности пути: «Зимой через наши леса ехать опасно. Видно, защитил бог посла рукою своею крепкою, не дал погибнуть». Гонец понял намек. Что и говорить, в зимнее время нелегко войску в случае нужды дойти до Плещеева озера!

На просьбу великого князя поспешить в Новгород с полками Дмитрий ответил уклончиво. Сказал, что много переяславцев полегло в раковорской битве, а новонабранное войско еще не обучено, выводить его в поле неразумно. «Подумаю со своими боярами, кого можно послать. О решенье сообщу великому князю позднее…»

С тем и уехал владимирский гонец из Переяславля.

Другие князья тоже отвечали гонцам неопределенно. Жаловались на неурожай, на падеж коней, на собственное нездоровье. Наотрез никто не отказывался, но и войска не посылали.

Антоний довольно потирал руки:

– Посмотрим, как вывернется великий князь! Надеяться ему будто бы не на кого…

Ярослав рассылал гонцов с новыми грозными грамотами. Князья опять обещали подумать, клялись в верности, но не трогались с места. «Не воевать же вместо немцев со своими князьями!» – в отчаянье думал Ярослав.

На исходе ноября великий князь решился на последний, вынужденный шаг. Он попросил помощи у великого баскака Амрагана.

После Батыева погрома, когда князья русские признали власть Орды, во всех городах были посажены ханом баскаки, следившие за сбором дали, за верностью князей, за исполнением ими ханских повелений. В стольном Владимире, при великом князе, сидел баскак великий, старший над остальными баскаками.

Своего войска баскаки не имели, только охрану, две-три сотни нукеров-телохранителей. Баскаки были сильны не войском, а именем ханским. По слову баскака приходили из Орды тумены, обрушивались внезапно, как степной вихрь карали непокорных и снова уходили в степи – до следующего зова. На этом держалась власть Орды над землями, где после завоевания прежние князья-правители были оставлены вассалами хана.

Но у Амрагана, в отличие от других баскаков, была и военная сила. Совсем недалеко от Владимира, в Мещере, стояли юрты зятя Амраганова, знатного мурзы Айдара, предводителя многотысячного войска.

Об этом войске вспомнил Ярослав Ярославич, когда растаяла надежда на помощь удельных князей.

Великий баскак Амраган долго не раздумывал. Поход сулил богатые подарки от Ярослава, даровой корм лошадям, военную добычу. «Храбрые воины Айдара пойдут с тобой, князь! – сказал баскак Ярославу. – Но позаботься о награде, ибо поход дальний и трудный…»

Нескончаемыми черными потоками двинулась конница мурзы Айдара из мещерских лесов через Клязьму. Воеводы великого князя показывали татарам удобные дороги на север.

Не войной пришли в этот раз татары на владимирскую землю. Городов не осаждали, деревень не жгли, людей не рубили своими страшными кривыми саблями, но все крестьянские дворы, стоявшие близ проезжих дорог, были ограблены ими дочиста. Татары выбивали топорами двери клетей и амбаров, выгребали из сусеков запасенный на зиму хлеб, выносили из изб и укладывали на телеги домашний скарб.

Смерды в разоренных деревнях сжимали кулаки от бессильной ненависти. Жаловаться было некому: ордынцев позвал сам великий князь!

…Так когда-то наводили на Русь половецкие рати озверевшие в усобицах князья, платя степнякам за помощь русской кровью и русским богатством, отдавая на разграбленье земли князей-соперников…

Старики пророчили новые беды: «Черные годы опустились на землю Русскую! Трепещите, люди!»

Как стая саранчи, пожиравшей все на своем пути, прокатилась конница мурзы Айдара от Клязьмы до Волги. Возле города Кснятина мурзу ожидали великий баскак Амраган и Ярослав Ярославич. Здесь собрались полки, которые великий князь сумел вытребовать для похода: владимирцы, суздальцы, тверичи, ярославцы, понемногу ростовцев и белозерцев.

Дальше великокняжеское войско и тумены Айдара двигались вместе и возле Новгорода тоже остановились рядом: мурзы Айдара – против Неревского конца, воеводы великого князя – против Людина.

Замер Новгород в тревожном ожиданье.

Ярослав Ярославич повел себя властно и неуступчиво. Устрашенные новгородцы ни в чем не перечили. Чужая грозная сила, притаившаяся в черных татарских кибитках за городскими стенами, была сейчас на стороне великого князя.

Из пригородных вотчин и деревень потянулись в татарский стан обозы с говядиной, битой птицей, овсом. Так распорядился посадник Павша Онаньич, и бояре с ним согласились. «Пусть досыта едят нехристи, пусть хоть подавятся новгородским добром, лишь бы сами по амбарам не шарили!»

Прибытие татарского войска нагнало страх не только на новгородцев. Устрашились и немцы, спешно снарядили посольство от всех своих городов.

Немецкие послы били челом великому князю и баскаку Амрагану: «Мир даем по всей вашей воле, пленных возвращаем, а от земель по Нарове отступаемся навечно!»

Неслыханные по богатству подарки получили от немцев баскак Амраган, мурза Айдар, темники и тысячники ордынского войска.

– Мирись, князь! – приказал Ярославу баскак Амраган. – Ибо сказано: обогатившись, не тряси переметной сумой на дороге войны, рискуя потерять уже добытое…

Немалые дары получили татары и от Новгорода: за то, что согласились уйти добром, не разоряя новгородских волостей.

Вскоре ушли по своим городам низовские полки. С Ярославом на городище осталась только владимирская дружина.

Великий князь считал, что желаемое уже достигнуто: Новгород покорен, настало время пригнуть до земли новгородских вечннков! Не обеспокоил Ярослава и ханский ярлык, неожиданно привезенный из Орды давнишним знакомцем, мурзой Мустафой.

«Менгу-Тимурово слово князю Ярославу, – торжественно прочитал Мустафа, развернув пергаментный свиток с красной печатью на шнуре. – Дай немецкому гостю путь на свою волость! Да будет дорога везде чиста рижанам и иных немецких городов торговым людям!»

Ярослав знал, что этот ярлык – нож вострый для всей новгородской торговли, что поедут теперь немецкие купцы с товарами в Низовскую землю, минуя Новгород. Знал, но не принял во вниманье, решив: «Стерпят!»

ГЛАВА 9
НОВГОРОДСКИЙ МЯТЕЖ

1

Гудел, захлебываясь, вечевой колокол.

К торговой площади бежали новгородцы: по узким улицам, в одиночку и ватагами, по мосту через Волхов – густой разволнованной толпой.

Спрашивали на бегу:

– Пошто сзывают?

– Может, немцы опять заратились?

– Разбой, разбой на Ильмени! – доказывал кто-то. – Ладьи колыванских купцов разграбили!

Высокий, плечистый сын боярский сердито возразил:

– Не слушайте его, люди! На князя Ярослава вече!

– На Ярослава? Давно пора!

– На Ярослава!..

Под вечевым колоколом уже собрались посадник Павша Онаньич, кончанские старосты, начальные люди новгородского ополчения, бояре.

Люди узнавали среди бояр Жирослава Давидовича, Олферия Сбыславича и Михаила Мишинича, высланных великим князем в дальние вотчины. Когда только успели вернуться?

А тысяцкого Ратибора не было видно нигде, хотя место тысяцкого тут же, рядом с посадником. Не пожелал, значит, пожаловать на торговую площадь ведомый доброхот великого князя!

Павша Онаньич обратился к людям:

– Слушайте, мужи новгородские! Князь Ярослав порушил старые грамоты, держит Господин Великий Новгород не по обычаю. Гибнут вольности новгородские, дедами нашими и прадедами в битвах завоеванные. Я, посадник ваш, бью челом вечу на князя Ярослава!

Толпа отозвалась гневным ревом.

На помост один за другим взбегали вечники, срывали с голов шапки, выкрикивали вины князя Ярослава:

– Закладчиков своих держит в Торжке, торгуют те закладчики беспошлинно…

– Судит князь не по правде…

– Отнял весь Волхов своими рыбными ловцами…

– Соколов и ястребов завел бесчисленно много, потравил всю дичь в полях…

– Двор с хоромами взял насильством у Олексия Мордкина, населит своими людьми…

– Серебро поймал на Микифоре Манушине, и на Романе Болдыжеве, и на Ворфоломее…

– Немцам торговлю отдал…

– На Святую Софию руку поднял, по владычные вотчины со своими псарями въехал…

Боярин Жирослав Давидович со слезами рассказывал, как держал его князь Ярослав на городище в тесноте и истоме, а потом велел, как последнего холопа, отвезти на простой мужицкой телеге в дальнюю деревеньку:

– Бью челом вечу на князя Ярослава!

Монах-писец, примостившийся тут же на помосте, торопливо записывал речи вечников.

Павша Онаньич склонялся к нему и громко, чтобы все слышали, наставлял: «Пиши, ничего не пропуская! Чтоб ни одна вина князя Ярослава не была забыта!»

Когда вечники выговорились, посадник взял у монаха записанное, прочитал вслух народу.

Грозно прозвучали в тишине слова вечевого приговора:

– А посему уже не можем терпеть, княже, насилья твоего! Уйди из Нова-города прочь, а мы добудем себе другого князя!

Снова оглушительным ревом взорвалось вече: «Любо! Любо! Послать грамоту Ярославу! Указать путь из Великого Новгорода'»

Несогласных не было. Немногочисленные сторонники великого князя попрятались. Но о них вспомнили, когда новгородская господа стала покидать площадь.

В толпе раздались крики:

– На поток и разоренье дворы доброхотов Ярослава!

– Жечь двор тысяцкого Ратибора!

– Жечь Гаврилу Киянинова!

Размахивая топорами и длинными засапожными ножами, люди побежали на Софийскую сторону. Тяжелым бревном-тараном выбили ворота Ратиборова двора, ворвались за частокол.

– Бей!

– Круши!

С треском вылетали окна нарядных хором, рассыпая по двору осколки дорогих фряжских стекол.

Февральской метелью кружился пух из перин и подушек, располосованных ножами.

Металась под ногами перепуганная домашняя птица.

Посадские молодцы выволакивали из клетей и амбаров мешки с зерном, выкатывали бочонки с маслом и медом, выкидывали через двери куски сукна, кожи, связки беличьих и соболиных шкурок, кузнечное изделье, посуду.

– На поток!

Славился богатством двор тысяцкого. А теперь в хоромах и амбарах – пусто, одни обломки валялись на затоптанном полу. Холопы и работные люди Ратибора разбежались кто куда. Тиун Аниська, попытавшийся было загородить дорогу к боярской казне, к серебру и долговым запискам, растерзан толпой и брошен, как ворох тряпья, под черную лестницу.

Жарким пламенем занимались хоромы, хозяйственные постройки, навесы скотных дворов. Люди пятились от пожара, прикрывая руками лица.

Неподалеку, за Козьмодемьянской улицей, поднимался к небу еще один столб дыма: жгли усадьбу боярина Гаврилы Киянинова, тоже любимца великого князя.

Страшен в гневе новгородский посадский люд. Когда на улицах и площадях раздавался грозный крик «На поток!», то в ужасе замирали боярские сердца, тряслись руки в ожиданье неминуемой беды. Одна надежда была во время мятежей – на владыку Далмата. Из ворот кремля выезжали ратники владычного полка, одетые в черные доспехи, оттесняли конями мятежников от боярских хором, а тех, кто противился, рубили мечами…

Но на этот раз архиепископ Далмат не стал вмешиваться, оставил свой полк за кремлевскими стенами.

– С нами владыка Далмат! – радостно кричали люди. – С нами!..

Великий князь Ярослав Ярославич и тысяцкий Ратибор, прискакавший с вестью о мятеже, стояли на воротной башне городища. Сполошный гул вечевого колокола сюда, ко двору князя, доносился едва слышно. Щурясь от яркого весеннего солнца, Ярослав смотрел на видневшийся вдалеке мост через Волхов. По мосту колеблющейся черной полоской текла толпа: сначала – на Торговую сторону, а спустя малое время – обратно к Софийской стороне.

Над Неревским концом Софийской стороны поднялась струйка дыма, постепенно густея и расплываясь в небе. Неподалеку занимался еще один пожар.

Тысяцкий Ратибор закрыл руками глаза, простонал:

– Мой двор жгут, княже… Там, видно, и Гаврилины хоромы запалили…

– Нечего о хоромах убиваться! – сердито прикрикнул на него Ярослав. – Об ином нужно думать: тебе – о голове, чтоб цела осталась, а мне – о новгородском княженье!

Великий князь помолчал и добавил со вздохом:

– Напрасно, ох, напрасно отпустил на Низ полки…

На башню поднялся Андрей Воротиславич, тысячник владимирской дружины. Впрочем, теперь Андрея называли тысячником больше по старой памяти, чем за дело: едва семь сотен дружинников осталось под его началом на городище. Все они с раннего утра были на стенах и в сторожевой заставе возле Волхова. А сам Андрей Воротиславич, отомкнув оружейные клети, раздавал копья и мечи дворовым людям: конюхам, псарям, сокольникам, поварам, мастеровым, комнатной челяди.

– Еще сотню ратных людей снарядил, княже! – похвастал он Ярославу.

Но великий князь, вместо похвалы за старанье, только презрительно усмехнулся:

– Сотню?! Мне не сотня надобна! Тысяча! Пять тысяч! Десять тысяч ратников – и того будет не много, чтобы смирить мятежный Новгород!..

Вечером на городище приехали послы новгородского веча. Как и предсказал Ратибор, новгородцы выбрали послами бояр Петрилу Рыгача и Михаила Пинищинича, известных крутым и непреклонным нравом. А вот третий посол, игумен Юрьева монастыря Никифор, заставил призадуматься и великого князя, и его советчиков.

Игумен Никифор молчал, пока Петрила Рыгач читал вечевой приговор. Молчал, когда Михаил Пинищинич начал укорять великого князя за насилия и неправды. Молчал и тогда, когда Ратибор, вспыливши, пригрозил казнями неразумным, подбившим новгородцев на мятеж.

Ни одного слова не промолвил Никифор, но его молчанье, угрюмое и откровенно враждебное, встревожило Ярослава больше, чем дерзкие речи остальных послов. За молчаливым чернецом стояла новгородская церковь! Одно присутствие здесь игумена означало, что архиепископ Далмат на стороне вечников.

«Нужно быть осторожным, – думал Ярослав. – Нужно успокоить новгородцев. А потом… Потом видно будет, что делать!»

И Ярослав заговорил миролюбиво, будто совсем был не обижен ни на приговор веча, ни на самих послов:

– Отложим гнев, мужи честные, ибо гнев – плохой советчик. Возвращайтесь с миром в Новгород. Передайте посаднику, что завтра же пошлю на вече сына своего, Святослава. А от себя скажу, что обещаю исправить все неправды, о которых тут говорилось. Зла ни на кого держать не буду. Близок сердцу моему Великий Новгород…

Петрила Рыгач стал возражать, что вечники уже сказали свое слово, что великому князю нужно отъезжать немедля. Но тут неожиданно вмешался игумен Никифор:

– Пусть будет как хочет князь. Пусть узнает, что не кромольники немногие и не мятежники злонамеренные ему дорогу прочь указывают, а весь Господин Великий Новгород! Да не прольется кровь христианская!

Поклонившись великому князю, Никифор смиренно добавил:

– А тебе, княже, владыка Далмат свое благословенье шлет. Молиться будет владыка, чтоб путь твой до Владимира был легок и благополучен…

Новгородские послы уехали.

Ближние люди Ярослава – и сын Святослав, и наместник новгородский князь Юрий, и тысяцкий Ратибор, и тесть – боярин Юрий Михайлович, тоже спасавшийся от мятежников на городище, – в один голос советовали великому князю: «Уступи! Смирись! Обещай все, что пожелают вечники!»

Ярослав в сомнении качал головой:

– Будет ли толк от смиренья? Не уроню ли только напрасно честь великокняжескую? Не верится мне, что новгородцы согласятся на мир…

Но советники уговорили Ярослава попробовать уладить дело миром.

Великий князь не напрасно сомневался, посылая Святослава и Андрея Воротиславича разговаривать с вечниками. Проку от этого посольства не было. Послов великого князя новгородцы встретили угрозами, обидными выкриками, непристойным смехом. В нарушенье всех обычаев, вечники собрались на торговую площадь вооруженными, с копьями и мечами. Вечевой приговор был по-прежнему резким и недвусмысленным: «Княже, поди прочь, не хотим тебя. Если сам не уйдешь – прогоним силой!»

Еще неделю просидел Ярослав Ярославич на городище, надеясь только на чудо. Советники великого князя гадали, как могут повернуться события. «Может, одумается новгородская господа, когда мятеж захлестнет боярские дворы?» – подсказывал Ратибор. «Может, пригрозят немцы рубежам и побоится Новгород остаться без княжеской защиты?» – размышлял вслух Гаврила Киянинов. «Может, склонят на сторону великого князя новгородскую церковь обещанья пожаловать вотчины у Зубцова?» – говорил Андрей Воротнславич…

Но чуда не произошло. Вече оставалось непреклонным. Немцы не нарушали мирного договора. А владыка Далмат отписал в ответной грамоте, что церковь примет дар ради спасенья души, но не ради мирских помыслов великого князя. «Богу – богово, кесарю – кесарево, – наставлял архиепископ. – А от распри между вечем и великим князем церковь в стороне».

Ждать больше было нечего.

Со всех сторон, как медведя в берлоге, обложили городище новгородские сторожевые заставы.

Боярин Петрила Рыгач привез последнее предупрежденье: «До николина дня отъезжай, княже, из Нова-города. Пожелаешь вешней водой плыть – дадим ладьи. Пожелаешь снарядить обоз по суше – дадим лошадей. А не пожелаешь отъехать добром – пойдем на тебя ратью!»

Отплывая от городища, Ярослав не удержался, погрозил кулаком столпившимся на берегу новгородским ополченцам:

– Не навсегда уезжаю! Вернусь – все обиды вспомню!

Погрозил, сам не веря в скорое возвращенье. Войско! Где взять войско? Ярослав вспомнил, как трудно было собрать полки для зимнего похода. Не помоги тогда баскак Амраган, может, и похода не было бы…

«Захотят ли удельные князья идти ратью на Новгород? – думал Ярослав и с тоской признавался: – Не захотят!»

2

Долог путь от Новгорода до Владимира. Водная дорога с севера в Низовскую землю проходила по реке Мсте до озера Мстино, потом через волоки на реку Тверцу, с Тверцы к Волге, а Великим Волжским путем до города Кснятина, что стоит близ устья Нерли. Оставив здесь ладьи, великий князь пошел дальше лесными дорогами через ростовские и суздальские земли, в обход Переяславля. Почти месяц длилось это невеселое путешествие.

Стольный Владимир встретил великого князя дождями – обложными, тоскливыми. Клочковатые тучи проплывали так низко, что, казалось, задевали за кресты Успенского собора. Струйки мутной дождевой воды текли по стеклам великокняжеских хором. Из-за этого все, что виднелось за окнами, казлось Ярославу ненадежным и зыбким: и сложенные из туфовых плит стены Детинца, и потемневшие кровли боярских хором, и купола церквей.

Тоскливо, зыбко было и на душе у великого князя. С трудом продравшись через леса по размокшим дорогам, возвращались гонцы, привозили грамоты из дальних и ближних городов. Приехал и посланец от тысяцкого Ратибора, который отправился жаловаться на новгородцев хану Менгу-Тимуру.

Бояре великого князя, читая грамоты, недоуменно разводили руками. Все перемешалось на Руси! Союзники не откликались на просьбы о помощи, а заклятые враги являли дружбу!

Удельные князья, когда-то по первому зову становившиеся под великокняжеское знамя, присылали вместо полков увещеванья не проливать христианскую кровь, мириться с Новгородом. Борис Васильевич Ростовский даже о дьяволе вспомнил, за грехи наши вражду посеявшем…

А ордынский хан Менгу-Тимур, от которого не очень-то помощи ожидали, сразу обещал прислать войско и даже назвал Ярослава «любимым чадом своим». Тысяцкий Ратибор написал из Орды, что по улусам уже собирают воинов для похода на Новгород.

Как это понять?

Дмитрий же Переяславский, давно точивший меч на великого князя, вдруг отказал новгородскому посольству, которое звало его на княженье. И не просто отказал, а будто бы сказал послам: «Не хочу брать новгородского стола над Ярославом Ярославичем, ибо старший он в княжеском роде!»

Откуда такое смиренье? Неужто сын Александра Невского забыл о главенстве над Русью? Что-то не верится…

А смиренник Василий Костромской, в княжестве которого владимирские тиуны раньше хозяйничали как дома, вдруг показал зубы. Его ближний боярин Семен Тонильевич поспешил в Новгород, объявил от имени князя Василья: «Ведомо мне стало, что брат мой Ярослав идет на Новгород со всею силою своею. А хан ордынский посылает по Ярославову лживому слову рать свою на вас же. Жаль мне вас, отчину мою. Батюшка мой блаженной памяти Ярослав Всеволодович любил Великий Новгород, и я вас люблю, чада мои, в обиду не дам!»

Если б князь Василий только боярина в Новгород послал, было б еще полбеды. Так нет же, сам отправился вместе с послами новгородскими Петрилой Рыгачом и Михаилом Пинищиничем в Орду, подговаривать хана против старшего брата! Тысяцкий Ратибор рассказал после, что Василий бил челом Менгу-Тимуру: «Новгородцы пред тобою правы, а Ярослав виноват. Дани с Новгорода для тебя собраны сполна, а Ярослав те дани не шлет». А новгородские послы бояре Петрила и Михаил на той злокозненной челобитной крест целовали, хана и мурз без счета одаривали серебряной казной, рыбьим зубом и соболями. Менгу-Тимур поверил, вернул войско. А вместо войска прислал во Владимир мурзу с наказом, чтобы князь Ярослав больше не лукавил, дани с Новгорода не утаивал, иначе будет ему худо…

«С чего это брат Василий так осмелел? – терялся в догадках Ярослав. – С кем из князей сговорился? Может, ханскую защиту себе выговорил?»

Снова рассылал великий князь гонцов, обещал; уговаривал, грозил, умолял. Но в ответ получал лишь обещанья, зыбкие как пересохший песок на речном плесе. Порой Ярославу казалось, будто он рубит мечом воду: размах широкий, удар могучий, а следа – не остается.

Слепой гнев переполнял великого князя. Бояре-советники в страхе отводили глаза, со всем соглашались, разговаривали с Ярославом робко и успокаивающе, будто с безнадежно больным.

Новгород оставался непокорным.

Удельные князья с затаенным злорадством следили за отчаянными усилиями великого князя.

Ярослав Ярославич понимал, что решается судьба не только новгородского стола, но и великого княженья. Удержать власть над Русью может только сила, и эту силу он должен показать, смирив Новгород!

В первую неделю успенского поста великокняжеское войско выступило в поход. С Ярославом пошли к Новгороду владимирские дружины, пополненные боярскими отрядами, городское ополченье, суздальский полк князя Юрия.

На Волге к войску присоединились тверичи князя Святослава Ярославича и смоленская рать князя Глеба Ростиславича.

Глеб Смоленский решился на поход не ради Ярославовой выгоды. Он давно приглядывался с опаской к своему брату Федору, нашедшему приют в Ярославле. Князь-изгой Федор Ростиславич женился на княжне Марии, единственной наследнице покойного Василия Всеволодовича Ярославского, и вместе с вдовой княгиней Ксенией управлял княжеством. Федор не раз грозил брату: «Хоть через год, хоть через десять, а верну отчину свою город Смоленск!» Поэтому Глеб искал случая услужить великому князю, надеясь с его помощью смирить брата. Случай представился; Ярослав с благодарностью принял помощь войском…

Великий Новгород готовился к обороне. Тысячи горожан строили острог по обе стороны Волхова, свозили под защиту городских стен товары, хлеб и именье из сел и боярских усадеб. Каждый конец Великого Новгорода выставил по полку пешцев, полностью оборуженных для боя. Бояре-вотчинники и их слуги составили многочисленный конный полк. Крепкие сторожевые заставы выступили к Ракому и Бронницам.

Когда владимирские конные разъезды появились у Ильменя, все новгородцы, от мала до велика, вышли с оружием в руках к городищу, преградили путь великокняжескому войску. И такой грозной и многолюдной показалась Ярославу новгородская рать, что он не решился напасть первым.

Два дня стояли друг против друга противники. На третий день великий князь увел свое войско от Новгорода и, встав в Русе, прислал посольство.

«Князь Ярослав не желает кровопролития, – убеждали послы посадника Павшу Онаньича и бояр. – Что сделал вам Ярослав нелюбья, от всего отрекается и обещает впредь того не делать. И виноватых в мятеже князь искать не будет, о чем дает крепкое поручительство!»

Ответ новгородцев был коротким и дерзким: «Тебя, княже, не хотим!»

Теперь оставалось или воевать, или возвращаться с позором во Владимир. Разгневанный Ярослав приказал войску выступить к реке Шелони.

Сюда же, к броду возле села Голина, пришли новгородские полки. Давно не выставлял Великий Новгород такой многочисленной рати. На берег Шелони собрались воины со всех новгородских волостей, городов и пригородов: псковичи, ладожане, корела, ижора, вожане.

С северной, новгородской стороны к реке Шелони примыкали луга, покрытые пожелтевшей осенней травой. На этих лугах разбили свои воинские станы новгородские полки: на открытом месте, не таясь, уверенные в своей силе.

Когда из леса, стоявшего на другом берегу реки, появились передовые разъезды князя Ярослава, от шатров и шалашей, из-за возов, стоявших рядами на лугу, к Шелони побежало такое множество новгородских ратников, что дозорные в страхе остановились.

– Вся Новгородская земля здесь! – сообщили они великому князю.

Ярослав Ярославич сам поехал к броду.

На противоположном берегу Шелони, сколько мог окинуть взгляд, сплошными рядами стояло новгородское войско. Грозно поблескивало железо доспехов, качались над шлемами воинов длинные копья. Позади пешего строя застыла готовая к бою конница. А возле самой воды, в кустах ивняка, притаились густые цепи лучников.

Андрей Воротиславич встревоженно шепнул великому князю:

– Не осилить нам такой рати. На каждого владимирца – пять новгородцев, а то и боле…

– Но и отступать нельзя, – строго оборвал князь. – Лучше быть побежденным в бою, чем прослыть ушедшим от боя…

Конница князя Глеба Ростиславича Смоленского, развернув боевые знамена, ринулась к броду. От множества всадников вспенилась Шелонь. Казалось, нет силы, которая могла бы остановить этот бешеный порыв.

Но новгородские лучники натянули тетивы. Дождь стрел полился на атакующих всадников. Падали кони, подминая воинов. Вода окрасилась кровью.

Уцелевших смоленских всадников встретила в копья новгородская пешая рать, опрокинула и погнала обратно в воду.

Потом пытали счастья лихие владимирцы и упрямые суздальцы, отчаянные тверичи и снова смоляне, разъяренные первой неудачей.

Холодные воды Шелони равнодушно принимали павших воинов великого князя Ярослава Ярославича.

Новгородская рать непоколебимо стояла у брода.

Неделю продолжались яростные схватки. Наконец Ярослав, послушав воевод, отвел войско в лес. Только сторожевая застава владимирцев осталась на берегу Шелони.

Загоняя насмерть коней, из великокняжеского лагеря поскакали бояре с тайным порученьем. Путь их лежал в далекий Киев. Не добыв Новгорода мечом, Ярослав решил просить помощи у Кирилла, митрополита Киевского и всея Руси

«На коленях молите Кирилла, чтобы помог вразумить непокорных! – наказывал великий князь послам. – Что угодно обещайте, чем угодно клянитесь, лишь бы помог! И торопитесь, торопитесь!»

Послы великого князя Ярослава Ярославича торопились. Они сделали почти невозможное: преодолев полторы тысячи верст пути, дремучие леса и болота, бесчисленные реки, литовские засады и бродячие загоны ордынцев, через три недели привезли грамоту митрополита Кирилла…

В тяжком молчанье выслушали грамоту митрополита Кирилла новгородские власти: владыка Далмат, посадник Павша Онаньич и вечевые бояре.

«Мне поручил бог Русскую землю, а вам слушать бога и меня, митрополита! – требовал Кирилл. – Вы крови не проливайте, миритесь. А князь Ярослав всего лишается, что не по правде взял у Нова-города. Я, митрополит Киевский и всея Руси, за него поручаюсь. Если будете крест целовать, что кончаете усобную распрю, то отпускаю грехи ваши и молюсь за вас перед богом. А если упорствовать будете и требуемого не сотворите, то положу на вас тягость и не благословенье свое. Аминь!»