Текст книги "Русский щит. Роман-хроника"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА 16
СМЕРТЬ КОСТРОМСКОГО ВОЛКА

1

Тихо было на Костроме в то лето, от сотворенья мира шесть тысяч семьсот девяносто первое.

За дубовым частоколом княжеского двора осталась только горстка дружинников из коренных костромичей, которые теперь даже не знали, чьи они: своего князя в Костроме не было. Бывший костромской владетель Андрей Александрович отъехал в Нижний Новгород, а нового великий князь не поставил. Единственной властью в городе стал тиун, однорукий Лаврентий Языкович. Но он в городские дела почти не вмешивался. Собирал тиун для великого князя мыт с проходивших по Волге караванов; принимал, пересчитывал и складывал в подклеть соборной церкви серебро для ордынского выхода.

Жить без князя и без наместника костромичам было поначалу непривычно. Но шли недели. По-прежнему подплывали к пристаням купеческие ладьи, и их было не меньше, чем в прошлые годы. На торгу не случалось ни разбоя, ни воровства. Посадские старосты вершили судные дела по старине, по обычаю, как повелось с первого костромского князя Василия Ярославича Квашни. В положенное время сменялись сторожа у городских ворот. Люди успокоились. Видно, забыл новый великий князь за державными своими делами про град Кострому, оставил жить как ей хотелось.

А Костроме хотелось жить мирно, без усобиц…

Вернулся на свой костромской двор боярин Семен Тонильевич, который оказался не у дел после замиренья братьев-соперников, Дмитрия и Андрея Александровичей. Вернулся и зажил тихо, неприметно. Со двора без нужды старался не выходить, чтобы не напоминать о себе, не мозолить глаза людям. Но на своем дворе гостей принимал охотно.

Гостей сперва было много. Костромские бояре искали совета у давнего своего знакомца, близкого человека двух прежних великих князей. Но что мог присоветовать им Семен Тонильевич? Будто в незнакомом лесу оказался боярин, и не было с ним надежного проводника, который помог бы разобраться в хитросплетениях дорог и звериных троп…

Миролюбие Дмитрия Александровича казалось боярину непонятным и необъяснимым. «Что задумал Дмитрий? – гадал Семен Тонильевич. – Почему не карает врагов? Сила-то на его стороне…»

Разговорам о желании править без крови Семен Тонильевич не верил. Не было еще великого князя на Руси, чтоб не шел грозой на неугодных ему. Даже Александр Ярославич Невский оружием смирял непокорных!

Но как подтвердить эти опасные мысли? Дмитрий Александрович пока что никого не казнил и не подвергал опале…

Поэтому в разговорах с гостями Семен Тонильевич осторожничал, сокрушенно вздыхал, разводил руками:

– И сам не знаю, бояре, что деется ныне на Руси, чего ждать!

Гости уходили, недовольные скрытностью хозяина. А потом вдруг перестали наведываться к Семену Тонильевичу, забыли дорогу к его двору. Будто чужим стал боярин в своем родном городе. Не сразу удалось ему вызнать, что виновен в том великокняжеский тиун Лаврентий, который намекнул боярам о немилости Дмитрия Александровича к тем, кто дружит со злодеем Семеном.

Семен Тонильевич удвоил осторожность, затаился на своем дворе, как в осажденной крепости. Приказал заколотить досками ворота, а сторожам велел ходить всю ночь у частокола с копьями и рогатинами. Вызвал из пригородной вотчины, что на речке Костроме, еще три десятка военных слуг. Вечерами собственноручно проверял засовы на дверях хором. Укладывался в постель, положив рядом обнаженный меч. Недоброй казалась ему тишина, дремотно обволакивавшая Кострому.

Но ничего тревожного не происходило. Верные люди по-прежнему доносили Семену Тонильевичу, что никакие рати не двигаются на Кострому, что никто не бродит ночами возле его двора, замысливая недоброе.

Наступила осень. Мутно-серые тучи поползли из-за Волги, проливаясь на землю обложными дождями. Дороги развезло. Даже из близких к Костроме деревень обозы добирались с великими трудами, по непролазной грязи.

«Пропустил время великий князь Дмитрий, если замысливал месть! – радовался Семен Тонильевич. – От Переяславля до Костромы – двести верст осеннего бездорожья. Какое войско решится теперь на поход?!»

Отъехал восвояси великокняжеский тиун Лаврентий Языкович, прихватив с собой костромское серебро. Бояре проводили его до Нерехты и вздохнули с облегченьем: «Слава те господи, убрался из Костромы чужой глаз!»

Пришлых людей в Костроме больше не оставалось. Только к берегу под городской стеной приткнулись две или три новгородские ладьи. Кормчие объяснили любопытным, что ожидают здесь своих товарищей, которые вот-вот прибегут на ладье из Ярославля. А потом караван по последней осенней воде поплывет в Орду.

О новгородцах в Костроме поговорили день-другой и забыли: дело-то ведь обычное. Купцы всегда собирались в караваны. Так легче уберечься от речных разбойников, которых за последние лихие годы развелось множество – и своих, и ордынских.

На берег новгородцы почти не сходили. Сторожили по очереди товары, спрятанные под дощатыми палубами. Вечерами варили похлебку на костре, разложенном возле самой воды.

Накануне покрова Семен Тонильевич убавил сторожей во дворе, приказал тиуну собраться в дорогу. В эту пору он всегда навещал пригородную вотчину, чтобы самолично пересчитать осенние оброки. Боярин не видел причины изменять обычаю и в этот год. Тихо ведь на Костроме…

Но это была роковая оплошность. Семену Тонильевичу изменило чутье, которое помогало ему, как лесному зверю, избегать неведомых опасностей. Боярин недооценил ненависти давнишнего соперника, переяславца Антония. Если бы мог он знать, что только противодействие великого князя, не желавшего развязывать явную усобицу, до поры до времени спасало его от гибели! Дмитрий Александрович не послал войско в Кострому, но против тайного похищенья своего ненавистника не возражал. Для великого князя Семен Тонильевич был очевидным носителем того зла, которое многие годы омрачало его правление. И великий князь согласился с хитроумным и казавшимся бесхлопотным планом, придуманным боярином Антонием и воеводой Фофаном, тоже пожалованным за верность и отвагу боярством.

В последнюю неделю сентября две сотни отборных переяславских дружинников на ладьях новгородского купца Прохора Ивановича поплыли по Волге к Костроме. Дощатые палубы, покрывавшие ладьи от носа до кормы, надежно спрятали воинов от посторонних глаз.

Дождливой осенней ночью три ладьи миновали город и поднялись вверх по речке Костроме. Они остановились неподалеку от устья, в неприметном заливчике, со всех сторон прикрытом зарослями ивняка. Здесь высадился на берег сам боярин Антоний с сотней дружинников.

На высоком мысу, у которого речка Кострома вливалась в Волгу, притаилась переяславская сторожевая застава. С мыса были видны и костромские пристани, и крепостная стена на гребне высокого берега, и воротная башня, от которой сбегала к Волге извилистая дорога.

Остальные новгородские ладьи пристали к берегу под самой крепостной стеной. Купец Прохор легко сговорился с костромскими мытниками не досматривать товара. Сколько полновесных серебряных гривен ушло из кисета купца после этого разговора, знал только он сам да старшина мытников, быстроглазый мирянин Федька. Но серебра жалеть не приходилось.

Медленно тянулись дни.

Переяславцы изнывали от духоты и безделья в тесных трюмах.

Боярин Фофан, показывая пример дружинникам, безвылазно сидел в крохотной каютке кормчего, поставленной на корме ладьи. Выходить на свежий воздух он разрешал только глубокой ночью, когда запирались городские ворота и на берегу не было людей.

Ночью же приплывал в рыбацком челне Акимка, каждый раз подтверждая наказ боярина Антония: «Ждать!»

И переяславцы дождались.

Сначала к берегу подошла ладья из пригородной вотчины Семена Тонильевича. Подошла и приткнулась к берегу неподалеку от новгородского каравана. Кормчий и гребцы, оставив сторожа, отправились в город.

На следующее утро у пристани появился тиун Семена Тонильевича, которого Прохор знал в лицо. Боярские холопы под присмотром тиуна захлопотали возле ладьи.

Нетерпеливо сжимая кулаки, боярин Фофан смотрел сквозь щели каютки, как холопы грузили в ладью короба и кадушки, разбирали весла, скоблили ножами скамьи, расстилали на песке и латали парус. Семен Тонильевич явно готовился к отъезду!

Вечером тиун увел холопов в город. Возле ладьи остались сторожа с копьями в руках, строго покрикивали на прохожих. В сторону новгородского каравана они даже не смотрели. Видно, никаких подозрений купеческие ладьи у них не вызывали. Не заметили сторожа и Акимку, который, как обычно, приплыл ночью от боярина Антония.

После короткого разговора с Фофаном новгородец поспешил обратно.

Решающий час, ради которого томились в ожидании переяславцы, приближался.

2

…Семен Тонильевич в то утро проснулся до света. Легко соскочил с постели, протопал босыми ногами по деревянным половицам, привычно перекрестился на образ Николы, висевший в красном углу ложницы.

Перед иконой тускло мерцала лампада. В ее дрожащем свете бородатый лик святого казался живым. Семен Тонильевич ужаснулся: глаза Николы-заступника смотрели сейчас мимо него, в сторону. Тревожно заныло сердце, перехватило дыханье от предчувствия беды. Господи, что ж это такое?!

Семен Тонильевич вплотную придвинулся к иконе.

Нет, серые глаза святого с черными точечками-зрачками были по-обычному спокойными и безжизненными. «Слава богу, почудилось!» – с облегченьем подумал боярин. Но чувство тревоги не отпускало. «Не отложить ли поездку?» – засомневался было Семен Тонильевич, но тут же, устыдившись малодушия, решительно подошел к двери и крикнул:

– Сенька! Тишка! Одеваться!

Протирая сонные глаза, в ложницу вбежали холопы, принялись хлопотать вокруг боярина.

– Сенька, беги к тиуну, – застегивая медные пуговицы дорожного кафтана, распорядился Семен Тонильевич. – Передай: сей же час выезжаем!

Тиун ожидал своего господина у крыльца. Тут же стояли военные слуги, назначенные сопровождать боярина. Они кутались в плащи, зябко поеживались от рассветного холода, смотрели невесело.

Ветер посвистывал в резных узорах кровли, развевал полы плащей.

Семен Тонильевич подошел к коню, привычно вдел ногу в стремя. Тиун и комнатные холопы бережно подсадили боярина в седло. Сторожа у ворот суетливо отмыкали тяжелые засовы, откатывали бревна, подпиравшие изнутри воротные створки.

– С богом!

Всадники поехали по пустынной улице. Непросыхающая осенняя грязь чмокала под копытами коней. Со скрипом приотворилась калитка в частоколе. Нечесаный простоволосый посадский выглянул наружу и, заметив боярина с десятком вооруженных всадников, испуганно захлопнул калитку.

Семен Тонильевич обернулся к своему воинству, хотел поторопить спутников. Но те и без боярского понуканья взмахивали плетками, подбадривая коней. Только вот кони были, как на подбор, старые и ленивые. Видно, тиун пожалел хороших лошадей, правильно рассудив, что до берега путь близкий, безопасный. И все же Семену Тонильевичу эта хозяйственность тиуна не понравилась. Да и ратники могли быть помоложе и побойчее…

«Домоседы, слуги вотчинные! – с досадой подумал боярин. – Им бы на печи лежать! Копья как бабьи коромысла на плечах качаются!»

На мгновенье Семен Тонильевич засомневался, не напрасно ли оставил лучших детей сторожить костромской двор, но опять пересилил себя: «Боязлив ты стал, Семен Тонильевич! В родном городе тени боишься! До ладьи ведь рукой подать…»

У воротной башни боярина ждал верный человек. Подбежал, поклонился, прошептал успокаивающе:

– Весь берег обошел. Чужих – никого. Поезжай безопасно, господин!

Тяжелые створки городских ворот распахнулись, пропуская всадников.

Внизу, под береговой кручей, матово поблескивала Волга. Противоположный берег скрывался в рассветном тумане. Порывы ветра гнали по реке невысокие волны. Пахло мокрым деревом, смолой, рыбой – теми привычными речными запахами, без которых нельзя было представить приволжский город.

Семен Тонильевич вдохнул полной грудью бодрящий речной воздух, решительно направил коня к спуску.

Ладья отчалила от берега тихо, без плеска. Негромко поскрипывали уключины весел. Ратники гребли ровно, сильно. Полоска взбаламученной воды между кормой ладьи и берегом становилась все шире. Кормчий уверенно правил поперек теченья, к устью Костромы.

Семен Тонильевич, успокаиваясь, до глаз закутался в теплый суконный плащ.

Резкие порывы ветра разогнали тучи. Над прибрежным лесом показалось солнце – огромное, багрово-красное. Солнечные лучи окрасили волжскую воду в кровавый цвет.

Семен Тонильевич обернулся, чтобы еще раз взглянуть на родной город, и невольно вскрикнул. От костромского берега, нагоняя его, спешили большие черные ладьи. Весла ладей мерно опускались в кровавую воду, отбрасывая назад клочья пены. На палубах блестели кольчуги и острия копий.

Гребцы на ладье Семена Тонильевича налегли на весла.

– И – раз! И – два! – выкрикивал кормчий, торопя гребцов.

Устье Костромы приближалось. Семен Тонильевич подумал, что на извилистой речке его легкой ладье нетрудно будет уйти от больших стругов.

– И – раз! И – два!..

На высоком мысу, возле устья Костромы, вспыхнул костер. Густые клубы дыма поднялись над соснами. Кто-то из ратников испуганно спросил:

– Что за огонь? Зачем?

Но Семену Тонильевичу некогда было задумываться над этим.

Вперед! Только вперед!

Ладья скользнула за мыс, в устье речки. Сразу стало темнее: сосновый лес, стоявший по обоим берегам, заслонял восходящее солнце.

Преследователи отстали. Их судов уже не было видно за поворотом. «Нет, еще не оставила удача костромского волка!» – усмехнулся Семен Тонильевич, вспомнив прозвище, данное ему переяславцем Антонием.

Вдруг гребцы разом бросили весла.

– Что?! Что?! – гневно прокричал боярин.

Кормчий молча указал рукой вперед.

Навстречу, выстроившись поперек речки, медленно приближались еще три большие воинские ладьи. Множество копий поднималось над их черными бортами. А позади, из-за поворота, уже выплывали отставшие было преследователи. На передней ладье, выпрямившись во весь рост, стоял переяславец Фофан.

– К берегу! Правь к берегу! – приказал Семен Тонильевич после краткого колебанья. Кормчий понимающе кивнул: в лесу было спасенье! Только бы добраться до прибрежных кустов, до лесной чащобы! Найти в лесу человека, знающего здешние места, нелегко. А Семен Тонильевич костромские леса знал…

Но судьба оставила боярину только несколько мгновений надежды. Не успел острый нос ладьи коснуться берегового песка, как из-за кустов выбежали переяславские дружинники с копьями наперевес. Их было много – гораздо больше, чем ратников Семена Тонильевича, – и все они были вооружены для боя: в кольчугах, островерхих шлемах, со щитами.

Боярин Антоний предусмотрел все, даже возможную попытку Семена Тонильевича бежать в лес.

Семен Тонильевич плохо помнил, что было дальше.

Кажется, его люди сразу же побросали оружие и столпились на корме, подняв руки. Сам боярин выхватил меч и бросился на переяславцев. Он не ждал пощады и искал почетной смерти в бою.

Дружинники оттеснили Семена Тонильевича от ладьи и окружили. Семен Тонильевич остервенело крутился в железном кольце, бросался грудью на острия копий, но смерть не находила его. Переяславцы исполняли строгий наказ боярина Антония: брать костромского волка живьем…

Растолкав плечами дружинников, в круг вошел новгородец Акимка. Он держал перед собой сеть, сплетенную из крепких просмоленных веревок.

Семен Тонильевич метнулся навстречу, пытаясь достать нового противника мечом, но Акимка проворно отскочил в сторону и набросил на него сеть. Костромской боярин упал, беспомощный и безоружный. Дружинники навалились на него, скрутили руки за спиной и понесли через кусты к лесу.

Так, на плечах переяславских дружинников, проделал Семен Тонильевич свой последний путь, и путь этот оказался недолгим: от берега реки до избы звероловов, где ждали пленника Антоний и Фофан.

3

Дружинники внесли Семена Тонильевича в избу, осторожно положили на неровный щелястый пол. Акимка разрезал ножом сеть, опутавшую боярина, грубым рывком поставил его на ноги.

– Вот он, вражина!

В избе было темно. Нещедрый утренний свет, пробивавшийся через узенькое оконце, едва освещал убогую обстановку: скамьи возле стен, сколоченный из потемневших досок стол, лари с какой-то рухлядью, кадушку и деревянный ковшичек возле нее.

За столом сидели Антоний и Фофан.

Антоний долго молча смотрел на Семена Тонильевича, потом махнул рукой дружинникам:

– Ступайте!

Акимка притворил дверь и прислонился к косяку, не сводя с Семена Тонильевича настороженного, ненавидящего взгляда. В правой руке новгородца зловеще поблескивал широкий прямой нож.

Семен Тонильевич почему-то решил, что этим вот ножом его убьют, и зябко повел плечами. Но страха – не было. Все как будто перегорело в его душе, и даже смерть казалась безразличной. Семен Тонильевич чувствовал, что никакие муки не заставят его сдаться на милость победителя, и злорадно думал: «Поговорим, Антоний, поговорим! Только ты навряд ли будешь доволен этим разговором!»

Антоний встал, подошел вплотную к костромскому боярину, заглянул в лицо.

Семен Тонильевич смотрел дерзко, непреклонно. Губы боярина были твердо сжаты – не разлепишь! Скулы, обтянутые смуглой кожей, окаменели в напряженном ожидании. Глубокие морщины шли от глаз к вискам, скрываясь в разлохмаченных черных волосах. Голова Семена Тонильевича была гордо откинута назад, и черная с проседью борода дерзко поднялась над широкой грудью.

Таким и представлял себе давнишнего врага Антоний, и был бы даже огорчен, увидев его слабым и покорным. Что-то похожее на жалость шевельнулось в душе Антония. Он любил сильных, гордых людей, даже если они были такими лютыми врагами, как костромской боярин. Поэтому Антоний не стал унижать своего пленника грубостью и заговорил с ним мирно, уважительно:

– Вот и свиделись с тобой, боярин! Долго искал я встречи, долго. За прошлое винить не буду. О другом говорить будем. Спрашивать тебя буду, а ты – отвечай. Как на исповеди отвечай, ибо смерть стоит за твоими плечами. Что замыслил твой господин, князь Андрей? Какие новые козни строит супротив господина нашего, великого князя Дмитрия Александровича?

Но Семен Тонильевич был непреклонен. Все вопросы боярина Антония остались без ответа, и за самим собой костромской боярин никакой вины не признавал, ссылаясь на службу князю Андрею.

– Не испытывай меня, боярин! – твердил он. – Верой и правдой служил я господину своему, князю Андрею Александровичу, и буду служить истинно до смерти. А ежели с братом, великим князем, были у него свары и обиды, так пусть сами они в том разбираются. Я же, малый человек, лишь в том виновен, что служил господину своему от сердца!

Фофан, наливаясь гневом, ударил кулаком по столу:

– Лжешь, боярин! Ты князя Андрея на смуту подговаривал! Ты приводил поганых ордынцев на господина нашего, великого князя Дмитрия Александровича! Не прикрывай службой злодейства своего!

Но Семен Тонильевич держался, не отступая:

– Ив том невиновен. А хотите истину уведать, спросите господина моего князя Андрея Александровича. Он – голова, а я руки, голове той послушные…

И уговаривали его переяславцы, обещая помилованье, и смертью грозили, и службу предлагали почетную при великом князе – Семен Тонильевич упрямо отказывался от всего. А под конец даже упрекать начал переяславцев и божьей карой грозить им за несправедливые к нему поступки.

– Суетен ваш совет, бояре, изменить моему господину, злом за милость отплатить! – презрительно говорил он. – Грех будет на душе вашей, понеже князья наши о дружбе согласились, крест целовали жить в мире и любви. Какой же мир, если хотите убить слугу господина моего, князя Андрея Александровича? Подумайте о том, бояре…

Наконец, отчаявшись сломить упрямство пленника, Антоний спросил напрямик:

– Ежели отпустим тебя, что делать будешь?

– Служить буду господину моему, как прежде служил! – дерзко ответил Семен Тонильевич.

Антоний присел на скамью, устало закрыл глаза. Он понимал, что из разговора с Семеном Тонильевичем ничего хорошего не получилось. Как и час назад, до плененья костромского боярина, они оставались непримиримыми врагами. Только смерть одного из них могла разрубить тугой узел вражды.

И Антоний кивнул заждавшемуся Акимке:

– Кончай боярина…

Акимка ударил Семена Тонильевича по голове тяжелым литым кулаком, опрокинул на пол, волоком потащил из избы.

Антоний вышел следом за ним и молча глядел, как Акимка и подбежавшие дружинники несли барахтающегося, отчаянно кричавшего Семена Тонильевича в овраг. Потом из оврага донесся последний, глухой стон и все смолкло.

Акимка вышел из-за кустов, вытирая лезвие ножа пучком травы.

Антоний и Фофан сорвали шапки с головы, перекрестились:

– Господи, прости грехи наши! Не корысти ради свершили сие, не по злобе, но единственно служа княжескому делу…

Так пролилась первая кровь в новое княженье Дмитрия Александровича. Пролилась, разбросав на Руси семена ненависти и взаимной вражды.

Князь Андрей сгоряча развязал открытую усобную войну. С городецкими и нижегородскими дружинами он занял Торжок. Сюда же приехали новгородские бояре с посадником Семеном, которого ничему не научили прошлые горькие пораженья в войне с великим князем. Новгородцы целовали крест не искать себе иного князя, кроме Андрея, и быть с ним вместе в добре и во зле. Андрей же обещал Великому Новгороду вольности и защиту от врагов.

Но гнев – плохой советчик. Не вовремя поднялся на старшего брата строптивый владетель Городца и Нижнего Новгорода. Не было за ним ничего, кроме неистового желанья отомстить великому князю за обиду. Многочисленные великокняжеские полки двинулись на Торжок.

А злодейка судьба приготовила для Андрея еще один удар. Новгородская рать посадника Семена покинула его и поспешно двинулась на север. Не до помощи Андрею было новгородцам: немецкий воевода Трунда с многими рыцарями на ладьях и шнеках ворвался Невою в Ладожское озеро, принялся грабить корелу. Преодолев за две недели полтысячи верст, посадник Семен запер устье Невы, перехватил немецкий караван, возвращавшийся с добычей. Только немногие рыцари спаслись от смерти, уйдя налегке от новгородской погони. Но то была радость для Господина Великого Новгорода, а не для князя Андрея. Он остался один на один со старшим братом. Скрипя зубами от бессильной злобы, Андрей направил мирное посольство во Владимир.

Великий князь Дмитрий Александрович принял мирные предложения брата, но на позорных для того условиях. Андрей не только отступался навечно от Новгорода, но и обязался послать войско для похода на бывших своих союзников. Городецкие и нижегородские дружины присоединились к великокняжеской рати, воевавшей в Новгородской земле.

Запросил мира и Великий Новгород, смиряясь перед силой.

Смерть Семена Тонильевича осталась неотмщённой.