Текст книги "Русский щит. Роман-хроника"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

ГЛАВА 17
ПЕРВЫЙ СРЕДИ КНЯЗЕЙ

1

Случилось сие великое дело в лето от сотворенья мира шесть тысяч семьсот девяносто третье.

Безоблачное небо дышало зноем. Над головами шумели вековые сосны. В успокаивающем шелесте ветвей даже чуткое ухо с трудом различило бы негромкие голоса, треск валежника, приглушенное конское ржанье, звон оружия. Издали же сосновый лес над Окой казался тихим и безлюдным.

Великий князь Дмитрий Александрович, князья Даниил Московский и Михаил Тверской стояли за кустами у самого берегового обрыва, а внизу, на пойменных лугах, высушенных июльским солнцем, чернели кибитки ордынского войска.

Неугомонный Андрей, князь Городца и Нижнего Новгорода, опять привел на старшего брата татарскую рать!

Всю Орду на этот раз ему поднять не удалось. Только ханский сын – салтан Алгуй – откликнулся на призыв Андрея и привел свои конные тысячи к Оке.

Войско салтана Алгуя остановилось на приокских лугах, не подозревая, что в лесу у реки затаились великокняжеские рати.

Ордынцы не привыкли к открытому сопротивлению. Они готовились, как во время прошлых набегов, распустить во все стороны летучие конные загоны для грабежей и захвата пленников. На это и рассчитывал Дмитрий Александрович, выступая навстречу врагу. Он спрятал войско в лесу и ждал, пока с салтаном Алгуем останутся немногие люди, чтобы напасть на татарский лагерь и разгромить его.

«Довольно ордынцам безнаказанно разорять Русскую землю! – решил великий князь. – Пришла пора заслонить Русь от татарских сабель!»

Дмитрий Александрович долго копил ратную силу, собирал людей в полки. Ни у одного из нынешних князей не было такого многочисленного и хорошо вооруженного войска, как у него. Появились и союзники, на которых можно положиться, которые готовы были вместе с ним сражаться против ордынцев. Даниил Московский и Михаил Тверской присоединились к великому князю.

Да, правители Москвы и Твери за последнее время выросли и возмужали!

Давно ли, кажется, провожал Дмитрий Александрович на московское княженье своего шестнадцатилетнего братца Данилушку? А теперь стоит рядом и смотрит глазами зрелого мужа рослый молодец, четверть века проживший на белом свете. Такого и Данилушкой-то назвать неудобно: заматерел, посуровел. Даниил Александрович Московский…

Князь Михаил Тверской – тот помоложе, четырнадцать лет недавно сравнялось, но тоже мыслит и рассуждает по-взрослому. Правитель! Да и советчики старые отцовские, что великому князю Ярославу Ярославичу служили, постоянно с молодым князем. Подсказывают Михаилу мудрые решенья, предостерегают от опрометчивых поступков.

Не юноши ныне Даниил и Михаил – князья. Силу свою почувствовали, да и другим уже имели случай силу показать. Великий литовский князь Домант попробовал было захватить тверскую пограничную волость Олешню. Даниил Московский и Михаил Тверской даже помощи не стали просить у великого князя. Собрали под своими знаменами москвичей, тверичей, волочан, новоторжцев, дмитровцев, зубчан и ржевцев, нагнали литовскою рать и разбили наголову. Князь Домант пал в сече, многие воины его были убиты, а остальные разбежались по лесам, бросив добычу и пленных. Прогремела эта победа по Руси как гром среди ясного дня, заставила кое-кого призадуматься.

Забеспокоились ростовские князья, давние ордынские любезники. Новая сила появилась на Руси. Против кого будет она направлена?

Пока что Дмитрий Александрович сумел направить эту силу против салтана Алгуя. Московский и тверской князья по первому зову привели к Оке свои дружины…

Великий князь Дмитрий Александрович хмурился. Ему не нравился покой, царивший в татарском лагере. Утром несколько конных отрядов ушло вдоль берега в сторону Гороховца, но остальное войско стояло без движенья. Сторожевые разъезды Алгуя подъезжали к береговому обрыву и, запрокинув головы, подолгу смотрели на верхушки сосен, на кусты, свисавшие над кручей.

«Не учуяли бы спрятанного войска, – тревожился Дмитрий Александрович. – Тогда снова неудача. Против всей ордынской рати выстоять трудно…»

Даниил, нетерпеливо дергая за рукав старшего брата, спрашивал:

– Не пора ли нам ударить, княже? Сколько же стоять-то без дела?

Но Дмитрий Александрович отрицательно качал головой:

– Рано еще, Даниил, рано…

После полудня вверх по Оке ушла еще одна конная ордынская рать. Но воинов в становище Алгуя оставалось все-таки много.

Михаил Тверской, утомленный ожиданьем, прилег тут же в кустах на разостланный плащ, закрыл глаза. Возле него присел на корточки дядька-оберегатель, пожилой тверской боярин. Он заботливо обмахивал платком лицо молодого князя, отгоняя лютых июльских слепней.

Сквозь кусты продрался, ломая ветки, боярин Атоний, шепнул на ухо Дмитрию Александровичу:

– Застава перехватила гонца от князя Андрея. Говорит гонец, будто дружина Андреева из Нижнего Новгорода сюда спешит, в подкрепленье ордынцам. И сам Андрей будто бы с дружиной идет. А пока в становище Алгуя из русских только бояре Андреевы да проводники…

Подошел Даниил, стал рядом, прислушиваясь.

– Андрей с войском подходит, – пояснил великий князь.

– Тогда немедля битву начинать надобно! – загорячился Даниил.

Его поддержал Михаил Тверской, разбуженный разговором:

– Решайся, великий князь! Не пропустить бы время!

Дмитрий Александрович глубоко задумался.

Не сраженья он боялся. Сражений за долгою жизнь было многое множество: и с немцами, и с датчанами, и с литвой, и со своими князьями-соперниками. Но биться в поле с татарами предстояло первый раз!

Велик страх перед ордынским неисчислимым воинством, которое казалось людям непобедимым. Ни одной удачи еще не было на счету русских полков в битвах с Ордой. Привыкли люди отсиживаться от татарских ратей за стенами городов, хорониться в лесах, отъезжать от беды в дальние лесные волости.

«Не пора ли ломать эту рабскую привычку? – думал Дмитрий Александрович. – Не ему ли, сыну Невского, великому владимирскому князю, предначертано богом открыть счет победным сраженьям с Ордой? Не ему ли суждено приободрить народ, задавленный ордынским игом, и снова вдохнуть в него веру? Ради такого святого дела стоит рискнуть всем, даже собственной жизнью».

Дмитрий Александрович переступал черту, за которой ждала его смерть или вечная слава – слава первого победителя ордынского войска!

Много будет и после сражений…

Спустя какие-нибудь пятнадцать лет Даниил Московский под Переяславлем-Рязанским встанет против ордынской рати и одолеет ее, и погонит к Дикому Полю, нещадно истребляя насильников. Еще через полтора десятка лет Михаил Тверской выйдет с мужами своими, тверичами и кашинцами, навстречу татарскому полководцу Кавгадьно, и побегут татары, побросав стяги, восвояси. Будет и Вожа, и кровавое Куликово поле, прославившие князя-воителя Дмитрия Ивановича Донского, тоже потомка Александра Невского. Будет хмурая осенняя Угра, равнодушно уносящая трупы воинов хана Ахмата, а вместе с ними и последние следы ордынской власти над Русью. И станут уже называть Русь – Россией. Но все равно в истории земли Русской великий князь Дмитрий, сын Александра Невского, останется первым, кто разбил в поле татарскую конницу!

Долгие годы шел Дмитрий Александрович к этому сраженью. Шел, добиваясь великого княженья и объединяя под своим знаменем раздробленную Русь. Шел первым из князей, не подчиняясь ханским ярлыкам, которые перекупали в Орде его соперники. Шел, добиваясь в степной ставке Ногая разобщения ордынских сил.

Слишком многое было положено на весы в этот час, чтобы можно было решиться без колебаний и тревоги за исход дела.

Но Дмитрий Александрович решился!

2

…Нападение русской конницы было полной неожиданностью для салтана Алгуя. Татарские караульные приняли ее за дружину князя Андрея и не подняли тревоги. А когда разобрались, было уже поздно: дружинники Дмитрия Александровича, Даниила Московского и Михаила Тверского ворвались в татарский лагерь.

Между кибитками и крытыми повозками началась жестокая рубка.

Русские воины повсюду теснили ордынцев, лишенных своих основных преимуществ в бою – простора для маневра и четкого воинского строя. Битва как бы распалась на множество единоборств. А в схватках один на один русские дружинники были намного сильнее степных наездников.

Опытный Алгуй сделал единственно возможное в таких обстоятельствах. Он начал отводить воинов, еще не вовлеченных в сечу, к береговому обрыву, чтобы построить конную лаву и стремительным ударом сокрушить врага.

На призывный рев боевых труб к обрыву стекались ордынские воины, искали свое место в строю десятков и сотен, выравнивали ряды, натягивали луки, готовясь осыпать русскую конницу ливнем стрел.

Салтан Алгуй успокоился. Сраженье приобретало привычное для него обличье. Воины Алгуя уже стояли сомкнутым строем – локоть к локтю, стремя к стремени.

Одного не мог предусмотреть Алгуй: того, что в кустах над обрывом, за спиной его войска, притаилась пешая владимирская рать. Когда конница Дмитрия Александровича устремилась в атаку, над головами ордынцев затрещали кусты, и вместе с лавинами сухого желтого песка по обрыву покатились владимирские ратники с копьями и топорами в руках…

Заметались ордынские всадники, избиваемые со всех сторон. Перемешались казавшиеся несокрушимыми ордынские десятки и сотни. Попадали в сухую жесткую траву разноцветные флажки тысячников.

За считанные минуты тумены Алгуя превратились в беспорядочную, отчаянно вопящую толпу, в которой каждый думал только о собственном спасении.

Еще отбивались, взмахивая кривыми саблями, отдельные кучки ордынских всадников, но дух войска был уже сломлен. Алгуй понял это и, бросив своих гибнувших воинов, с нукерами личной охраны устремился на прорыв.

Падали на землю удальцы-нукеры, прикрывавшие своего господина. Вместо павших в сечу кидались другие и тоже погибали, оплачивая кровью каждую сажень пути.

Светлая гладь Оки, за которой чудилось спасенье, все же приближалась.

Дмитрий Александрович видел бегство Алгуя, но помешать не мог. Слишком далеко стояли от места прорыва русские запасные дружины.

С последним десятком нукеров Алгуй вырвался на берег и бросился в воду.

Быстрое теченье полноводной Оки закружило всадников. Они начали тонуть, захлебываясь в водоворотах. Однако арабский скакун, гордость ханской конюшни, перенес салтана Алгуя через Оку.

Алгуй выехал на пологий правый берег, погрозил кулаком в сторону русского войска и неторопливой трусцой двинулся к недалекому лесу. «Как побитый волк…» – подумал Дмитрий Александрович, провожая глазами неудачливого ханского сына.

А тем временем русские дружинники и пешие ополченцы добивали у обрыва остатки ордынского войска.

Ордынцы погибали молча, обреченно. Привыкнув не щадить противников, они и сами не просили пощады…

Два дня великий князь Дмитрий Александрович с переяславской дружиной и владимирским ополченьем стоял на лугах у Оки. Воины собирали брошенное оружие, ловили и сгоняли в табуны татарских коней. Воеводы пересчитывали павших.

Победа далась малой кровью. На каждого погибшего русского ратника приходилось по пять и более ордынцев. А сколько было перебито ордынских всадников из летучих загонов, которые нагоняла и беспощадно истребляла конница Даниила Московского и Михаила Тверского, – и пересчитать было невозможно. Ордынцев, пытавшихся спастись поодиночке, добивали мужики в деревнях, звероловы и бортники в лесах, купцы и богомольцы-странники на дорогах. Казалось, сама земля поднялась на насильников, и не было им пощады нигде!

Князь Андрей, узнав о сражении, поспешно отступил в Нижний Новгород и заперся за крепостными стенами. А его бояре, заранее присланные в лагерь Алгуя, разделили горькую участь ордынцев. Великий князь приказал утопить их в Оке, напутствовав грозно:

– Позорная смерть найдет всякого, Орду наводящего на родную землю!

Очевидцы разнесли пророческие слова великого князя по селам и деревням, по городам и торным дорогам…

Это была победа – громкая, сокрушительная, устрашающая противников великого князя. На Руси не осталось больше владетелей, которые решились бы открыто соперничать с Дмитрием Александровичем. Прав оказался Антоний, заметивший после битвы:

– Били-то мы ордынцев, а заставим призадуматься и кое-кого из своих недругов!

Посольство с завереньями в дружбе прислал Великий Новгород.

Притихли удельные князья. Против великого князя Дмитрия одна у них была надежда – на Орду, а после разгрома салтана Алгуя вера во всемогущество ордынцев ослабла.

Дмитрий Борисович Ростовский и брат его Константин Углицкий попробовали было съездить на поклон в Орду, но вернулись огорченными. Ничего не мог пообещать им хан. Связала его руки вражда с темником Ногаем, не до русских дел было хану. Ростовским князьям оставалось подлаживаться к сильному.

А сильным был на Руси великий князь Дмитрий Александрович!

Дмитрий Борисович зачастил во Владимир с подарками, с дружескими посланиями. И умилостивил-таки великого князя, обошел его подозрительность угодливой готовностью к подчиненью. На зиму сыграли свадьбу великокняжеского сына Ивана с ростовской княжной.

Не слишком верил Дмитрий Александрович добросердечию ростовских владетелей, но понимал, что ссориться с ними – не время…

Одно радовало Дмитрия Александровича: никто из князей не искал больше через его голову великое княженье, не оспаривал старейшинства. Пусть он еще не самовластец, но все ж таки из русских князей – первый! Немало, кажется, достигнуто. Но сколько еще предстоит сделать?!

3

Дмитрию Александровичу шел пятый десяток. Не было уже безрассудной отваги и удачливого нетерпенья, которые порой дарят молодым неожиданные победы. Их заменила спокойная уверенность, мудрая опытность, расчетливая трезвость поступков и мыслей. Осталась вера в конечный успех великих замыслов. Казалось, еще немного, и исполнится мечта жизни: собранная воедино Русь опрокинет ордынское чудище!

Уходили из жизни старые соратники Дмитрия Александровича.

В переяславской вотчине тихо преставился воевода Иван Федорович, сам не помнивший, сколько ему лет, – и с царем Батыгой сражался воевода в горестную пору нашествия, и на немцев ходил с князем Александром Ярославичем Невским.

В лесной деревеньке на речке Воре убили смерды тиуна Лаврентия Языковича. Жаден стал тиун на старости лет до неразумного, теснил мужиков, как только мог, и вот – расплата. Великий князь приказал учинить строгий розыск. Мужиков нещадно били батогами, держали в земляной тюрьме-порубе, но виновного так и не нашли.

Грозовой осенней ночью потонул на озере Шлино новгородский купец Прохор Иванович. Безутешный Акимка привез эту весть во Владимир.

Но оставался верный боярин Антоний, опытные воеводы Федор и Фофан, духовник Иона, ныне уже мечтавший о епископском посохе, доблестный Довмонт Псковский, не раз доказавший дружбу, сотник Кузьма, ставший большим военачальником, и еще многие люди, твердо державшие сторону великого князя. Подрастал сын Иван – большак, надежда и опора в старости, наследник великого дела.

Отдыхала Русь от усобиц, от каждодневного страха, от бессмысленного военного расточительства. Только бы не вмешалась Орда…

А в Орде творились дела тревожные и непонятные. Один за другим сменялись ханы: Тудаменгу, Тулабуга, Тохта. За дворцовыми переворотами стоял всемогущий Ногай, безжалостно расправлявшийся с непокорными. Жертвой интриг стала Джикжек-хатунь, благожелательница великого князя Дмитрия. Безмерно возвысился Ногай, чем вызвал ненависть всего ханского рода, и сам сгорел в этой ненависти. Хан Тохта начал против него большую войну, окружил Дешт-и-Кипчак крепкими сторожевыми заставами.

Противники знали силу друг друга и не торопились с решающей битвой. Хан Тохта теснил друзей и союзников Ногая в Орде и за ее пределами. Одним из Ногаевых друзей он считал великого князя Дмитрия, потому что дани из Владимира отвозили не в Сарай, а в ставку Ногая в Дешт-и-Кипчак. На Русь двинулось ордынское карательное войско. И снова к царевичу Дюденю, предводителю татарских туменов, присоединились удельные князья: Андрей Городецкий, Дмитрий Ростовский, Константин Углицкий, Федор Ярославский. Дмитрий Александрович снова отъехал в Псков, а на владимирский великокняжеский стол сел его брат и давнишний соперник Андрей Александрович.

Казалось, повторилось все, что неоднократно бывало раньше. Но это только казалось…

Дюденева рать была той гранью, за которой копившиеся десятилетиями незаметные изменения в жизни Руси стали явными. И в прошлые годы уходили смерды за Волгу, в лесные безопасные места, или к литовским и новгородским рубежам, куда реже добирались татарские рати. Теперь же стронулась с насиженных мест вся Владимиро-Суздальская Русь!

Так вода подмывает исподволь старую мельничную плотину, чтобы потом прорваться бурным неудержимым потоком, оставляя после себя безжизненное илистое дно…

Люди уходили с плодородных владимирских, суздальских и переяславских ополий, вдоль и поперек исхоженных татарскими ратями. Уходили из ростовских, углицких и городецких волостей, от татарского засилья, против которого не у кого было искать заступы: князья сами раздавали ордынским вельможам села и вотчины, населяли ордынцами пригороды, чтобы усилить свою власть.

В разные места уходили люди, но больше всего – к Москве и к Твери, которые стремительно набирали силы. Росли посады вокруг больших и малых московских и тверских городов, на лесных опушках поднимались деревянные стены новых монастырей, возникали новые деревни с непривычными для местных жителей названиями: Ростовцы, Суздали, Рязанцы. Хлопотуны-тиуны едва успевали обкладывать оброками починки. В этом людском движении к Москве и Твери было что-то грозное и неотвратимое, как теченье времени. А может, действительно наступало для Руси новое время и новые вожди должны были взять в свои руки ее нелегкую судьбу?

Этого нового поворота жизни не поняли ни бывший великий князь Дмитрий, ни его брат и соперник Андрей Александрович. Они продолжали борьбу за великокняжеский стол, собирали рати и искали союзников, совершали походы и брали приступом города. По-разному относились люди к братьям-соперникам. Одни привычно поддерживали Дмитрия, раз и навсегда поверив в него как в наследника великого князя Александра Ярославича Невского. Другие по первому зову становились под знамена неугомонного и удачливого Андрея Александровича.

Поддержка людей питала усобицу.

Но ведь должен же быть когда-нибудь конец!

И вот наступило время, когда Русь окончательно устала от братоубийственной войны, разуверилась и в Дмитрии, и в Андрее. Ни тот, ни другой не сумели дать людям главного – мира и тишины. Расплатой за эту неспособность было равнодушие. То самое равнодушие, которое обрекает на неудачу любые, даже хитро задуманные и умело осуществляемые планы, ибо без народного одобрения, без жертвенной готовности многих людей переносить тяготы ради великой цели – любая цель остается недостижимой. Люди теперь просто ждали, кто кого наконец пересилит – Дмитрий Андрея или Андрей Дмитрия. Ждали, не сочувствуя ни одному из соперников и не связывая ни с одним из них надежды на будущее.

Неожиданная смерть Дмитрия Александровича прекратила усобицу. Андрей прочно утвердился на великокняжеском столе, торжествующий и уверенный в неколебимости вековых устоев. Стольный Владимир – над Русью, а великий князь – над Владимиром!

Мог ли он предугадать, что со смертью Дмитрия Александровича наступает конец и многовековому главенству Владимира над Русью, что будущее земли Русской будет связано с Москвой, с уделом младшего Александровича – Даниила? Нет, наверное. А между тем пройдет совсем немного лет, и летописцы будут чаще упоминать Москву, чем Владимир, и именно к Москве потянутся нити общерусских дел…

Вместе с Дмитрием Александровичем завершилась целая полоса истории земли Русской. Умер князь, безуспешно пытавшийся возродить ее славное прошлое, время Всеволода Большое Гнездо и Александра Ярославича Невского, или, может быть, даже не прошлое вернуть, а дерзко обогнать время и свершить то, что удалось лишь спустя два столетия его потомкам, – собрать воедино Русь?

Но время равно безжалостно и к тем, кто отстает от него, и к тем, кто пытается его опередить. Рухнуло хрупкое строение общерусского единства, которое всю жизнь возводил Дмитрий, не жалея ни себя, ни людей своей земли. В памяти потомков он остался только как князь-воитель, победитель рыцарей-крестоносцев и насильников ордынцев: воспоминания о государственных заботах старшего Александровича смыло безжалостное время.

Наверное, так оно и было. Правитель общерусского охвата уступил место князьям, которые пока еще не поднимались выше интересов своих удельных углов. Даже в деяниях Ивана Калиты рачительный хозяин-вотчинник, прикупавший село к селу, вотчину к вотчине, – проглядывает яснее, чем государственный муж. А что же тогда сказать об отце Калиты, первом московском князе Данииле Александровиче?

Пожалуй, только то, что именно он положил начало новому историческому движению, которое два столетия спустя приведет к созданию могучего Российского государства. Но о Данииле Александровиче – рассказ особый, и чтобы начать его, нужно вернуться на несколько лет назад.