Текст книги "Русский щит. Роман-хроника"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

Накануне дня Аграфены-купальницы[116]116
  23 июня.


[Закрыть], когда добрые христиане парятся в банях и с песнями окунаются в летние воды, московские и тверские дружины сошлись возле Переяславля, простояли ночь в поле за рекой Трубеж и пошли дальше, присоединив к себе переяславскую конницу.

Конное войско князей двигалось походным строем. Посередине, в большом полку – Михаил Тверской, в полку правой руки – Даниил Московский, в полку левой руки – Иван Переяславский. И не понять было, на мирные переговоры следуют князья или на битву, – такой многочисленной была рать и так оберегали ее со всех сторон крепкие сторожевые заставы.

Еще одна рать – пешая, судовая – побежала к городу Владимиру по Клязьме. Задумана была эта рать как потаенная, на крайний случай. Ладьи плыли ночами, а днем прятались в безлюдных местах, в заводях и в устьях малых речек.

Даниил Московский, Михаил Тверской и Иван Переяславский приехали к Владимиру позднее остальных князей. Почти все просторное Раменское поле было уже занято воинскими станами.

На левом краю поля, примыкавшем к речке Лыбедь, разместились удельные князья. Их разноцветные шатры стояли как будто бы кучно, но если приглядеться – каждый наособицу, каждый в кольце обозных телег, каждый под своим княжеским стягом, вокруг каждого свои отдельные караулы.

Возле самой городской стены поставили свои богатые шатры Федор Ярославский и Константин Ростовский, даже местоположением своим являя тесную дружбу с великим князем Андреем. Их многолюдные станы как бы прикрывали стольный Владимир от возможных врагов.

А посередине поля, в удалении от тех и от других, притаился за черными юртами и густыми цепями лучников ордынский посол Олекса Неврюй.

Только правый край поля, между Волжскими воротами и пригородным Вознесенским монастырем, оставался свободным. Этот край упирался в обрывистый берег реки Клязьмы, и князь Даниил порадовался, что вовремя послал по реке судовую рать. Без ладей это место было опасным, отбежать некуда…

Князь Даниил поднялся на курган, насыпанный у речного берега в незапамятные времена вятическими старейшинами, окинул взглядом поле.

«Будто на рать собрались князья, – подумал он. – Все пришли с большими полками, обгородили станы свои надолбами да рогатками…»

Но кто с кем будет на этом поле ратоборствовать?

Выходило, что все против всех. Желания собравшихся здесь князей были настолько противоположными, что ни о каком единении не могло быть и речи!

Великий князь Андрей Александрович мечтал подмять под себя западные города, поднявшиеся за последние годы: Тверь, Москву, Переяславль.

Московский, тверской и переяславский князья хотели оборониться от великого князя и обессилить его, лишить подлинной великокняжеской власти.

А остальные удельные князья не желали ни того, ни другого. Им одно было любо: чтобы оставили в покое их глухоманные удельные берлоги. Как это говаривал на людях Василий Константинович Галицкий и Дмитровский, старейший из удельных князей? «Противоборствовали раньше Андрей со старшим братом своим Дмитрием – хорошо. Противоборствует нынче Андрей с младшим братом своим Даниилом, с племянником Иваном да с тверским родичем своим Михаилом – тоже неплохо. И у Андрея руки связаны, и у тех сильных князей. Возблагодарим бога, братия, за милость сию! До скончания века было б так! Новизна пагубна, за старину держаться надобно. Аминь…»

Ни к великому князю не пристанут удельные князья, ни к соперникам его!

Значит?

Значит, дело все в ханском после Неврюе!

А ханский посол забился в свой белый шатер и молчал. Принимал от всех подарки, и опять молчал. Но если хорошенько подумать, то и по молчанию посла можно догадаться, с чем он приехал на Русь…

«Войско сильное есть за Неврюем? – прикидывал Даниил. – Как видно, нет сильного войска. В юртах больше тысячи-двух воинов не спрячешь. Значит? Значит, посол не воевать приехал. А если не воевать? Если не воевать, то мирить князей. Значит, можно поторговаться, война послу Неврюю не нужна…»

Так думал князь Даниил или не совсем так, кто знает? Но Михаилу и Ивану он советовал держаться перед ханским послом уверенно:

– Андрей нас к суду перед ханским послом притянуть хочет, а мы ответно его неправды покажем! Еще неизвестно, на чью пользу суд перед послом обернется!

Шатер посла Неврюя – просторный, выложенный пушистыми коврами – тоже был подобен ратному полю, на котором каждый из противников знал свое место.

Посередине шатра, на широком ложе, в шелковых подушках, подпиравших его короткое, закутанное в полосатый халат туловище, – возлежал посол Олекса Неврюй. На круглом желтом лице не глаза – щелочки, да и те прикрыты веками. Не поймешь даже – то ли дремлет посол, то ли просто не желает глядеть на беспокойных русских князей.

Тихохонько сидят на резных стульчиках чернецы-миротворцы, владимирский епископ Семен да сарайский епископ Измайло. Оба иссохшие, неземные, отрешенные, на лицах – благостность, снисхождение к суетности мирских дел. Будто с иконы сошли – святые угодники по виду…

По правую руку от посла – великий князь Андрей Александрович и его первые служебники Федор да Константин. Грозно хмурят брови, под кафтанами – неживые складки кольчуг, у пояса боевые мечи.

А по левую руку – Даниил Московский и Михаил Тверской. Стоят плечо в плечо, будто братья единокровные, оба молодые еще, рослые, светловолосые, решительные, как поединщики перед боем. И Иван Переяславский возле них, на полшага лишь отстал. Но так оно точно бы и полагалось: ведь Иван среди них младший. На бледном лице Ивана отчаянная решимость человека, перешагнувшего через свой страх и готового на любой, даже безрассудный по смелости поступок. Даниил еще не видел таким своего слабого племянника и порадовался. Хорошо защищать того, кто сам готов себя защитить, как сегодня Иван…

А поодаль от соперников, возле самого входа, молчаливая кучка удельных владетелей. Стоят тихо, почтительно, всем видом своим являя, что люди-де они малые, сторонние, как старшие князья решат, с тем и согласятся. Будто бы есть они в шатре, но будто бы и нет, столь смиренны…

На удельных князей никто и не смотрел. Все взгляды на Андрее, на Данииле, на Михаиле Тверском. Это они собрались спорить перед незрячим, окаменевшим Неврюем.

Андрей кричал, взмахивая кулаками, наматывал действительные и мнимые вины, звал бога в свидетели, и снова сыпал проклятиями, но крики его как бы проходили мимо ушей Даниила. Не в обличениях было дело. Вмешиваться в межкняжеские счеты ханскому послу недостойно, вот Неврюй и делает вид, будто дремлет. Серьезно другое: ярлык хана Тохты на Переяславль. Но до ярлыка Андрей еще не дошел, приберегал на конец…

Даниил молча смотрел на разгневанного старшего брата. «Постарел братец, поусох… Клыки как у волка выперли… А злости-то, злости… Так бы и проглотил живьем… Да не проглотишь Москву, нет, уже не проглотишь… Костью поперек горла встанет!..»

Рядом шумно дышал Михаил Ярославич Тверской, сжимал побелевшими пальцами рукоятку меча. Переступал с ноги на ногу Иван – присмиревший, растерянный. Ненадолго же хватило племяннику задора!

– Но больше того вина Даниила и Михаила, что непокорны воле царя ордынского, к ярлыку со смирением не идут, но делают поперек! – взвинтил голос до визга великий князь Андрей.

Посол Олекса Неврюй приподнял веки, уставился неживым давящим взглядом на московского и тверского князей. Что-то сейчас будет?

Даниил решительно шагнул вперед, поклонился послу:

– Велик и справедлив хан Тохта! Великий и справедливый не карает невиновных! Князь Андрей добыл ярлык неправдою, без наследника Ивана. Да выслушает хан другую сторону! Пусть рассудит в глаза, а не за глаза, как судят справедливые! А мы, покорные слуги великого хана, волю его исполним непрекословно!

– Пусть великий хан допустит Ивана пред очи свои и рассудит правду! – поддержал союзника Михаил Тверской.

Так были сказаны слова, которыми Даниил надеялся разрушить замыслы великого князя Андрея, а если и не разрушить, то надолго отсрочить их исполнение. Путь в Орду не близкий, когда еще вернется оттуда Иван!

Понял это и великий князь Андрей. Вспылив окончательно, он потянул из ножен меч. Следом за ним обнажили мечи князья Федор и Константин, медленно двинулись на Даниила.

С поднятыми вверх крестами встали между противниками епископы Семен и Измайло:

– Опомнитесь, князья! Грех смертный! Не бывало крови на съездах княжеских! Не берите кровь на душу свою!

– Посторонись, отче! Твое дело духовное! – выкрикивал Андрей, пытаясь оттолкнуть епископа Семена.

– Опомнись, княже!

Посол Олекса Неврюй неприметно повел указательным пальцем.

Ордынский сотник, до этого безучастно сидевший в углу ударил плетью по медному кругу.

Из-за развешанных ковров, из-за сундуков, стоявших вдоль стен шатра, из-за откинутых позади посольского кресла полосатых пологов выскочили нукеры, скрутили локти князьям-соперникам, растащили их в стороны.

Удельные владетели качнулись было к выходу, но там тоже стояли татарские воины.

По знаку Неврюя нукеры отпустили князей и снова исчезли, будто растворились в стенах шатра.

Ханский посол заговорил тихо, почти шепотом, но слова его, повторенные громогласным половчанином-толмачом оглушали:

– Ссора недостойна правителей, больших и малых… Обнаженный меч должен разить… Иначе меч покрывается позором… Тохта-хан справедли и милостив… Он не будет наказывать князей за недостойную ссору… Дайте хану подарки сверх прошлых, и ссора будет прощена… Пусть князья слушают великого князя Андрея… Пусть князь Андрей не обижает их несправедливостью… Не послушавшие сего погибнут… Пусть князь Иван идет в Орду, сам просит хана о своем княжестве… Я все сказал…

Посольский битикчи протянул Ивану серебряную пайцзу.

– Поторопись, княже! – крикнул Даниил племяннику. – Отъезжай в Орду немедля. В ладьях поезжай, Волжским путем. Мы с князем Михаилом побережем до суда твою отчину…

Иван, оглядываясь то на Даниила, то на ханского посла, направился к выходу. Татарские воины расступились, пропуская его.

Долго еще говорили князья перед лицом сонного Неврюя, распределяя жребии ордынской дани, устанавливая сроки сбора серебра. Но говорили как-то лениво, пререкались больше по привычке, чем из-за дела. Главное было уже решено: великий князь Андрей Александрович проиграл, Переяславское княжество опять уплывало из его рук. Даже на угрозу великого князя, гневно брошенную им в лицо Даниила: «Не радуйся, не кончен спор!» – мало кто обратил внимание. Князья торопились разъехаться по своим уделам, не скрывая облегчения. «Слава те господи, осталось все по-прежнему!»

Опустело Раменское поле.

Первыми ушли москвичи и тверичи, к которым присоединилась по дороге переяславская конная рать. Сам князь Иван поехал в Орду с малой дружиной, оставив большие полки беречь город.

Даниил не забыл угрозы великого князя Андрея. Московские, тверские и переяславские полки, не расходясь по селам, свернули к Юрьеву и остановились в поле, прикрывая Переяславское княжество. Сюда же приплыла рекой Колокшей пешая судовая рать.

Предосторожность оказалась не напрасной.

Не прошло недели, как сторожевые заставы известили о приближении великокняжеского войска.

Без малого дела не дошло до сечи. Уже и поединщики сшиблись промеж полков, и лучники расстреляли первый запас стрел. Но дрогнул великий князь Андрей, видя решимость москвичей, тверичей и переяславцев, дождался ночи и в темноте отбежал прочь, бросив в стане своем горящие костры.

Узел вражды затянулся еще туже.

ГЛАВА 5
ЧЕРНЫЙ ГОД

1

В лето от сотворения мира шесть тысяч восемьсот шестое[117]117
  1298 год.


[Закрыть] летописцы будто забыли о Москве, о князе Данииле Александровиче Московском.

Казалось, совсем недавно имя Даниила было у всех на устах. Москва бряцала оружием, гордо противостояла стольному Владимиру, рассылала в разные стороны конные и судовые рати, и вдруг – затихла, притаилась за своими лесами.

Постоянный противник московского князя – великий князь Андрей Александрович – в прошлые годы ездил в Орду за ярлыками, собирал князей на съезды, грозил войнами непослушным, а теперь и о нем сказать было нечего. Надломила великого князя Андрея неудача, и не мог он собрать новые рати, потому что запустевало его собственное Владимирское княжество: слишком много людей ушло к Москве, к Твери, а то и еще дальше, за Волгу. А без богатства и многолюдных полков велика ли цена великокняжескому столу?

Оставляли великого князя его прежние служебники. Даже князь Федор Ярославский перестал наезжать в поскучневший Владимир, промышлял новые вотчины сам по себе, отдельно от Андрея. Видно, не надеялся больше, что великий князь может помочь…

Если чем и оказался богат этот год, то разве только стихийными бедствиями, пожарами да небесными знамениями.

Зимой болесть была в людях тяжкая, многие помирали черною язвою.

В ту же зиму морозы побили обилье по волостям, и предсказывали люди недород и дорогой хлеб.

На святой неделе в субботнюю ночь загорелись в Твери сени княжеские и весь двор княжеский в городе. И сколько людей в сенях спало, те все в огне погибли. Сам же князь Михаил со княгинею выкинулись в окно и тако спаслись. И ничего не успели люди из двора вымчати, погорело немало именья, золота и серебра, и оружия, и дорогих порт.

В то же лето был мор на скот.

В то же лето сухмень была, загорелись болота и леса, и боры, и была нужда великая.

В то же лето были громы страшные, и ветры великие, и бури сильные, и молнии грозные, и многих людей громом побило, и молниями многие попалены были, а в иных местах вихрь вырвал дворы из земли и с людьми отнес прочь.

В то же лето были знамения в небе: явилась звезда с западной стороны, лучи вверх испуская, яко хвост. И были люди в трепете великом и непонятном…

Старики говорили, что знамения эти – не к добру, и им верили. Да и как было не поверить? Откуда было ждать его, это самое добро? Беды одни, да такие, что горше некуда.

Вздыхали люди: «От такой жизни сбрести бы нам, робятушки, в заволжские места, благо места там много – всю Русь можно в лесах схоронить!» И уходили, но куда – не говорили. Был человек – и нет его, исчез безвестно.

И еще говорили старики, что случались подобные знамения в канун иноязычных нашествий или на переломе великих дел. Насчет нашествий – это возможно. Орда рядом, конные ватаги царевичей и мурз рыскали за рекой Проней, да и до Оки-реки добегали. Но от кого ждать великих дел? Не осталось на Руси великих князей, если мерить не по ханскому ярлыку, а по подлинному величию. От великого князя Андрея ничего не дождешься, кроме новых татарских ратей да конечного разоренья…

Черный год, глухой год…

В черный год добрых дел не случается, а злодейских – сколько угодно, успевай только слезы вытирать да считать утраты, да молиться, чтобы поскорее миновала эта полоса лихого безвременья.

Черный год выбрал для последнего отчаянного прыжка к власти князь Федор Ростиславич Ярославский. Наверно, потому выбрал, что сам был олицетворением черного зла и предательства. Прыгнул, как волк, и сломал себе шею, освободив Русь от князя-оборотня.

2

Князь Федор Ростиславич пришел в коренную Русь из Смоленска, поссорившись со старшим братом Глебом, который изобидел его – выделил в удел только малый городок Можайск.

Казалось, всем был наделен в избытке Федор: изощренным умом, смелостью, телесной силой, книжной мудростью. Был красив Федор броской красотой: сросшиеся на переносице густые брови, кудрявая бородка, прямой гордый нос, яркий румянец на смуглом, без морщин, пригожем лице, по-юношески порывистые движения. Добрый молодец из сказки, да и только!

Поездил, поездил Федор по княжеским дворам, горько жалуясь на братнину несправедливость, и осел в Ярославле. Вскоре женился он на княжне Марии, единственной наследнице покойного ярославского князя Константина Всеволодовича, и разделил с ней и вдовствующей княгиней Ксенией власть над древним русским городом.

Но и здесь не нашла покоя его мятежная душа. Не хватало Федору в Ярославском княжестве простора. Он люто завидовал всем: и старшему брату Глебу, княжившему в Смоленске; и другому брату – Михаилу, оставшемуся там соправителем; и великому князю Дмитрию; и даже удельным князьям, за которыми были хоть невеликие, но свои, кровные княженья, где властвовали они безраздельно. Завидовал и ненавидел, и сам был ненавидим, потому что ненависть может породить только ответную ненависть. Или страх. Но чтобы устрашать, князь Федор не имел достаточной силы.

Один друг-приятель был у Федора – городецкий князь Андрей, тоже завистник и лютый стяжатель чужих княжений. Но не подлинная дружба связывала их, а черная зависть к великому князю Дмитрию Александровичу.

В лето шесть тысяч семьсот восемьдесят пятое[118]118
  1277 год.


[Закрыть] умер Глеб Ростиславич Смоленский. Князь Федор с дружиной кинулся к смоленским рубежам – занимать освободившееся княженье, принадлежавшее ему по праву, как следующему по старшинству князю-Ростиславичу. Но смоляне будто позабыли, что Федор еще жив, отдали княженье его младшему брату Михаилу.

Через два года умер и Михаил. Казалось, не было больше преграды на пути к вожделенному смоленскому столу, но упрямые вечники решили иначе. Они не впустили князя Федора в город, согласившись лишь принять его наместника.

Это была не победа, а половина победы. Наместник Артемий сидел в Смоленске тихо, как мышь, посылал Федору тревожные грамотки: «Подрастает княжич Александр, племянник твой, и смоляне к нему сердцем тянутся. Не быть бы, княже, худу…»

А в Ярославле собственный сын подрастал – Михаил, и ярославские бояре к нему прислонялись, а не к Федору. Везде оказывался чужим князь Федор Ростиславич – и в Смоленске, и в Ярославле. Не обидно ли?

Друг-приятель Андрей Городецкий ничем не мог пособить. Сам был малосильным, еще только мечтал о великом княженье да строил козни против старшего брата, великого князя Дмитрия Александровича. Не до Федоровых невеселых забот было городецкому князю.

Не было у Федора опоры на Руси. Отторгала его родная земля, которую он не понимал и не любил. Не сыном Русской земли был князь Федор, а неблагодарным приемышем, неспособным на сыновью любовь.

Наступил день, когда Федор понял бесплодность своих усилий. Взгляды его обратились к Орде, где послушные битикчи по слову хана писали ярлыки на княженья и где кочевали по степям бесчисленные конные тумены, способные сокрушить любого соперника. И князь Федор Ростиславич отправился в Орду, оставив по себе еще одну недобрую память: он тайком увез серебряную казну, накопленную прежними ярославскими князьями.

Снова ожили честолюбивые надежды Федора – мало кого из русских князей приняли в Орде так хорошо, как его. Красота князя Федора уязвила сердце стареющей ханши Джикжек-хатунь, и ханша ввела приезжего князя в круг близких хану людей. Ханша даже пожелала выдать за Федора одну из своих дочерей, но он вежливо уклонился от такой чести. Смертным грехом считалась на Руси новая женитьба при живой жене, да и опасно было. Разрыв с княгиней Марией был равнозначен потере Ярославского княжества – ярославцы бы не простили…

Боком вышло Федору многолетнее ордынское сидение. Забыли о нем в Ярославле. Когда умерла княгиня Мария, Федор с ханским ярлыком и небольшим отрядом татарской конницы поспешил в Ярославль – садиться на самостоятельное княженье. Бритым лицом и позолоченным персидским панцирем был Федор похож не на русского князя, а на ордынского мурзу. И дружинники его мало отличались от ханских нукеров – переоделись в полосатые халаты, подвесили к пестрым шелковым поясам кривые сабли, везли за собой в обозе жен-татарок и смуглых узкоглазых ребятишек.

Подъезжая к наплавному мосту через Которосль, князь Федор прослезился. Что-то вдруг дрогнуло в его очерствевшей душе, до боли родным и желанным показался город, высоко взметнувший свои бревенчатые стены и башни на стрелке при впадении Которосли в Волгу.

Но не праздничным колокольным перезвоном и не ликующими криками встретили ярославцы своего блудного князя. Пусто было на дороге, ведущей к воротной башне. Между зубцами стен поблескивало оружие и железо доспехов.

Дружинник князя Федора протяжно затрубил в рог.

Медленно, будто нехотя приоткрылись ворота.

Навстречу Федору вышли молчаливые воины, перегородили дорогу щитами, нацелили длинные копья. Суровый седобородый воевода предостерегающе поднял руку в железной рукавице:

– Остановись, княже! Нет у нас такого обычая, чтоб владетелей, невесть откуда пришедших, на княженье принимать! Князем у нас Михаил, сын твой, а иных нам не надобно! Поди прочь, княже!

Федор жестом остановил своих дружинников, кинувшихся было на обидчика. Не сражаться же со всем городом! Ярославская городовая рать могла перебить его немногочисленное воинство.

– Позовите сына моего, – значительно произнес Федор Ростиславич. – С ним одним говорить буду!

– Моими устами все сказать велено! – отрезал воевода и повторил: – Поди прочь, княже!

И Федор Ростиславич повернул коня, смирившись перед силой, увозя с собой униженье и смертельную обиду. «Кровью умоетесь за бесчестье! – шептал он в ярости. – Вот ужо погодите!»

Грозил, проклинал, придумывал изощренную месть, не понимая того, что можно мстить одному, десяти, даже сотне обидчиков, но безнадежно ненавидеть весь народ. А здесь против него были все…

Снова потянулись для Федора годы ордынского сидения.

Джикжек-хатунь снова завела разговоры о женитьбе, хотя сам хан и сомневался: «Прилично ли такое, чтобы мы отдали сестру свою за улусника и служебника не одной с нами веры?» Но женское неодолимое упрямство пересилило. Сарайский епископ окрестил невесту, принявшую христианское имя Анна, и благословил брак. Жил Федор во дворце, полученном от ханских щедрот, пользовался почетным правом сидеть на пирах против хана и получать чашу из его рук, как ханский родственник. Ханскому зятю приносили подарки улусные мурзы и русские князья, наезжавшие по своим делам в Орду. Родились сыновья Давид и Константин. Ханша любила их даже больше, чем других своих внуков. По-русски сыновья Федора говорили с трудом, коверкая слова на татарский лад.

Задумался Федор Ростиславич, кто он теперь – русский князь или ордынский вельможа? Если князь, то где его княжество? Если ордынский вельможа, то где его улус и тысячи верных нукеров, которые только и давали в Орде подлинное уважение?

Капризная милость ханши вознесла его над многими, но в возвышении его не было прочности. Ничтожный удельный владетель, все княжество которого можно проехать из конца в конец за единый день, был счастливее Федора и, униженно принося подарки любимцу ханши, в глубине души презирал его.

Будущее казалось беспросветным.

В Ярославле умер сын Михаил, но ничего не изменилось. Горожане бесчестно прогнали послов Федора Ростиславича, повторив обидные слова: «Ты, княже, нам не надобен!»

Федор Ростиславич воспрянул духом в злосчастный год Дюденевой рати. Вместе с ордынскими туменами Дюденя пришла на Русь и его невеликая дружина. Новый великий князь вознаградил давнего союзника ярославским княжением и попросил Дюденя выделить для него конную тысячу – сажать Федора Ростиславича на ярославский стол.

Ордынское воинство обложило Ярославль, поставило перед воротами осадные орудия – пороки.

Смирились ярославцы перед ордынской силой, впустили Федора в город. Начались опалы и казни. Богатство убиенных ярославских бояр и купцов Федор щедро раздавал ордынским мурзам, а вотчины отписывал на себя. Дерзкого воеводу, осмелившегося произнести позорные слова, повесили нагого на площади, против окон княжеского дворца.

Кладбищенская тишина опустилась над Ярославлем. Люди забились в свои дворы, притаились за крепкими заплотами. Только татарские всадники с визгом и свистом проносились по пустым улицам да ватаги дружинников князя Федора дерзко стучали в ворота боярских и купеческих хором, призывая хозяев на княжеский суд.

Но ордынцы, понасильничав и пограбив вволю, отъехали обратно в Орду. Князь Федор остался один в городе, где каждый смотрел на него волком. Как был Федор для ярославцев чужим, так и остался чужим на своем княжеском дворе – крошечном безопасном островке среди половодья недоброжелательства.

Будущее по-прежнему не сулило ничего хорошего.

На великого князя не было надежды: он потерпел неудачу в споре с Москвой и Тверью, ослабел, притих. Не до Федора было теперь Андрею Александровичу, самому бы уцелеть.

Но самый тяжкий удар подстерег Федора с неожиданной стороны. Племянник Александр Глебович выгнал из Смоленска наместника Артемия. Кончились смоленские дани, кое-как питавшие княжескую казну. Артемий прискакал в Ярославль сам-третий. Тиуны его, мытники, дружинники, и даже холопы остались служить новому смоленскому князю Александру Глебовичу. Злорадно шептались ярославские бояре по своим дворам: «Федора и отчая земля отринула. Не зазорно ли нам такого князя терпеть?»

Князь Федор начал готовиться к походу на мятежный Смоленск. Он понимал, что не об одном Смоленске идет речь – о Ярославле тоже. Неудачи не должно быть. Неудача – конец всему…

Медленно, трудно собиралось войско.

Бояре тайком разъезжались по дальним вотчинам, где их не могли отыскать княжеские гонцы, прятали молодых мужиков, годных для ополчения. Посадские старосты до хрипоты спорили о числе городских ратников. Великий князь Андрей, к которому поехало ярославское посольство за помощью, отвечал уклончиво, жаловался на оскудение своей земли от мора. Великокняжеские полки так и не присоединились к Федору. Только из Городца, отчины Андрея, пришел полк. Воины в городецком полку были злые, опытные. Почувствовав в руках такую силу, князь Федор увереннее заговорил с ярославцами. Войско для смоленского похода все-таки удалось собрать.

3

В июле – месяце-сенозорнике, месяце-страднике – на самой макушке лета, князь Федор Ростиславич двинулся к Смоленску. Самым подходящим для похода было это время. Надежнее многочисленных полков хранили Смоленское княжество от врагов непроходимые болота-мохи, которые тянулись на десятки верст, охватывая целые волости – Замошье, Мойшинскую землю. Болота покрывала обильная рыжая плесень – ржа, и многие смоленские городки так и назывались: Ржава, Ржачь, Ржавец. Болота не вымерзали даже зимой, скрывая под хрупким, присыпанным снегом ледком ненасытную черную воду, в которой исчезали без следа и люди, и кони, и целые обозы. Незамерзающие болота соединялись незамерзающими же протоками-крупцами, и горе путнику, который не знал доподлинно неприметных обходных тропинок!

Только в середине лета, в самую сушь, болота и протоки мелели, обнажая тропы и броды. Но тогда Смоленск стерегли от врагов леса.

Леса были везде: на берегах бесчисленных рек, речек и ручьев, вокруг озер, на украинах болотин.

Но не глухим, забытым богом и людьми захолустьем была Смоленская земля, а пересечением древних торговых путей. Здесь сближались истоки великих русских рек Днепра, Волги, Двины. Сближались и соединялись воедино протоками, малыми реками и волоками. Через свои притоки тянулись к Смоленску и рязанская река Ока, и новгородская Ловать, питавшая лесными водами озеро Ильмень.

Реки были богатством и бедой древнего русского города Смоленска. По рекам приплывали к городу мирные струги купцов и хищные воинские ладьи завоевателей. От торговли Смоленск обогащался и обрастал многолюдными посадами, а врагов встречал крепкими полками и боевыми башнями. Посадские люди Смоленска быстро собирались со своими чадами и домочадцами на Гору, под защиту крепостных стен, без сожаления оставляя дворы свои на поток и разорение. Знали: если выстоит сам град Смоленск, будут и новые дворы, и зажиток к ним.

Безлюдье и настороженная тишина встретила ратников князя Федора Ростиславича, когда они высадились с ладей у Крылошовского конца города. Ветер гнал по пустым улицам клубы пыли. Жалостно поскрипывали двери покинутых изб. В клетях и амбарах – чисто, хоть шаром покати, одни мыши в углах тоскуют. На церковных дверях пудовые замки. А деревянных храмов на смоленском посаде было много, чуть не на каждом углу. Ярославские ратники нерешительно стягивали с голов шлемы, крестились на иконы, прибитые над церковными дверями. «Господи, спаси нас и помилуй – не по своей воле сюда пришли!»

Княжеская дружина и городецкий полк высадились на берег в другом месте, возле пристаней торговой Смядынской бухты.

Федору Ростиславичу подвели коня.

– Пошли гонцов на другие посады, чтобы не жгли дворы и храмы не разбивали, – приказал Федор воеводе Василию Шее. – Не в чужой город входим – в свою отчину!

– Уже наказывал всем, чтоб держали себя бережно, – недовольно скривился воевода.

– А ты еще раз напомни. Люди-то с нами разные!

Несколько дружинников, нахлестывая коней, скрылись в посадских улицах.

Дружина Федора Ростиславича пересекла посад и выехала на просторную торговую площадь, за которой высилась воротная башня и стены из деревянных, составленных впритык срубов. Через ров к башне были перекинуты легкие дощатые мостки.

Воевода Василий Шея подъехал к краю рва. За спиной воеводы – четверо круглогрудых нарядных трубачей. Ветер раскачивал красные кисти, привязанные к трубам.

Василий Шея поднял руку.

Трубачи враз поднесли трубы к губам.

Хриплый, оглушающий рев понесся к стенам.

– Старцы градские и вечники! – надрывался криком воевода. – Господин ваш Федор Ростиславич желает говорить с градом Смоленском!

Но молчал град Смоленск. Не распахивались окованные железом ворота, не поднимались над стенами зеленые березовые ветви – знак примирения. Только потаенное шевеленье в темных щелях бойниц позволяло угадывать на стене присутствие множества людей, но собрались они не для переговоров, а для битвы – железо бряцало на стене…

Снова ревели, захлебываясь, трубы. Кричал воевода Василий Шея, грозя княжеской опалой всем горожанам. Тщетно. Смоленск молчал.

Иногда молчание красноречивее слов. Молчание смолян было решительным отказом принять князя Федора Ростиславича.

Князь Федор обнажил меч.

Дружинники расступились, освобождая дорогу пешей рати, которая выливалась потоками из посадских улиц на площадь. Ярославские ополченцы и пешие городецкие ратники со штурмовыми лестницами и охапками хвороста для примёта через ров побежали к стене.

Но добежали немногие. Бесчисленные стрелы, как струи дождевой воды, полились из бойниц. Тяжелые каменные глыбы, сброшенные с высоты воротной башни, подминали целые ряды нападавших. Всё заволокло пылью, и не видно было, кто из ратников Федора бежит с криком к городской стене, кто стонет, катаясь по земле, а кто уже застыл, навеки умолкнув.

Когда ветер отнес в сторону пыльное марево, только тела павших, как кочки на ржавом болоте, остались на площади, и было их очень много.