Текст книги "Русский щит. Роман-хроника"

Автор книги: Вадим Каргалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)

Гнетущая тишина повисла над Ильмень-озером. Не ржали кони, не звенело оружие. Казалось, не живые всадники окружили великокняжеский обоз, а безмолвное воинство мертвого царства. С той стороны, где за спиной новгородских всадников поднималось солнце, они казались черными и зловещими, а с противоположной стороны, облитые ярким светом, – сверкающими и праздничными. Будто черная ночь и светлый день сошлись одновременно на льду Ильмень-озера, окружив Дмитрия Александровича, но и ночь, и день были одинаково враждебны ему…

Безмолвный новгородский строй расступился, пропуская нескольких всадников в высоких боярских шапках и богатых шубах. Кони, едва слышно позванивая нарядной сбруей, осторожно переступали копытами на скользком льду.

Дмитрий Александрович про себя отметил, что новгородские послы даже не облачились в боевые доспехи. «Видно, надеются на свое многолюдство, думают взять меня без боя, голыми руками, – с горечью подумал великий князь. – А послов подобрала господа одного к одному, все недоброжелатели мои, знакомцы старые. Только вот переднего не вспомню, хоть и видел его будто бы…»

Решив не показывать страха перед новгородской ратью, Дмитрий остался сидеть в санях. Даже простую дорожную шубу не скинул с плеч. Сдержанно ответил на поклон новгородцев, спросил:

– К чему рать вывели, будто на немцев? С Новгородом у меня мир…

– И мы пока что не с войной на тебя идем, княже! Выслушай вечевой приговор… – начал новгородский посол.

– Не признаю я что-то тебя, – неожиданно прервал его великий князь. – Назовись, коль говоришь от имени всего Великого Новгорода!

Посол обиженно засопел, но ответил вежливо, с поклоном:

– Посадник я новгородский, Яков, Дмитриев сын…

– Одного только посадника знаю, Семена Михайловича, мною поставленного!

– Посадник я новгородский, – упрямо повторил посол и добавил с вызовом в голосе: – Господину Великому Новгороду виднее, одного иметь посадника, или двух, или трех, – на все воля веча! Но речь нынче не о том, – спохватился посол. – Новгородцы приговорили сказать тебе… – И Яков Дмитриевич, достав из-за пазухи пергаментный лист, громко прочитал: – «Княже, не хотим тебя. Иди от нас добром. Если придут за тобой татары и отведут в Орду яко ханского крамольника, мы тебе не помогаем. А от Копорья отступись, передай город нашим наместникам. На том согласны пропустить тебя к Варяжскому морю иль куда еще пожелаешь…»

Дмитрий Александрович облегченно вздохнул: он ожидал худшего. «Дайте только дойти до Копорья, бараны чванливые! – злорадно подумал он. – За каменными стенами да с серебряной казной по-иному говорить с вами буду! Ошиблись тут мудрецы новгородские, щуку в реке утопить захотели!»

Но радость великого князя оказалась преждевременной. Посол свернул пергамент, передал грамоту стоявшему рядом Антонию и произнес несколько слов, вдребезги разбивших надежды великого князя:

– Чтоб был договор наш крепок, приговорило вече взять у тебя заклад, дочерей твоих и бояр, что в обозе с тобой, с женами их и с детьми. Коль скоро выйдут из Копорья мужи твои, заклад твой отдадим. На том вече стоит твердо…

Дмитрию Александровичу пришлось смириться с позорным требованием новгородцев.

В голос запричитала великая княгиня Евпраксия, когда дочерей понесли на руках к новгородскому строю. Следом печальной вереницей потянулись семьи переяславских бояр. Женщины и дети шли, поскальзываясь на льду, а рядом с ними топала сапожищами новгородская стража. Новгородцы краснели от стыда и смущенно отводили глаза: «Достойно ли воинам караулить баб да ребятишек?!»

Переяславских бояр повели в другую сторону. «Не забудь в несчастии слуг верных своих!» – крикнул кто-то из них Дмитрию.

Дмитрий Александрович сидел в санях, опустив голову. Никогда еще не изведывал он такого тяжкого позора! А Антоний – быстрый, никогда не унывающий Антоний! – уже деловито сговаривался с послами, по какой дороге идти к морю, кого послать в Копорье, чтобы передать крепость новгородским наместникам…

Дмитрий сейчас почти ненавидел своего верного слугу за бесстрастность разумной речи, за готовность тут же, не горюя и не переживая стыда, действовать, хитрить, изворачиваться. Ненавидел и восхищался Антонием, понимая, что половиной своих прежних успехов обязан именно ему.

Переговоры закончились. Ушли с Ильмень-озера новгородские конные рати. Тронулся в путь и великокняжеский обоз, за которым – для присмотра! – ехали ратники посадского полка.

Великокняжеский обоз больше недели пробирался по лесным дорогам. Черные еловые лапы качались над головой. И думы великого князя были черными, безрадостными. Кто он теперь? Князь без княжества, без войска, без союзников… Жалкий неудачник, не нужный никому…

Возле пограничной реки Наровы Дмитрий Александрович вылез из саней и молча, опустив голову, пошел пешком к чужому берегу. Новгородские проводники-соглядатаи остались за рекой. Они выполнили приказанное, проводили Дмитрия до рубежа и своими глазами убедились, что он покинул Новгородскую землю. Один из них, седобородый ратник, в прошлые годы ходивший с юным переяславским князем на немцев, проговорил сокрушенно:

– Притих Дмитрий Александрович, согнулся… Выпрямится ли когда-нибудь в прежний рост?..

– Этот выпрямится! – уверенно сказал другой новгородец.

И он оказался прав, потому что, так же неизбежно, как за грозовой ночью следует ясное утро, в душе сильного человека безнадежное уныние сменяется верой в удачу и жаждой новой борьбы. А Дмитрий Александрович был сильным! Много раз он падал, низвергнутый коварными ударами, но снова поднимался, еще более страшный для врагов.

Новгородская земля только-только осталась позади, а князь. Дмитрий уже думал о будущих боях. «Нет, за Варяжское море мне плыть ни к чему! – рассуждал он. – Правитель силен поддержкой верных людей, а все мои верные люди – на Руси. Их же много, моих верных людей! Как мог я забыть о них, поддавшись малодушию?! В Пскове – друг душевный и родственник князь Довмонт. В Переяславле – старый воевода Иван с ратниками. Даже в Новгороде, гнезде осином, есть годами проверенные многие доброхоты. А дружина моя, жизнь готовая отдать за своего князя? А горожане переяславские, готовые принять меня и поддержать в любую тяжкую годину?.. Нет, великий князь Дмитрий Александрович не одинок. Пусть новгородские власти думают, что сбежал за море, пусть! Пусть торжествует князь Андрей избавленье от соперника! Радость их будет недолгой. Великий князь возвратится, берегитесь!»

…У развилки дорог Дмитрий Александрович неожиданно приказал заворачивать не к Варяжскому морю, а в другую сторону – к Чудскому озеру. Боярин Антоний, опять понявший на лету замысел своего господина, одобрительно сказал:

– Верно решил, княже! За морем нам делать нечего.

А спустя малое время Антоний подал совет, показавшийся великому князю единственно разумным. Боярин предложил:

– Надо бы недельку-другую в глухом месте переждать. Пусть в Новгороде успокоятся, отошлют в Переяславль заклад твой, дочерей твоих да бояр с семьями. Руки у нас будут тогда развязаны. А тем временем с князем Довмонтом сговоримся, новгородских доброхотов о новостях расспросим, воеводу Ивана Федоровича предупредим, чтоб ждал в Переяславль да готовился. Ну, да все это я быстренько сделаю, если дозволишь, княже.

И засмеялся, снова вполне довольный собой и своим князем…

5

Переяславцы остановились в лесной деревушке верстах в пяти от Наровы, на датском берегу. Местных жителей-чудинов заперли в избе, приставили караульных: чтоб никто раньше времени не мог известить о великокняжеском стане ни новгородскую пограничную стражу, ни раковорские городские власти. Заботясь о тайности, замели следы саней еловыми лапами, а поперек лесной дороги, по которой прошел к деревушке обоз, свалили несколько деревьев. За завалом в укромном месте притаилась переяславская сторожевая застава. Другие заставы перегородили тропинки, сбегавшие к реке.

В лесной глухомани Дмитрий Александрович почувствовал себя в полной безопасности и ждал, когда вернутся посланные в Новгород и Псков люди боярина Антония. Новгородским лазутчикам, заранее посланным в Магольм, Раковор, Колывань и даже в заморский город Або, что стоит на устье речки Аура-Йоки в сумьской земле, и в голову не пришло, что великий князь был совсем рядом, у наровского рубежа!

Где-то далеко кипели страсти, спешили гонцы с тайными грамотами, воеводы водили по дорогам конные дружины и пешие ополченья, а здесь, в лесной деревушке, стояла тишина. С февралем пришла ясная солнечная погода. Ослепительно блестел снег на еловых лапах. Над плоскими крышами чудских изб поднимались столбы белого дыма. Дружинники отдыхали после тяжелого похода, отсыпались в тепле, неторопливо прогуливались по утоптанным дорожкам, которые вились между сугробами. Лошади хрустели сеном у жердевых коновязей. Сена было вдоволь: и невелика будто бы чудинская деревушка, всего дворов восемь, а корма наготовлено на целый конный полк. И хлеба было вволю в закромах, и солонины в бочках, и квашеной капусты. В переяславских деревнях жили беднее. Рачительный Лаврентий Языкович даже огорчался, глядя на бесхозное мужицкое добро:

– Без господина живут чудины эти… Какая польза от них? Тиуна бы сюда расторопного! А то зажирели здешние мужики без оброков…

Однажды караульные привели от реки человека. Неизвестный – рослый, кряжистый мужик в лохматой заячьей шапке, надвинутой на брови, – спокойно стоял у крыльца избы, где находился Дмитрий Александрович. Стоял и улыбался, встречая недоверчивые, настороженные взгляды дружинников.

На крыльцо выбежал десятник, крикнул:

– Ведите его в избу! Сам Дмитрий Александрович пожелал с ним говорить!

Дружинники сорвали с человека полушубок, шапку, широкий кожаный пояс с ножом-тесаком и, крепко взяв под локотки, потащили в избу.

Дмитрий глянул на вошедших и заулыбался – удивленно и обрадованно:

– Акимка?!

– Я, княже. Не гневайся, что Прохор Иванович сам к тебе не пришел. Нынче Прохор в Копорье, в близких друзьях у копорского наместника Гаврилы Кияниновича. Передать велел, что в Копорье от него больше пользы предвидится. А вести через меня пересылает…

Вести были и грустные, и обнадеживающие – пополам. Оказалось, новгородское конное войско поспешило в Копорье сразу с Ильмень-озера. Воевода Федор подчинился грамоте великого князя, сдал крепость без боя, впустил новгородского наместника. Ныне и воевода, и иные переяславцы сидят в Копорье под крепким караулом. Собирались будто бы переводить их в Ладогу, но Акимке еще не ведомо, когда повезут их туда и повезут ли вообще. Серебряную казну наместник держит в Копорье, отправлять в Новгород до весеннего водного пути опасается: на дорогах неспокойно. Переяславский заклад – дочерей княжеских и бояр – новгородские власти отпустили, блюдя договор с великим князем. А еще Прохор передавал, что сможет, если понадобится, открыть великому князю ворота Копорья – в воротных сторожах есть у него свои люди…

Из Пскова в великокняжеский стан приехал воевода Лука Литвин, самый доверенный слуга князя Довмонта. Псковский князь советовал своему родственнику спешить в Переяславль. «А за Копорье не печалься, – передал Лука Литвин слова своего господина. – Вызволю, брат мой старейший, и пленников твоих, и казну. На том крест готов целовать, что жизни не пожалею, служа тебе, великому князю!»

Дмитрий Александрович приказал трубить поход. «Домой, в Переяславль! Сегодня же! Сейчас же!» – торопил он боярина Антония.

И опять закрутились события, направляемые волей великого князя Дмитрия Александровича.

В тот же самый час, когда переяславцы покидали лесную деревушку у Наровы, из ворот псковского Крома выехала на рысях дружина князя Довмонта. Выехала и резво побежала вниз по реке Великой, предоставляя любопытным полную волю гадать, куда и на кого так поспешно двинулся с ратью князь Довмонт.

Между озерами Псковским и Чудским, на Узмени, псковичей ожидали воевода Лука Литвин и новгородец Акимка. Дальше дружину Довмонта повел Акимка.

О таком проводнике, знавшем новгородские леса и болота не хуже, чем собственный двор, можно было только мечтать. Трудно было скрыть следы сотен копыт, но ни одна новгородская застава так и не заметила движенья войска князя Довмонта. Для копорского наместника Гаврилы Кияниновича появленье Довмонта у крепости было полной неожиданностью.

Еще накануне вечером в Копорье было все спокойно. Наместник Гаврила Киянинович обошел, как обычно, караулы на стенах, строго наказал воротным сторожам:

– Как солнышко зайдет, запирайте засовы накрепко! И чтоб до света никого не пускать!

Потом вернулся к воеводской избе, глянув на ходу, не дремлют ли караульные у земляной тюрьмы-поруба. Но караульные с копьями в руках стояли браво, несонливо, стерегли переяславцев усторожливо. Бодрствовал сторож и у двери подклети, где сидел воевода Федор. Наместник зашел на минутку в подклеть, приветливо кивнул воеводе:

– Не надо ли чего прислать? Может, кваску?..

Не злобился Гаврила Киянинович на переяславского воеводу, хоть и держал его в заточенье. Знал его много лет, еще с того времени, когда молодой Дмитрий был новгородским князем. Ничего плохого Гавриле Кияниновичу воевода не делал. Так за что же будет утеснять его наместник? Пленника в харчах не ограничивали, выводили по утрам гулять во двор. Случалось, Гаврила Киянинович и к своему столу его приглашал. Судьба переменчива, кто знает, не поменяются ли когда-нибудь местами воевода и наместник? Не случится ли такое, что Гаврила окажется в заточенье, а Федор его стеречь будет? Бывало подобное, бывало…

Потому-то и забежал Гаврила Киянинович к переяславскому воеводе перед сном с приветливым словом.

Правда, потом наместник вспоминал, что Федор был в тот вечер какой-то взволнованный, будто бы повеселевший, но тогда вниманья на сие не обратил. Мало ли что могло обрадовать переяславца? Может, весточку с родной стороны получил: из Новгорода с хлебным обозом приехал Акимка, подручный Прохора Ивановича, перекинулся парой слов с воеводой. Но предосудительного в том Гаврила Киянинович не усмотрел. Акимка был свой, новгородский…

Поужинал Гаврила Киянинович, помолился богу и спокойно отошел ко сну. «Слава господу, еще день прожит без хлопот!»

Разбудил наместника топот многих ног и лязг оружия.

Гаврила Киянинович приподнялся, глянул на слюдяное оконце. Оно едва светилось, час был еще ранний. С грохотом распахнулась дверь в ложницу. Через порог задом пятился Никанор, комнатный холоп Гаврилы Кияниновича, жизни сберегатель. Он отбивался мечом от чужих воинов в темных кольчугах, стараясь задержать их в дверном проеме.

– Беда, боярин! Беда! – не оборачиваясь, выкрикивал холоп.

Гаврила Киянинович соскочил с постели, метнулся к столу, на котором оставил меч. Но тут Никанор упал навзничь, широко раскинув руки, а в ложницу вломились воины и скрутили безоружного наместника.

Потом Гаврилу Кияниновича выволокли на крыльцо. Зябко поводя плечами под домашним кафтаном, наместник смотрел, как между избами гоняются за его ратниками всадники, как падают со стен караульные, не успевшие поднять тревоги, а из-под воротной башни вливается в город чужая конница.

Предводитель конной дружины подъехал к крыльцу, откинул забрало шлема.

Князь Довмонт Псковский! Так вот кто сокрушил Копорье!

А ратники Довмонта уже хлопотали у тяжелого деревянного щита, закрывавшего лаз в земляную тюрьму. С лязгом покатились разбитые замки. Ратники помогали пленным переяславцам выбраться наружу, смеялись, ласково похлопывали по спинам. А когда все перелславцы оказались на свободе, в ту же земляную тюрьму начали сталкивать обезоруженных новгородцев.

На крыльцо вышел воевода Федор – уже не пленником, а хозяином города, в синем воеводском плаще поверх доспехов, с мечом у пояса.

В толпе псковских дружинников, окруживших князя Довмонта, наместник увидел Прохора Ивановича и Акимку, и тоже – не пленниками. Князь Довмонт обнял Прохора, прижал к груди, благодаря за что-то, а Акимка стоял рядом и улыбался.

Только теперь Гаврила Киянинович понял причину вчерашней радости переяславского воеводы. Акимка упредил Федора о скором вызволении! Прохор и Акимка – изменники!

Но сожалеть было уже поздно. Гаврилу Кияниновича отвели в ту же самую подклеть, где раньше сидел-маялся воевода Федор. Приникнув к узенькому оконцу, наместник смотрел, как псковичи грузили на сани великокняжескую казну, доверенную ему Великим Новгородом, и с ужасом думал, что отвечать за нее придется головой…

Распахнув дверь ударом сапога, в подклеть стремительно ворвался князь Довмонт. За ним, поддерживая рукой длинный плащ, спешил воевода Федор. Подскочив к Гавриле Кияниновичу, воевода вцепился руками в воротник его домашнего кафтана и сильно встряхнул:

– Говори, злодей, куда девал остальных товарищей моих? Боле пяти десятков переяславцев недостает!

Наместник силился что-то ответить, но голова моталась от сильных рывков, зубы стучали.

– Да оставь ты его, Федор! – послышался негромкий, спокойный голос Прохора. – Совсем душу вытрясешь из боярина! Остальных-то переяславцев в Ладогу увезли. Пусть боярин грамотку напишет, назад их потребует. А я со своими людьми быстрехонько до Ладоги добегу, все как надо исполню. Свидишься скоро со своими товарищами.

– Пиши, боярин! Пиши! – сердито повторил Федор, толкая наместника к столу. А Прохор уже расстилал на столе полоску бересты и совал в руки Гаврилы Кияниновича заостренную железную палочку – стило.

Гаврила Киянинович, покорно вздыхая, принялся выдавливать на бересте корявые буквы. Грамотку скрепили печаткой, снятой с пальца наместника…

Противникам великого князя Дмитрия Александровича явно не везло. Всего на два дня опоздал посадник Яков Дмитриевич, спешивший на помощь копорскому наместнику с сильной новгородской ратью. Он застал Копорье почти пустым: ни переяславских пленных, ни серебряной казны в городе уже не было. Ратники Якова Дмитриевича разогнали немногочисленных сторожей из местных жителей-водчан, нанятых князем Довмонтом караулить ворота и земляную тюрьму, освободили наместника и его людей. Больше в Копорье посаднику делать было нечего – опоздал!

Давая выход своей ярости, Яков Дмитриевич приказал разрушить город. В жарком пламени пожара рухнули постройки. Каменные стены и башни новгородцы дробили железными ломами и раскидывали обломки по окрестным полям. Валы срывали лопатами, пересыпая землю в ров.

Снова опустел копорский утес. Только через полтора десятка лет вернулись на него люди, чтобы поднять из развалин новую крепость…

…Но не пришлось Андрею Александровичу обосноваться в Новгороде. Грамота Семена Тонильевича сорвала его с места. «Поспеши в стольный Владимир, господин, – настаивал тот, – ибо брат твой старейший князь Дмитрий вернулся в Переяславль и собирает рать многую, и отовсюду сходятся к нему люди многие!»

Андрей вытребовал у новгородских властей войско для охраны и вместе с обоими посадниками, Семеном Михайловичем и Яковом Дмитриевичем – двинулся в Низовскую землю. Новгородцев он отпустил только возле Владимира, почувствовав себя в безопасности.

Закипала на Руси новая усобица. От города к городу, от села к селу скакали гонцы, сзывая людей в рати. Из Переяславля были гонцы и из Владимира, от бывшего великого князя Дмитрия Александровича и от нового великого князя Андрея Александровича. И те, и другие грозили великокняжеским гневом; и те, и другие ссылались на ханские ярлыки, а какой ярлык сильнее – Менгу-Тимура или Тудаменгу – простые люди не знали. Выходило, что два великих князя теперь на Руси, Дмитрий и Андрей Александровичи!

И все-таки больше городов склонялось на сторону Дмитрия. Привыкли уже люди к старшему Александровичу, да и простить не могли Андрею татарской рати. По всему выходило, что пересиливал опять князь Дмитрий.

Так и сидели: Дмитрий – в отчем Переяславле, Андрей – в стольном Владимире. И не было ни у того, ни у другого силы, чтобы окончательно склонить Русь на свою сторону.

Первым не вытерпел противостояния Андрей Александрович. Дождливой июльской ночью он покинул столицу и отъехал со своим приспешником Семеном Тонильевичем в Орду. Снова жаловался Андрей хану Тудаменгу на старшего брата, обвиняя его тяжкими винами: не желает будто бы Дмитрий повиноваться ханскому ярлыку и даней будто бы платить не хочет…

Снова двинулись из степей к русским границам неисчислимые татарские тумены…

Но дадим слово летописцу, бесстрастно описавшему причины и исход новой татарской рати:

«В лето шесть тысяч семьсот девяностое князь Андрей Александрович привел другую рать татарскую на брата на великого князя Дмитрия, Турантемиря и Алына, а с ними в воеводах Семен Тонильевич.

И татары, придя в Русь, много зла сотворили в Суздальской земле, яко же и прежде в мимошедшее лето сотворили христианам.

А князь великий Дмитрий с княгинею и с детьми, и со всем двором, и с дружиною, и с казной, не терпя насилья татарского над землей своею, ушел к темнику Ногаю в Кипчакскую Орду. Ногай же послушался его и держал его в чести…»

…Перевернулась еще одна страница истории многострадальной Русской земли. Два великих князя спорили за власть над Русью, и за каждым из них стояла теперь своя Орда!