Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

Жизнь не кончается

 
Жизнь не кончается там, где кончается, —
Что-то другое там начинается.
 
 
Только не райское, только не адское:
Ляжешь пылинкой на чьем-то лацкане,
Станешь травинкой и чьей-то сказкою,
Белой снежинкой приникнешь ласково
К чьему-то окошку в вечерний час.
 

Слезы

 
Редко от радости плачем мы.
Может, один лишь раз
Радость у горя берет взаймы
Слезы в счастливый час.
 
 
Ветер шуршит весенней листвой,
Утро зовет в поход,
Радость – честна, радость с лихвой
Горю свой долг вернет.
 
 
Но на пороге дальней зимы,
Все испытав всерьез,
Слезы счастливые вспомним мы —
Горьких не вспомним слез.
 

Вьюга

 
Кто-то лапкой скребется в окошко,
Кто-то плачет за нашим окном, —
Как озябшая белая кошка,
Вьюга жалобно просится в дом.
 
 
Голосок ее тонок и грустен.
Пожалеем ее, хоть на час
Дверь откроем и в комнату впустим —
Пусть погреется вьюга у нас.
 

Лесной полустанок

 
В пространствах осенних ночных,
Как серая птица-подранок,
Нахохлившийся полустанок
Под сосны забился, притих.
 
 
И дождик, и поезда нет,
И утро настанет не скоро.
Горит огонек семафора —
Дробинки краснеющий след.
 

Короткая гроза

 
Над самым берегом реки
Шли тучи, как грузовики,
Везя косматые тюки
Невоплощенного дождя,
Шли, интервалов не блюдя, —
И сгрудились, столкнулись вдруг.
И потемнело все вокруг.
 
 
Гром – будто лопнувший баллон,
Помноженный на миллион.
И тонны ливня – под откос,
И пламя бьет из-под колес.
 
 
Вдруг – тишина. И гром забыт,
И влажен радостный покой.
Рессора радуги висит
Над нивами и над рекой.
 
 
Подсолнух в синий океан
Наводит золотой экран
И ловит солнце в небеси,
Вращаясь на своей оси.
 

Деревья

 
Как древние добрые боги,
Забывшие святость свою,
Деревья стоят у дороги
В косматом веселом строю.
 
 
Хмельная их радует вьюга,
Они враспьяную пьяны,
Стоят они друг против друга,
Дорогою разделены.
 
 
Им любо под ветром качаться,
Они в серебре, в январе,
Местами хотят обменяться,
Как в пляске, как в детской игре.
 
 
Застигнутый ветра порывом,
Прищурюсь, зажмурюсь – и тут
Они в беспорядке счастливом
Друг другу навстречу шагнут.
 

Художник

 
Не смущаясь большим расстояньем,
Этот мальчик приходит сюда
Не для встреч и не для расставаний —
Просто любит смотреть поезда.
 
 
Под железнодорожным откосом,
Где и маленькой станции нет,
Он стоит, аккуратно причесан
И с опрятностью бедной одет.
 
 
Пусть там, дома, смеются и дразнят
И добра не пророчат ему,
Он приходит сюда как на праздник —
Удивляться и верить всему.
 
 
Будто птица, готовый к полету
И на цыпочки даже привстав,
Ждет он сказки.
                        Из-за поворота
Вырастает гремящий состав.
 
 
И квадраты горят золотые,
И по насыпи тени плывут,
И на стыках колеса литые
Громогласную песню куют.
 
 
И, исполненный гордости буйной,
Так победно трубит в вышине
Паровоз этот, сильный, как буйвол,
С невысоким горбом на спине.
 
 
И, подумав, помедлив минуту,
Не ища себе тропки прямой,
Как сквозь сон улыбаясь кому-то,
Отправляется мальчик домой.
 
 
Косогором, болотистым лугом
Он к поселку бредет своему,
Молчалив и почти что испуган
Красотой, непонятной ему.
 

Без украшений

 
Люблю вагонов и кают
Геометрический уют.
Здесь украшений лишних нет,
Здесь дерево, металл и свет.
 
 
Давно пора, давно пора
И жить, и строить без прикрас,
И мудрые конструктора
С природою сближают нас.
 
 
В ней тоже ложных нет красот,
Она и в сложности проста;
Нагрузку нужную несет
Ее земная красота.
 
 
В ней ухищрений лишних нет:
На маки алые взгляни —
Им до зарезу нужен цвет,
Иначе б умерли они.
 
 
И лист кленовый вырезной
Прекрасен просто потому,
Что нужен он и в дождь, и в зной
Не нам, а клену самому.
 
 
Учусь у маков и планет,
У радуги и у листа —
Ценою миллионов лет
Добыта эта красота,
Добыта эта простота.
 

Отпечатки на угле

 
Тянулись ввысь из джунглей разогретых
Таинственных растений веера.
Далекое младенчество планеты,
Беспечное ее позавчера.
 
 
Не донесли к нам черные скрижали
Великолепья зарослей густых —
Лишь отпечатки тайно удержали,
Лишь знаки отрицательные их.
 
 
Чтоб углем стать, за тысячи столетий
Распались их объемы и цвета;
Всей их красы единственный свидетель —
От них оставшаяся пустота.
 
 
Как детские ошибки и мечтанья,
Их оттиск смутен и неповторим,
Но о былом своем существованье
Они твердят отсутствием своим.
 

1960

«По взморью иду, вспоминая погибших друзей...»

* * *

 
По взморью иду, вспоминая погибших друзей,
Которые моря не видят уж многие годы,
Не видят земли, потому что покоятся в ней, —
На что им теперь небеса, и равнины, и воды.
 
 
Я вижу за них, как в свободном пространстве морском
Холодные волны идут на закат молчаливо
И парус белеет живым и небрежным мазком,
Живым лепестком на шершавой ладони залива.
 
 
Прибрежный песок огневые занес рубежи,
В развалинах дотов гнездятся счастливые птицы...
Осенняя память моя, помоги, подскажи,
Напомни былое, которое больше не снится.
 
 
Давно отстоялась нежданная горечь потерь,
Давно по друзьям все грома и ветра отрыдали,
Как будто сквозь сумерки лица их вижу теперь, —
Иль зренье души постепенно слабеет с годами?
 
 
Иль это растет равнодушия мутный ледок?
Иль память немеет, готовясь ко дню расставанья?
Иль мчится сквозь душу бушующий жизни поток,
Событий поток, размывающий воспоминанья?..
 

В океане

 
Идут с урановой рудою
Крупнотоннажные суда.
Спят под зеленою водою
Неведомые города.
 
 
В глубинах – стены кладки прочной,
Колонны в блеске золотом
Как будто прячутся нарочно,
Чтоб сразу вынырнуть потом.
 
 
Там дремлют мраморные боги
В планктоне, средь подводной мглы,
Там спать ложатся осьминоги
На мозаичные полы.
 
 
Дворцы стоят недвижным строем,
Хранит их сонная вода...
Неужто пережить дано им
Земли жилые города?
 
 
...Над ними пенною водою
К цветущим гаваням Земли
Идут с урановой рудою
Коммерческие корабли.
 

Городской сад

 
Осенний дождь – вторые сутки кряду,
И, заключенный в правильный квадрат,
То мечется и рвется за ограду,
То молчаливо облетает сад.
 
 
Среди высоких городских строений,
Над ворохами жухлого листа,
Все целомудренней и откровенней
Деревьев проступает нагота.
 
 
Как молода осенняя природа!
Средь мокрых тротуаров и камней
Какая непритворная свобода,
Какая грусть, какая щедрость в ней!
 
 
Ей все впервой, все у нее – вначале,
Она не вспомнит про ушедший час, —
И счастлива она в своей печали,
И ничего не надо ей от нас.
 

Сторона отправления

 
У больших городов за плечами —
На вокзалах, в преддверье полей, —
Будто стрелы в стеклянном колчане,
Ждут составы отправки. Скорей!
 
 
Вот она – сторона отправленья.
До свиданья, домашний уют!
Вот она – сторона удивленья,
За которой открытья встают!
 
 
То в весеннего луга убранство,
То в речной розовеющий плес
Перемалывается пространство
Жерновами веселых колес.
 
 
Будет холод, и зной, и усталость,
Только все же назад не гляди:
Позади – лишь былое осталось,
Настоящее – там, впереди.
 
 
Там – страна золотых обещаний,
Там шагов твоих ждет тишина.
 
 
Сторона неумелых прощаний
Нам как вечная юность дана.
 

Люблю корабли

 
Домов наших каменным стенам
Земная опора нужна;
Фундаментом зыбким и пенным
Под килем лежит глубина.
 
 
Чтоб моря седые невзгоды
Людей разделить не могли, —
Все лучшее взяв у природы,
Воздвиг человек корабли.
 
 
Обшитым железною кожей,
Им вечно стремиться вперед, —
В конструкции мирные вложен
На грузы и грозы расчет.
 
 
Сквозит в очертаньях упрямых
Вся гордость и сила земли.
Нужней и прекраснее храмов,
Надежней дворцов – корабли.
 

Вторая память

 
Как далеко мы видим в день осенний,
Когда редеет утренний туман
И тополей безлиственные тени
Лежат, как шпалы, поперек полян!
 
 
Нам и легко, и словно жаль чего-то,
И даль зовет, бессмертно хороша,
И отбегают мелкие заботы,
И к трудным целям тянется душа.
 
 
Уже мы дышим дальнею весною,
Торопимся мы, ищем и творим, —
И стала в новом городе стеною
Та глина, на которой мы стоим.
 
 
И ясной достоверностью такою
Увиденное все озарено,
Как будто некой памятью второю
Нам вспоминать грядущее дано.
 

Лирика

 
Придуманы кем-то когда-то
Слова для хороших стихов:
И музы, и розы, и злато,
И вздохи, и трель соловьев.
 
 
Но лирика шляется где-то,
Не веря в такое старье, —
На вздохи, на все самоцветы
Теперь не приманишь ее.
 
 
Прилягу на мостик бетонный
У самого края шоссе:
В болотной канаве – тритоны
Во всей первозданной красе,
 
 
На лыжах жуки водяные
Идут по воде без мостов,
И пятна плывут нефтяные
Совсем необычных цветов,
 
 
О мир, в глубину устремленный,
Высокий, подножный, земной,
Твоей красоты эталоны
Пока что не найдены мной.
 
 
Быть может, за лугом шершавым,
За свалкою, за гаражом,
В цистерне огромной и ржавой
Поэзии свет отражен.
 

В этом веке

 
Еще байдарки тащат волоком
Через болотистую гать,
Еще поэтам и геологам
На свете есть чего искать.
 
 
Еще по незнакомой местности
Через весенний бурелом
Путем счастливой неизвестности
Идут влюбленные вдвоем.
 
 
Есть где-то реки безымянные,
Цветы неведомых полян,
Тропинки странные, нежданные,
Ведущие в лесной туман.
 
 
И, отвергая слог напыщенный,
Маня под солнце из квартир,
Высокой техникой насыщенный,
Взрослея, не стареет мир.
 

Пустырь

 
Средь ящиков с битым стеклом,
Среди одуванчиков лысых
Коррозия – рыжая крыса —
Грызет металлический лом.
 
 
Торчат из древесной трухи
Меж травок, бессильных и сонных,
Внимательные лопухи —
Не уши ль слонов погребенных?
 
 
А птица летит тяжело
С клочком перепревшей соломы
Сквозь будущих окон стекло,
Сквозь будущих зданий объемы.
 
 
Их нет еще на чертеже,
Все здесь еще хмуро-понуро,
Но просится в небо уже
Грядущая их кубатура.
 

Забытые машины

 
О версты дорог непролазных,
Где сталь устает и сдает,
Моторов предсмертные спазмы,
Последний руля поворот.
 
 
У них перекошены рамы,
Стоят, беззащитно стары,
Давно позабытые «амо»,
«Фиаты» минувшей поры.
 
 
Им оси трава обмотала
И шины пришила к земле,
И ржавчина – траур металла —
Желтеет на мятом крыле.
 
 
И, напоминающий клизму,
Смешон из резины клаксон
(Рассвет автомобилизма
Такими вот был возвещен).
 
 
Не помня о них, не печалясь,
Врываясь в космический век,
В какие мы дали умчались
От этих железных калек!
 
 
А я ведь их видел иными!
И как я завидовал тем
Шоферам, что правили ими,
Машинами новых систем!
 
 
На свалке, у края болота,
Где города меркнут огни,
Живое в них чудится что-то:
Ведь людям служили они.
 
 
Пусть годы другие настали,
Пусть все по-иному вокруг,
Но теплится в ржавом металле
Тепло человеческих рук.
 

Первый самолет

 
По копейке – ни много ни мало —
Шла в орлянку лихая игра,
И квадратное небо сияло
Над кирпичным колодцем двора.
 
 
Вдруг я выхлопы сверху услышал —
Будто чудо творя задарма,
К нам примчался, газуя по крышам,
Мотогонщик, сошедший с ума.
 
 
Вот он выпростал крылья и въехал
В тот небесный квадрат голубой,
Многократное рваное эхо
По задворкам таща за собой.
 
 
Тень его, распростершая руки,
Осенила провалы дворов,
Канализационные люки
И сырые поленницы дров.
 
 
Был под крыльями воздух спрессован,
Он слоился, блестел и гудел,
И, доверясь прозрачным рессорам,
Человек над землею летел.
 
 
И беды никакой не случилось,
Он давно промелькнул и утих, —
А старуха тревожно крестилась,
У помойки ведро опустив.
 

Железное дерево

 
Здесь ходят песчаные тучи,
Здесь мертвенно-бел солонец,
Здесь травы верблюжьи колючи —
Пустыни терновый венец.
 
 
И горы стеклянным отливом
Мерцают в дрожащей дали
(Как бы термоядерным взрывом
Оплавлены грани земли).
 
 
Кому здесь терпенья хватило
Воздвигнуть в просторе пустом
Железную ель над могилой,
Над чьим-то понурым крестом?
 
 
Не слушая мудрых советов,
Сюда, где ни троп, ни дорог,
Тяжелое дерево это
Пустынею кто-то волок.
 
 
О, эти наклонные трубы
В горячей пыли соляной,
Что швом неумелым и грубым
Приварены к стойке стальной!
 
 
Не шепчутся ветви невнятно,
Не источают смолу —
Лишь окислов горькие пятна
Ползут по стальному стволу.
 
 
И смотрит в пустынные дали
Безмолвнее, чем кипарис,
Железное древо печали
С ветвями, простертыми вниз.
 
 
...Не добрым раденьем завхоза,
Не дружбой, что дружбе верна,
Здесь чья-то предсмертная греза
Столь дерзостно воплощена.
 
 
Шагая пустыней угрюмой,
На дерево это взгляни,
О верности чьей-то подумай
И чью-то любовь помяни.
 
 
И вот отступает пустыня,
Отходят усталость и боль,
Блестит, будто северный иней,
На ветках осевшая соль.
 
 
Песчаные вихри не рыщут,
Не бредит земля о воде.
 
 
Прохлады нежнее и чище
Не сыщешь ты, сердце, нигде.
 

Водоем справедливости

 
В старинной книге я прочел недавно
О том, как полководец достославный,
Вождь, Искандеру в ратном деле равный,
В былые отдаленные века
Из долгого и трудного похода,
Что длился месяц и четыре года,
На родину привел свои войска.
 
 
На двадцать семь дневных полетов птицы
(Доподлинно так в книге говорится)
Он всех врагов отбросил от границы,
И вот с победой в боевом строю
Вернулся он, не знавший поражений,
Склонить пред императором колени
И верность подтвердить ему свою.
 
 
Пред летней резиденцией владыки
Расположил он лагерь свой великий,
И, под толпы приветственные клики
Сойдя с лимонногривого коня,
В доспехах медных, грузен и степенен,
Поднялся он по яшмовым ступеням,
Руки движеньем стражу отстраня.
 
 
И царь царей, властитель вод и суши,
Тысячелетний этикет нарушив,
Добросердечен и великодушен,
Шагнул к нему – и чашу преподнес
С вином, достойным полководца славы,
С вином без горечи и без отравы,
С древнейшим соком виноградных лоз.
 
 
Такой нежданной чести удостоен,
С поклоном чашу принял старый воин,
Но не пригубил. Сердцем неспокоен,
Он вниз, на луг, невольно бросил взгляд,
Где наклонилась, жаждою влекома,
Над каменною чашей водоема
Усталая толпа его солдат.
 
 
Не с ними ли в походе дальнем пил он
Гнилую воду, смешанную с илом?
Не с ними ли пред смертью равен был он?
Теперь один за всех в почете он.
Он с войском шел по вражескому следу —
И вот не с войском делит он победу, —
От войска он победой отделен!
 
 
И что-то в сердце тайно всколыхнулось,
И что-то в нем дремавшее проснулось,
И Справедливость поздняя коснулась
Его своим невидимым крылом:
Минуя царедворцев и министров,
Сошел он вниз решительно и быстро,
И выплеснул он чашу в водоем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Тот царь забыт. О давнем том походе
Лишь в книгах мы подробности находим.
Но песнь о старом воине в народе
Звучит еще и в наши времена.
 
 
А в водоеме все вода струится,
И, говорят, доныне в ней хранится
Тончайший привкус древнего вина.
 

Поэзия

 
Даря человечество песней,
Забыв и покой, и ночлег,
Она без дотаций и пенсий
Вступает в наш атомный век.
 
 
И пусть электронному зренью
Доверено многое, но —
Все грани любого явленья
Искусству лишь видеть дано.
 
 
Пока вычислительный робот
Свершает свой верный расчет,
Поэзии пристальный опыт
По тысячам русел течет.
 
 
И где-то в работе бессрочной,
Что к легким успехам глуха,
С наукой смыкается точной
Точеная точность стиха.
 

Над прозой

 
Труднее становится вдвое,
Когда вдруг почувствуешь ты,
Что вот наконец-то в герое
Живые возникли черты.
 
 
Пока он был мертвою глыбой,
Ты тропкой тащить его мог;
Он ожил – и сразу на выбор
Потребовал сотню дорог.
 
 
Путями побед и лишений
Шагает он, споря с тобой, —
И тысяча тысяч решений
Таится в детали любой.
 
 
Куда повернуть выключатель?
Над строчкою думай, потей.
Есть мрак – соучастник зачатий,
Есть свет – соглядатай смертей.
 

Праздники

 
Бывало – жарили, варили;
Бывало – гости до утра.
Мне ж, чуть стемнеет, говорили:
«Повеселился, спать пора».
 
 
Хотя бы в скважину дверную
Взглянуть хотелось мне до слез
В жизнь праздничную, в жизнь иную —
В ту, до которой не дорос.
 
 
И, пробуя со сном бороться,
Я верил, отходя ко сну,
Что самый праздник-то начнется,
Когда я накрепко усну.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как быстро годы пролетели!
А старость будет ли добра?
К сосновой подведет постели
И скажет: «Пожил, спать пора!»
 
 
Что, если было бы возможно
Проснуться – и найти к вам путь,
Цветком пробиться придорожным
И незаметно, осторожно
В грядущий праздник заглянуть?
 

Отражение в реке

 
Река глубокая. Над ней
Прибрежный наклонился сад —
И отражения ветвей
На плоском зеркале лежат.
 
 
Порой колышет их волна,
Но, безучастна и темна,
Под пленкою зеркальной спит
Таинственная глубина.
 
 
Вот если б лак содрать с волны,
Поверхность зеркала разбить,
Чтоб всею глубью глубины
Цветущий мир отобразить!
 

Середина марта

 
Ходит, в высоту подброшенное,
Облачко над головой;
Как ботинки неразношенные,
Снег скрипит на мостовой.
 
 
День такой сегодня новенький,
Он чему-то очень рад,
И сосульки, как морковинки,
Соблазнительно висят.
 
 
И по взгорью к лесу синему
Путь-дорога пролегла —
Холодна еще по-зимнему,
Да по-вешнему светла.
 

Черемухи

 
Черемухи наклоняются
Над омутами реки,
Глядят на них, восхищаются
Зеркальные двойники.
 
 
Довольные восхищением,
Доверчивы и чисты,
Черемухи отражениям
Дарят свои цветы.
 
 
А их уносит течением
За пристани и мосты.
 

Первая зелень

 
В прозрачном и праздничном воздухе
На север летят журавли,
Травинок зеленые гвоздики
Проткнулись к нам из-под земли.
 
 
Торчат, коротки и не шелковы,
Иголочки ранние трав,
Средь них одуванчики желтые
Встают у дорожных канав.
 
 
Встают над весенними лужами,
Просторами удивлены,
Доверчивые, неуклюжие
Посланцы земной глубины.
 

На заливе

 
Когда-нибудь все позабуду,
Но это останется вам:
Рассвет, будто тихое чудо,
Ступает по тихим волнам.
 
 
И сосенок тени, как лыжни,
От рощицы наискосок
На берег легли неподвижно,
Впечатались в белый песок.
 
 
Камней добродушные глыбы
В ночных бородавках росы,
И пахнет непойманной рыбой
Вода у песчаной косы.
 

1961

Первая жизнь

* * *

 
Склонясь над ее родниками,
Вкусив от печалей и благ,
Я к жизни всю жизнь привыкаю,
А все не привыкнуть никак.
 
 
Как первой любви откровенье,
Она необычна, нова, —
И в радостном недоуменье
Я к ней подбираю слова.
 

* * *

 
О Первая жизнь! Ты одета
В грозу и сияние дня,
Но к ночи ты скроешься где-то,
Ты первая бросишь меня.
 
 
Побудь же со мною подоле,
Уйдешь ты – и станет темно.
Я твой однолюб поневоле,
Мне встретить второй не дано.
 

22 июня

 
Не танцуйте сегодня, не пойте.
В предвечерний задумчивый час
Молчаливо у окон постойте,
Вспомяните погибших за нас.
 
 
Там, в толпе, средь любимых, влюбленных,
Средь веселых и крепких ребят,
Чьи-то тени в пилотках зеленых
На окраины молча спешат.
 
 
Им нельзя задержаться, остаться —
Их берет этот день навсегда,
На путях сортировочных станций
Им разлуку трубят поезда.
 
 
Окликать их и звать их – напрасно,
Не промолвят ни слова в ответ,
Но с улыбкою грустной и ясной
Поглядите им пристально вслед.
 

Каска

 
Молчит, сиротлив и обижен,
Ветлы искореженный ствол.
Заброшенный пруд неподвижен
И густ, будто крепкий рассол.
 
 
Порою, как сонное диво,
Из тьмы травяной, водяной
Лягушка всплывает лениво,
Блестя огуречной спиной.
 
 
Но мальчик пришел с хворостиной —
И нет на пруду тишины:
Вот каску, обросшую тиной,
Он выудил из глубины.
 
 
Без грусти, без всякой заботы,
Улыбкой блестя озорной,
Берет он советской пехоты
Тяжелый убор головной.
 
 
Воды зачерпнет деловито —
И слушает, как вода
Струится из каски пробитой
На гладкую плоскость пруда.
 
 
О добром, безоблачном небе,
О днях без утрат и невзгод,
Дрожа, как серебряный стебель,
Ему эта струйка поет.
 
 
Поет ему неторопливо
О том, как все тихо кругом,
Поет об июне счастливом,
А мне о другом, о другом...
 

Милосердие

 
Верю в добрых сердец бессмертие.
В солнце мира и тишины.
Милосердие! Милосердие!
Это слово старше войны.
 
 
В человечества годы ранние
Неизвестная медсестра
Над охотниками израненными
Хлопотала возле костра.
 
 
Милосердие! Слово вещее,
Ты и нам сияло во мгле, —
Наклонялись над нами женщины
Под огнем на ничьей земле.
 
 
И когда все войны забудутся,
Все оружье на слом пойдет,
Все надежды людские сбудутся, —
Милосердие не умрет.
 
 
...В гимнастерке ль, в платье заплатанном,
С горькой складочкою у рта,
Как нужна ты нам в веке атомном,
Терпеливая доброта!
 

Невосстановленный дом

 
Вибрируют балки над темным провалом
И стонут, от ветра дрожа.
Осенние капли летят до подвала
Свободно сквозь три этажа.
 
 
Осеннего дождика тусклые иглы
Летят сквозь холодную тьму, —
И те, кого бомба в подвале настигла,
Не снятся уже никому.
 
 
Сюда, где печалились и веселились,
Где бились людские сердца,
Деревья, как робкие дети, вселились,
Вошли, не касаясь крыльца.
 
 
Подросток осинка глядит из окошка,
Кивает кому-то во мглу,
И чья-то помятая медная брошка
Лежит на бетонном полу.
 

Донный лед

 
Бывает так не каждый год.
Но иногда со дна реки
Всплывает грузный донный лед —
Об этом знают речники.
 
 
Он отрывает ото дна
Все, что таила глубина.
 
 
Выносит он на белый свет,
Чтоб в море унести скорей,
Обломки ржавых якорей
От кораблей, которых нет.
 
 
Он не скрывает ничего,
Прозрачен он, как честный суд,
И тайны, вмерзшие в него,
Речными плесами плывут.
 
 
Неотвратимый, как закон,
Из глуби, где забвенья мгла,
Убийцы нож выносит он,
Обрез, что бил из-за угла.
 
 
Несет он по речной волне
На дне лежавший много лет,
Не побывавший на войне,
Но бывший в деле пистолет.
 
 
И, вмерзшая в прозрачный лед,
Серебреников горсть плывет —
Их в страхе бросила рука
Иуды и клеветника.
 
 
Давно истлели мертвецы,
Но причинивший много зла
И в воду спрятавший концы
Вдруг видит: Истина всплыла.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чтобы чиста была река
Во все грядущие века,
Чтоб не мутнела глубина,
Всплывают истины со дна.
 

Молодая

 
В саду возле белой эстрады
Ты с мужем сидишь пожилым,
Твои дорогие наряды
«На чистые» куплены им.
 
 
Но взгляды парней примечая
И зависть во взорах подруг,
Ты зябко поводишь плечами —
Иль вьюгой повеяло вдруг?
 
 
Одел он, затрат не жалея,
Еще он не так нарядит, —
Но в ситце-то было теплее,
А шелк холодит, холодит...