Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

Первый мост

 
...И вот он вырвался из чащи
По следу зверя. Но поток,
В глубокой трещине урчащий,
Ему дорогу пересек.
 
 
На берегу другом – добыча,
Для всей семьи его – еда:
Нетронутые гнезда птичьи,
Косуль непуганых стада...
 
 
Себе представив на мгновенье
Закрытый для него простор,
Затылок он в недоуменье
Косматой лапою потер.
 
 
И брови на глаза нависли,
И молча сел на камень он,
Весь напряженьем первой мысли,
Как судорогою, сведен.
 
 
И вдруг – голодный, низколобый —
Он встал, упорен и высок,
Уже с осмысленною злобой
В ревущий заглянул поток.
 
 
И, подойдя к сосне, что криво
Росла у самого обрыва,
И корни оглядев – гнилье! —
Он стал раскачивать ее.
 
 
И долго та работа длилась,
И камни падали в обрыв,
И с хрустом дерево свалилось,
Два берега соединив.
 
 
И он тропою небывалой
На берег перешел другой,
И пот со лба отер усталой —
Уже не лапой, а рукой.
 

Гордыня

 
Над пустотою нависая криво,
Вцепясь корнями в трещины камней,
Стоит сосна у самого обрыва,
Не зная, что стоять недолго ей.
 
 
Ее давно держать устали корни,
Не знающие отдыха и сна;
Но с каждым годом круче и упорней
Вверх – наискось – все тянется она.
 
 
Уже и зверь гордячки сторонится,
Идет в обход, смертельный чуя страх,
Уже предусмотрительные птицы
Покинули гнездо в ее ветвях.
 
 
Стоит она, беды не понимая,
На сумрачной обветренной скале...
Ей чудится – она одна прямая,
А все иное – криво на земле.
 

Тополь

 
Темно и тихо на разъезде,
Спят глинобитные дома;
Давно пунктирами созвездий
Прокомпостирована тьма.
 
 
И только тополь одинокий,
Встав над колючею травой,
Шумит, загадочно-высокий,
И к небу тянется листвой.
 
 
Внизу сверкают солью лужи,
И рельсы сходятся вдали;
Большой бархан горбом верблюжьим
Маячит на краю земли.
 
 
И так просторен сумрак ночи,
Так мир широк, что тополь ввысь
Все тянется, как будто хочет
У звезд бессмертьем запастись.
 

Верблюд

 
В степи расположен верблюжий завод.
Строения, изгородь, поле.
Двугорбый верблюд бактриан у ворот
Стоит кораблем на приколе.
 
 
Он важен. Не конь он, не мул, не ишак —
В пустыне, во время движенья,
Он сам себе двигатель, бог и завмаг
И сам себе база снабженья!
 
 
Но нет ни стеклянных, ни водных зеркал
Красе отразиться верблюжьей.
Давно он, бедняга, себя не видал
Ни в море, ни в речке, ни в луже.
 
 
А рядом – совсем неуклюжий на вид,
С горбами не более дыни —
Веселый малыш верблюжонок стоит,
Мохнатый кораблик пустыни.
 
 
И смотрит папаша на сына – хорош!
А после вздыхает тяжко:
«Хорош-то хорош, да со мною не схож.
В кого он горбатый, бедняжка?..»
 

«Хорошо и привольно на свете...»

* * *

 
Хорошо и привольно на свете,
Только мало мне жизни одной.
Жди меня через пару столетий
Вот на этой полянке лесной.
 
 
Выйду я, молодой и пригожий,
Из чащобы с берданкой в руках,
В сапогах небракованной кожи
И с подковками на каблуках.
 
 
Мне пугать тебя нет интереса,
На-ка фляжку, хлебни поскорей!
Я комиссией Главоблвоскреса
Воскрешен по заявке твоей.
 
 
Разожжем мы костер на рассвете,
Посидим у живого огня.
Жди меня через пару столетий,
Да смотри не старей без меня!
 

Утешение

 
За эти губы, пахнущие медом,
За грустный вздох, за ласковый упрек
Чего-чего бы только ты не отдал,
Каких бы только не прошел дорог!
 
 
Встречаться больше с ней не довелося:
Ушла, забыла, затерялся след.
Идут года. Тебе уж тридцать восемь,
А ей все те же девятнадцать лет.
 
 
Она тебя любила – может статься,
Ты был ей всех дороже – может быть.
Ушла – чтобы навек с тобой остаться,
Забыла – чтобы ты не мог забыть.
 

1955

Море

 
Она стоит в вагонном коридоре,
Никак не оторвется от окна.
Она впервые нынче видит море,
Обрадована им, изумлена.
 
 
А у меня все это уж бывало;
Я видел бури четырех морей,
Валов зеленоватые обвалы
И сетчатую пену у камней.
 
 
Но нежности бесхитростная сила
Нахлынула, нежданна и светла,
И прежние открытья отменила,
И новый счет явленьям повела.
 
 
И рядом с ней, как в юности бывало,
Стою, смотрю, не отрывая глаз,
На волн зеленоватые обвалы,
Как будто их увидел в первый раз.
 
 
Как будто здесь, в вагонном коридоре,
У солнцем озаренного окна,
Огромное, невиданное море
Мне подарила запросто она.
 

Друг детства

 
Сегодня вспомнил я, что друга позабыл,
Который в детстве мне других дороже был.
 
 
Он был честней меня, смелее и умней,
Он в трудные часы был совестью моей.
 
 
Бывало – с ним вдвоем бродили по лугам,
Нам острая трава хлестала по ногам.
 
 
Вдвоем встречали мы весенних птиц прилет,
Кипучие ручьи переходили вброд.
 
 
Но разлучились мы. С годами я забыл
О добром двойнике, который другом был.
 
 
И он навек к лугам, к жужжанью мирных пчел
Из памяти моей обиженно ушел.
 
 
Когда-нибудь и мне придется умирать,
Обступят все друзья больничную кровать,
 
 
И, вспомнив, что средь них нет друга одного,
Последней волею я призову его.
 
 
И сосны зашумят, и птицы запоют,
И стебли диких трав линолеум пробьют.
 
 
По камню и земле, по глади сонных вод
На горький мой призыв проститься друг придет.
 
 
Из детства он придет по травам полевым,
И взрослые друзья расступятся пред ним.
 

Шквал

 
И дернул же нас черт пуститься в море!
С овчинку небо, ветра пьяный вой...
За пирсами на мачте-семафоре
Не зря был поднят вымпел штормовой!
 
 
А ливень хлещет – будто из насоса,
Вращается и стонет высота,
Валы идут от горизонта косо
Резьбою бесконечного винта.
 
 
И ветер кляп вбивает в рот все туже,
И палуба уходит из-под ног,
И дергается катер неуклюжий,
Как при голодном клеве – поплавок.
 
 
Но не умолкнут выхлопы мотора,
Умчатся тучи с градом и дождем.
В порт назначенья – скоро иль не скоро —
Мы все-таки когда-нибудь придем!
 
 
Уже и волны чуть пониже стали,
И ветер улетел к себе домой,
А винт из хромоникелевой стали
Все месит, месит воду за кормой.
 
 
Что ж, что хлебнули по дороге горя,
Но что достойней – сам себе ответь:
Пройдя грозу, увидеть берег с моря
Или на море с берега глядеть?
 

Приятельницы

 
В чащобе тихо, как во сне,
Течет зеленый быт.
Березка, прислонясь к сосне,
Задумчиво стоит.
 
 
Растут, как их судьба свела,
Стремятся обе ввысь —
Два тонких молодых ствола
Ветвями обнялись.
 
 
Посмотришь – дружбы нет сильней,
Покой да тишина.
А под землей – борьба корней,
Беззвучная война.
 

1956

У моря

 
Из окон больницы видны корабли,
Пульсирует свет маяка,
Рыбацкие шхуны ушли от земли,
На мачты надев облака.
 
 
Валы не кидаются на волнолом,
Волнения на море нет.
Сидит санитарка за белым столом,
Девчонка семнадцати лет.
 
 
При матовой лампочке в сорок свечей
Красотка сидит в уголку,
В кудрях ее – гребень из лунных лучей,
И губы – в вишневом соку.
 
 
Она бестолкова, она влюблена,
Наскучил ей белый халат.
В приемном покое дежурит она,
А мысли над морем летят.
 
 
И тянет в окошко травою морской,
И дальний гудит пароход.
Что завтра – то завтра. А ночью такой
Никто на земле не умрет.
 

Реактивный полет

 
Паденье по горизонтали,
За горло берущий полет!
Кипит на горячем металле
Роса стратосферных высот.
 
 
Внизу расплеснулись просторы,
Зубчатка морских берегов,
И тянут к нам смуглые горы
Ладони альпийских лугов.
 
 
И купол небесный проколот,
И сердце поет на лету,
Восторга стремительный холод
Бежит по спинному хребту.
 
 
Нет, мы не корысть и не горесть,
Не бога с тяжелым крестом —
Богиню крылатую Скорость
Возводим на звездный престол!
 
 
Она еще медлит на грани
И крылья боится обжечь
В преддверье иных расстояний,
Иных расставаний и встреч.
 
 
Но в реве турбин все теснее
Смыкается мир за спиной.
Земные! С крылатою, с нею
Готовьтесь в полет неземной!
 

Слова

 
Много слов на земле. Есть дневные слова —
В них весеннего неба сквозит синева.
 
 
Есть ночные слова, о которых мы днем
Вспоминаем с улыбкой и сладким стыдом.
 
 
Есть слова – словно раны, слова – словно суд, —
С ними в плен не сдаются и в плен не берут.
 
 
Словом можно убить, словом можно спасти,
Словом можно полки за собой повести.
 
 
Словом можно продать, и предать, и купить,
Слово можно в разящий свинец перелить.
 
 
Но слова всем словам в языке у нас есть:
Слава, Родина, Верность, Свобода и Честь.
 
 
Повторять их не смею на каждом шагу, —
Как знамена в чехле, их в душе берегу.
 
 
Кто их часто твердит – я не верю тому,
Позабудет о них он в огне и дыму.
 
 
Он не вспомнит о них на горящем мосту,
Их забудет иной на высоком посту.
 
 
Тот, кто хочет нажиться на гордых словах,
Оскорбляет героев бесчисленных прах,
 
 
Тех, что в темных лесах и в траншеях сырых,
Не твердя этих слов, умирали за них.
 
 
Пусть разменной монетой не служат они —
Золотым эталоном их в сердце храни!
 
 
И не делай их слугами в мелком быту —
Береги изначальную их чистоту.
 
 
Когда радость – как буря, иль горе – как ночь,
Только эти слова тебе могут помочь!
 

Выпускающий птиц

 
В квартире одной коммунальной,
Средь прочих прописанных лиц,
Живет пожилой и печальный
Чудак, выпускающий птиц.
 
 
Соседи у рынка нередко
Встречают того чудака —
С большой самодельною клеткой
Стоит он у зооларька.
 
 
С получки своей небогатой
Накупит чижей и синиц
И за город едет куда-то
Чудак, выпускающий птиц.
 
 
Плывут мимо окон вагонных
Сады и асфальт автострад,
На месте поселков сожженных
Другие, не хуже, стоят.
 
 
Качаются дачные сосны,
И речки прозрачны до дна,
И даже сквозь грохот колесный
Земная слышна тишина.
 
 
А все же душа не на месте,
И радости нет в тишине:
Без вести, без вести, без вести
Пропал его сын на войне.
 
 
И вот полустанок невзрачный
У стыка рокадных дорог...
В болотистом месте, не дачном,
Рубеж обороны пролег.
 
 
Отыщет старик не впервые
Пехотной дивизии тыл,
Где встали цветы полевые
На холмики братских могил.
 
 
Но где приклонить ему взоры,
Куда ему сердцем припасть,
Где холмик найти, над которым
Он мог бы наплакаться всласть?..
 
 
Он с клетки снимает тряпицу,
Потом открывает ее —
Молчат присмиревшие птицы
И в счастье не верят свое.
 
 
Но крылья легки и упруги,
И радость растет на лету, —
В каком-то счастливом испуге
Взмывают они в высоту.
 
 
Летят над землею зеленой,
Летят без дорог и границ,
И смотрит на них умиленно
Старик, выпускающий птиц.
 

Дорожные строки

 
Если долго на месте живешь —
Начинает казаться,
Что не так уж земля велика,
С каждым месяцем меньше она.
Вкруг тебя постепенно
Сжиматься она начинает.
Словно вишня вкруг косточки,
Сохнет она вкруг тебя.
 
 
Так мелеет душа.
Ты большим себе кажешься, мудрым,
Но корабль твоей жизни
Цепляется днищем за дно:
То в душе обнажаются
Отмели темных желаний,
Мелкой зависти ил,
Отложенья умерших обид.
 
 
Только с места сорвись —
И земля под тобой вырастает,
Обретает свой запах и цвет,
Наливается спелым плодом.
Ты не центр ее больше,
Ты – равный со всеми живыми.
Как ты мал и всесилен
На этой огромной земле!
 

Выздоровевший

 
Какая светлая воля,
Радость в душе и теле!..
 
 
Весною он вышел в поле,
С больничной сойдя постели.
 
 
Природы тайны живые,
Лесные сизые дали
Не заново, а впервые,
Казалось, ему предстали.
 
 
Где он проходил – мгновенно
Сужались пред ним канавы,
Доверчиво и смиренно
Пред ним расступались травы.
 
 
Он шел, он пьянел и слушал,
Хвалу ему листья пели,
И мир шептал ему в душу:
«Таков я на самом деле!
 
 
Таков я весь – без обмана, —
Поющий и говорящий;
Я завтра привычным стану,
Сегодня я – настоящий!»
 

Противостояние

 
Ни город здесь, ни пригород. В тумане,
За кочками болотистых полей,
Видны домов ступенчатые грани
И острые обводы кораблей.
 
 
Старик понурый в серой душегрейке
Шагает вдоль морщинистой воды;
В его ведре – щурята и уклейки
И отблеск Марса – огненной звезды.
 
 
Горит над ним комочек света алый,
Мерцает, будто уголек в золе.
При нем он больше никогда, пожалуй,
Так близко не придвинется к Земле.
 

Листок

 
Снова листья легли на дорогу
И шуршат под ногами опять —
Так их в мире бесчисленно много,
Что никак их нельзя не топтать.
 
 
Мы спешим, мы красы их не ценим —
В жизни есть поважнее дела,
Но вчера на асфальте осеннем
Ты упавший листок подняла.
 
 
Как он вырезан точно и смело,
Как горит предзакатным огнем!
Ты на свет сквозь него поглядела —
Кровь и золото смешаны в нем.
 
 
Может вызвать он гордость и зависть,
Драгоценностью вспыхнуть во мгле...
Как дивились бы, как изумлялись,
Если б был он один на земле!
 

У истока

 
Сидит задумчивая птица
В лесной глуши у родника,
И тихо капает водица
Из каменного желобка.
 
 
И по извилистому ложу
Бежит на северо-восток
Весь в серебристой мелкой дрожи
Едва приметный ручеек.
 
 
Бежит серебряною тропкой
К судьбе, к погибели морской.
Сперва он речкой станет робкой,
Потом – степенною рекой.
 
 
Впадая в море, загордится,
Забудет важная река,
Что где-то капает водица
Из каменного желобка,
 
 
Что где-то в тишине зеленой
Немая радость разлита,
Что так светла воды студеной
Младенческая чистота.
 

1957

Стихи о Васильевском острове

* * *

 
Мы старые островитяне, —
В печальный и радостный час
Незримыми тянет сетями
Любимый Васильевский нас.
 
 
Здесь, острые мачты вздымая,
Не прячась по теплым углам,
Душа Ленинграда прямая
Вполне открывается нам.
 
 
Пойдем же на остров счастливый,
В кварталы, где шум городской
Сливается с гулом залива,
С немолкнущей песней морской!
 
 
Я вижу: лежит он на плане,
В грядущее запросто вхож, —
Как будто Петру марсиане
Подбросили этот чертеж.
 
 
Он прямоугольный и строгий
И пронумерованный весь, —
Никто не собьется с дороги,
Никто не заблудится здесь.
 
 
Не прячась от мира и ветра,
Легли от воды до воды,
Прямы, как мечта геометра,
Негнущихся улиц ряды.
 
 
Могуч, деловито-спокоен,
Балтийской волною омыт,
Кораблестроитель и воин,
Васильевский остров стоит.
 
 
Он с нами в грядущее верит,
Он нашею правдой силен, —
И трубы здесь воткнуты в берег,
Как древки победных знамен.
 

* * *

 
На снимках, на гладких открытках
Он не интересен на вид,
И, как шоколадная плитка,
На дольки кварталов разбит.
 
 
Но есть красота в нем иная,
И вот он встает предо мной —
На дольки разбит, как стальная
Рубашка гранаты ручной.
 
 
Он высится злой, справедливый,
Сурово терпя до поры
Ночные бомбежки, разрывы
Снарядов с Вороньей горы.
 
 
В глазницы обугленных окон
Глядится холодный восход,
Молчат на проспекте широком
Автобусы, вмерзшие в лед.
 
 
Он видит, седой и бессонный,
Не сдавшийся воле судеб,
Застывшие автофургоны
С голодною надписью «Хлеб».
 
 
Он, гневом и болью пронизан,
Глядит сквозь клубящийся чад —
И капли по ржавым карнизам,
Как слезы скупые, стучат.
 
 
Познавший огонь, и усталость,
И голод, и злую тоску,
Он всю свою силу и ярость
К последнему копит броску.
 
 
Мне годы запомнятся эти,
И вот он встает предо мной,
Сквозь смерть, сквозь блокаду – к Победе
Пришедший со всею страной.
 
 
Он снова в отменном порядке,
И чудится мне, будто он,
Как дальнего детства тетрадки,
На линии весь разграфлен.
 

* * *

 
Пойдем на Васильевский остров,
Где вешние ночи светлы, —
Нас ждут корабельные ростры
И линий прямые углы.
 
 
Он прямоугольный, как прежде,
Как встарь, разлинованный весь, —
Ни пьяный, ни даже приезжий
Вовек не заблудится здесь.
 
 
Пусть трезвым с дороги не сбиться,
Пусть пьяных не кружит вино, —
На острове том заблудиться
Одним лишь влюбленным дано.
 
 
Там спят облака над мостами
До утренней белой звезды,
Бензинным дымком и цветами
Полночные пахнут сады.
 
 
И вновь над Университетом,
Над Стрелкой, где воды молчат,
Горит, неразлучный с рассветом,
Неправдоподобный закат.
 
 
Давай здесь побродим, побудем,
Под эти пойдем небеса,
Где бродят счастливые люди,
Свои растеряв адреса.
 

Зимняя встреча

 
Вконец исчиркав тощие блокноты,
Неся вчерне готовую статью,
Я возвращался из пехотной роты
В армейский тыл, в редакцию свою.
 
 
Остановилось наше наступленье
Совсем недавно.
                         Я шагал с утра
Через врагом сожженные селенья
И обезлюдевшие хутора.
 
 
В сырых сугробах утопал проселок,
Но поступь у меня была легка:
Я горд был тем, что маленький осколок
На днях плечо царапнул мне слегка.
 
 
Царапинка почти и не болела,
Но сам себе казался я тогда
Обстрелянным, уверенным и смелым —
Такими и берутся города.
 
 
И вот к реке спустился холм пологий.
Перед мостом на заливном лугу
Собака у обочины дороги
Искала мины в мартовском снегу.
 
 
Невзрачная, косматая дворняга —
Из тех, что лаем охраняют двор...
За ней понуро, осторожным шагом
Ходил солдат, немолодой минер.
 
 
Порой она, смешную морду хмуря,
Копала снег и тявкала слегка, —
Здесь тол – недобрый зверь в железной шкуре —
Забился в нору, сжавшись для прыжка.
 
 
И подходил минер со щупом длинным
Сторожким шагом в чуткой тишине.
Рядами обезвреженные мины
Лежали у кювета в стороне.
 
 
И вдруг, как будто бы припомнив что-то,
Как будто горькая беда стряслась,
Прервав свою привычную работу,
Печально выть собака принялась.
 
 
Так на задворках, в лад ночной метели,
Стараясь небо довести до слез,
К покойнику, к печали и потере
Кудлатый деревенский воет пес.
 
 
Я подошел.
                 Тоскливый вой собачий
Над миром заминированным плыл.
«С чего бы это – воет, будто плачет?» —
Я у минера старого спросил.
 
 
«Война, – он молвил. – Тут не до приплода,
А и собаке жаль своих детей.
Щенков пришлось нам в прорубь кинуть, в воду —
Чтобы работать не мешали ей».
 
 
Был разговор дорожный наш недолог.
Сапер умолк и, наклонясь слегка,
Собаке бросил сахару осколок —
Из собственного скудного пайка.
 
 
Ее погладил он по шерсти рыжей,
Чтоб смолкла, успокоилась она.
«Ищи! – тоскливо ей сказал: —
                                               Ищи же!
Всем солоно приходится.
                                      Война».
 
 
Я дальше шел. А в стороне пустая
Маячила деревня средь полей,
И воронье кружилось, оседая,
Как хлопья черной копоти, над ней.
 
 
И небо хмуро на меня глядело,
Как будто был я в чем-то виноват.
И вьюга вдруг пришла и загудела,
В кустах завыла на собачий лад.
 
 
Снег был белее госпитальной ваты.
В белесой, грустной, снежной полумгле
Не прежним шагом, не молодцеватым
Я шел по отвоеванной земле.
 
 
И думал я теперь под стоны вьюги,
Что на войне дороги нелегки
И что мои военные заслуги
Пред Родиной не так уж велики.
 

Безымянный буксир

 
Весеннею ночью туманной,
Минуя огни и мосты,
Буксир номерной, безымянный
Тяжелые тянет плоты.
 
 
Усталый, он дышит неровно,
Тревожен осипший гудок, —
Он должен сосновые бревна
Доставить по графику в срок.
 
 
И где-то у нового моря,
Где пахнут полынью холмы,
В пустынном, безлесном просторе
Возникнут дома до зимы.
 
 
И, может быть, в вечер осенний,
Пьянея теплом и вином,
Справляющие новоселье
Совсем и не вспомнят о нем.
 
 
Не вспомнят, что где-то сквозь темень,
Не званный на праздничный пир,
С плотами по водной системе
Идет безымянный буксир.
 
 
Пусть так. На людей не в обиде
Бессонный старик рулевой.
Весь мир ему с мостика виден,
И в нем он – участник живой.
 
 
Он в мире и жданный, и званый:
Бессменной частицей труда
Навек он вошел, безымянный,
В плотины, в мосты, в города.
 
 
Не мудрствуя и не лукавя,
Ведя свою жизнь по прямой,
Он знает, что счастье не в славе,
А просто в работе самой.
 

При подъеме

 
Все запасы покоя истрачены мною давно,
А дорога крута, и в пути отдохнуть не дано.
С каждым шагом полней раскрывается мир предо мной,
Беспокоя меня красотою своею земной.
 
 
Каждый куст придорожный и каждый пути поворот
Тихо просится в душу и слова ответного ждет;
И ответа ища, и весеннею песней дыша,
От земной красоты вырастает и крепнет душа.
 

Кувшинки

 
Лепестки их чисты и невинны,
А в подводной бессолнечной мгле
Стебли их присосались к земле,
Будто шланги из жирной резины.
 
 
Тянут донного ила отстой...
 
 
Я люблю еще больше их, зная,
Что за сила таится земная
За девической их красотой.
 

Кинофильм

 
В коттедже на краю села
Пастушка юная жила.
За ней ухаживал селькор,
Непобедимый, как линкор.
 
 
Они, не ведая невзгод,
Не раз ходили в культпоход.
Был близок их законный брак...
Но не дремал коварный враг!
 
 
Опасность девушке грозит:
Граф – зарубежный паразит,
Заокеанский графоман
Решил включить ее в роман.
 
 
Был аморален этот граф,
Он был настырен, как бурав;
Дарил сервизы и цветы —
И вот он с ней уже на «ты»!
 
 
Но бдительный ее сосед,
Колхозный многодетный дед,
Узрел со своего крыльца
Все ухищренья стервеца.
 
 
Сельскохозяйственный старик
Агента разгадал за миг,
И, возымев благую цель,
Он деву пригласил в отель.
 
 
Не наливая ей вина,
Он молвил: «Глянь-ка из окна,
Взгляни, взгляни на бережок, —
Там твой кантуется «дружок»!»
 
 
...В тени дорических колонн
Залег оптический шпион.
Курировал он дамский пляж,
Где не в почете трикотаж...
 
 
Красавица бежит на склад,
Берет свой верный автомат.
Прицельный выстрел прогремел,
Злодей кончину заимел.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Селькор средь мирных поселян
С невестой пляшет под баян,
А графа ждет фамильный склеп...
Моральный уровень окреп!
 

Горный мираж

 
Земля июльской духотой томима.
Иду, изнемогая от жары.
Тропинка вьется, будто струйка дыма,
По склону раскаленному горы.
 
 
А выше – облака, прозрачный холод,
Большие незнакомые цветы.
И подо мною горы – будто город,
Подвергшийся атаке с высоты.
 
 
Тот город великанский, невсегдашний,
Как бы окутан дымной пеленой,
Кривые скалы высятся, как башни,
Взрывною накрененные волной.
 
 
Там осыпи – как рухнувшие зданья,
Гигантские расщелины, зубцы —
Как будто от прямого попаданья
Гранитные обрушились дворцы.
 
 
Как лопнувший водопровод, бурливо
Со дна ущелий-улиц бьет вода,
И корни сосен вьются по обрывам,
Как порванные взрывом провода.
 
 
Повсюду – раны, вмятины, ушибы —
Распотрошенный великаний кров.
Над пропастями нависают глыбы —
Останки уничтоженных мостов.
 
 
Но вот с небес, из облаков парящих,
Из дымных, из бензиновых высот
Спадает солнце в море – как горящий,
Зенитками подбитый самолет.
 
 
Уже в долинах и свежо, и сыро,
Весь мир окутан синей тишиной,
И вся земля, взыскующая мира,
Невидимо сливается со мной.
 
 
Приглýшенно во сне листва лопочет,
Уснув, прильнула к пристаням вода,
И чутко спят, светясь в просторах ночи,
Людьми воздвигнутые города.