Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

Древняя крепость

А. Гитовичу

 
Вдали звенят бубенчики коров,
Поет пастух, а здесь безлюдно, дико.
Густая зелень затянула ров,
И на валу алеет земляника.
 
 
Потрескавшийся камень темно-бур,
Изъела ржа чугунные засовы,
И, вылетев из черных амбразур,
По вечерам тревожно кычут совы.
 
 
Пусть крепость неприступною была,
Но время двинулось само на приступ,
И мост подгнил, и бастиона выступ
Мечтательная зелень оплела.
 
 
Где ядра тратил понапрасну враг,
Где воины не ведали измены,
Теперь полынь и огнецветный мак
Без боя взяли рухнувшие стены.
 
 
Ты скажешь: вот – вонзались башни ввысь,
Чернели рвы, – а что осталось ныне?
Не у камней бессмертию учись,
А у цветов и у стеблей полыни.
 

Легенда о мертвых моряках Британии

 
На дне глубоком океана,
Там, где безмолвствует вода,
Не зная штормов и тумана,
Лежат погибшие суда.
 
 
Забыв и вымпелы, и флаги,
Они лежат, погребены,
Как бы в стеклянном саркофаге,
Под синей толщей глубины.
 
 
Без парусов, в заплатах пестрых,
Там спят, от пристаней вдали,
С резными девами на рострах
Веков прошедших корабли.
 
 
И рядом с ними, но сохранней,
Лежат, как черная гора,
Трансатлантических компаний
Цельносварные стимера.
 
 
И мы б там встретили – впервые
В нелепой близости такой —
Линкоров башни броневые
И струги вольницы морской.
 
 
И в той безжалостной могиле,
На вечный мрак обречены,
Твои, Британия, сыны
Лежат. Живые их забыли.
 
 
Вкруг мертвых шелест вод холодных,
И дна уступчатый изгиб,
И плавники глубоководных
Флюоресцирующих рыб.
 
 
Спокойно мертвым. Сны не снятся,
И явь не манит – все равно
Судам их с якоря не сняться,
Их держит илистое дно.
 
 
Спокойно мертвым. Ни страданья,
Ни пенья птиц, ни желтых нив.
Но раз в году, гласит преданье,
Бывает праздник и для них.
 
 
Негоциант встает, зевая,
Считая прибыль и товар,
И, паклей руки отирая,
Встает, ругаясь, кочегар.
 
 
Владельцы каперов отважных
Встают – им надоело спать, —
И прочность крючьев абордажных
Интересует их опять.
 
 
И, герметические люки
Открыв, идут во тьму глубин
Матросы мертвых субмарин,
Во тьму протягивая руки.
 
 
Стуча пустыми позвонками,
Они бредут к лощине той,
Где меж двумя материками
Проложен кабель под водой.
 
 
Завидев кабель, в тишине
Они на дно плашмя ложатся,
И каждый черепом прижаться
К свинцовой хочет чешуе.
 
 
И им становятся понятны
Дела и помыслы живых —
Депеш секретных код невнятный
И цифры сводок биржевых.
 
 
И сколько бушелей пшеницы,
И что случилось в их стране,
И чьи войска у чьей границы,
И где готовятся к войне.
 
 
И крепнут пусть иные страны,
Но с каждым годом все ясней
В свой праздник слышат капитаны
Распад империи своей.
 
 
И все:
         и шифр депеш невнятный,
И цифры сводок биржевых, —
Все мертвым в этот день понятно —
И мертвым стыдно за живых.
 

Вокзалы

 
Среди окраинных кварталов
Немолчный раздается гул, —
Здесь город пряжками вокзалов
Дороги дальние стянул.
 
 
Здесь полночь лезет на огни,
Здесь семафор горит, алея,
Здесь на груди земли ремни
Путей легли, как портупея.
 
 
Здесь ветер развевает, груб,
И рвет для чьей-то пущей муки
На древках паровозных труб
Хоругви черные разлуки.
 
 
А мне не привыкать смотреть
Индустриальные пейзажи,
И легкие мои на треть
Забиты угольною сажей.
 
 
Но я люблю почти до слез,
Любовью пристальной и старой,
Огни, вращение колес
И рев разгневанного пара.
 

Воин

 
Заплакала и встала у порога,
А воин, сев на черного коня,
Промолвил тихо: «Далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня».
 
 
Минуя поражения и беды,
Тропой войны судьба его вела,
И шла война, и в день большой победы
Его пронзила острая стрела.
 
 
Средь боевых друзей – их вождь недавний —
Он умирал, не веруя в беду, —
И кто-то выбил на могильном камне
Слова, произнесенные в бреду.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Чертополохом поросла могила,
Забыты прежних воинов дела,
И девушка сперва о нем забыла,
Потом состарилась и умерла.
 
 
Но, в сером камне выбитые, строго
На склоне ослепительного дня
Горят слова: «Пусть далека дорога,
Но я вернусь. Не забывай меня».
 

Неправильный сонет

 
Меня не надо спрашивать об этом —
Я расскажу когда-нибудь потом
О девушке, что медлила с ответом,
О времени печальном и простом.
 
 
А ныне лишь неправильным сонетом
Отвечу я на заданный вопрос:
Поверь, любовь мужских не стоит слез —
Есть посерьезней вещи в мире этом.
 
 
Есть в этом мире высшие тревоги,
Война и труд, и дальние дороги, —
Им посвящен неправильный сонет.
 
 
И пусть порою дым воспоминаний
О давних встречах, о разлуке ранней
Нам ест глаза, – но мы не плачем, нет!
 

1940

Надпись на портрете

 
Тебя снимал любитель неумелый,
И снег мешал. Но знаю: это ты.
Я различаю за метелью белой
Знакомые и милые черты.
 
 
Пускай к былому сожжены мосты —
Той девочки лукавой и несмелой
Мне не вернуть ценою жизни целой, —
Но на портрете неизменна ты.
 
 
Портрет не вечен. Четкости в нем нет уж,
Настанет год – и не поможет ретушь
Восстановить забытые черты.
 
 
Но если есть любовь на этом свете,
То я любил. И ты живешь в сонете,
Где я сказал, что неизменна ты.
 

Петроград

 
Подворотен сырые своды
И травинки между камней,
Госпитальные пароходы —
Петроград моих детских дней.
 
 
Хитрой памятью упакован
Этот город в цветной туман,
В золотую фольгу былого,
В сказок розовый целлофан.
 
 
Но припомню дни голодовки,
Холод, сгустки декабрьской мглы —
Из рождественской упаковки
Выпирают его углы.
 
 
Выпирают событий ребра
Сквозь уюта тонкий жирок...
Петроград, ты был очень добрым,
Но счастливым ты быть не мог.
 

Трактат о бессмертии

 
Быть может, мы не умираем вовсе
И выдумана смерть гробовщиками,
А мы, простые люди, верим им.
Быть может, смерть – болезнь такая просто.
Ну, ляжешь, полежишь – и отлежишься,
А встанешь – все по-старому пойдет.
 
 
Так нет – чуть что, зовут твои родные
Врачей, те зеркальце к губам подносят,
Пульс щупают для вида и, конечно,
Зовут гробовщиков, а те уж дело знают.
 
 
Вот и меня когда-нибудь, наверно,
Печально упакуют в ящик длинный
И забросают глинистой землей.
 
 
А я проснусь от холода, спросонья
Рукой, от сна затекшей, потянусь
К привычной пачке «Беломорканала»
И к спичкам, что на столике ночном
Всегда лежат, – ан нет, не тут-то было.
 
 
...Все это мной придумано. Я знаю,
Что все мы смертны, и отлично знаю:
Правы гробовщики и доктора.
А я любил прозрачный холод сада,
И пенье птиц, и капельки росы
На чашечках цветов в часы рассвета,
И дальнее гуденье поездов,
И телеграфных проводов гуденье,
И ветер, что раскачивал верхушки
Упругих сосен...
                      Я любил движенье,
Я был влюблен в большие города —
И в те, где был, и в те, в которых не был,
Но больше всех я город свой любил,
Где выбоину каждую в асфальте
Я заучил на улице своей.
 
 
Но верю я в бессмертие. Пускай
Я двести раз истлеть в земле успею,
И скалы станут кучами песка,
И обмелеют реки, что при мне
Своею полноводностью кичились,
И очертанья берегов морских
Изменятся, и новые светила
Зажгутся в небе...
                          Но настанет час,
Когда придет Бессмертие. Недаром
Огонь и суша, воздух и вода
Подвластны нам. Я знаю: будет время,
Когда и Вечность, пятая стихия,
Нам покорится в день благословенный,
И в белой тишине лабораторий
Ученые свое закончат дело
И формулу Бессмертия найдут.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пройдут еще столетья, и о смерти
Забудут люди. Даже слово «смерть»
Для них понятьем станет отвлеченным,
Таким же, как бессмертие для нас.
Они забудут грустные обряды,
Надгробные они забудут речи.
Им будет некому носить к могилам
Бескровные, сухие иммортели,
И хризантемы, пахнущие тленом,
И душную сирень, – отныне будут
Лишь для живых цвести цветы земли.
 
 
                             ...Тогда гробовщики
Свою квалификацию изменят —
Одни спортсменами быть захотят, другие,
Быть может, даже критиками станут,
А третии останутся верны
Рубанку, но другое примененье
Найдут ему и станут делать стулья,
Столы, и табуреты, и другие
В быту необходимые предметы,
А также пианино и рояли.
И скоро все забудут о гробах,
И разве лишь влюбленные порою
(Что с них возьмешь?) при встречах и разлуках,
Как повелось до них веками, будут
Друг другу клясться в верности до гроба,
Не зная толком, что такое гроб.
 
 
Так смерть покинет землю, и о ней
Забудут люди. Города земли
В один сольются город постепенно
И крышей увенчаются одной,
И в мире будет вечная весна —
Ни слякоти, ни снега, ни мороза.
(А чтобы лыжники не приуныли,
Им выделят на вечное владенье
Кусок пространства за Полярным кругом,
И строить там не будут ничего.)
И станет в мире жить совсем легко
И радостно.
                Но все же я уверен,
Что будущие жители планеты
На жизненном пиру нас не забудут
И учредят особый день в году —
День траура, всемирный день печали
По людям всем, что умерли до них.
 
 
И в этот день не слышно будет песен
На всей земле, и всюду будет тихо,
И люди будут вспоминать о нас
И навещать старинные могилы
И колумбарии, чтобы цветами
Украсить их.
 
 
                  ...Пройдут еще года.
И оскудеет старая планета,
И тесно станет людям на земле,
И вторгнутся в эфирные пустыни
Армады межпланетных кораблей.
Но перед тем как землю покидать,
Наверно, будет каждый человек
Подолгу размышлять, что взять на память
О покидаемой навек планете.
И, может быть, какой-нибудь чудак,
Любитель языков давно забытых,
Войдет в архив и, роясь в пыльном хламе,
Случайно откопает эту книгу.
И он тогда на выцветшей странице
Прочтет, что я предвидел этот час.
 

Лесной пожар

 
Забывчивый охотник на привале
Не разметал, не растоптал костра.
Он в лес ушел, а ветки догорали
И нехотя чадили до утра.
 
 
А утром ветер разогнал туманы,
И ожил потухающий костер
И, сыпля искры, посреди поляны
Багровые лохмотья распростер.
 
 
Он всю траву с цветами вместе выжег,
Кусты спалил, в зеленый лес вошел.
Как вспугнутая стая белок рыжих,
Он заметался со ствола на ствол.
 
 
И лес гудел от огненной метели,
С морозным треском падали стволы.
И, как снежинки, искры с них летели
Над серыми сугробами золы.
 
 
Огонь настиг охотника – и, мучась,
Тот задыхался в огненном плену;
Он сам себе готовил эту участь, —
Но как он искупил свою вину!..
 
 
Не такова ли совесть?
                                 Временами
Мне снится сон средь тишины ночной,
Что где-то мной костер забыт, а пламя
Уже гудит, уже идет за мной...
 

«Нет, ночи с тобою мне даже не снятся...»

* * *

 
Нет, ночи с тобою мне даже не снятся —
Мне б только с тобою на карточке сняться,
Мне б только пройти бы с тобою весною
Лазоревым лугом, тропою лесною.
 
 
С тобой не мечтаю я утром проснуться —
Мне б только руки твоей тихо коснуться,
Спросить: «Дорогая! скажи мне на милость,
Спалось ли спокойно и снов ли не снилось?»
 
 
Спросить: «Дорогая! за окнами ели
Не слишком ли за полночь долго шумели,
Не слишком ли часто автомобили
На дальнем шоссе понапрасну трубили?..
 
 
Не слишком ли долго под вечер смеркалось,
Не слишком ли громко рыба плескалась.
Не слишком ли долго кукушка скучала,
Не слишком ли громко сердце стучало?»
 

«Уверенно стремится к цели сталь...»

* * *

 
Уверенно стремится к цели сталь —
Смотри, как рельсы убегают вдаль,
Чтоб там, вдали, в одну стальную нить
Пространство их могло соединить.
 
 
И нам бы так. Но наш удел трудней.
Чем дальше мы идем по шпалам дней
С одною целью, с разною судьбой, —
Тем больше мы расходимся с тобой.
 

Дорожная элегия

 
Есть девушка, которая просила
Забыть о ней (что может быть грустней?).
Она была добра и некрасива,
А я был глуп и тосковал о ней.
 
 
О времени прекрасном и тревожном
Твердит мне сердце – что ему года!
На полустанке железнодорожном
Мы с нею распрощались навсегда.
 
 
Как все слова перед любовью мелки —
Любовь ли стану ими обижать! —
О, сколько раз задумчивые стрелки
Свой светлый диск успели обежать!
 
 
И лишь вчера в тяжелых клочьях дыма
Грохочущая «Красная стрела»,
Стремясь в Москву, меня промчала мимо
Знакомых мест, где юность протекла.
 
 
Я был спокоен. Я смотрел покорно,
Как промелькнула низкая платформа,
Квасной киоск, рябина у плетня.
Но мне на миг почудился в тумане
Знакомый стан, и шелест светлой ткани,
И голос, призывающий меня.
 
 
В душе проснулась дремлющая рана,
И мне хотелось, веря в эту ложь,
Нажать на ручку тормозного крана.
К чему, к чему? Ведь юность не вернешь.
 

Банальная песенка

 
Когда сюда входила ты,
То на оранжевых обоях,
Как в поле, синие цветы
Цвели в те дни для нас обоих.
 
 
Но ныне облик их не схож
С цветами подлинными в поле...
Обои выгорели.
                        Что ж,
А мы-то лучше стали, что ли?
 
 
Расстались мы давным-давно...
Как говорится, песня спета...
Я не снимаю все равно
Стенного твоего портрета:
 
 
Под ним, хранимы в темноте
Тобой – от солнца и от пыли,
Цветы не выгорели те
И помнят всё, что мы забыли.
 

1941

«Сама весна бредет с тобою рядом...»

* * *

 
Сама весна бредет с тобою рядом
То в дождевой, то в солнечной пыли,
И возникает радуга над садом,
Где яблони сегодня зацвели.
 
 
Сложи подзорной трубкою ладони,
Смотри и верь хоть краешком души,
Что там Весна на голубом картоне
Цветные пробует карандаши.
 
 
Всего мне мало...
                          Пусть в мгновенье это
Все семь цветов я вижу без труда, —
Но все ж невольно жду восьмого цвета,
Который в детстве снился иногда.
 

Летние ночи

 
Мы в поздний час в июльский вечер любим
Следить, как пар клубится над рекой,
И ждать, когда в луны беззвучный бубен
Ударит полночь смуглою рукой.
 
 
А солнце тонет в розоватой пене,
И с каждым мигом в мире все темней,
И на луга от рощ ложатся тени,
Сгибая травы тяжестью своей.
 
 
И ночь, как башня черная, встает,
Серебряным увенчанная кругом,
Над спящим лесом, над туманным лугом,
Над озером, над кочками болот.
 
 
Дневных кустов, полдневную траву
Нам не узнать в луны свеченье мутном —
Как будто сны, прервавшиеся утром,
Овладевают нами наяву.
 
 
В такую ночь, устав кружиться в танце
И возмущать серебряную гладь,
Русалки на плотины гидростанций
Садятся косы длинные чесать;
 
 
Расплывчатые тени великанов
Беспечно бродят в сумрачном лесу,
И эльфы из фарфоровых стаканов
На проводах ночную пьют росу.
 
 
И нам в любое счастье верить можно,
Как будто в этот безмятежный час
От суеты и от печали ложной
Сама природа охраняет нас.
 

Счастливая бессонница

 
В твоем краю туман ползет по кочкам,
Росой и тмином тянет от полей,
И кошкою, свернувшейся клубочком,
Спит облако над крышею твоей.
 
 
И вспыхивают тихие зарницы,
И зреет рожь, и отдыхает сад,
И, словно утомившиеся птицы,
На ветки сев, большие звезды спят.
 
 
Мой поезд мчится, дождь по крыше хлещет,
От скорости шатается вагон,
И ночь, к стеклу прижатая, трепещет,
Как черный исполинский махаон.
 
 
Стучат колеса гулко и нестройно,
Но и сквозь дождь, сквозь версты слышу я,
Как ты спокойно дышишь.
                                      Спи спокойно,
Счастливая бессонница моя.
 

«Легки они, и участь их легка...»

* * *

 
Легки они, и участь их легка,
Тревоги нет в полете молчаливом, —
Как мотыльки на пламя, облака
Летели к солнцу над заливом.
 
 
Как лепестки неведомых цветов,
Развеянные бурей отдаленной,
Они летели над водой зеленой,
Чтобы упасть у дальних берегов.
 
 
А здесь камыш цеплялся за весло,
Безвольный руль петлял, чертил зигзаги...
И нас к закату по усталой влаге
Неверное течение несло.
 

Верим в победу!

 
Против нас полки сосредоточив,
Враг напал на мирную страну.
Белой ночью, самой белой ночью
Начал эту черную войну!
 
 
Только хочет он или не хочет,
А свое получит от войны:
Скоро даже дни, не только ночи,
Станут, станут для него черны!
 

_{23 июня, Ленинград}

Свой долг исполним!

 
Совсем недалеко от Ленинграда,
Один, но в братском боевом строю,
Я нынче на посту у огнесклада
С винтовкою-драгункою стою.
 
 
Передо мной, за земляною складкой,
Лежит, похожа на обычный луг,
Аэродрома Н-ского площадка,
И «гнезда» самолетные вокруг.
 
 
За летным полем – леса темный гребень.
А дальше, в пламенеющей ночи,
В опасном небе, в ленинградском небе, —
Прожекторов широкие мечи.
 
 
Мы знаем, враг сомкнул тиски осады...
К подножью прочных ленинградских стен
Сползлись моторизованные гады...
Мы – в окруженье... Но оно – не плен!
 
 
Мы знаем – враг свои обстрелы множит,
В листовках нам погибелью грозит,
Он сбрасывает бомбы и, быть может,
Готовит и иприт, и люизит.
 
 
Но есть у нас бензин и есть оружье —
Его вручила нам Отчизна-Мать...
Мы в верности клялись – и все, что нужно,
Мы совершим, чтоб Питер отстоять!
 
 
О други! В испытаньях предстоящих
Да будет совесть каждого чиста!
Пока не даст нам смены разводящий,
Мы не покинем своего поста!
 

_{Сентябрь, Ленфронт}

1942

Семафор

 
На станции сойдя прифронтовой,
Иной дороги к западу ищи ты;
За семафором путь порос травой
И рельсы тусклой ржавчиной покрыты.
 
 
Недалеко отсюда враг залег —
Здесь лес шумит встревоженно и дико.
Как выпавший из топки уголек,
Горит на шпалах алая гвоздика.
 
 
Почти двенадцать месяцев прошло
Со дня, когда кольцо блокады сжалось,
И семафора белое крыло
Ни разу с той поры не подымалось.
 
 
Боец, суров и труден путь войны,
Невмоготу бывает временами,
Но все от нас зависит. Мы вольны
Сполна вернуть утраченное нами.
 
 
И знай, идя в кровопролитный бой
Сквозь загражденья, выстрелы и взрывы, —
Не только за тобой – и пред тобой
Твоя земля, твои леса и нивы...
 
 
Мы победим! Борись за день, когда
Падут враги... Тогда на запад снова
Пойдут по расписанью поезда
И ржавчина сойдет с пути стального.
 
 
Тогда пороховой осядет дым,
И расточится полутьма седая,
И семафор взмахнет крылом своим,
Как птицы машут, клетку покидая.
 

Весна в Ленинграде

 
И вот весна. И с моря влажный ветер,
И легкий запах зелени лесной,
И каждый день торжественен и светел,
Как прошлой, невоенною весной.
 
 
Но старого собора купол серый
(А помнишь – он был ярко-золотой),
И окна, ослепленные фанерой,
И мрак ночей, зловещий и пустой,
 
 
И всё – куда ни взглянем, где ни ступим, —
Всё нам твердит о длящейся войне.
Но Ленинград, как прежде, неприступен —
Все испытавший, он сильней вдвойне.
 
 
Еще гроза над ним не отшумела,
Еще врагов не прорвано кольцо,
Но дышит он весной и смотрит смело
Великому грядущему в лицо.
 

Победа

 
Длится пушек смертная беседа,
Каплет кровь с отточенных штыков,
Не в венке из роз идет Победа
Впереди разгневанных полков.
 
 
Гневом дышит лик ее суровый,
Путь ее тревожен и далек, —
На ее чело венец терновый
Из колючей проволоки лег.
 
 
Все неотвратимей, все суровей
Воинов на бой она зовет,
И черны от пороха и крови
Руки, устремленные вперед.
 
 
И, степными зыблемый ветрами,
Пламенем пожаров озарен,
Плащ ее колышется над нами
Пурпуром простреленных знамен.
 

«Не возвращались птицы этим летом...»

* * *

 
Не возвращались птицы этим летом
В блокированный город Ленинград,
Но осенью, как прежде, в сквере этом
Деревья бледным золотом горят.
 
 
Здесь никуда от прошлого не деться,
Ты рад не помнить, но оно с тобой.
Сквер городской, тебе знакомый с детства,
Не обойти окольною тропой.
 
 
Здесь ты еще мальчишкой глупым бегал,
Из-за лапты опаздывая в класс,
Здесь на дорожке, занесенной снегом,
Ты целовался в самый первый раз.
 
 
И освещает скудный свет заката
Скамью у невысоких тополей —
На ней ножом ты вырезал когда-то
Инициалы девушки своей.
 
 
Но всё на свете и страшней, и проще,
Чем думал ты в минувшие года, —
Пришла война, обугливая рощи
И под откос швыряя поезда...
 
 
Спроси себя в осенний этот вечер —
Что для отчизны сделано тобой?..
За прошлые, за будущие встречи,
За этот сквер, за город длится бой.
 

Ожидание

 
Ты помнишь дни?.. Гремя металлом,
И день и ночь трудиться рад,
Перекликался порт с вокзалом —
Так брата окликает брат.
 
 
И отходящему составу
Корабль, покинувший причал,
Через кварталы и заставы
Гудком веселым отвечал.
 
 
Теперь в порту не слышно песен,
Дым не струится в высоту —
Покрыла ржавчина и плесень
Сооружения в порту.
 
 
Суда застыли на приколе,
За молом море им видно,
Но дни идут... идут, – доколе
Им ждать отплытья суждено?
 
 
Их загнала сюда блокада,
Во дно вогнала якоря,
Но тихих пристаней не надо
Гигантам, пенившим моря...
 
 
Умолк вокзала грохот резкий,
На всем молчания печать, —
Здесь расставаться больше не с кем,
Здесь больше некого встречать.
 
 
Перрон асфальтовой пустыней
Уходит вдаль.
                    Туман и мгла.
Здесь паровозы дальних линий
В тупик блокада загнала.
 
 
Они стоят темны и строги,
Безмолвно вглядываясь в даль, —
Им снятся дальние дороги
И рельс мерцающая сталь.
 
 
Им сна не надо и ночлега,
Пред ними путь прямой, как меч.
О, только дайте им для бега
Стальные мускулы напречь!
 
 
А город, взором соколиным
Вонзаясь в дымный сумрак дня,
Стоит бессмертным исполином
В кольце металла и огня.
 
 
Настанет час – неудержимо
Мой город двинется вперед
И, как огромная пружина,
Врага на запад отшвырнет.
 
 
И под винтами пеной белой
Вскипит балтийская вода,
И словно огненные стрелы
В туман вонзятся поезда.
 
 
И после многодневной ночи,
В мазутном блеске и дыму,
Вокзал проснется, загрохочет —
И порт откликнется ему.
 

Ленинград

 
Мой город непреклонен и спокоен,
Не ослеплен слезами взор сухой.
Он темными глазницами пробоин
На Запад смотрит в ярости глухой.
 
 
Он гордо ждет намеченного срока,
Чтоб, все сметая на своем пути,
Внезапно, справедливо и жестоко
Все счеты с неприятелем свести.
 
 
Взорвется ярость города глухая, —
И для врага настанет Страшный суд,
И с мест дома сорвутся, громыхая,
И в наступленье улицы пойдут!
 
 
Все в бой пойдет, чтоб отомстить за муки, —
Каналы хлынут через берега,
И, протянув обугленные руки,
Пойдут деревья задушить врага.
 
 
И в бой всесокрушающе-победный,
Тяжелыми доспехами звеня,
За Пулково помчится Всадник Медный,
Пришпоривая гордого коня.
 
 
И в грохоте и в скрежете металла,
По всем проспектам промелькнув за миг,
От площади Финляндского вокзала
К Урицку устремится броневик.
 
 
Все каменное, медное, живое —
Все в бой пойдет, когда придет пора,
И танки, зло и напряженно воя,
И пехотинцы с криками «ура», —
 
 
Так будет смят врага бетонный пояс,
И мы с боями двинемся вперед,
И с каждого вокзала бронепоезд
По направленью к Западу пойдет!
 

_{21 июня}