Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

Вещи

 
Умирает владелец, но вещи его остаются,
Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей, беды.
В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются
И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды.
 
 
Может быть, для вещей и не стоит излишне стараться, —
Так покорно другим подставляют себя зеркала,
И толпою зевак равнодушные стулья толпятся,
И не дрогнут, не скрипнут граненые ноги стола.
 
 
Оттого, что тебя почему-то не станет на свете,
Электрический счетчик не завертится наоборот,
Не умрет телефон, не засветится пленка в кассете,
Холодильник, рыдая, за гробом твоим не пойдет.
 
 
Будь владыкою их, не отдай им себя на закланье,
Будь всегда справедливым, бесстрастным хозяином их:
Тот, кто жил для вещей, – все теряет с последним дыханьем,
Тот, кто жил для людей, – после смерти живет средь живых.
 

Природе

 
Смогли мы летать научиться,
Хоть крыльев и нет за спиной, —
А все же завидуем птицам
И легкости их неземной.
 
 
Есть где-то иные закаты,
Есть где-то – неведомо где —
Планеты, где люди крылаты,
Где люди как рыбы в воде.
 
 
А ты и суровей, и строже,
Природа, недобрая мать:
Как рыбы мы плавать не можем,
Как птицы не можем летать.
 
 
На свете нам многое нужно;
Пусть щедрою ты не была —
Но ты нам, нагим, безоружным,
Упорство и зависть дала.
 
 
Ты нас не хранила от бедствий,
От мора, от моря невзгод, —
Но каждый, обиженный в детстве,
Сметливым и жадным растет.
 
 
Так завистью, хитростью, силой
Наследует Землю навек
Нагой, безоружный, бескрылый,
Бессмертный твой сын – Человек!
 

Ручной волк

 
У лесника в прокуренной сторожке
Домашний волк живет не первый год.
Он незлобив, не тронет даже кошки,
Он, как собака, домик стережет.
 
 
Когда-то у оврага, в дальней роще,
В неистовую позднюю пургу,
Лесничий взял его волчонком тощим
И преданного выкормил слугу.
 
 
Но в феврале, когда метель клубится,
Волк смотрит настороженно во тьму,
И сам хозяин в эти дни боится
Его погладить, подойти к нему.
 
 
Там где-то стая ждет его прихода,
Его зовет клубящаяся мгла, —
И, может быть, голодная свобода
Ему дороже теплого угла.
 
 
Хозяин, бойся этой волчьей стати
И очень-то не доверяй ему —
Злом за добро он все равно отплатит,
На вой волчицы кинувшись во тьму.
 
 
Ни ласкою, ни хлебом, ни пинками
Не пробуй возвращать его назад —
Он горло перервет тебе клыками,
И ты же будешь в этом виноват.
 
 
Он просто волк, он не собачьей масти,
И он уйдет, забыв, что он ручной,
От теплого навязанного счастья
В метель и холод, в неуют ночной.
 

Непрерывность

 
Смерть не так уж страшна и зловеща.
Окончательной гибели нет:
Все явленья, и люди, и вещи
Оставляют незыблемый след.
 
 
Распадаясь на микрочастицы,
Жизнь минувшая не умерла, —
И когда-то умершие птицы
Пролетают сквозь наши тела.
 
 
Мчатся древние лошади в мыле
По асфальту ночных автострад,
И деревья, что срублены были,
Над твоим изголовьем шумят.
 
 
Мир пронизан минувшим. Он вечен.
С каждым днем он богаче стократ.
В нем живут наши давние встречи
И погасшие звезды горят.
 

Берега

 
Рекой разлученные берега
Глядят друг на друга с грустью:
Река широка, река строга —
Одного к другому не пустит.
 
 
Пройдут века, иссохнет река,
Подводные травы завянут,
Сойдутся далекие берега,
Обычною сушею станут.
 
 
Сойдутся два берега-старика,
Пожалуются при встрече:
«Вот, то ли дело – была река,
А ныне умыться нечем».
 

Полузабытое

 
Путалась она со многими,
Легких связей не тая.
Этими глазами строгими
Был обманут только я.
 
 
Этими руками тонкими
Был лишь я за сердце взят,
А другие с ней – потемками
Попросту
               в Заречный сад.
 
 
Сколько под окном я выстоял,
Сколько ждал, чтобы она,
Неприступная и чистая,
Выглянула из окна!
 
 
Знал ли, что такое сбудется,
Что, как пьяный, наугад,
Через год по тихой улице
С ней пойду в полночный сад.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И, оправив платье смятое,
Лунным светом смущена,
Ласковая, виноватая,
Улыбнется мне она.
 
 
Оступившаяся скромница
Улыбнется под луной, —
Лишь моей она мне помнится,
А не чьей-нибудь иной.
 
 
Только в счастье виноватая,
Все светлей за годом год,
Пахнущая дикой мятою
В памяти она встает.
 
 
Улицею немощеною
В памяти, в рассветной мгле,
Девушка идет смущенная —
Первая на всей земле.
 

Искра и капля

 
Рыбак у моря жжет костер,
Вода о камни бьет.
У капли с искрой вышел спор:
Чей благородней род.
 
 
И продолжался б дотемна
Напрасный разговор:
«Я морем этим рождена!» —
«Меня родил костер!»
 
 
Рыбак всегда был прав и пьян,
И молвил он, подняв стакан:
«Есть выше похвала:
Ты – породила Океан,
А ты – Огонь зажгла!»
 

Вторая порция

 
Я в детстве был вертлявым и шумливым,
На беготню я тратил много сил,
И, свой обед съедая торопливо,
Всегда вторую порцию просил.
 
 
С годами та прожорливость отпала,
А мир вокруг – все шире и родней.
Теперь мне не жратвы, мне жизни мало,
И к жизни я чем старше, тем жадней.
 
 
Я знаю: смерть повсюду нас находит,
Не век шагать мне по ступенькам лет.
Но у меня в таком плохом исходе
Трагической уверенности нет.
 
 
Все чудится, что соберутся люди,
Минуты, как крупинки, соберут,
Пошепчутся, столкуются, обсудят —
И мне вторую порцию дадут.
 

Утром

 
Что-то легкое снилось
На весеннем рассвете.
Ты скажи мне на милость,
Отчего мы не дети?
 
 
Отчего мы похуже,
Отчего мы построже?..
Взять прошлепать по лужам
На зависть прохожим.
 
 
В нас весенние грозы
Принимают участье —
Верю в глупые слезы,
В беспричинное счастье!
 

На осеннем рассвете

 
На осеннем рассвете в туман ковыляет дорога,
Оловянные лужи мерцают у дачных оград,
Над опавшей осиной мигает звезда-недотрога,
И на темных кустах полотенца тумана висят.
 
 
Как грустна и просторна земля на осеннем рассвете!
Сам не верю сейчас, в этой сонной предутренней мгле,
Что нашел я тебя на такой необъятной планете,
Что вдвоем мы идем по прекрасной осенней земле.
 

1958

Памяти Архимеда

 
Далеко от нашего Союза
И до нас за очень много лет
В трудный год родные Сиракузы
Защищал ученый Архимед.
 
 
Многие орудья обороны
Были сконструированы им,
Долго бился город непреклонный,
Мудростью ученого храним.
 
 
Но законы воинского счастья
До сих пор никем не учтены, —
И втекают вражеские части
В темные пробоины стены.
 
 
Замыслом неведомым охвачен,
Он не знал, что в городе враги,
Он в раздумье на земле горячей
Выводил какие-то круги,
 
 
Он чертил, задумчивый, негордый,
Позабыв текущие дела, —
И внезапно непонятной хордой
Тень копья чертеж пересекла.
 
 
Но, убийц спокойствием пугая,
Он, не унижаясь, не дрожа,
Руку протянул, оберегая
Не себя, а знаки чертежа.
 
 
Он в глаза солдатам глянул смело —
Убивайте, римляне-враги!
Убивайте, раз такое дело,
Но не наступайте на круги!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я хотел бы так пером трудиться,
Родине отдав себя вполне,
Чтоб на поле боя
                          иль в больнице
За себя не страшно было мне.
 
 
Чтобы у меня хватило духа
Вымолвить погибели своей:
«Лично убивай меня, старуха,
Но на строчки наступать не смей!»
 

Колыбельная

 
Сторожихи спят в сторожках,
Спят коты и мыши,
Дождь в серебряных сапожках
Пробежал по крыше.
 
 
Постояв над нами малость,
Туча грозовая
Быстро к западу умчалась,
Небо открывая.
 
 
И над нами ходят важно
Звезды и планеты,
Протянув к травинкам влажным
Проволочки света.
 
 
Ходят звезды без дороги
В выси беспредельной,
Как девчонки-недотроги —
От Земли отдельно.
 

Взгляд

 
Ты мне приснилась на рассвете,
И, пробуждаясь, наяву
Глаза в глаза я взор твой встретил —
Чуть дымчатую синеву.
 
 
В окно глядел рассвет весенний,
Капель стучала в тишине, —
И самых светлых сновидений
Светлей ты показалась мне.
 

Весенняя элегия

 
Тоскует звезда на рассвете весеннем,
Под мостиком плачет вода.
Вот здесь мы по будням и по воскресеньям
Встречались с тобой иногда.
 
 
Ты просекой шла в своих валенках серых,
Я рядом шагал, как жених,
И звезды совсем необычных размеров
В глазах отражались твоих.
 
 
Так были тогда белоснежны сугробы,
Так светел полуночный час —
Казалось, что в небе рубильник особый
Включен специально для нас.
 
 
С другим тебе нынче темней и спокойней,
Живи без невзгод и потерь,
Над вашей судьбой и над просекой хвойной
Обычное небо теперь.
 
 
А я только изредка по воскресеньям
Один забредаю сюда.
Тоскует звезда на рассвете весеннем,
Под мостиком плачет вода.
 

Техника

 
Я еще не устал удивляться
Чудесам, что есть на земле, —
Телевизору, голосу раций,
Вентилятору на столе.
 
 
Самолеты летят сквозь тучи,
Ходят по морю корабли, —
Как до этих вещей могучих
Домечтаться люди смогли?
 
 
Как придумать могли такое,
Что пластинка – песню поет,
Что на кнопку нажмешь рукою —
И средь ночи день настает?
 
 
Я вверяю себя трамваю,
Я гляжу на экран кино, —
Эту технику понимая,
Изумляюсь ей все равно.
 
 
Ток по проволоке струится,
Спутник ходит по небесам...
Человеку стоит дивиться
Человеческим чудесам.
 

Марсианин
(Легенда)

1

 
Марсианин умирал
На Земле моей,
С Марса он к себе не ждал
Белых кораблей.
 
 
В телескоп он разглядел,
Что у нас – беда,
Добровольцем прилетел
Именно сюда.
 
 
В партизанский наш отряд
Заявился он,
Не гражданский, не солдат,
А в бою – силен.
 
 
С нами он, как друг и брат,
В смертный бой ходил,
Он трофейный автомат
Сам себе добыл.
 

2

 
Марсианин умирал
Средь земных людей,
Он медпомощи не ждал
Со звезды своей.
 
 
Не страшась в тяжелый час
Никаких невзгод,
Он на Марсе ради нас
Полный взял расчет.
 
 
С нами радость и беду
Он делить привык,
Быстро, прямо на ходу,
Выучил язык.
 
 
Был он доброй шутке рад,
Незаносчив был.
В самокрутке самосад
Запросто курил.
 
 
«Что на Марсе за народ? —
Спрашивали мы. —
Есть ли рощи, синий лед,
Снежные холмы?
 
 
Есть ли страны, рубежи,
Золото и сталь?
Есть ли там любовь, скажи,
Есть ли там печаль?»
 
 
Он болтать был не мастак,
Он курил, молчал,
На вопросы наши так
Кратко отвечал:
 
 
«Есть любовь и есть отказ,
Есть закатный свет, —
Все там – вроде как у вас,
Только смерти нет.
 
 
Там, на Марсе на моем,
Жизнь всегда в цвету.
Я вам как-нибудь о нем
Лекцию прочту».
 

3

 
Марсианин умирал
На Земле моей,
С Марса он сюда не ждал
Белых кораблей.
 
 
Он, громя врага в упор
В боевом строю,
У деревни Спасский Двор
Отдал жизнь свою.
 
 
Лежа в мерзлом лозняке,
Пулею сражен,
На нездешнем языке
Тихо бредил он.
 
 
Он сквозь горестную дрожь
Продолжал твердить
Словно все одно и то ж —
Имя, может быть?
 
 
Он глядел в ночную тьму,
В звездную метель,
Я под голову ему
Подложил шинель.
 
 
С дальней родины своей
Не сводил он глаз,
Протянул он руки к ней —
И ушел от нас.
 
 
И его среди зимы
Схоронили здесь.
Так и не узнали мы,
Что на Марсе есть.
 
 
Нет подробностей у нас,
Что там за народ...
Вот она, планета Марс,
По небу плывет.
 

Колодцы пустыни

 
Я пил из колодцев пустыни,
Воды я не помню вкусней,
Хоть, кажется, горечь земная
Изрядно подмешана к ней.
 
 
Но в этом волнистом просторе,
Где ни колеи, ни следа,
Такой драгоценной и чистой
Казалась мне эта вода!
 
 
Из ржавой консервной жестянки,
С обросшим и жадным лицом,
Напиток богов и верблюдов
Я пил, позабыв обо всем.
 
 
Из водопроводного крана
Струя холодна и вкусна,
В ней горечи привкуса нету,
Да только не та ей цена.
 
 
Иной ее выпьет лениво
И даже невкусной найдет, —
А в горьких колодцах пустыни
И горечь за сладость сойдет.
 
 
Кто пил из далеких колодцев,
Навеки запомнил одно:
Чем счастье трудней достается,
Тем сердцу дороже оно.
 

Балтика

 
Там, где кончается Ленинград,
Начинается море.
Пенные волны шумят
В белесом просторе.
 
 
С лодки вглядишься – вдали
Различаешь ты мало-помалу:
Осторожно идут корабли
По Морскому каналу.
 
 
А на другой стороне
Увидишь крылатые яхты,
Сосны в закатном огне,
Отмели Лахты.
 
 
Море... Лазури в нем нет,
Синим назвать его трудно,
Море покрашено в цвет
Военного судна.
 
 
Только тебе все равно:
Пусть не синее, не голубое, —
Счастлив ты тем, что оно
Рядом с тобою.
 

С годами

 
Как будто и глаза похуже,
Но все ясней за годом год
В своем стоцветном всеоружье
Земля передо мной встает.
 
 
Она встает, в глаза мне кинув
Снегов живую белизну,
Цветов невзрачных, трав низинных
Таинственную новизну.
 
 
От рощи, от речной излуки
Не отвести порою глаз.
О, как в предвиденье разлуки
Взор обостряется у нас!
 
 
Неужто только на исходе,
В преддверье вечной слепоты,
Дано нам различить в природе
Ее заветные черты?
 

Удача

 
Под Кирка-Муола ударил снаряд
В штабную землянку полка.
Отрыли нас. Мертвыми трое лежат.
А я лишь контужен слегка.
 
 
Удача. С тех пор я живу и живу,
Здоровый и прочный на вид.
Но что, если все это – не наяву,
А именно я был убит?
 
 
Что, если сейчас уцелевший сосед
Меня в волокуше везет,
И снится мне сон мой, удачливый бред
Лет эдак на двадцать вперед?
 
 
Запнется товарищ на резком ветру,
Болотная чвякнет вода, —
И я от толчка вдруг очнусь – и умру,
И все оборвется тогда.
 

Два человека

 
Твое несчастье в том, что ты не знал беды,
Легки твои пути, легки твои труды.
Пусть говорят слепцы: тебе во всем везет, —
Но не хотел бы я шагать с тобой в поход.
 
 
Я видывал таких. Ты добр, покуда сыт,
Покуда твой кусок легко тобой добыт.
До первой встряски ты и ловок, и умел,
До первой рюмки трезв, до первой драки смел.
 
 
С товарищем моим пошел бы я в поход,
Хоть в жизни, говорят, ему и не везет.
Победы он знавал, но и хлебнул беды,
Трудны его пути и нелегки труды.
 
 
Он – не на побегушках у судьбы,
Он падал и вставал, шаги его грубы.
Такой не подведет, он жизнью закален,
Его удача в том, что неудачник он.
 

Весенняя ночь

 
Холодновато пахнет мята,
Деревья клонятся ко сну,
И ночь на краешек заката
Плывет, как щука на блесну.
 
 
И в линию одну во мраке
Слились окрестные леса,
Созвездий огненные знаки
Вмонтированы в небеса.
 
 
Сова, владычица ночная,
Летит, хвостом своим руля, —
И спит, цены себе не зная,
Умаявшаяся земля.
 
 
Ни шелеста, ни взлета ветра,
Недвижны иглы на сосне,
Лишь вздрагивает чуть заметно
Трава, растущая во сне.
 

Рассветное одиночество

 
Не ревнуй меня к одиночеству,
Этой ревности не пойму.
Иногда человеку хочется
Одному побыть, одному.
 
 
Не кори, что порой рассветною,
В ясной утренней тишине,
С рощей, с тропкой едва заметною
Я встречаюсь наедине.
 
 
И, шагая в утреннем свете, я
Вижу, счастлив и одинок,
То, чего бы ни с кем на свете я
Увидать бы вдвоем не смог.
 
 
Нет, отшельничества не жажду я,
Не бегу от света во тьму.
Иногда ведь хочется каждому
С миром встретиться одному.
 

Пространство

 
В маленькой гостинице районной,
В среднеазиатском городке,
Я тебя припомнил удивленно,
Замер с папиросою в руке.
 
 
Ты мне неожиданно предстала
В памяти, в осенней тишине,
Той, какой ты быть не перестала,
Той, какой ты всех дороже мне.
 
 
Так я долго жил с тобою рядом,
Что едва тебя не позабыл.
Иногда расстаться людям надо,
Чтобы им простор глаза открыл.
 
 
Пусть по справедливости воспеты
Грусть разлук, печаль их и тоска, —
Но любви счастливые приметы
Иногда видней издалека.
 

Родной берег

 
Да, я в детстве любил провожать корабли,
Уплывающие на закат,
С побережья, где желтые дюны легли,
Где шершавые сосны шумят.
 
 
Много лет, много зим с той поры протекло,
Много мест повидать я успел.
Не по-здешнему солнце мне спину пекло,
Не по-здешнему ветер гудел.
 
 
Далеко увозили меня поезда,
Уносили меня корабли, —
Но душой не уйти, не уплыть никуда
От своей, ленинградской земли.
 
 
Где в тумане виднеются шпили вдали,
Где косматые сосны шумят,
Где я в детстве любил провожать корабли,
Уплывающие на закат.
 

«Вот девушка стоит на солнцепеке...»

* * *

 
Вот девушка стоит на солнцепеке
И, голову красиво наклоня,
Глядит с холма в разлет полей широких,
Кого-то ждет – да только не меня.
 
 
Меня давно уж дождалась другая,
С ней я не знаю горя и невзгод:
А все-таки порой краса чужая
Под сердце вдруг иголочкой кольнет.
 
 
Почудится, что я почти что вечен,
Что старость бесконечно далека,
Что голубями легкими на плечи
Слетают утренние облака.
 

1959

Зеленострой

 
Сошли снега, растаял лед,
Земля строительство ведет.
 
 
Как строим дом из кирпичей,
Так, полная своих забот,
Из атомов и из лучей
Земля строительство ведет.
 
 
Сипят и вздрагивают в ней
Насосы жадные корней
И гонят из подземных нор
К цветам строительный раствор.
 
 
Пока в прекрасные слова
Одеть природу хочешь ты,
Здесь созидается трава,
Здесь воздвигаются цветы.
 
 
С приходом света и тепла
На стройплощадках всех полей
Встают соцветий купола
Над колоннадами стеблей.
 
 
Вглядись, вглядись, к земле припав, —
Зеленый город рвется ввысь,
Сторожевые башни трав
Победно в небо поднялись.
 
 
На уровне твоих зрачков —
Балконы алых лепестков,
Зеленые массивы стен,
Система шпилей и антенн,
 
 
И колокольчик над тобой
Склоняет рупор голубой.
 
 
Храните Землю от невзгод —
Земля строительство ведет.
 

Посвящается Попову

* * *

 
По тонкой невидимой нити,
По самой кратчайшей прямой
Бессонные птицы событий
В приемник слетаются мой.
 
 
В техническом этом приборе
До крайности мир уплотнен:
Мгновенье – от счастья до горя,
От смеха до стона – микрон.
 
 
Здесь правда, мечты, небылицы,
Здесь гимны грядущей Земле,
Здесь шара земного столицы
Лежат на единой шкале.
 

* * *

 
Приемник, в любую квартиру
Скликающий материки, —
Макет современного мира,
Где так расстоянья близки.
 
 
Здесь рядом – утраты, успехи,
Синкоп и сигналов хаос,
Полярных сияний помехи,
Разряды тропических гроз.
 
 
Все рядом на свете, все рядом —
И мирных деяний расцвет,
И с атомным боезарядом
Тела дальнобойных ракет.
 
 
И может любое случиться
На маленькой этой Земле,
Где шара земного столицы
Так близко лежат на шкале.
 

* * *

 
Приемник!.. Бессонное сердце,
Поющее в звездных мирах,
Исчисленное в килогерцах,
В коротких и длинных волнах.
 
 
Восславим же гений Попова!
Для честных и творческих сил,
Для мирного дела и слова
Он радио людям вручил.
 
 
Пусть крыльями плещут в мембраны
Не вороны темных страстей,
Не коршуны зла и обмана,
А голуби добрых вестей!
 
 
По-мирному жить и трудиться
Призыв мы бросаем Земле —
Ведь шара земного столицы
Так близко лежат на шкале.
 

На Карельском перешейке

 
В лесной глубине перешейка,
Где шла боевая страда,
Осыпавшаяся траншейка
Теперь не ведет никуда.
 
 
Роняя легкие тени,
Осинки-подростки стоят
На месте надежд, и ранений,
И невозвратимых утрат.
 
 
Играют выводки лисьи,
Тропу пробивает трава,
От неотосланных писем
Дожди отнимают слова.
 
 
И пасмурными ночами,
Летя от приморских болот,
О чьей-то любви и печали
Осенний ветер поет.
 

Ленинградские девушки

 
Широкий ров пересекает луг,
Весенние в него сбегают воды.
Он кажется не делом чьих-то рук,
А давним порождением природы.
 
 
Я вспоминаю сорок первый год.
Здесь заняли мы свой рубеж когда-то.
Но этот ров у склона двух высот
Копали не саперы, не солдаты.
 
 
Здесь девушки работали. Они,
Совсем не по-военному одеты,
Пришли сюда в те роковые дни,
Я помню их платочки и береты.
 
 
И голоса их в памяти звучат...
Они, покинув этот луг зеленый,
Отправились не в тыл – а в Ленинград,
На ближние объекты обороны.
 
 
Они ушли, бесстрашно-молоды,
На плечи взяв тяжелые лопаты,
И каблучков их легкие следы
Оттиснулись на глине синеватой.
 
 
...Летят послевоенные года
Над Ленинградом, над страной, над миром;
Мы их, наверно, видим иногда,
Тех девушек, но мы проходим мимо.
 
 
Мы их не узнаем среди других —
В ту пору мы не вглядывались в лица.
Они ж молчат о прошлых днях своих:
У них – дела, им некогда гордиться.
 
 
Но есть другие – те, которых нет,
Которых повидать нигде не сможем.
Они не встретят над Невой рассвет,
Гулять не выйдут вечером погожим.
 
 
Они в свои квартиры не вбегут,
Даря улыбки и рукопожатья.
Лишь матери седые берегут
В своих шкафах их выпускные платья.
 
 
Да у подружек школьных, у друзей
Еще по старой памяти хранятся
Их фотоснимки довоенных дней —
Шесть на девять и девять на двенадцать.
 
 
Они ни встреч не помнят, ни разлук,
Ни голода, ни пламени, ни дыма, —
И смотрят на седеющих подруг
С улыбкой ясной и неповторимой.
 

Голуби над элеватором

 
Они не знают про вчерашнее,
Они воркуют по-домашнему, —
Не на блокадных граммах вскормлены,
Не из блокадных ведер вспоены.
 
 
А он, гружен пшеницы тоннами,
Стоит над бедами вчерашними
Большими железобетонными
Боками сросшимися башнями.
 
 
И те, что воду брали в проруби,
Что на блокадном хлебе выжили,
С улыбкой смотрят:
                              вьются голуби
Над элеваторною крышею.
 

Воспоминание о госпитале

 
Когда отпустит боль —
Жизнь кажется легка,
И глубже синева,
И ярче облака,
И чище глубь реки,
И зеленее поле.
 
 
Жизнь кажется прекрасней,
Чем до боли.
 

Сохранение материи

 
Мне иногда совсем не нужно
Ни счастья, ни любви, ни дружбы.
 
 
Забыв свое предназначенье,
Гляжу на тихое теченье.
 
 
Гляжу в задумчивом покое
На куст, склоненный над рекою.
 
 
И вспоминаю, вспоминаю...
Я что-то помню, что-то знаю.
 
 
Трава шуршит, ногой примята, —
А я травою был когда-то,
 
 
Землей и небом был когда-то,
Лучом рассвета и заката.
 
 
Вы все меня спокойно ждете,
Лишь иногда – сквозь сон – зовете.
 
 
И я вернусь, к покою жаден, —
Школяр, набегавшийся за день.
 
 
Когда моя настанет осень,
Вернусь ко всем, кого я бросил:
 
 
К земле – землей, к траве – травою
И к небу – ясной синевою.
 

Счастье

 
Счастье мне противопоказано,
Мне невыгодно быть счастливым:
Голубыми путами связанный,
Становлюсь нетрудолюбивым.
 
 
Все мне чудится подсознательно,
Что судьба меня только дразнит, —
В будни радость не обязательна,
Радость – это недолгий праздник.
 
 
За характер свой не в ответе я,
Он со мной до смерти пребудет, —
За века, за тысячелетия
Не приучены к счастью люди.
 
 
Жизнь, старуха с чертами резкими,
Им дарила, с Богом не споря,
Счастье мелкими разновесками
На пудовые гири горя.
 
 
Много радости нам отпущено,
Но и горе не раз встречали.
Знаю, люди века грядущего
Знать не будут моих печалей.
 
 
Мир, от горя отмытый начисто,
Ощутят они всем дыханием.
Стань же, счастье, рабочим качеством
И естественным состоянием!