Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

«Хорошо мне иль худо...»

* * *

 
Хорошо мне иль худо,
Враг со мной или друг —
Это всё-таки чудо —
Всё, что вижу вокруг.
 
 
Мир земной, повседневный,
Мир, где был я рожден, —
Мир необыкновенный,
Будто сбывшийся сон.
 
 
Пусть обиды, напасти,
Пусть негладко живу, —
Это все-таки счастье —
Жизнь прожить наяву.
 

1985

Беседа

 
Залетел недавно Демон
Познакомиться со мной,
Побеседовать на тему
О судьбе своей земной.
 
 
Помахав крылатой дланью
И ответив на поклон,
На людское невниманье
Начал жаловаться он.
 
 
Из поэм и из картин он
Нынче изгнан без суда —
А ведь как ему фартило
В стародавние года!..
 
 
Мол, и Лермонтов, и Врубель
Понимали, что к чему, —
Почему ж идет на убыль
Уважение к нему?!
 
 
«Разве есть меня кто хуже?! —
Крикнул он, впадая в раж. —
Разве более не нужен
Отрицательный типаж?!»
 
 
Я в ответ:
              «Товарищ Демон,
Я желаю вам добра.
Вы стары душой и телом,
Вам на пенсию пора.
 
 
Ваша техника убога
И грехи невелики —
Пожилого педагога
Превзошли ученики.
 
 
Я – не самый злой на свете,
Но признаюсь без прикрас,
Что на нынешней планете
Даже я вреднее вас».
 

На первой мировой

 
В скромном провинциальном музее
Умирает солдат на войне.
Клочья копоти давней осели
На потрескавшемся полотне.
 
 
Кто приложит немного старанья,
Кто присмотрится – тот разберет
Потускневшую надпись на раме:
«Вспоминайте пятнадцатый год».
 
 
Неизвестный солдат умирает
У воронки под мелким дождем,
Белый свет навсегда покидает
В год, когда я на свет был рожден.
 
 
Не помог ему крестик нательный
Разминуться с кровавой бедой, —
От осколочной раны смертельной
Умирает солдат молодой.
 
 
Умирает – а смерти не будет.
Пригвожденный к музейной стене,
Умирает, чтоб помнили люди
Всех погибших на давней войне.
 

Петр

 
Порою видится он мне
Не в камне и металле,
Не на могучем скакуне
И не на пьедестале.
 
 
Он предстает мне ямщиком
И зорким, и упрямым,
А путь – все в гору прямиком
По рытвинам и ямам.
 
 
И, если очень нелегка
Становится дорога,
Он спрыгивает с облучка —
Коням нужна подмога.
 
 
Забыв про свой высокий сан,
Решает дело просто —
Идет, подталкивает сам
Истории повозку.
 
 
Идет – не добрый и не злой,
И не священноликий,
Не возвеличенный хвалой,
А попросту – Великий.
 

Платоническая баллада

 
Он приметил ее в весеннем саду
На берегу крутом.
«Кого ты ждешь?»
                          «Не тебя я жду,
А того, кто придет потом».
 
 
Ни о чем он больше ее не спросил.
Он ушел и, забыв покой,
Все просторы мира исколесил,
Но не встретил второй такой.
 
 
До сих пор он помнит ее ответ,
До сих пор он в нее влюблен.
Одиноко живет он на склоне лет,
И всё круче, всё круче склон.
 
 
И она одна, до сих пор – одна,
И не в радость ей отчим дом...
В весеннем саду не знала она,
Что никто не придет потом.
 

Признание честолюбца

 
Я верю, что вверх я шагаю,
Взбираюсь на горный карниз, —
Но камни, меня обгоняя,
Всё катятся, катятся вниз.
 
 
Ввысь, на поднебесную крышу,
Сомненья и страхи гоня,
Взберусь я – и сразу услышу:
Внизу прославляют меня.
 
 
Взойду! Оседлаю вершину!
Итог невозможен иной!..
Но катятся камни в долину
В одном направленье со мной.
 

Подражание восточному

 
Не возвожу плохих на пьедестал,
Но мир без них намного б хуже стал.
Плохие люди для того нужны,
Чтоб знали мы, кем быть мы не должны.
 

Другу в блокнот

 
В дни сплошного невезенья
Не сердись на белый свет.
Есть счастливые мгновенья,
Но веков счастливых – нет.
 
 
Всем дается бочка меда,
Бочка дегтя, день и тьма;
Каждый – сам себе свобода,
Каждый – сам себе тюрьма.
 
 
Не сутулься сиротливо,
Верь, что радость – впереди.
И, чтоб чаще быть счастливым,
Счастья вечного не жди.
 

Себе на память

 
Люди строят, в небо лезут,
Создают себе уют.
Скоро кровельным железом
Всю планету обошьют.
 
 
Но пока что в мире этом
Есть не только города, —
Есть пустынные рассветы,
Родниковая вода,
 
 
Есть бездомные ночлеги,
Птичий утренний галдеж...
Радуйся, что в этом веке,
А не в будущем живешь.
 

Выздоравливающий

 
Лежит, обложенный подушками,
Полурасставшись с полусном;
Очки с расставленными дужками —
Как краб на столике ночном.
 
 
Читать и мог бы – да не хочется,
Ничто не манит, не влечет —
А память, вкрадчивая склочница,
Ведет обидам пересчет.
 
 
Он наугад включает радио
У изголовья своего...
Потерянное что-то найдено
Не им – но кем-то для него.
 
 
Того уж нет на свете гения,
А все ж мелодия – жива.
И льется умиротворение,
Не воплощенное в слова.
 
 
Плывет Земля на малой скорости
Сквозь медленные времена,
И ни болезней нет, ни горестей —
А только музыка одна.
 

Поздняя рецензия

Памяти Игоря Северянина

 
В поэзии он не бунтарь и не пахарь,
Скорее – колдун, неожиданный знахарь;
Одним он казался почти гениальным,
Другим – будуарно-бульварно-банальным.
 
 
Гоня торопливо за строчкою строчку,
Какую-то тайную нервную точку —
Под критиков ахи, и охи, и вздохи —
Сумел он нащупать на теле эпохи.
 
 
Шаманская сила в поэте бурлила,
На встречи с ним публика валом валила,
И взорами девы поэта ласкали,
И лопались лампы от рукоплесканий.
 
 
И Слава парила над ним и гремела —
Но вдруг обескрылела и онемела,
Когда, его в сторону отодвигая,
Пошла в наступленье эпоха другая.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И те, что хулили, и те, что хвалили,
Давно опочили, и сам он – в могиле,
И в ходе времен торопливых и строгих
Давно уже выцвели многие строки.
 
 
Но всё же под пеплом и шлаком былого
Живет его имя, пульсирует слово, —
Сквозь все многослойные напластованья
Мерцает бессмертный огонь дарованья.
 

Самосуд

 
Нет, с Музою – не как с женой
Или с подружкой шалой, —
С ней – будто со своей виной
За час до трибунала.
 
 
И стоит ли кивать на рок,
Вникать в чужие козни, —
Без них приходит строгий срок
Самооценки поздней.
 

«Откуда-то его окликнул кто-то...»

* * *

 
Откуда-то его окликнул кто-то.
Он обернулся – никого вокруг.
Молчит полузасохшее болото,
Безмолвна высь, безлюден летний луг.
 
 
Он испугался —
                       вдруг я сумасшедший?
И долго брел среди немых полей,
Все голоса живущих и ушедших
Перебирая в памяти своей.
 
 
Потом припомнил путник одинокий,
Смиренной благодарностью объят,
И отчий дом, и день былой, далекий,
И матери прощальный взгляд.
 

1986

Строгий бык

 
«Ты будешь съеден и забыт», —
Быку сказал прохожий.
А бык в ответ ему мычит:
«Ты будешь съеден тоже.
 
 
Мудрец ты или идиот,
Богат ты или беден, —
Когда настанет твой черед,
Ты тоже будешь съеден.
 
 
К тебе, не постучавшись в дверь,
Придет мадам Кончина;
Для посещения, поверь,
Отыщется причина.
 
 
И вот тогда, и вот тогда
Свершится дело злое, —
Ты будешь съеден навсегда
Огнем или землею.
 
 
Обоих нас на все века
Забудет мирозданье...
Пока, товарищ мой, пока —
До скорого съеданья!»
 

В магазине старой книги

 
Томик дряхленький, без переплета,
Я листал у прилавка – и вот
Отделилось от томика что-то
И в недолгий пустилось полет.
 
 
Я малютку-бумажечку поднял,
Удивился на старости лет:
Из былого мне прислан сегодня
Довоенный трамвайный билет.
 
 
Не помят он и выцвел не очень,
Обозначена четко цена...
Может быть, он еще не просрочен
И зовет меня в те времена?
 
 
Там четверка по Невскому ходит,
Там еще патефоны в чести,
Там гитары гавайские в моде, —
Побывай там, душа, погости.
 
 
Погости – и к друзьям довоенным,
К незабвенным друзьям загляни.
Их при встрече узнаешь мгновенно, —
Постареть не успели они.
 

Осенью сорок первого

 
Память, минувшее унаследуй,
Помни сентябрь сорок первого года!
Друг мой, не веровавший в победу,
Жизнь за Отчизну бесстрашно отдал.
 
 
Это теперь незрячим и зрячим
Видно сквозь годы, что в отдаленье
Май сорок пятого нам маячил
В дни самых горестных отступлений.
 
 
Ну а тогда не каждый, не всякий
Верил, что злую силу осилим, —
Но, не колеблясь, в час контратаки
Жизнь был готов отдать за Россию.
 
 
Память людская, все унаследуй, —
Помни о тех, кто давней порою
Просто за Родину, не за победу,
Пали смертью героев.
 

Баллада о художнике

* * *

 
Художник шагал по дороге.
Навстречу, в июльской пыли,
Тащились вчерашние боги,
Изгнанники неба брели.
 
 
Поникшие крылья в заплатах, —
Теперь не витать в облаках,
Широкие нимбы помяты,
Надменные лбы – в синяках.
 
 
Сказал им художник негромко:
«Прошу к моему шалашу!
Я, братцы, на радость потомкам,
Сызмáльства картины пишу.
 
 
Я запечатлеть вас намерен
Такими, как есть, без прикрас;
Я в вас – вознесенных – не верил,
Но верю в низвергнутых вас».
 

* * *

 
Картину – и слева, и справа —
Ругали нещадно, и вдруг
Подкралась к художнику слава,
И все изменилось вокруг.
 
 
Заказчики в студию рвутся,
А боги, не зная границ,
Повсюду глядят с репродукций,
С журнальных и книжных страниц.
 
 
Завален художник работой —
Теперь он не канет на дно,
Торжественным нимбом почета
Чело его озарено.
 
 
И все же, с подспудною грустью,
Он припоминает порой
Скитания по захолустьям
И день невозвратно-былой,
 
 
Когда он в одежде убогой,
В истертых до дыр башмаках
Шагал немощеной дорогой,
Витая мечтой в облаках.
 

Раз в году

 
Среди могил во мгле осенней,
При свете тусклого костра
Старик – придурковатый гений —
Пилил на скрипке до утра.
 
 
Он сам себе казался юным,
Спланированным на века, —
Но отсыревшим старым струнам
Была нагрузка нелегка.
 
 
И слушала концерт нелепый
Сентябрьская ночная мгла;
Дремали каменные склепы —
Кладбищенские терема.
 
 
«Уйди, – ему шептала осень, —
Вконец простынешь, чудачок!»
А он чихнет, ветвей подбросит
В огонь – и снова за смычок.
 
 
Так, памятью в былое вдавлен,
Забыв, что смерть была и есть,
Играл он для подруги давней,
Когда-то погребенной здесь.
 
 
И звуки стаей многокрылой,
Пробив сырую немоту,
Кружились над ее могилой
И возносились в высоту.
 

«Ни справочников, ни программ...»

* * *

 
Ни справочников, ни программ
Судьба не издает;
Она вовек не скажет нам,
Что нас в дальнейшем ждет.
 
 
Ей, равнодушной, просто лень
В известность ставить нас,
Что нам сулит грядущий день,
Что будет через час.
 
 
Ты сам лепи свою судьбу
Из глины бытия!
Тебе, пока ты не в гробу,
Подвластна жизнь твоя.
 
 
О будущем гадалки лгут,
Примет правдивых – нет, —
И только долгий, честный труд
На всё дает ответ.
 

«Не пиши для всех...»

* * *

 
Не пиши для всех, —
Не взойдет посев,
И напрасен твой будет труд.
Для себя пиши,
Для своей души, —
И тогда тебя все поймут.
 

Гости

 
Все свои годы решил созвать я,
Чтоб оценить их, окинуть взглядом,
Чтобы они, как дружные братья,
Все в моей памяти встали рядом.
 
 
Гости явились, галдят в прихожей,
Гости меня затолкали в угол...
Ну до чего же они несхожи,
Многим из них не узнать друг друга!
 
 
...Глупые годы, умные годы,
Годы-красавцы, годы-уроды,
Годы-невзгоды, годы-счастливцы,
Годы-трудяги, годы-ленивцы...
 
 
Годы – в обносках, годы – в обновках,
Годы – в шинелях, годы – в спецовках;
В кепках приперлись годики-шкеты,
Годы-хрычи снимают береты...
 
 
Год-второгодник сжался в комочек,
Год-юбиляр ему что-то бормочет;
Годы-солдаты стоят в сторонке,
Свой разговор ведут негромкий...
 
 
Год-весельчак зовет на танцы,
Год-забулдыга требует водки;
Годы-юнцы и годы-старцы
Спорят вовсю, надрывая глотки...
 
 
Разные взгляды, разные лица —
Не столковаться им, не сдружиться...
Рано созвал я вас, годы-братцы, —
Старшего брата надо б дождаться.
 
 
Вверю я вас ему, командиру, —
Он вас построит всех по ранжиру,
Всех приструнит, подведет итоги...
Он – самый строгий – уже в дороге.
 

В архиве

 
О чем историк умолчал стыдливо,
Минувшее не вычерпав до дна, —
О том на полках строгого архива,
Помалкивая, помнят письмена.
 
 
Бумажная безжалостная память,
Не ведая ни страха, ни стыда,
Немало тайн сумела заарканить
В недавние и давние года.
 
 
Пером запечатленные навеки,
Здесь тысячи событий и имен,
Как бы в непотопляемом ковчеге,
Плывут по морю бурному времен.
 
 
И, отмечая все хитросплетенья,
История – бессмертная карга —
Здесь, словно Ева в час грехопаденья,
Бесхитростно-бесстыдна и нага.
 

Былое

 
Так что же такое былое?
Былое – не склеп и не храм,
Былое – строенье жилое,
Где место найдется и нам.
 
 
Былое – дворец, возведенный
Над бездной скорбей и утрат;
В дворце том людей миллионы
У солнечных окон стоят.
 
 
Там наши друзья фронтовые,
Которых убила война,
Там всем, кого помнят живые,
Надолго жилплощадь дана.
 
 
И мы туда тоже прибудем,
Родной не покинув земли, —
Поскольку не боги, а люди
Строение то возвели.
 
 
Никто не очутится в нетях
И не растворится в былом,
Пока средь живущих на свете
Хоть кто-нибудь помнит о нем.
 

1987

Под Старой Руссой

 
Бреду знакомыми местами,
Покой уютен и глубок, —
Вот придорожный серый камень,
Как кот, свернувшийся в клубок.
 
 
Все так обыденно и странно,
И подступает благодать —
Как будто здесь душа нежданно
Себя сумела разгадать.
 
 
И незаслуженной наградой,
Безмерной россыпью щедрот
Под скромный шелест листопада
Жизнь предо мною предстает.
 
 
Здесь неземное и земное
Добрососедствуют во мне,
И вся Вселенная со мною
Беседует наедине.
 

«Листаю пожелтевшие газеты...»

* * *

 
Листаю пожелтевшие газеты,
Разглядываю тусклые клише.
Нестрого смотрят на меня портреты
Строжайших тех, которых нет уже.
 
 
Толпятся пассажиры на вокзале;
В даль вечную умчат их поезда.
Тех, что спиной к фотографу стояли,
В лицо я не увижу никогда.
 

Пунктир

 
В грядущем меня не ищите —
Не сыщете там, вдалеке;
Я вам не строка на граните,
Я – только пунктир на песке.
 
 
Не будет исчислен подробно
Мой длительный опыт земной, —
Он будет затоптан беззлобно
Шагами идущих за мной.
 
 
Но, может быть, микрочастица
Мечтаний моих и невзгод
В иные слова воплотится
И в чьих-то стихах оживет, —
 
 
И кто-то со мной на мгновенье,
Не зная, не помня меня,
Увидит в седом отдаленье
Черты отошедшего дня.
 

«Молчаливые фильмы, трамваи с площадкой открытой...»

* * *

 
Молчаливые фильмы, трамваи с площадкой открытой,
Чехарда и лапта, дровяной деревянный сарай...
Возникают из тьмы очертания давнего быта —
И душа экскурсанткой вступает в покинутый рай.
 
 
Как светло и привольно живется там детям и взрослым!
Все капризы мои моментально прощаются мне;
В мире этом еще не обижен никто, и не сослан,
И не болен никто, и никто не убит на войне.
 
 
Там счастливые сны до утра моей матери снятся,
Там осенней порой вечера так уютно длинны,
И на книжную полку, где с Фетом соседствует Надсон,
Даргомыжский и Лютер степенно глядят со стены.
 
 
В том домашнем раю, в безмятежно-безгрешном покое
Беспечально, бессмертно родные звучат голоса,
А на Среднем проспекте копытами цокают кони,
И на кухне чуть свет музыкально гудят примуса.
 

Устная речь

 
Это так, а не иначе,
Ты мне, друг мой, не перечь:
Люди стали жить богаче,
Но беднее стала речь.
 
 
Дачи, джинсы, слайды, платья...
Ценам, цифрам несть конца, —
Отвлеченные понятья
Улетучиваются.
 
 
Гаснет устная словесность,
Разговорная краса;
Отступают в неизвестность
Речи русской чудеса.
 
 
Сотни слов родных и метких,
Сникнув, голос потеряв,
Взаперти, как птицы в клетках,
Дремлют в толстых словарях.
 
 
Ты их выпусти оттуда,
В быт обыденный верни,
Чтобы речь – людское чудо —
Не скудела в наши дни.
 

«Я знаю верного врага...»

* * *

 
Я знаю верного врага —
Да будет жизнь его долга.
 
 
Попутчик юности моей,
Он помнит с давних лет
Своих врагов – моих друзей,
Которых больше нет.
 
 
Он не забудет ничего,
Пока жива вражда.
В сердитой памяти его
Я молод навсегда.
 
 
Пусть он меня переживет —
Хранитель тайн былых,
Ходячий памятник невзгод
И радостей моих.
 

«Ругают ли критики люто...»

* * *

 
Ругают ли критики люто
Иль хвалят, впадая в экстаз, —
Стихи наши твердой валютой
Становятся лишь после нас.
 
 
С годами – без лести, без блата,
Строга, неподкупно груба —
На медь, серебро и на злато
Все рассортирует судьба.
 

Анонимка сумасшедшего

 
Заявляю: за нами следят!
Межпланетные супершпионы
Вместе с нами в столовках едят,
Ходят в бани и на стадионы;
 
 
Пьют, как люди, любое вино,
Покупают шелка и ватины,
И, как люди, шагают в кино
На глупейшие кинокартины;
 
 
Носят юбки они и штаны,
Даже вклады имеют в сберкассах, —
А на карты их нанесены
Склады ядерных боеприпасов.
 
 
Чуть стемнеет – их будто и нет,
Хоть с ищейкой ищи – не отыщешь...
Каждой ночью – военный совет
На заброшенном старом кладбище.
 
 
Каждой ночью за тихой стеной
Шелестят межпланетные речи,
И недавно подслушано мной,
Что квадрат приземленья – намечен;
 
 
И даны их десантным полкам
На Земле боевые заданья,
И присвоены материкам
Неземные наименованья.
 

1988

Страх

 
Страх загадочно многолик,
Он проник во многие души...
Совещаться я с ним привык
В море, в воздухе и на суше.
 
 
Но вчера мне приснился сон,
Будто мой советчик – в опале,
Будто будет он отменен,
Исключен из земных реалий.
 
 
Я проснулся, мокрый от слез,
Трепеща, как пленная птаха, —
Так меня испугал прогноз,
Что на свете не станет страха.
 
 
Ах, пропасть без него зазря,
Кануть в пропасть придется многим,
Как слепцам без поводыря
На петлистой горной дороге.
 
 
И предвижу я много бед,
Много-много горького плача,
Если все, в ком совести нет,
Потеряют и страх в придачу.
 

Заклинание

 
Жизнь в предстоящее устремлена,
В ложных не верь богов,
Выплюнь из памяти имена
Личных былых врагов.
 
 
Делай лишь то, что совесть велит,
Строго собою правь, —
И от чесотки мелких обид
Душу свою избавь.
 
 
Выбрось из сердца сомнений хлам,
Верь, что счастье – с тобой,
Радуйся дням, отпущенным нам
Вечностью и судьбой.
 

Хулиганская баллада

 
Знаменитый Вася Чирей,
Ленинградский хулиган,
По неведомой причине
Разрядил в себя наган.
 
 
Все мальчишки в нашем классе
Были ошеломлены, —
Застрелился, помер Вася,
Гордость гаванской шпаны!
 
 
Крови он чужой не жаждал,
Стерву Тоньку обожал;
Он не трогал бедных граждан,
Лишь буржуев обижал.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На себе поставив точку,
Вышел парень из игры.
Шестьдесят крутых годочков
Миновало с той поры.
 
 
День за днем Смоленка-речка
Мимо кладбища бежит,
Где, покинув нас навечно,
Вася в ямочке лежит.
 
 
Спит Васек, прощенный всеми,
Уничтоженный собой, —
Но не спит, не дремлет время, —
То – тревога, то – отбой.
 
 
Вася, что же дальше будет
С гражданами всей земли?!
Адское оружье люди
Без тебя изобрели.
 
 
Мы живем у речки Леты
На потеху злым богам, —
И прижат к виску планеты
Термоядерный наган.
 

1989

Непривычка

 
Чего-то все душа боится,
И от добра не ждет добра, —
Вдруг послезавтра повторится
Недоброе позавчера?
 
 
Вдруг Некто, числящийся в нетях,
Воскреснув, улучив момент,
Сопротивления не встретив,
На свой вернется постамент?
 

«Не ожидая почестей и нег...»

* * *

 
Не ожидая почестей и нег,
Не обещая Землю сделать раем,
Не в календарный – просто в новый век
Мы по необходимости вступаем.
 
 
Редеет восхвалительная муть,
Виднее даль и нам, и детям нашим, —
И ясно всем, что предстоящий путь
Не гладок и цветами не украшен.
 
 
И ты, мой друг, в грядущее войдешь,
Где царствует, изъянов не скрывая,
Не бутафорски-праздничная ложь,
А будничная правда трудовая.
 

«Что спасать при пожаре...»

* * *

 
Что спасать при пожаре,
При внезапной войне, —
Карту двух полушарий,
Что висит на стене?
 
 
Кошку, спящую в кресле?
Всех, живущих в дому?
Что спасать тебе, если
Не спастись никому?
 

Вечерние мысли

 
Тайного не зная кода,
Без отмычек и ключей
Я всю жизнь стою у входа
В мир всеобщий и ничей.
 
 
Я не ведаю, откуда
И куда летит со мной
Неразгаданное чудо —
Тяжеленный шар земной.
 
 
И никто мне не ответит,
И нигде мне не прочесть,
Почему на этом свете
Существует все, что есть.
 
 
Вдруг все сущее прервется,
Вздрогнет звездная пыльца —
И грядущее начнется
С неизбежного конца?
 

Продолжение судьбы

 
Я с каждым годом сам себе родней,
Но годы вдаль безудержно стремятся, —
И знаю я, что мне на склоне дней
С самим собой придется распрощаться.
 
 
Отхлынет явь, и отоснятся сны,
Весь мир мой будет у меня похищен, —
И составною частью тишины
Я стану на окраинном кладбище.
 
 
Но тысячи и тысячи живых,
Как прежде, будут мыслить и трудиться;
В невзгодах чьих-то, в радостях чужих
Судьба моя продлится, обновится.
 
 
Тревоги и надежды стариков
Из века в век наследует планета, —
И миллионы наших двойников,
Не зная нас, живут на свете этом.
 

Загадочный век

 
Нет, не в мирную ввел обитель,
Дал судьбу, крутую, как трек,
Мой творитель, мой покровитель,
Мой могильщик – Двадцатый век.
 
 
Не узреть, не понять мне с ходу,
Светозарен он или мглист, —
Я петляю, я мчусь сквозь годы,
Как слепой велосипедист.
 
 
Только в смертной прозрев больнице,
Разгадаю свой век, пойму, —
Надо ль с ним, как с другом, проститься
Или молча уйти во тьму.
 

Выходной

 
Всю-то жизнь он играл на гармошке
В захудалой подвальной пивной, —
А теперь отдохнет хоть немножко,
Он до Судного дня – выходной.
 
 
О какой-то загадочной славе
Он мечтал с отдаленных времен,
Но его на концерты не звали,
И в пивнухе состарился он.
 
 
Сникла, сгорбилась мало-помалу,
Обреченно согнулась душа;
Отсыревшие своды подвала
Придавили ее не спеша.
 
 
А вчера он скончался, он выбыл,
Он покинул житейскую тьму, —
Все богатства планеты на выбор
Предоставлены нынче ему.
 
 
Он врастет в прямоствольные сосны;
Он простится с подвальной тоской,
Воцарясь маяком светоносным
Над стогорбой пучиной морской.
 
 
Разогнется душа, распрямится,
Вознесется над сутью земной,
С прямизной, с высотой породнится, —
У нее выходной, выходной!
 

Полотно из запасника

 
Рояль, ковры, резная мебель,
На столике – бокал вина,
И ангелы дежурят в небе
Неподалеку от окна.
 
 
И всюду – серебристо-синий
Таинственный, нездешний свет...
Самоубийца на картине
К виску приставил пистолет.
 
 
Бедняга и здоров, и молод.
Благопристоен и богат.
Зачем отсюда в смертный холод
Ты, парень, прешься наугад?
 
 
И слышится мне голос властный:
«Не зная дела – не суди;
Смерть совершенно безопасна,
Поскольку вечность – впереди.
 
 
Не убоясь ни тьмы, ни тленья,
Простым движением курка
Вмещу я в смертное мгновенье
Все предстоящие века».