Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

1945

«Я другом был, я был веселым малым...»

* * *

 
Я другом был, я был веселым малым,
Покладистым и искренним вполне,
Но если б вдруг совсем меня не стало —
Она бы не всплакнула обо мне.
 
 
А был другой. Почти чужой, не близкий.
Он слов ее не принимал всерьез,
Он рвал ее бессвязные записки
И доводил насмешками до слез.
 
 
Она о нем твердила мне со смехом:
«Вот уж в кого ничуть не влюблена!..»
Но если б умер он или уехал —
Не знаю, что бы делала она.
 
 
Давно о ней я ничего не знаю,
Я без тоски и грусти вспоминаю
Лукавую подругу давних лет.
Кто был из нас счастливей? Неизвестно.
Все ошибались искренно и честно,
А в честных играх проигравших нет.
 

Сторож

 
От домика осталась печка,
Да черная труба над ней,
Да сиротливое крылечко
Из грубо тесанных камней.
 
 
Двор зарастает дикой мятой,
А все же на крылечке том
Сидит, как прежде, пес лохматый
И стережет сгоревший дом.
 
 
Днем он в лесу иль на болоте
Живет, охотясь кое-как,
Но к ночи здесь всегда найдете
Его, глядящего во мрак.
 
 
Ведь он и сам, наверно, понял,
Что не дождется никого,
Но помнит теплые ладони
И голос, кликавший его.
 
 
И по ночам – из бурелома,
Из тьмы лесной, из мглы сырой —
Шаг чей-то, легкий и знакомый,
Ему мерещится порой.
 

Мрамор

 
...Врагом сожжен и взорван этот город,
И возвращаться некому сюда,
В развалинах застрял январский холод,
В воронках дремлет ржавая вода.
 
 
На клумбах не левкои, не нарциссы —
Железный хлам и кафель от печей,
И жирные непуганые крысы
Шныряют средь осклизлых кирпичей.
 
 
Но кладбище не тронуто войною,
Оно шумит высокою травой,
И женщина за низенькой стеною,
Встав на могилу, видит город свой.
 
 
Стоит она, в раздумье сдвинув крылья,
На полувзмахе оборвав полет,
И пеплом и кирпичной красной пылью
Ее весенний ветер обдает.
 
 
А май раскинул солнечные сети...
Не улететь... Весна берет свое.
Как в облаке – в черемуховом цвете
Увязли крылья белые ее.
 
 
И вот она из чащи белоснежной,
Забыв, зачем даны ей два крыла,
Глядит с улыбкой, пристальной и нежной,
На город, где жила и умерла.
 

Забытый колодец

 
Никто к воде не прикоснется —
Паук, угрюмый чародей,
Заткал отверстие колодца
Узорной сеткою своей.
 
 
Бадейку на веревке длинной
Не стоит опускать туда —
Пропахла затхлостью и тиной
Перестоявшая вода.
 
 
От влаги мертвенной и тленной
Иди к ручью – там, у моста,
За проносящеюся пеной
Вода прозрачна и чиста.
 
 
Отхлынул зной. Пьянит прохлада.
О чем грустить, о чем жалеть?..
Прохожий! В нашем мире надо
Быть щедрым, чтоб не оскудеть.
 
 
Кто исчерпать себя боится,
Тот не избегнет нищеты,
Черпай до дна себя – сторицей
Вернешь утраченное ты.
 

«Возненавидел. Позабыл. Простил...»

* * *

 
Возненавидел. Позабыл. Простил.
Прошли года. Сегодня вспомнил снова
Тебя, закат, и шум ручья лесного,
И мостика бревенчатый настил.
 
 
И все на миг таким недавним стало:
Позвать, назвать по имени – и ты
Возникнешь из лукавой темноты,
И всех дорог нам в мире будет мало.
 

«А в старом парке листья жгут...»

* * *

 
А в старом парке листья жгут,
Он в сизой дымке весь.
Там листья жгут и счастья ждут,
Как будто счастье есть.
 
 
Но счастье выпито до дна
И сожжено дотла, —
А ты, как ночь, была темна,
Как зарево – светла.
 
 
Я все дороги обойду,
Где не видать ни зги,
Я буду звать тебя в бреду:
«Вернись – и снова лги.
 
 
Вернись, вернись туда, где ждут,
Скажи, что счастье – есть».
 
 
А в старом парке листья жгут,
Он в сизой дымке весь...
 

1946

Ласточка

 
Три года блокадных стоял в тупике
Вагон пассажирский зеленый.
Три года стоял он пустой, налегке,
Обстрелянный и запыленный.
 
 
Упали осколки стекла на откос,
Как хрупкие звонкие льдинки,
В чугунные спицы массивных колес
Ромашки вплелись и травинки.
 
 
А город зажат был врагами в кольцо,
Он гарью пропах и тротилом,
Но ласточка смело гнездо для птенцов
Под крышей вагона слепила.
 
 
Три года сюда возвращалась она
Весною, жива и здорова,
И, даже когда миновала война,
Не выбрала места другого.
 
 
Но как-то, ловя мошкару для детей —
Что вовсе не легкое дело, —
Она далеко от железных путей
Воздушным путем залетела.
 
 
Вернулась, летит вдоль путей запасных:
«Где ж дом этот длинный, зеленый?
Неужто взлетел и до новой весны
Отправился в край отдаленный?»
 
 
Головки ромашек легли между шпал,
А место как будто знакомо...
Но лишь воробей-прощелыга скакал
На месте зеленого дома.
 
 
«Где дети мои, отвечай, не томи?»
И тут воробей ей ответил:
«Ты мошками лучше меня накорми, —
На дачу уехали дети».
 
 
И лапкой небрежно махнул он на юг —
Мол, экое важное дело...
А ласточка крылья спружинила вдруг —
И «ласточкой» в небо взлетела.
 
 
И поезд она увидала вдали,
Он мчался по нивам просторным,
Зеленой стрелой вдоль зеленой земли,
Стрелой с наконечником черным.
 
 
Клубился над ним антрацитовый дым,
Мелькала за шпалою шпала,
И ласточка долго летела за ним —
За Вырицей где-то нагнала.
 

Старый храм

 
Как все здесь неуклюже и негладко,
Пороги вязнут в вековой грязи,
И храма циклопическая кладка
Бесформенною кажется вблизи.
 
 
Уходит ввысь уверенно и хмуро
Замшелая бугристая стена,
И камня первозданная фактура
Щербата и ничем не смягчена.
 
 
Но вверх взгляни – над сизыми холмами
Увидишь ты ожившую мечту:
Как дым костра в безветрие, как пламя,
Как песня, храм струится в высоту.
 
 
Он рвется ввысь, торжественен и строен,
Певучей силой камень окрылен, —
Для бога он иль не для бога строен,
Но человеком был воздвигнут он.
 
 
И нет в нем лицемерного смиренья —
Безвестный зодчий был правдив и смел:
Он стал творцом – и окрылил каменья,
И в них мечту свою запечатлел.
 
 
И ты стоишь на каменном пороге,
И за людей душа твоя горда, —
Приходят боги и уходят боги,
Но творчество бессмертно навсегда.
 

Щука

 
Во тьму, на дно речного омута,
Где щука старая живет,
Засасывает листьев золото
Задумчивый водоворот.
 
 
Плывут все новые и новые
И погружаются на дно,
Березовые ли, кленовые —
Водовороту все равно.
 
 
А ночь осенняя, пустынная
Приходит – и из трав густых
Со дна всплывает щука длинная,
Вся в листьях ржаво-золотых.
 
 
Ей снова молодость мерещится.
Она, пьянея тишиной,
Как рыжая русалка плещется
Под фосфорической луной.
 

«Забудь меня! Так мне и надо...»

* * *

 
Забудь меня! Так мне и надо...
Лишь я не забуду, мой друг,
Прозрачные сумерки сада,
Томленье недолгих разлук.
 
 
Как прежде, зеленое море
Шумит у проезжих дорог,
У станции на семафоре
Все тот же горит огонек.
 
 
И та же весенняя сырость
Встает от широких болот —
Ничто не ушло, не забылось,
Все помнит свой срок и черед.
 
 
Нет, мир изменился не слишком
За эти одиннадцать лет, —
Как прежде, влюбленным мальчишкам
Он дарит улыбки и свет.
 
 
Как встарь, он весной озабочен,
В деревья и травы влюблен...
А я изменился? Не очень.
Но все-таки больше, чем он.
 

«Письма давно сожжены, встречи забыты и даты...»

* * *

 
Письма давно сожжены, встречи забыты и даты.
Я тебя помню такой, какой не была никогда ты.
Может, и вовсе с тобой мне встречаться не надо —
Издали пламя светлей, нет в нем ни дыма, ни чада.
 
 
Только все тянет меня пройти в переулок забытый,
Встать у калитки твоей, для нежданного гостя закрытой,
Встать, постоять, да уйти, да вздохнуть, да вернуться, —
Пусть надо мною в распахнутых окнах смеются.
 

«Все к лучшему. Я долго помнил этот...»

* * *

 
Все к лучшему. Я долго помнил этот
Спокойный взгляд зеленоватых глаз,
И дождь, и шум сгибающихся веток,
Когда гроза застала в роще нас.
 
 
Идут года – я стал грубей и проще,
А мир прекрасен и неумолим.
Уж мне не снятся грозовые рощи,
Не брежу больше именем твоим...
 
 
Все к лучшему. Но где ты, дорогая,
Кому ты стала верною женой?
 
 
Ведь только письма старые сжигая,
Вдруг понял я, что ты забыта мной.
 

«Мы явленьям, и рекам, и звездам даем имена...»

* * *

 
Мы явленьям, и рекам, и звездам даем имена,
Для деревьев названья придумали мы, дровосеки,
Но не знает весна, что она и взаправду весна,
И, вбежав в океан, безымянно сплетаются реки.
 
 
Оттого, что бессмертия нет на веселой земле,
Каждый день предстает предо мною как праздник нежданный,
Каждым утром рождаясь в туманной и радужной мгле,
Безымянным бродягой вступаю я в мир безымянный.
 

У приморских болот

 
О нет! Болота не бесплодны,
Обманчив их печальный вид.
Вглядись: под зыбкой призмой водной
Жизнь молчаливая кипит.
 
 
Из ила тянутся растенья,
И твари мелкие кишат,
Здесь сплетены расцвет и тленье,
Возникновенье и распад.
 
 
Борьба, пульсация сплошная,
Зеленой крови суета, —
И с мышц земли кора земная
Как будто скальпелем снята.
 
 
И вот, где сонно дремлют воды,
Как хирургическим ножом,
Живучий организм природы
До сердцевины обнажен.
 

1947

Следы неизвестного

 
Следы, ведущие к беде,
Я видел на приморской глине —
И твердо знаю, что нигде
Следов обратных нет доныне.
 
 
Что привело его туда,
К воде безропотной и сонной, —
Усталость, или боль стыда,
Иль грусть любви неразделенной?
 
 
Или придя на мыс пустой,
Путь жизни обрывая круто,
Дорогу к истине простой
Он проторить хотел кому-то?..
 

Осень

 
Над неспящей землей наклоняются легкие тучи;
Постояв, помолчав, у калитки помедлив скрипучей,
Входит осень во двор – и в окошко стучится твое.
На сырой подоконник багряные листья кидая,
Не о грусти – о радости осень поет молодая,
С тихим утренним ветром сливается голос ее.
 
 
Осень в лес тебя кличет; скорее оденься, обуйся,
Выходи со двора, на ее красоту полюбуйся,
На пригорок взбеги, где колышется клен на ветру.
Клен прошепчет тебе: «Разве осенью я умираю?
Я лишь пламенем алым пред темною ночью сгораю,
Чтоб в одежде зеленой очнуться опять поутру».
 
 
Погляди на восток: там, готовые к ливням и ветрам,
Ничего не боясь, в одеянии легком и светлом
Все сады и леса на осенний выходят парад...
Тихо солнце встает в розоватом рассветном тумане,
И, на реи ветвей натянув шелестящие ткани,
Острова на реке словно желтые шхуны стоят...
 

1948

Весенний дождь

 
Дождя серебряные молоточки
Весеннюю выстукивают землю,
Как миллион веселых докторов.
 
 
И мир им отвечает: «Я здоров!»
 

Изображение истины

 
Ты видишь: скульптор знаменитый,
Преодолевший матерьял,
Победоносно изваял
Ее из грубого гранита.
 
 
Стою пред нею молчаливо.
Любуюсь, но нейдет с ума:
Да, эта статуя красива.
Но где же Истина сама?
 
 
А вдруг она не в этом теле,
Не в гордой прелести лица,
А в тех камнях, что отлетели
Под строгим натиском резца?
 

1949

Подражание восточному

 
Мне до ста лет, пожалуй, не прожить,
Согласен я на девяносто девять...
Так пусть растет подольше та сосна,
Которая пойдет на доски гроба.
 
 
Пускай лежит подольше та руда,
Которая пойдет на злые гвозди!
Пусть кони те, которым прах везти,
До старости гуляют в чистом поле!
 
 
Пусть доктор тот, что сосчитает пульс
И скажет: «Здесь бессильна медицина»,
Вкусить плодов науки не спешит,
На каждом курсе сидя по два года.
 

Алмазный бур

 
От пыли каменистой бур,
Не замедляя ходу,
Вгрызается алмазный бур
В упругую породу.
 
 
Ему не нужен блеск пустой,
Не он задался целью
Влачить в оправе золотой
Блестящее безделье.
 
 
Пусть путь глубинный труден, крут,
Но рвется к высшей славе,
Свершая драгоценный труд,
Алмаз в стальной оправе!
 
 
Пусть блеск его из глубины
Порой невидим глазу,
Но знай, товарищ, – нет цены
Рабочему алмазу!
 

1950

«Видно, так природе надобно...»

* * *

 
Видно, так природе надобно —
Разделяться мы должны
На молекулы и атомы
И без атомной войны.
 
 
Под кладбищенскими кленами
Мы скрываемся из глаз,
Трав дивизии зеленые
Комплектуются из нас.
 
 
Мы стезей уходим тайною
К лепесткам и ручейкам,
К радугам, к воздушным лайнерам,
К перелетным облакам.
 
 
Лес весенний полон птицами, —
Мы и птицы, мы и лес;
Мы становимся частицами
Нами виденных чудес.
 

«Кто-то кошек накормит бездомных...»

* * *

 
Кто-то кошек накормит бездомных,
Кто-то друга от смерти спасет...
Доброту нам не вычислить в тоннах,
И в рублях невозможен подсчет.
 
 
Ей победных реляций не надо,
Не к лицу ей лавровый венок, —
В ней самой воплотилась награда
Для того, кто кому-то помог.
 

1952

Перед грозой

 
Словно облака – светлы, овальны, ожиданья тайного полны, —
На зеленом склоне косогора прилегли на отдых валуны.
Кажется, сильней подует ветер, раскачает дальние леса —
Легкими, прозрачными кругами валуны взовьются в небеса.
 
 
А вверху, в себя вбирая тяжесть всей земли, всех нив ее и вод.
Пепельная туча грозовая с неба, будто оползень, ползет.
Вот она все тяжелей и ниже к темной опускается реке...
Как растений рвущиеся корни, молнии мелькают вдалеке.
 

«О давней любви, о забытой, о давней...»

* * *

 
О давней любви, о забытой, о давней,
Мне ветер рассветный поет,
Он Устье напомнил, озерные плавни,
Касаток весенних прилет.
 
 
Бывало, ты скажешь «прощай» или «здравствуй» —
И счастлив я этим полдня.
Но часто, пожалуй намеренно часто,
Ты не узнавала меня.
 
 
Не сед я, не мудр, а печаль позабылась,
Обиды меня не гнетут, —
Насмешки твои вспоминаю как милость,
Размолвки – за встречи идут.
 
 
Улыбка, и стан, и насмешливый голос,
Прогулки то вместе, то врозь —
Годами все в памяти перемололось
И в память о счастье слилось.
 
 
Вернуться – и ветер, качая скворешни,
Смоленые лодки креня,
Тебе пропоет: «Узнаешь его – здешний?»,
Но ты не узнаешь меня.
 

Долголетие
(Услышано на Кавказе)

 
В ущелье увидал я старика,
Вдруг выпала из рук его клюка.
Я вниз сбежал и подобрал клюку,
И низко поклонился старику.
 
 
Я вопросил его: «Ответь, старик,
Как тайну долголетья ты постиг?»
И, выслушав с улыбкой мой вопрос,
Самодовольно старец произнес:
«Я с женщиною ложа не делил,
Не ел мясного, трубки не курил,
Ни разу в жизни в рот не брал вина, —
Вот почему так жизнь моя длинна.
О да – я стар! Вчера сказал сосед,
Что мне уже сто двадцать с лишним лет, —
Но точный счет отец ведет годам,
Ему я в этом должное воздам:
Хоть в нем и нету мудрости моей,
Признаться, память у него сильней».
«Позволь, схожу к отцу я твоему?»
«О нет, прохожий, не ходи к нему!
Увы, увы, отец мой – мой позор, —
Прошамкал старец, свой потупя взор. —
 
 
Он мясо ест, и курит за троих,
И отбивает жен у молодых.
 
 
Увы, отец мой во грехе силен,
Но долголетью не научит он!»
 

Бессмертие

 
...Но сердце работает тише и глуше,
И комнату серый туман заволок...
А сколько сердец он за жизнь переслушал
И скольким не остановиться помог!
 
 
Сегодня – последнее в жизни сегодня,
И он отбывает на вечный ночлег.
И голову он от подушки приподнял,
Чтоб мир оглядеть – и проститься навек.
 
 
Дохнуло весною и солнцем горячим,
И он увидал сквозь предсмертную тьму —
Шли матери, улыбаясь и плача,
Прощаться детей подводили к нему.
 
 
И все, кто нашел у него исцеленье,
Явились к нему, молоды и сильны,
Со скоростью света пройдя за мгновенье
По тысячеверстьям великой страны.
 
 
Всю жизнь он окинул от края до края —
И радость, и труд, и борьба, и покой...
И доктор подумать успел, умирая,
Что, может быть, смерти и нет никакой.
 

«Руду дробят, бросают в воду...»

 * * *

 
Руду дробят, бросают в воду,
Толкут, трясут на все лады —
И отделяют от руды
Пустую горную породу.
Так перед тем, как стать оружьем
Или орудием труда,
Потерей примесей ненужных
Обогащается руда.
 
 
И жизнь обогащает нас
Не только тем, что счастье дарит, —
Она по самолюбью нас
Порой безжалостно ударит,
Повязку с глаз порой сорвет,
Порой жестоко осмеет
Блеск незаслуженной удачи,
Порой за мимолетный взлет
Отплатит горечью невзгод;
А смотришь – мы душой богаче...
 

1953

Тишина

 
На осеннем рассвете петух прокричал,
Прогудели вдали поезда.
Расклубился туман, и скрипучий причал
На реке раскачала вода.
 
 
И живая задумчивая тишина
Залегла у подножья холмов,
И земля плодородным покоем полна —
Ей не надо возвышенных слов.
 
 
Помолчи. Пусть поет за тебя тишина,
Пусть листвой шелестит на пути,
Пусть неслышно заронится в душу она,
Чтобы песней живой прорасти.
 

Дубровка

 
Вот именно здесь был убит мой друг.
Высотка... Траншей следы...
«Утешься! Цветами пестреет луг,
Над пеплом шумят сады.
 
 
И радуга встала – добрый знак,
И светел вешний рассвет...»
Я знаю, знаю – все это так,
Но друга все-таки нет.
 

Земля и море

 
Что ж, что ссоримся иногда, —
Вместе радость делить и горе.
Нам с тобой не в беду беда,
Мы с тобой – как земля и море.
 
 
Даже если и шторм силен,
Даже если землетрясенье, —
Ни на миг и ни на микрон
Нет меж ними разъединенья.
 
 
Никому их не развести,
Посторонним тут зря стараться:
От нее ему не уйти,
Ей вовеки с ним не расстаться.
 

Старый журавль

 
Покинув заморское великолепье —
Оазисы, пальмы и зной,
Трубят журавли над весеннею степью
И клином летят надо мной.
 
 
Они утомились, они отощали
За этот далекий полет,
Крылами три тысячи верст отмахали,
Но рвутся вперед и вперед.
 
 
Летят, подогнув голенастые ноги,
Под перьями ветер свистит.
А следом, по той же небесной дороге,
Журавушка старый летит.
 
 
От них отстает, отстает, отстает он,
Уже не пристроиться в ряд —
Надорвано сердце последним полетом,
И старые крылья болят.
 
 
Зачем ты торопишься, бедная птица?
Тебе молодых не догнать.
Они возвращаются жить и плодиться,
А ты к нам летишь умирать!
 
 
Усталый, ты нынче же, вечером синим,
Падешь у гнезда своего...
Но, видно, страшнее, чем смерть на чужбине,
На свете уж нет ничего.
 
 
...Над сизым холмом высоту набирая,
В бессмертную веря судьбу,
Торопит вожак многокрылую стаю,
Трубит в золотую трубу.
 
 
Под солнцем косматая степь серебрится,
Роса на травинках блестит.
Ведут перекличку усталые птицы —
И молча отставший летит.
 

«Я завидую завистью светлой...»

* * *

 
Я завидую завистью светлой
Тем, кто строит стране корабли,
Перед кем в изобилье несметном
Раскрываются тайны земли.
 
 
Тем, кто колос растит небывалый,
Кто штурмует арктический лед,
Кто взрывает кремнистые скалы
И кто камень на камень кладет.
 
 
Но завидуя – не унижаю
Повседневной работы своей:
Я профессии лучшей не знаю,
Потому что не знаю трудней.
 
 
Когда лампа полночная светит
И бумага лежит на столе,
Я не только за строки в ответе —
Я в ответе за все на земле.
 

Бор

 
Вхожу я в бор, в высокий цех природы.
Здесь тишина – громов и бурь сильней,
Напряжены ветвей трубопроводы
И кабели чешуйчатых корней.
 
 
Ни озорных березок, ни плакучих
Понурых ив... Ветрам наперерез
Уходят сосны в облачные кручи,
Ввысь, в кубатуру синюю небес.
 
 
И только слышно в тишине бессонной,
В настое из озона и смолы —
Как поршни, равномерно и синхронно
Качаются могучие стволы.
 
 
И древесина зреет золотая
Для мачт и свай, для плотницких работ.
 
 
Зеленых рук своих не покладая,
Бор трудится как может: он растет.
 

Радуга в горах

 
Шагал я горною тропой,
Был склон горы туманом заткан,
Вдруг солнца луч —
                              и надо мной
Раскрылась радуга внезапно.
 
 
Жар-птицей сказочной она
В таком явилась оперенье,
Что обесцветила до дна
И все слова, и все сравненья.
 
 
И в сердце мне закрался страх —
Что я могу, чего я стóю,
Как людям передам в словах
Красу, увиденную мною?
 
 
Но разум все твердит: трудись,
Смани словами эту птицу,
Пускай она покинет высь
И на твою слетит страницу!
 

«В этом доме я не был четырнадцать лет...»

* * *

 
В этом доме я не был четырнадцать лет,
Предо мной не раскроется дверь,
Я тебе не любимый, не друг, не сосед —
Просто старый знакомый теперь.
 
 
Но едва лишь завижу твой дом вдалеке,
Так мне светел твой кажется дом,
Будто это не он отразился в реке,
А река отражается в нем.
 
 
И когда средь рассветной живой тишины
Прохожу мимо окон твоих,
Вижу – это не окна зарей зажжены,
А заря загорелась от них.
 

1954

Старик у витрины

 
Вот старик стоит перед витриной,
Где выставлены яркие игрушки,
И прохожие думают: «Наверно,
Он подарок выбирает для внука».
 
 
А старик стоит под мокрым снегом,
Перед ним глянцевитые лошадки,
Медвежата из мягкого плюша
И почти настоящие трамваи.
 
 
Он стоит спиною к прохожим,
Смотрит на добрые игрушки
И, глядя на них, вспоминает,
Что у него не было детства.
 
 
Вспоминает, как в далекие годы
Он стоял босоногим сиротою
Перед пестрой, веселой витриной,
В магазин войти не смея даже.
 
 
По-старчески шевеля губами,
Он теперь стоит перед витриной,
И в кармане у него есть деньги —
Много может он купить игрушек.
 
 
Он бы мог купить и этот катер,
И вот этот синий паровозик;
Но стоит он, в магазин не входит:
Некому ему дарить игрушки.
 
 
И старик стоит перед витриной,
Задумчивый на вид и спокойный,
И шепчет что-то, вспоминая
Минувшие войны...
 

«Ты скажешь – смешно вспоминать о забытом...»

* * *

 
Ты скажешь – смешно вспоминать о забытом,
О том, что не сбудется вновь.
Но где-то за всеми делами, за бытом
Минувшая светит любовь.
 
 
Любовь, что не хочет обнов и гостинцев,
Не просит возвышенных фраз,
С которой не встретиться и не проститься,
Не свидеться с глазу на глаз.
 
 
Она, как звезда отдаленная, светит
Сквозь годы удач и невзгод,
Любовь, что тебя на пороге не встретит,
Хозяйкой в твой дом не войдет...
 

Смелость

 
Один на бегу остановит коня,
Пройдет по реке в ледоход, —
Зато без друга средь бела дня
На кладбище не шагнет.
 
 
Не страшен другому ни бой, ни враг,
Вся мистика нипочем, —
Вот только начальства боится так,
Что вмиг немеет при нем.
 
 
А третий шагнет в огонь и в ночь,
И ступит на талый лед,
И, чтобы друзьям в беде помочь,
По минным полям пойдет;
 
 
Какая б его ни ждала гроза —
Угроз и гроз не боясь,
Любому любую правду в глаза
Он выскажет не таясь.
 
 
Не то чтоб он всех на свете мудрей
Иль от смерти заговорен —
Ослушаться совести своей
С детства боится он.
 

На вырубке

 
Погасло зарево заката,
Умолк веселый шум пилы,
И запах винно-горьковатый
Струят упавшие стволы.
 
 
Здесь, на делянке опустелой,
Где сонная клубится мгла,
Одна осинка уцелела,
Ее не тронули: мала.
 
 
Она во тьме листвой лопочет
И вздрагивает среди пней —
Как будто бы проснуться хочет,
Как будто страшно стало ей.
 
 
Замрет – и вдруг звенит спросонок,
Не в силах ничего понять,
Как пробудившийся ребенок,
Зовущий умершую мать.