Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

Элегия после третьей мировой войны

 
На кладбище, где новых нет могил,
Никто теперь над мертвыми не плачет.
У входа ангел каменный застыл
И смотрит ввысь надменно и незряче.
 
 
Безлюдье, тишина со всех сторон,
Немых оград ржавеющие цепи, —
И дряхлый сторож гонит самогон
Ночами в старом безымянном склепе.
 
 
Потом идет, не зная, что к чему,
Но чувствуя бессмысленную бодрость, —
И кланяются чертики ему,
Его преклонный уважая возраст.
 
 
Он сам себе слуга и господин,
Он одинок, все остальные – в нетях.
Один, один, единственно – один
На кладбище, на всей родной планете.
 
 
Над ним, как дети, плачут облака,
Лежат пред ним безлюдные просторы...
Лишь марсиане видят старика
В свои сверхдальнозоркие приборы.
 
 
И говорят: «Там ходит человек.
Он в дни войны сумел в живых остаться.
Мы подождем. Пусть доживает век.
Когда помрет – начнем переселяться.
 
 
Когда настанет время – в должный час
Мы приземлимся на земной поляне.
Ведь неспроста, ведь это ради нас
Самих себя угробили земляне».
 

1970

Строители маяка

 
От строителей осталась
Эта башня маяка.
Камня каждого касалась
Чья-то верная рука.
 
 
Созидатели забыты,
Не внесли их в письмена,
Лица вечной тьмой сокрыты,
Неизвестны имена.
 
 
Но над морем держит факел,
Охраняя корабли,
Башня, как рука во мраке,
Выросшая из земли.
 

Колос

 
Налившийся колос, ты должен склониться.
Ты к солнцу тянулся из всей своей силы,
Но время склониться, пора поклониться
Земле, что тебя родила и взрастила.
 
 
Ты в землю был послан людскою десницей,
Сквозь почву росток твой неспешно и тайно
Всплывал – чтобы к жизни вернуться сторицей,
К руке человека, к серпам и комбайнам.
 
 
Пустые колосья, как башни гордыни,
Пусть тянутся к небу, где звезды и птицы, —
В высоком смирении должен ты ныне
К земле, к животворной могиле склониться.
 
 
Пред этим таинственным миром склониться,
Где осень развесила тонкую дымку,
Где нет меж грядущим и прошлым границы,
Где смерть и бессмертие ходят в обнимку.
 

Шагая по набережной

 
Ведется ввоз и вывоз
Уже не первый год.
Огромный город вырос
И все еще растет.
 
 
Вздымает конь копыта
Над невской мостовой,
Над сутолокой быта,
Над явью деловой.
 
 
Вступало в город море
За каменный порог,
Вступало в город горе —
Но враг войти не смог.
 
 
Мы с Питером бывали
В достатке и нужде,
В почете и в опале,
В веселье и в беде.
 
 
На суше и на море,
Пройдя огонь и дым,
Немало мы викторий
Отпраздновали с ним.
 
 
И все творится чудо,
И нам хватает сил,
И конь еще покуда
Копыт не опустил.
 

«Петровская хватка...»

* * *

 
Петровская хватка,
Петровская кладка,
А Питер-то строить,
Ох, было не сладко.
 
 
Но то, что такою
Ценой достается, —
Не продается,
Внаймы не сдается.
 

«Вселенной радость и беда...»

* * *

 
Вселенной радость и беда,
Частица мыслящей материи,
Оплачиваю я всегда
Находки – горькими потерями.
 
 
И, собственный теряя след,
Теряя голову от робости,
В слепые скатываюсь пропасти
И вновь карабкаюсь на свет.
 
 
Но хоть тропинка нелегка,
Хоть крутится и извивается —
Порой с нее издалека
День завтрашний приоткрывается.
 
 
Пусть мне там жить не суждено —
Гляжу, гляжу, гляжу в грядущее.
Так странник, к пиру не допущенный,
Все видит с улицы в окно.
 

Книга обид

 
Есть у каждого тайная книга обид,
Начинаются записи с юности ранней;
Даже самый удачливый не избежит
Неудач, несвершенных надежд и желаний.
 
 
Эту книгу пред другом раскрыть не спеши,
Не листай пред врагом этой книги страницы, —
В тишине, в несгораемом сейфе души
Пусть она до скончания века хранится.
 
 
Будет много распутий, дорог и тревог,
На виски твои ляжет нетающий иней, —
И поймешь, научившись читать между строк,
Что один только ты в своих бедах повинен.
 

«Чем дальше в будущее входим...»

* * *

 
Чем дальше в будущее входим,
Тем больше прошлым дорожим,
И в старом красоту находим,
Хоть новому принадлежим.
 
 
Но, как веревочка ни вьется,
Добру вовеки быть добром,
И непрощенным остается
Зло, совершенное в былом.
 

«Есть на свете невзрачные рыцари...»

* * *

 
Есть на свете невзрачные рыцари,
А порой предстают предо мной
Подлецы с благородными лицами
И с красивой такой сединой.
 
 
И глаза их живые, не тусклые...
Только хочется броситься прочь
В миг, когда лицевые их мускулы
Выражают готовность помочь.
 

Ночная ласточка

 
Кто белой ночью ласточку вспугнул, —
Полет ли дальнего ракетоносца,
Или из бездны мирозданья гул,
Неслышный нам, в гнездо ее донесся?
 
 
Она метнулась в воздухе ночном,
И крылья цвета вороненой стали
Цветущий мир, дремавший за окном,
Резнули дважды по диагонали.
 
 
Писк судорожный, звуковой надрез
Был столь пронзителен, как будто разом
Стекольщик некий небеса и лес
Перекрестил безжалостным алмазом.
 
 
И снова в соснах дремлет тишина,
И ели – как погашенные свечи,
И этот рай, что виден из окна,
Еще прекрасней, ибо он не вечен.
 

Новейшие города

 
Эти светлые кубы зданий,
Эта строгая простота.
Города без воспоминаний,
Прямо с ватманского листа.
 
 
Города, где не было нищих,
Где не веруют в рай и ад,
Где лишь начерно под кладбище
Обозначен земной квадрат.
 
 
Неизвестных чудес предтечи,
Светло-строгие города,
Что за ношу на ваши плечи
Взвалят будущие года?
 

«Стало больше красавиц на свете...»

* * *

 
Стало больше красавиц на свете,
Все нежнее и тоньше черты.
На скудеющей нашей планете
Стало больше людской красоты.
 
 
Есть такие прекрасные лица,
Что дивлюсь я, любуясь на них, —
Как такое могло сотвориться
Из обычных молекул земных?
 
 
У истоков отравлены воды,
Под пилой погибают леса, —
Но по тайной программе природы
Расцветает людская краса.
 

«Друг лечил от увлечений...»

* * *

 
Друг лечил от увлечений,
Он, иллюзии гоня,
Паутиной поучений
Обволакивал меня.
 
 
Был я вспыльчивым, как порох,
Был отменно бестолков,
Доходило дело в спорах
Чуть ли не до кулаков.
 
 
Но, пожалуй, слишком рано,
Хоть его тут нет вины,
Он ушел с земного плана
В край бесспорной тишины.
 
 
Он давно мне не перечит,
Не дает выговоров —
Только мне ничуть не легче
В этом лучшем из миров.
 

Единственный с корабля

 
Пусть в кармане нет ни рубля,
Жить на свете – большое диво.
Я – единственный с корабля,
Что лежит в глубине залива.
 
 
Гнал на рифы нас шторм ночной,
Не уйти от смертного часа...
Смытый с юта шальной волной,
Я единственный чудом спасся.
 
 
Спят друзья мои в глубине,
Позабыв о морских страданьях, —
И за всех их придется мне
Вам поведать о странах дальних.
 
 
О союзниках и врагах,
О скитаньях по белу свету,
О таинственных берегах,
Тех, которых в лоциях нету.
 
 
...Дайте место мне у огня —
Расскажу, где с друзьями плавал,
Я – единственный, и меня
Не проверит ни Бог, ни дьявол.
 

«Глядитесь в свое отраженье...»

* * *

 
Глядитесь в свое отраженье,
В неведомых дней водоем, —
Фантастика – лишь продолженье
Того, что мы явью зовем.
 
 
На сердце планеты – тревога,
Проносятся войны, трубя, —
И сложные функции Бога
Фантасты берут на себя.
 
 
Из глины сегодняшней лепят
Адама грядущих денниц,
И мира безгрешного лепет
Доносится с вещих страниц.
 

Старые журналы

 
Там веселые франты шлифуют панели,
И резвятся виньеточные наяды,
И из матово-черного дула тоннеля
Поезда вылетают в дыму, как снаряды.
 
 
И невеста в шелках, облаков невесомей,
Улыбаясь, встречает грядущего мужа, —
Но уже неуклюжие танки на Сомме
В наступленье пошли и траншеи утюжат.
 
 
Там в овалах – убитых поручиков лица,
И могилы солдатские в роще осенней,
И над чьей-то печальною койкой сестрица
Наклонилась, как белая птица спасенья.
 
 
...Увязают в грязи госпитальные фуры,
И пилот возвращается с первой бомбежки, —
Но еще на заставках смеются амуры
И пасхальные ангелы смотрят с обложки.
 

Привычка

 
Как сквозь стекло на жизнь порой глядим.
Стекло запылено и запотело
От нашего дыханья. За окном
Не день, не ночь – туман какой-то смутный.
Не протереть того стекла ничем,
А можно лишь разбить – тогда ворвется
В окошко свет, все станет по-иному,
И, слизывая с пальцев струйки крови,
Увидишь мир, где всё впервой и внове.
 

«Пока еще не рассвело...»

* * *

 
Пока еще не рассвело,
Иду вдоль туманного луга,
И мыши летучей крыло
Касается лунного круга.
 
 
Природа чего-то все ждет —
Но только не света дневного,
Не наших трудов и забот, —
Чего-то иного, иного.
 
 
Сама в себя погружена,
Собою полна до рассвета,
Сама от себя тишина
В тиши ожидает ответа.
 

«Амнезия, амнистия души...»

* * *

 
Амнезия, амнистия души,
Забвенье бед и полное забвенье.
Былого нет. Все заново пиши,
Как гений – первое стихотворенье.
 
 
Но так ли? У больного грустен взгляд:
Нет прошлого – подмоги и опоры;
Дома и люди о себе молчат,
Безмолвствуют грядущего просторы.
 
 
И нет ему в забвении добра,
И нет пути темней и безысходней —
Шагать, не зная завтра и вчера,
По лезвию всегдашнего сегодня.
 

«Звезды падают с неба...»

* * *

 
Звезды падают с неба
К миллиону миллион.
Сколько неба и снега
У Ростральных колонн!
 
 
Всюду бело и пусто,
Снегом все замело,
И так весело-грустно,
Так просторно-светло.
 
 
Спят снежинки на рострах,
На пожухлой траве,
А родные их сестры
Тонут в черной Неве.
 
 
Жизнь свежей и опрятней,
И чиста, и светла —
И еще непонятней,
Чем до снега была.
 

Подражание старым мастерам

 
Нас двое – я и я. Один из нас умрет,
Когда настанет день и час его пробьет;
Уйдет в небытие, растает словно дым,
Растает – и навек расстанется с другим.
 
 
Пускай твердит ханжа: «Враждебны дух и плоть».
Здесь дьявол ни при чем и ни при чем Господь.
Не с телом – сам с собой в борьбу вступает дух,
Когда в самом себе он разделен на двух.
 
 
Жизнь, словно прочный бриг, по хлябям, по волнам
Несла обоих нас, не изменяя нам, —
Но в штормовые дни один крутил штурвал,
Другой, забравшись в трюм, молился и блевал.
 
 
Умрет лукавый раб, умрет трусливый пес —
Останется другой, который службу нес.
Бессмертен и крылат, останется другой
На вечный праздник дней, на вечный суд людской.
 

1971

Учебные тревоги

 
Сегодня памятна немногим
Та довоенная игра:
Сигнал химической тревоги
Звучал со школьного двора.
 
 
Противогазы надевали
И шли, выравнивая шаг,
И стеклышки отпотевали,
И кровь тиктакала в ушах.
 
 
И было в жизни всё, что надо,
И молодость была легка,
Лишь голоса идущих рядом —
Как будто бы издалека,
Сквозь маску.
                     И наставник классный,
Едва мы возвращались в класс,
С задумчивостью, нам неясной,
На нас поглядывал подчас.
 
 
Склонясь над нашею судьбою,
Он достоверно знал одно:
Там, в будущем, сигнал отбоя
Не всем услышать суждено.
 

Сроки храненья

 
Напрасно старается память
Достигнуть былых берегов —
Чьего-то лица не представить,
И чьих-то не вспомнить шагов.
 
 
Кончаются сроки храненья
Для многих имен и страстей,
Для юношеских невезений,
Для давних надежд и вестей.
 
 
Но всё, чем жилось и дышалось
На дымных распутьях войны,
Не убыло, и не распалось,
И явью является в сны.
 
 
Там радости и сожаленья,
Там холод и вспышки огня —
И памяти сроки храненья
Даны до последнего дня.
 

Военные ордена

 
Сиротеют военные ордена.
Кто вернулся живым тогда,
Тех, кого на войне не взяла война, —
На мушку берут года.
 
 
Мы живем – живые среди живых,
Но друзей уже многих нет —
Командиров запаса и рядовых,
Журналистов военных лет.
 
 
Не дарит бессмертия мирный быт,
Не молодит седина.
С паспортов на дерево и гранит
Переносятся письмена.
 
 
Так вне строя, забыв земные дела,
Отбываем волей судеб
К тем, кого война на войне взяла,
С кем делили блокадный хлеб.
 
 
Но Отчизна навеки нам дана —
Это ей мы в свой строгий час
На храненье сдаем свои ордена,
На храненье сдаем свои имена
И уходим в вечный запас.
 

«Мне город – каменное утешенье...»

* * *

 
Мне город – каменное утешенье,
Хоть не поймет вовек его душа
Моих ошибок мелких мельтешенья,
Моих удач, не стоящих гроша.
 
 
Шаги мои всё медленней и глуше —
А он, как встарь, нелицемерно-строг,
Как прежде, неподкупно-равнодушен,
Но никогда я в нем не одинок.
 
 
Когда окончится мой век мгновенный,
Мой город не расстанется со мной.
Я верую, что вечны эти стены —
И мне не надо вечности иной.
 

Неизвестные

 
Там, где стоит вон тот кирпичный старый дом,
Сто лет назад тропинка узкая струилась,
И кто-нибудь кого-то ждал на месте том,
Напрасно ждал – и всё забылось, всё забылось.
 
 
Где трансформаторная будка на углу —
Когда-то кто-то у калитки приоткрытой
Расстался с кем-то и шагнул в ночную мглу,
И слезы лил, – и всё забыто, всё забыто.
 
 
Мы их не встретим, не увидим никогда,
Они ушли – и отзвучало всё, что было.
Их без осадка, без следа и без суда
В себе стремительная вечность растворила.
 
 
Но в дни, когда душа от радости пьяна
И ей во времени своем от счастья тесно,
Она вторгается в былые времена,
На праздник свой она скликает неизвестных.
 
 
И на асфальте вырастает дивный сад,
Где всем ушедшим, всем забытым воздается,
И чьи-то легкие шаги вдали звучат,
И у калитки смех счастливый раздается.
 

Вечерний невод

 
Под старость всё в мире иначе,
Иных я исполнен забот.
Пусть пестрая рыбка удачи
К другому спокойно плывет.
 
 
Все глубже я невод кидаю,
Чтоб дивное диво найти,
И сеть все длинней, но с годами
Всё шире просветы в сети.
 
 
Там, в омутах воспоминаний,
Сквозь невод свободно сквозит
Плотва мимолетных признаний
И недолговечных обид.
 
 
И всё сокровенней глубины,
И в сумеречной тишине
Покачиваются мины
И дремлют русалки на дне.
 

Взрывные работы

 
В дыму, в пыли нарост земной коры.
Внизу, в долине, вздрагивают ставни.
Оторванные взрывом от горы,
Уходят в небо воющие камни.
 
 
И, торопясь вернуться в мир былой,
Стремятся вниз они в слепой надежде
И падают на гору. Но горой
Им никогда уже не быть, как прежде.
 

Возражение фантасту

 
Пойми: не в том бессмертие, не в том,
Чтоб уцелеть из многих одному,
А в том, что в день, когда покинешь дом,
Не станет пусто в мире и в дому.
 
 
Как прежде, будет колоситься рожь,
И вздрагивать на стрелках поезда,
И город тот, в котором ты живешь,
Не сдвинется, не канет никуда.
 
 
Весь этот мир, что на короткий миг
Открыли для тебя отец и мать,
Весь этот мир – бессмертный твой двойник —
Останется навек существовать.
 

Безумный экскурсовод

 
Экскурсовод сошел с ума,
Всех из музея выгнал вон:
«Смотрите, граждане: дома!
Взирайте, братцы: это клен!
 
 
Глазейте: в скверике цветы!
Какие странные цвета!
Вот кот крадется сквозь кусты!
Дивитесь, люди, на кота!
 
 
Вот солнце – огненный орел,
Нам подсветить его пора!»
И на светило он навел
Фонарик ватта в полтора.
 
 
У всех на лицах был испуг —
Его бы к доктору скорей!
 
 
А солнце засияло вдруг
Вдвойне сильней.
 

Вечность

 
Когда последняя беда
Опустит свой топор,
Я упаду, как никогда
Не падал до сих пор.
 
 
Не так, как листья в листопад
Иль кó дну корабли, —
Я буду падать, падать, пад...
И не коснусь земли.
 
 
Я врежусь в купол голубой,
В небесные пары,
Я буду прошибать собой
Нездешние миры.
 
 
Сквозь звезды, через темноту,
Через хвосты комет
Я буду падать в высоту
Сто миллионов лет.
 

Стариковская жалоба

 
Поживем – и умираем,
Очень грустные дела.
А ведь жизнь была бы раем,
Если б вечною была.
 
 
Не успев проститься с веком,
Умолкаем на века
От смещения молекул,
От простого сквозняка.
 
 
Чуть нарвемся на обиду,
Сразу – камушком ко дну —
Отбываем в Инфарктиду,
Молчаливую страну.
 
 
А бывало, а бывало,
Ни кола и ни двора,
Пили воду из канала —
И холера не брала.
 
 
А бывало, лезли в драки,
Натощак пускались в пляс —
Будто кошка от собаки,
Грусть шарахалась от нас.
 

Счастливый экспресс

 
Свое отработав, уходит кочующий гром —
И мокрые звезды дрожат за оконным стеклом.
И отсветы неба мерцают на березняке,
И каждый листок – будто стеклышко в детской руке.
 
 
А поезд впервые вбегает в такие леса —
За ним остается протоптанная полоса.
Сквозь белые рощи проносится он прямиком,
Вагоны продуты черемуховым сквозняком.
 
 
Плывет и качается влажно-зеленый хаос,
Мгновенья, как птицы, взвиваются из-под колес,
И в чьих-то глазах ослепительно отражены
Дрожащие звезды, счастливые звезды весны.
 

Северный рай

 
Надо мной висят стрекозы
Легкой дымкой слюдяной.
Нимфы севера – березы —
Скромно шепчутся со мной.
 
 
Не страшась идет лисица
По тропинке прямиком,
И в траве змея струится
Светло-серым ручейком.
 
 
А в реке, в затонах сонных,
Средь зеленоватой тьмы,
В омутах незамутненных
Дремлют мудрые сомы.
 
 
И, планету огибая,
Мирно реет надо мной
Небо – птица голубая
С кругло-желтой головой.
 

У картины

 
Последний кабак у заставы,
И в инее конь у крыльца.
В снега величайшей державы
Дорога легла без конца.
 
 
В недолгом трактирном уюте
Задумайся у камелька,
Какие пути и распутья
Ждут путника и ямщика.
 
 
Художник останется с нами,
А кто-то шагнет в неуют,
А кто-то расстанется с нами —
И версты в глазах поплывут.
 
 
Он едет по снежной равнине;
Морозно, бело и темно, —
И все, чего нет на картине,
Ему испытать суждено.
 

«В сыром пароходном дыму...»

* * *

 
В сыром пароходном дыму
По набережной залива
Цветы неизвестно кому
Несет человек торопливо.
 
 
Подобран осенний букет
Как бы в ослепленье счастливом —
И желтый, и розовый цвет,
И алый с лиловым отливом.
 
 
А окна рассветом горят,
Разбросано пламя по кленам,
Патрульные чайки парят
В полете целеустремленном.
 
 
И пахнет опавшим листом,
И радостно так и тревожно
Трубят пароходы о том,
Что все в этом мире возможно.
 

Ожидание

 
За пятьдесят, а все чего-то жду.
Не Бога и не горнего полета,
Не радость ожидаю, не беду,
Не чуда жду – а просто жду чего-то.
 
 
Хозяин вечный и недолгий гость
Здесь, на Земле, где тленье и нетленье,
Где в гордые граниты отлилось
Природы длительное нетерпенье, —
 
 
Чего-то жду, чему названья нет,
Жду вместе с безднами и облаками.
Тьма вечная и негасимый свет —
Ничто пред тем, чего я жду веками.
 
 
Чего-то жду в богатстве и нужде,
В годины бед и в годы созиданья;
Чего-то жду со всей Вселенной, где
Материя – лишь форма ожиданья.
 

«Ты в былое свое оглянись...»

* * *

 
Ты в былое свое оглянись:
Все – от камня до человека —
Торжествующе тянется ввысь,
Как в возвышенном мире Эль Греко.
 
 
И чем дальше уходят года,
Тем властительней и своевольней
Память строит свои города
И надстраивает колокольни.
 
 
Память ставит своих часовых
У черты, у расстанного круга,
И покуда мы живы – в живых
Оставляет убитого друга.
 
 
И порою, не помня имен,
Все исходы забыв и невзгоды,
На полянах ушедших времен
Водит праздничные хороводы.
 

1972

Напев тридцатых лет

 
Быть может – вдалеке, быть может – за стеною,
Быть может – подо мной, быть может – надо мною
Пластинку прежних лет опять заводит кто-то,
И у меня с утра не спорится работа.
 
 
Сквозь известь и кирпич, сквозь плиты перекрытий,
Сквозь время, сквозь пласты слежавшихся событий,
Как через кожу шприц – мне прямо в сердце вколот
Напев тридцатых лет, когда я был так молод.
 
 
Обшарпанный рефрен, любовные угрозы,
И в голосе певца заученные слезы,
Но за тщетою слов, за их усталой сутью
Вся жизнь мне предстает как вечное распутье.
 
 
Еще не пробил час, и жребий наш не выпал,
И тысяча надежд раскинута на выбор;
Все впереди еще – и доброе, и злое.
Еще в грядущем все, что отошло в былое.
 
 
И голоса друзей, войной навечно взятых,
Мне слышатся вдали, и в громовых раскатах
Напев тридцатых лет звучит в пыли дорожной,
Преобразясь в хорал возвышенно-тревожный.
 

На Невском

 
На Невском проспекте, где зданья
Всё те же, что до войны,
Сгущаются воспоминанья,
Нежданно сбываются сны.
 
 
Порой чрезвычайная схожесть
Тебя остановит на миг —
В толпе, среди множества множеств,
Покажется чей-то двойник.
 
 
Вглядишься в того человека —
И друг твой сквозь давнюю тьму
Из памяти тайных отсеков
Выходит навстречу ему.
 
 
Мгновенная очная ставка,
Мгновенный наплыв тишины —
И вдруг тротуарною давкой
Все трое вы разлучены.
 
 
И снова – в иное, в иное,
Над зыбью привычных забот,
Над сказочною глубиною
Кораблик надежды плывет.
 

Люди

 
Яснее видеть нам дано
Не золотую середину,
А опустившихся на дно
Или взошедших на вершину.
 
 
А рядом с веком и с тобой,
Участвуя в огромном чуде,
Живут таинственные люди
С не очень шумною судьбой.
 
 
Кипит людская быстрина,
Слились бессмертие и бренность —
И судеб необыкновенность
Обычностью оттенена.
 
 
В реторту жизненную ту
Вглядись, чтобы открыть в зачатке
Все выпадения в осадки,
Все воспаренья в высоту.
 

Назидание

 
Не стань покорным должником удачи.
Когда дорога чересчур легка,
Она предъявит счет наверняка
За эту легкость – так или иначе.
 
 
Когда дорога чересчур легка,
Задумайся: а нет ли тупика?
Не к пропасти ли ты идешь по ней?
Сверни на ту, что круче и трудней.
 
 
Пусть всё с тебя возьмет судьба сполна
Наличными – усталостью и потом,
Ведя по высям горным и болотам,
По рытвинам, без отдыха и сна.
 
 
И пусть опасен каждый поворот —
Тебя от тупика и от обрыва
Сама дорога предостережет
Тем, что она не кажется счастливой.
 

Лампочки в люстре

 
Огней электрических ясная стая
На бронзовых ветках сидела, блистая,
Сидела, роняя лучей оперенье, —
И вдруг мне послышалось тихое пенье:
 
 
«Мы лампочки, мы этот зал озаряем,
Мы светим, мы светим – и перегораем.
Шестнадцать свечей в нас, иль сорок, иль двести —
Исход предугадан, конец наш известен.
 
 
Одни из нас гаснут нежданно, до срока,
Когда напряженье меняется тока;
Другие – прочнее, но в ходе событий
Стареют вольфрама упругие нити.
 
 
Когда твоя очередь – завтра иль нынче?
Свершай свое дело, гори – если ввинчен!
Ты вечным не станешь, светясь вполнакала, —
Сияй и сгорай, чтобы люстра сверкала!
 
 
Гори – и не жди восхвалений за это:
Ты – смертная искра бессмертного света!»
 

«Предо мной, словно кони, дела...»

* * *

 
Предо мной, словно кони, дела
Мчатся вдаль, закусив удила.
Надо мною грехи и долги,
Словно коршуны, чертят круги.
 
 
Месят землю копыта коней,
Чтоб цветы вырастали на ней.
И над крыльями сумрачных птиц —
Небо радостное без границ.