Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

Наследственность

 
Нас не обманешь божьим раем:
Бессмертья нет – мы это знаем.
Но все ль развеется в былом?
Наследственность бессмертной птицей
Влюбленным на плечи садится
И осеняет их крылом.
 
 
Нет, дело не в портретном сходстве —
Вся жизнь твоя бросает отсвет
В далекий день, в грядущий род.
Она души твоей чертами,
Она делами и мечтами
В твоих потомках оживет.
 
 
Самой природой ты допущен
В мир предстоящий, настающий,
И от тебя зависит он.
Пусть не расчетливостью черствой —
Пусть добротою и упорством
Ты в ком-то будешь отражен.
 
 
Знай: мы в забвение не канем,
Как в пропасть падающий камень,
Как пересохшая река.
Наследственность бессмертной птицей
Влюбленным на плечи садится,
Зовет в грядущие века.
 

На озере

 
Это легкое небо – как встарь, над моей головой,
Лишь оно не стареет с годами, с летами.
 
 
Порастают озера высокой, спокойной травой,
Зарастают они водяными цветами.
 
 
Ты на камне стояла, звала меня смуглой рукой,
Ни о чем не грустя и сама себя толком не зная.
 
 
Отраженная в озере, только здесь ты осталась такой —
На земле ты иная, иная, иная.
 
 
Только здесь ты еще мне верна, ты еще мне видна —
Но из глуби подкрадывается забвенье.
 
 
Не спеша к тебе тянутся тихие травы со дна,
Прорастают кувшинки сквозь твое отраженье.
 

Электронная сказка

 
Скромная звезда печали
Смотрится в мое окно.
Все, о чем мы умолчали, —
Все ей ведомо давно.
 
 
Все, чем это сердце бьется,
Все, о чем забыть хочу.
Прямо к ней передается
По незримому лучу.
 
 
Там я взвешен и исчислен,
Спрограммирован дотла,
Там мои читают мысли,
Знают все мои дела.
 
 
Там в хрустальных коридорах
Крылья белые шуршат,
У светящихся приборов
Там дежурные не спят.
 
 
Из иного измеренья,
Из холодного огня
Ангел долгого терпенья
Грустно смотрит на меня.
 
 
Может, скоро в дали дальней,
Сверив час и сверив год,
Он с улыбкою прощальной
Кнопку черную нажмет.
 

Миг

 
Не привыкайте к чудесам —
Дивитесь им, дивитесь!
Не привыкайте к небесам,
Глазами к ним тянитесь.
 
 
Приглядывайтесь к облакам,
Прислушивайтесь к птицам,
Прикладывайтесь к родникам, —
Ничто не повторится.
 
 
За мигом миг, за шагом шаг
Впадайте в изумленье.
Все будет так – и все не так
Через одно мгновенье.
 

1965

Праздник на Елагином острове

 
Ракеты взлетают над лугом,
Над парком летят наугад.
Смотри, с каким детским испугом
За ними деревья следят.
 
 
Как будто сегодня не праздник,
И новый надвинулся бой,
Как будто готовятся к казни,
Не зная вины за собой.
 
 
Они улететь бы хотели
От этих веселых зарниц;
Трепещут их зыбкие тени
Крылами испуганных птиц.
 
 
Как будто в их памяти тайной
Под взлет карнавальных ракет
Зажегся тревожно-печальный
Военный, непраздничный свет.
 

«В кинозал, в нумерованный рай...»

* * *

 
В кинозал, в нумерованный рай,
Я войду и усядусь на место.
Я ведь зритель – мне что ни играй,
Все равно мне смотреть интересно.
 
 
Знаю, кончится дело добром,
И героя звезда не угаснет,
Но подальше, на плане втором,
Будет будничней все и опасней.
 
 
Вдруг возникнет болотная гать;
Напряженно-усталые лица.
Пулемет, не умеющий лгать,
Застрочит – и нигде не укрыться.
 
 
И покуда ведущий артист
Обзаводится нужною раной,
Нанятой за десятку статист
Упадет и не встанет с экрана.
 
 
И оттуда на теплый балкон,
И в партер, и в уютные ложи
Вдруг потянет таким сквозняком,
От которого холод по коже.
 

Первопутник

 
Дорога может быть проложена
Одним – его забудут имя.
А после сколько будет хожено
И езжено по ней другими!
 
 
Чем путь верней и несомненнее,
Следов тем больше остается, —
И тем трудней под наслоеньями
Увидеть след первопроходца.
 
 
Но пешеходная ли, санная
Или с фельдъегерскою прытью —
Дорога будет та же самая,
Меняться будут лишь событья.
 
 
Она булыгою оденется,
Потом гудрон на щебень ляжет —
Не раз ее одежда сменится,
Но суть останется все та же.
 
 
На ней делиться будут мыслями,
Спешить на свадьбы и сражения,
Смеяться, плакать – независимо
От способа передвижения.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Автомобильная механика
Придет на смену тяге конной —
А там следы босого странника
Лежат под лентою бетонной.
 

Наследующий землю

 
Воспеваем всякий транспорт,
Едущих на нем и в нем,
И романтикой пространства
Нынче век заворожен.
 
 
Но пока летаем, ездим
И других зовем в полет,
Кто-то трудится на месте
И безвыездно живет.
 
 
Он отцовского селенья
Не сменял на города,
И не ждет перемещенья,
И не мчится никуда.
 
 
По изведанным полянам
Он шагает, как в дому,
И травинки крупным планом
Открываются ему.
 
 
И пока спешим и спорим,
Одному ему слышна
Наливающихся зерен
Трудовая тишина.
 
 
Раньше всех он что-то понял,
Что-то в сердце уберег, —
И восходит символ Поля
Над символикой дорог.
 

До Прометея

 
Костер, похрустывая ветками,
Мне память тайную тревожит —
Он был зажжен в пещерах предками
У горно-каменных подножий.
 
 
Как трудно было им, единственным,
На человеческом рассвете,
На неуютной и таинственной,
На необстроенной планете.
 
 
Быть может, там был каждый гением
(Бездарность выжила б едва ли) —
С таким бессмертным удивлением
Они нам Землю открывали.
 
 
На них презрительными мордами,
Как на случайное уродство,
Посматривали звери, гордые
Своим косматым первородством.
 
 
Мы стали опытными, взрослыми,
А предки шли призывниками,
Как смертники, на подвиг посланные
Предшествующими веками.
 
 
...Еще не поклонялись идолам,
Еще анналов не писали...
А Прометей был после выдуман —
Огонь они добыли сами.
 

Памятник

Памятник изобретателю велосипеда нигде не поставлен.

Справка

 
В грунт проселочной дороги
Тонкий вдавливая след,
Круторогий, круглоногий
Едет мой велосипед.
 
 
Автор стал бесплотной тенью,
Незаметностью земной,
Но его изобретенье
Мчится по лесу со мной.
 
 
По дорожке над болотом
Еду я на нем чуть свет,
Смазан маслом и тавотом
Памятник-велосипед.
 
 
Не поставлю у могилы
Поминальную свечу —
Я ногами что есть силы
Этот памятник кручу.
 
 
Он не ищет скучной славы,
Этот памятник стальной, —
Этот памятник в канавы
Часто падает со мной.
 
 
С ним весною у тропинок
Мну короткую траву,
С ним осенних паутинок
Ленту финишную рву.
 
 
И душа движенью рада,
И просторен белый свет.
 
 
Монументов мне не надо —
Мне б создать велосипед.
 

Военная планета

 
...И снилось мне, что я ученый,
Что не во сне, а наяву
Я на планете отдаленной
В ином созвездии живу.
 
 
И по ночам, раздвинув стену,
Слежу, наморщив мудрый лоб,
За дальней Солнечной системой
В сверхдальнозоркий телескоп.
 
 
И вижу в дивном приближенье
Сквозь галактический туман
Венеры скромные селенья,
Каналы мирных марсиан.
 
 
Но до восхода, до рассвета,
Который день, который год,
Земля – военная планета —
Душе покоя не дает.
 
 
Из бездны мировой вторженья
Не ждут земные племена, —
Но мощь их всевооруженья
Так ослепительно видна!
 
 
И к сердцу подступает жалость.
Я стар. Я знаю лучше их,
Чем это иногда кончалось
В иных системах мировых.
 

«Мы живем на крыше Земли...»

* * *

 
Мы живем на крыше Земли,
Мы живем на зеленом куполе.
Далеко мы в глубь не ушли —
Только сверху землю ощупали.
 
 
Из вулканов едкой золой
Обдает нас ее котельная;
Весь наш древний культурный слой —
Для нее лишь белье нательное.
 
 
А быть может, горы и лес,
Города и наше величество —
Упаковка иных чудес,
Оболочка тайны космической?
 

«Снимая тела и конечности...»

* * *

 
Снимая тела и конечности,
И лица недобрых и добрых,
У всепобеждающей вечности
Мгновенья ворует фотограф.
 
 
Ты здесь посерьезнел, осунулся,
Но там, словно в утренней дымке,
Живешь в нескончаемой юности
На тихо тускнеющем снимке.
 
 
Там белою магией магния,
Короткою вспышкой слепою
Ты явлен из времени давнего
На очную ставку с собою.
 
 
Вглядись почестней и попристальней
В черты отдаленного брата —
Ведь все еще слышится издали
Внезапный щелчок аппарата.
 

Дом, предназначенный на снос

 
Двери – настежь, песни спеты,
Счетчики отключены,
Все картины, все портреты
Молча сняты со стены.
 
 
Выехали все живые,
Мебель вывезли – и весь
Этот дом вручен впервые
Тем, кто прежде жили здесь.
 
 
Тем, кто в глубину погоста
Отошли на все века...
(А под краской – метки роста
У дверного косяка...)
 
 
В холодке безлюдных комнат
Не осталось их теней,
Но слои обоев помнят
Смены жизней и семей.
 
 
Здесь покоя не ищите
В упаковке тишины —
Здесь взрывчаткою событий
Этажи начинены.
 
 
Здесь – загадка на загадке,
Свет и тьма, добро и зло...
Бьет мальчишка из рогатки
В запыленное стекло.
 

Странный сон

 
Мне сон приснился мрачный,
Мне снилась дичь и чушь,
Мне снилось, будто врач я
И бог еще к тому ж.
 
 
Ко мне больные реки
Явились на прием,
Вползли ручьи-калеки
В мой сумеречный дом.
 
 
К ногам моим припали,
Чтоб спас я от беды,
От едких химикалий
Ослепшие пруды.
 
 
Явились мне на горе
За помощью моей
Тюльпаны плоскогорий
И лилии полей.
 
 
Топча мою жилплощадь,
Пришли, внушая страх,
Обугленные рощи
На черных костылях.
 
 
Я мучился с больными,
Ничем помочь не мог.
Я видел – горе с ними,
Но я ведь только бог.
 
 
И я сказал:
                 «Идите
Из комнаты моей
И у людей ищите
Защиты от людей».
 

Обида

 
Природа неслышно уходит от нас.
Уходит, как девочка с праздника взрослых.
Уходит. Никто ей вдогонку не послан.
Стыдливо и молча уходит от нас.
 
 
Оставив деревья в садах городских
(Заложников иль соглядатаев тайных?),
Уходит от камня, от взоров людских,
От наших чудес и от строчек похвальных.
 
 
Она отступает, покорно-скромна...
А может, мы толком ее и не знали?
А вдруг затаила обиду она
И ждет, что случится неладное с нами?
 
 
Чуть что – в наступленье пойдут из пустынь
Ползучие тернии, им не впервые,
И маки на крыши взлетят, и полынь
Вопьется в асфальтовые мостовые.
 
 
И в некий не мною назначенный год
В места наших встреч, и трудов, и прощаний
Зеленое воинство леса войдет,
Совиные гнезда неся под плащами.
 

Предвестия

 
Преддверия, предчувствия, предзнания...
Еще себя не окрылил Дедал —
А кто-то уж во сне летал заранее
И с высоты Итаку повидал.
 
 
Еще и парусов на свете не было,
Но, побеждая древний океан,
Ладья с косоугольниками белыми
Уже вплывала в сны островитян.
 
 
Преддверия, предчувствия, предвестия,
Предвиденьем рожденная мечта...
Кому-то внеземные путешествия
Теперь ночами снятся неспроста.
 
 
К далеким звездам путь еще не вычислен,
Полна Земля непознанных чудес —
А чьи-то сны со скоростью космической
Уже летят за тридевять небес.
 

Отдых

 
Фараон воздвигал пирамиду,
Приближаясь к преклонным летам.
Пирамиду он строил для виду,
А устроился вовсе не там.
 
 
Он гробницу секретную сделал
И с собою не взял ни гроша —
И, легко отделившись от тела,
Рядом с ним поселилась душа.
 
 
Он своих повелений не помнит,
Он ушел от войны, от жены,
От парадных раскрашенных комнат
В потаенный чулан тишины.
 
 
Он теперь – только мелкая сошка.
Хорошо отдыхать одному.
И душа, как домашняя кошка,
Что-то тихо мурлычет ему.
 

Лилит

* * *

 
Что предание говорит?
«Прежде Евы была Лилит».
 
 
Прежде Евы Лилит была —
Та, что яблока не рвала.
 
 
Не женой была, не женой, —
Стороной прошла, стороной.
 
 
Не из глины, не из ребра —
Из рассветного серебра.
 
 
Улыбнулась из тростника —
И пропала на все века.
 

* * *

 
Все в раю как будто бы есть,
Да чего-то как будто нет.
Все здесь можно и пить, и есть —
На одно лишь в раю запрет.
 
 
Ходит Ева средь райских роз,
Светит яблоко из ветвей.
Прямо с яблони змей-завхоз
Искушающе шепчет ей:
 
 
«Слушай, я же не укушу,
Скушай яблочко задарма,
Я в усушку его спишу —
Мы ведь тоже не без ума».
 
 
Ева яблоко сорвала —
Затуманился райский дол.
Бог ракеты «небо – земля»
На искомый квадрат навел.
 
 
Бог на красные кнопки жмет —
Пламя райские рощи жнет.
Бог на пульте включил реле —
Больше рая нет на земле.
 
 
Убегает с Евой Адам —
Дым и пепел по их следам.
 

* * *

 
У Адама с Евой – семья,
Подрастающие сыновья.
 
 
Скот мычит, колосится рожь,
Дремлет Авель, сев на пенек.
 
 
Каин в елку втыкает нож —
Тренируется паренек.
 
 
Объезжает Адам коней,
Конструирует первый плот.
 
 
«А в раю-то было скучней —
Ты помог нам, запретный плод!
 
 
А в раю-то было пресней —
Заработанный хлеб – вкусней.
 
 
А в раю-то мы спали врозь —
Этот рай – оторви да брось!»
 

* * *

 
Улетающие журавли
Прокурлыкали над рекой.
Электричка прошла вдали —
И опять на земле покой.
 
 
На рыбалке Адам сидит,
Сквозь огонь в темноту глядит.
 
 
Кто там плачет в костре ночном,
Косы рыжие разметав?
Кто грустит в тростнике речном,
Шелестит в осенних кустах?
 
 
Кто из облака смотрит вниз,
Затмевая красой луну?
Кто из омута смотрит ввысь
И заманивает в глубину?
 
 
Никого там, по правде, нет —
Только тени и лунный свет.
Не женой была, не женой, —
Стороной прошла, стороной.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Никогда не придет Лилит,
А забыть себя не велит.
 

1966

Мирная ночь

 
Не пойму – со мною рядом
Или где-то за стеной
Кто-то стуком, мерным ладом
Тихо спорит с тишиной.
 
 
Не мое ли сердце это?
Или капли за окном?
Или то звучит планета,
Как блокадный метроном?
 
 
Тихий звук почти не слышен,
Вроде бы его и нет,
Но крылом летучей мыши
Машет ночь ему в ответ.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Где-то близко, под удобным
Изголовием моим
Мир тиктакает, как бомба
С механизмом часовым.
 

«Нам снится не то, что хочется нам...»

* * *

 
Нам снится не то, что хочется нам, —
Нам снится то, что хочется снам.
 
 
На нас до сих пор военные сны,
Как пулеметы, наведены.
 
 
Они нас вталкивают в поезда,
Везут, не спрашивая куда.
 
 
И снятся пожары тем, кто ослеп,
И сытому снится блокадный хлеб.
 
 
И те, от кого мы вестей не ждем,
Во сне к нам запросто входят в дом.
 
 
Входят друзья довоенных лет,
Не зная, что их на свете нет.
 
 
И снаряд, от которого случай спас,
Осколком во сне настигает нас.
 
 
И, вздрогнув, мы долго лежим во мгле —
Меж явью и сном, на ничьей земле.
 

«Нас женщины в путь провожают...»

* * *

 
Нас женщины в путь провожают
Порой на года, на года —
И словно заранее знают,
Где нас ожидает беда.
 
 
Негромкие их наставленья,
Улыбки встревоженных лиц
За нами летят в отдаленье,
Как стая невидимых птиц.
 
 
Где помощи нет ниоткуда,
Где ждет нас последняя тьма —
Порой совершается чудо:
Опасность уходит сама.
 
 
Она за крутым поворотом
Скрывается, нас не губя, —
Как будто вспугнул ее кто-то
Иль принял ее на себя.
 
 
И снова ночные скрижали
Струят утешительный свет.
А тех, кто нас в путь провожали,
Быть может, в живых уже нет.
 

«Путь капли по стеклу и путь огня в лесу...»

* * *

 
Путь капли по стеклу и путь огня в лесу,
Путь падающих звезд в душе своей несу,
Путь горного ручья, бегущего к реке,
И тихий путь слезы, скользящей по щеке.
 
 
Путь пули и пчелы несу в душе своей,
Пути ушедших лет, пути грядущих дней;
Шаги чужих невзгод и радостей чужих
Вплетаются в мой шаг, и не уйти от них.
 
 
Пусть тысячи путей вторгаются в мой путь,
Но если бы я смог минувшее вернуть,
Его б я выбрал вновь – неверный, непрямой:
Он мой последний путь и первопуток мой.
 

Своды

 
Навек закрыв собой материки и воды,
Глядит небесный свод на все земные своды,
А солнца луч скользит, нетороплив и нежащ,
Над сводами мостов, дворцов, бомбоубежищ.
 
 
Висит небесный свод, как и во время оно,
Над сводами аллей – пристанищем влюбленных,
Над сводами церквей, высоко вознесенных,
Над сводами цехов, над сводами законов.
 
 
Пусть тать отбудет срок, покинет свод темницы,
Пусть Лазарь, воскресясь, покинет свод гробницы,
Пусть Нестор кончит труд под сводом кельи тесной, —
И вновь над ними свод, на этот раз – небесный.
 
 
Последний, вечный свод над ними и над нами,
На миллиарды лет пронизанный мирами.
Метну в его простор фотонную ракету —
Но нет пределов тьме и нет пределов свету.
 
 
О, как мне разглядеть неясный лик природы?
Куда ни погляжу – повсюду своды, своды...
И даже свод небес разгадке не поможет:
Ведь это тоже свод, – а дальше, дальше что же?
 

Статистика

 
Статистика, строгая муза,
Ты реешь над каждой судьбой.
Ничто для тебя не обуза,
Никто не обижен тобой.
 
 
Не всматриваешься ты в лица
И в душу не лезешь, – а все ж
Для каждой людской единицы
В таблицах ты место найдешь.
 
 
В рядах твоей жесткой цифири,
В подсчеты и сводки включен,
Живу я, единственный в мире,
Но имя мое – легион.
 
 
Умру – и меня понемногу
Забудут друзья и родня.
Статистика, муза Итогов,
Лишь ты не забудешь меня!
 
 
В простор без конца и границы,
Бессмертной дорогой живых
Шагает моя единица
В дивизиях чисел твоих.
 

Рекорды

 
Уже не помнят Лядумега,
Уже забыли наповал.
А как он бегал! Как он бегал!
Какую скорость выдавал!
 
 
Растут рекорды понемножку,
И, новой силою полны,
По тем же гаревым дорожкам
Другие мчатся бегуны.
 
 
Бегут спортсмены молодые,
Легки, как ветер на лугу, —
Себе медали золотые
Они чеканят на бегу.
 
 
А славу в ящик не положишь,
Она жива, она жива, —
К тем, кто сильнее и моложе,
Она уходит – и права.
 
 
Она не знает вечных истин,
За нею следом не гонись.
Она сменяется, как листья
На древе, тянущемся ввысь.
 

Письмена

 
В этом парке стоит тишина,
Но чернеют на фоне заката
Ветки голые – как письмена,
Как невнятная скоропись чья-то.
 
 
Осень листья с ветвей убрала,
Но в своем доброхотстве великом
Вместо лиственной речи дала
Эту письменность кленам и липам.
 
 
Только с нами нарушена связь,
И от нашего разума скрыто,
Что таит эта древняя вязь
Зашифрованного алфавита.
 
 
Может, осень, как скорбная мать,
Шлет кому-то слова утешений —
Лишь тому их дано понимать,
Кто листвы не услышит весенней.
 

«Неошибающиеся поэты...»

* * *

 
Неошибающиеся поэты,
О, как я вам завидую порой!
Неушибающиеся поэты,
Покрытые спасительной корой!..
 
 
Как быстро вы находите решенья,
Доступные и верные вполне,
Покуда, одурев до онеменья,
Дивлюсь я ежедневной новизне.
 
 
Вам все понятно – люди и природа,
Для вас все тайны пресны и просты.
Вы, в Лете не отыскивая брода,
Над ручейками строите мосты.
 
 
Все боги вами вовремя воспеты,
Исчислена и радость, и беда...
Неошибающиеся поэты,
О, как я вас жалею иногда!
 

Василию Тредиаковскому посвящается

 
А Муза так еще бедна...
За доброе и за худое
Одной монетою – бедою
Расплачивается она.
 
 
Она безгласна и слепа,
У ней ни прав, ни полномочий,
И путь ее – еще тропа,
Петляющая среди ночи.
 
 
Ее дорога так долга
Из тьмы низин до выси горной!..
Ей нужен пристальный слуга,
Ей нужен проводник покорный.
 
 
И некто, слыша смутный зов,
Уйдет из Астрахани дальней,
Он явится во град Петров —
Сей поводырь многострадальный!
 
 
Он Музе даст любовь и гнев,
Вдохнет в нее свое дыханье.
Она прозреет – и, прозрев,
Его пошлет на поруганье.
 

 
Чужие дома и каменья,
Чужие слова и хлеба.
 
 
Голодное сердцебиенье,
Навязчивое, как судьба.
 
 
От долгого недоеданья —
Как вата, в ушах глухота,
В глазах – мельтешенье, мельканье,
Качаются, плавятся зданья,
Перила дрожат у моста.
 
 
И крыльями мельницы машут,
Всё машут и машут в глазах,
И зыбкие зайчики пляшут
На яликах и парусах.
 
 
Еды здесь кругом изобилье, —
Да если б была даровой...
А мельниц широкие крылья,
Покрытые серою пылью,
Всё вертятся над головой.
 
 
На складах чернеют засовы,
Смоленые весла скрипят.
Ты беден. Ни хлеба, ни крова,
Ни рыбки тебе от улова...
А мельницы – серые совы —
На крыльях неслышных летят.
 

Окончу на флейте стихи печальны,

Зря на Россию чрез страны дальни...

В. Тредиаковский, 1728

 
Не токмо горе взоры туманит —
Порой и радость слезою канет,
Падет слезою на камни улиц,
На стогны града, в кой мы вернулись.
 
 
О, возвращенья святые слезы
В родные глади, в родные грозы!
Ошую гляну иль одесную —
Узреть не тщусь я красу иную.
 
 
В свой край вернувшись сквозь все препоны,
Мы умиляться душою склонны.
Сколь мы в разлуках ни уязвленны —
Все уврачуют родные стены.
 
 
Обрел я дни свои и ночлеги
В Санктпитербурхе на невском бреге, —
Его приятства забыть мне льзя ли,
Кои пиита за сердце взяли!
 
 
Далече Гага, Париж далече,
Самою Музой я здесь привечен.
Ах, сколь отрадны сии приметы,
Генварь в натуре, а в сердце – лето.
 

 
Поэтом нулевого цикла
Я б Тредьяковского назвал.
Еще строенья не возникло —
Ни комнат, ни парадных зал.
 
 
Еще здесь не фундамент даже —
Лишь яма, зыбкий котлован...
Когда на камень камень ляжет?
Когда осуществится план?
 
 
Он, сильный, – ниже всех бессильных;
Свою работу он ведет
На уровне червей могильных,
На линии грунтовых вод.
 
 
Он трудится, не зная смены,
Чтоб над мирской юдолью слез
Свои торжественные стены
Дворец Поэзии вознес.
 
 
И чем черней его работа,
Чем больше он претерпит бед, —
Тем выше слава ждет кого-то,
Кто не рожден еще на свет.
 

 
В душе зарождается песня,
Но будущей песни слова
Пасутся, как дикие кони,
На пестром лугу бытия.
 
 
То бродят, то куда-то скачут
Табуны непойманных слов.
Топот их упругий нестроен,
Нет в нем ритмики.
 
 
Задача трудна у поэта:
На каждого коня
Рукой не жестокой, но твердой
Он должен набросить аркан.
 
 
Он должен коней дерзновенных
Построить в порядке таком,
Чтоб в лад их копыта стучали
И чтоб не сбивались с пути.
 
 
Он должен коням укрощенным
Отменную выучку дать,
Оставить в них гордость и силу,
Но рифмами крепко взнуздать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А после поэт в колесницу
Впряжет усмиренных коней —
И все, что душе его снится,
Поведает в песне своей.
 

 
В своей угодливости вязкой
Порою жалок ты, пиит.
Но за одическою маской
Взор прорицателя горит.
 
 
Всё восклицанья, уверенья
И похвала на похвале, —
И вдруг блеснет огонь прозренья
В дифирамбической золе.
 
 
Слова тревоги и печали
Жгут, будто уголья в горсти.
И легче быть за них в опале,
Чем вслух их не произнести.
 

 
...Тредиаковский смотрит хмуро —
Не ко двору он при дворе.
Поэт, конечно, не фигура
В дворцовой шахматной игре.
 
 
Он кто? Не пешка проходная,
Не конь, не слон и не король.
Ах, у него совсем иная,
Невыдающаяся роль.
 
 
Он стихотворным занят вздором,
Он беден, он простерт в грязи, —
Он тот квадратик, по которым
Ступают пешки и ферзи.
 
 
Но всё так суетно и бренно —
Фигуры, судьбы, игроки...
Всех побеждает неизменно
Пространство шахматной доски.
 
 
У белых ли, у черных счастье —
Решают в споре мастера,
Но умирают обе масти,
Когда кончается игра.
 
 
И время – судия всезрящий, —
Смешав и деготь, и елей,
Кладет в один и тот же ящик
Двух враждовавших королей.
 
 
От коронаций до агоний
Веками выверен маршрут.
Мрут царедворцы, гибнут кони
И лишь квадратики живут.