Текст книги "Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Стихотворения"

Автор книги: Вадим Шефнер

Трещинка

 
Посмотришь – на взморье огромная льдина
Навеки с землею слилась воедино,
Их не разлучить ни теченью, ни ветру, —
А тонкая трещинка еле заметна.
 
 
Ах, трещинка эта, смиренная с виду,
Тонка, словно лезвие давней обиды;
Упала на лед она черною нитью,
Сигналом разлуки, приказом к отплытью.
 
 
Хрустальный массив разделен и пронизан
От края до края, от верха до низа
Весеннею трещинкой, тонкой, как волос, —
Фактически льдина уже откололась.
 

Забывают

 
Забывают, забывают —
Будто сваи забивают,
Чтобы строить новый дом.
О великом и о малом,
О любви, что миновала,
О тебе, о добром малом,
Забывают день за днем.
 
 
Забывают неумело
Скрип уключин ночью белой,
Вместе встреченный рассвет.
За делами, за вещами
Забывают, не прощая,
Все обиды прошлых лет.
 
 
Забывают торопливо,
Будто прыгают с обрыва
Иль накладывают жгут...
Забывают, забывают —
Будто клады зарывают,
Забывают —
                  как сгорают,
Забывают —
                  будто жгут.
 
 
Забывают кротко, нежно,
Обстоятельно, прилежно,
Без надсады и тоски.
Год за годом забывают —
Тихо-тихо обрывают
У ромашки лепестки.
 
 
Не печалься, друг сердечный:
Цепь забвенья – бесконечна,
Ты не первое звено.
Ты ведь тоже забываешь,
Забываешь, забываешь —
Будто якорь опускаешь
На таинственное дно.
 

Первая потеря

 
У Каннельярви, за болотом,
Где прочного укрытья нет,
Застигнутые артналетом,
Мы оба бросились в кювет.
 
 
А в спину ветер бьет горячий,
Удар – разрыв, удар – разрыв...
Здесь были шансы на удачу
Одни и те же у двоих.
 
 
Но мы судьбы не разделили,
Хоть вместе по дороге шли, —
И был один я в целом мире,
Когда я поднялся с земли.
 

1975

В поселке Н.

 
А старухе лет немало,
Не сердитесь на нее.
Говорят, что в детство впала.
Впала. Только не в свое.
 
 
На исходе дней пустынных
Ей судьбой возвращены
Два ее родные сына,
Не пришедшие с войны.
 
 
Каждый вечер возле дома
В неухоженном саду
Беготня и смех знакомый
Ей слышны сквозь глухоту.
 
 
Не пехотными бойцами
Сыновья вернулись к ней —
Босоногими юнцами,
Школьниками давних дней.
 
 
Часто, стоя на пороге
Или глядя из окна,
Голосом притворно-строгим
Окликает их она.
 
 
Ведь они здесь где-то рядом
Прячутся, озорники, —
Всем печалям и преградам,
Всем разлукам вопреки.
 

Возле Останкина

 
Весь день провел у друга – и теперь,
В гостиницу шагая из больницы,
Следы грядущих и былых потерь
У встречных всех я уловил на лицах.
 
 
Печаль располагает к доброте.
Еще вчера я был и горд, и жаден,
Но помыслы мои уже не те,
Вся жизнь моя повечерела за день.
 
 
Пора подумать о добре и зле,
О всех делах всемирных и домашних...
Смеркается. Маячит телебашня,
Как стетоскоп, приставленный к Земле.
 

Гном

 
В прозрачной прорези окна
Всю ночь трудился он —
Вот паутина сплетена,
Легла на небосклон.
 
 
Не муху и не мотылька
Подстерегал паук —
Он заарканил облака,
И лес, и дальний луг.
 
 
Могущественный серый гном,
Он был ничтожно мал,
Но все, что было за окном,
Он в сеть свою поймал, —
 
 
Уловлен солнечный восход
И катер на реке,
И реактивный самолет
Повис, как в гамаке.
 
 
Я понял суть его игры,
К черновику приник...
О, мне бы сеть на все миры
Набросить хоть на миг!
 
 
...Беззлобную набросить сеть
На все, что за окном,
Чтоб все вплотную рассмотреть —
И отпустить потом.
 

Многообразие

 
Не восхваляй природу вслух:
Она для всех одна,
И все же каждому из двух
По-разному видна.
 
 
Пусть этот мир тебе знаком
До самых дальних вех, —
Тебе врученный целиком,
Он разделен на всех.
 
 
И даже самый верный друг,
Шагающий с тобой,
Совсем иначе видит луг,
И море, и прибой.
 
 
Он смотрит на кремнистый мыс,
На пенную кайму,
Во всем улавливая смысл,
Понятный лишь ему.
 
 
Вам как бы две Земли даны
И каждому – Луна,
Вам две Вселенные видны
Из одного окна.
 

Вечерняя тишина

 
У лесной тропинки велосипед
Положил я на серый мох.
На миг онемел весь белый свет —
Иль это я оглох?
 
 
Закат сквозь сосны – будто во сне,
Будто в дальнем детстве моем, —
И душа распрямляется в тишине,
Как трава, примятая днем.
 

Встреча

 
Говорят, что плохая примета
Самого себя видеть во сне.
Прошлой ночью за час до рассвета
На дороге я встретился мне.
 
 
Был загадочен и непонятен
Деловитый и строгий старик.
На вопрос мой: «Куда ты, приятель?» —
Промолчал одинокий двойник.
 
 
Он шагал к рубежу небосвода,
Где осенняя гасла звезда, —
И жалел я того пешехода,
Как никто не жалел никогда.
 

Подражание восточному

 
Врачуй меня болью, печалью лечи,
Надрывною песней во мраке звучи,
Казни меня прошлым, ушедшим томи,
Последний покой навсегда отними.
Но знай: когда в раны влагаешь персты —
И руки, и сердце должны быть чисты.
 

Личная вечность

 
Ты думал о вечности?
                                 Ты в ней живешь,
Ты ешь ее хлеб и вино ее пьешь,
На вечные звезды ты ночью глядишь
И сам из бессмертных частиц состоишь.
 
 
Пусть жизнь человека не очень длинна,
Но каждому личная вечность дана,
И пусть предстоящее скрыто во мгле —
Ты вечен, пока ты живешь на Земле.
 

Дорожное наблюдение

 
Универмаг – и рядом древний храм,
Нисколько не мешающий торговле.
Как взлеты и паденья диаграмм —
Над площадью готические кровли.
 
 
Из темной ниши сквозь летящий снег
Святой глядит на землю без укора —
И небо, словно магазинный чек,
Наколото на острый шпиль собора.
 

1976

Случайность

 
Тебе идет седьмой десяток лет,
А чем ты тех, кто раньше умер, лучше?
Поскольку бога не было и нет,
За все благодари ничтожный случай.
 
 
В сложнейшей иерархии причин,
Несущих нам спасенья и кончины,
Порой главнейший обретают чин
Не очень-то большие величины.
 
 
Гляди, гляди в минувшее, старик!
Твое везенье, может быть, таится
В пушинке тополиной, что на миг
У снайпера повисла на реснице.
 
 
И, может быть, давно б тебя земля
Взяла, избавив от соблазнов поздних,
Но старшина, блокадный хлеб деля,
На целый грамм в твою ошибся пользу.
 
 
Живи – и помни средь земных забот,
Что для других все кончилось иначе, —
И их невольно оскорбляет тот,
Кто видит смысл в своей слепой удаче.
 

«На миг оглянуться...»

* * *

 
На миг оглянуться —
А что там у нас за спиной?
Там ласточки вьются
Над старой кирпичной стеной,
Там детские ссоры,
Счастливейших дней череда,
Там ясные взоры, —
Никто нас не пустит туда.
 
 
На миг только глянем —
Какие мы были в былом?
Там утречком ранним
Идем по тропинке вдвоем.
Мы оба прекрасны
(При взгляде из нынешних лет) —
И оба не властны
Вернуться туда, где нас нет.
 
 
На миг оглянуться —
Траншея, болотистый луг.
«Оставь затянуться!» —
Твердит умирающий друг.
Он там, в сорок первом,
Он молод на веки веков,
Он в гости, наверно,
Не ждет никаких стариков.
 
 
В минувшее горе
Нам тоже вернуться нельзя —
В другое, в другое,
В другое уводит стезя.
 

Три странника

 
Ходят, бродят без дорог,
Головы склоня,
Стыд, стыдище и стыдок —
Кровная родня.
 
 
Даже в выходные дни
Нет покоя им,
И равно видны они
Зрячим и слепым.
 
 
Ты их сам не раз встречал
На путях своих,
И краснел, и замирал
Ты, увидя их.
 
 
Уж не так ты, значит, плох,
Грешный человек...
Бойся тех, кто этих трех
Не видал вовек.
 

У телевизора

 
Свет все более сходится клином,
Телефонных не слышно звонков.
К телевизору, будто к камину,
Тянет под вечер двух стариков.
 
 
Оба смотрят с улыбкой умильно,
Как мелькают чужие места,
Как струятся серийные фильмы,
Где развязка, как в песне, проста.
 
 
И давно им не кажется странным,
Что, на зов их явившись извне,
Застекленные люди и страны
Возникают в астральном огне.
 
 
Одиночеств людских разбавитель,
Растворитель печалей дневных,
Допоздна угловой этот житель
Колдовать будет в комнате их.
 
 
Но едва в нем огонь оттрепещет —
Ночь нахлынет своей чередой,
И в экран его смотрятся вещи,
Как в аквариум с мертвой водой.
 
 
И становится холодно дома,
И, старательно застеклены,
Снимки родственников и знакомых
Не мигая глядят со стены.
 

Беседа с другом редактором

 
Говорят: пора на мыло,
Седина – не благодать...
Друг, вот если б можно было
Жизнь мою переиздать!
 
 
Я отвел бы больше места
Для пиров и для побед,
Напрочь вытравив из текста
Огорченья прошлых лет.
 
 
Всей судьбы своей зигзаги
Вытянув в прямую нить,
Наяву и на бумаге
Заново б я начал жить!
 
 
Друг редактор мне ответил:
«Самому себе не лги!
Ты высказыванья эти
Для глупцов прибереги.
 
 
Грусть и радость своенравны —
Это знают мудрецы;
Грусть и радость равноправны,
Словно сестры-близнецы.
 
 
Утвердясь в душе бессрочно,
Перевесив груз невзгод,
Счастье наше, как нарочно,
Счастьем быть перестает.
 
 
Пой бесхитростные песни,
Плачь и радуйся с людьми
И судьбы неравновесье
С благодарностью пойми.
 
 
Ибо, как ты там ни прыгай,
Но для каждого из нас
Жизнь – загадочная книга —
Издается только раз».
 

Городская элегия

 
Пусть мысль моя покажется нелепой.
Брел мимо кладбища – и ясно стало мне,
Что там, среди его крестов и склепов,
Старуха смерть отсутствует вполне.
Что делать ей средь этой тишины,
Где все концы с концами сведены,
Что взять ей с тех, кого она взяла, —
Не здесь она ведет свои дела.
По улицам она и по больницам рыщет —
Среди живых она добычу ищет.
 

Последний наставник

 
Я сменил шесть наставников-десятилетий,
И теперь начинаю о них сожалеть я:
Это были совсем неплохие ребята —
Голодранцы, бродяги, трудолюбцы, солдаты...
 
 
А последний наставник домовитый такой, деловитый,
Осторожный такой, будто сделанный из динамита;
Он, скупец, все глядит на часы,
Он дни, как червонцы, считает;
Он мне шепчет, что только для стран и народов
Вековечная Вечность течет по спирали,
Но для человека под старость
Изгибается время по кругу,
Как змея, – чтобы хвост свой ужалить.
 

«С годами краса наша тает...»

* * *

 
С годами краса наша тает,
С годами – греши не греши —
Морщинится и выцветает
Лицо – этикетка души.
 
 
Душа не стареет, умнеет,
В бессмертие рвется она, —
Но вечною быть не умеет,
Телесным законам верна.
 
 
О тело, непрочный контейнер,
Конструкторский брак бытия!
Ты станешь компостом для терний,
Щепоткою пепла... А я?
 
 
Душе моей снятся дороги,
Не хочет она на покой, —
Но груз погибает в итоге
Из-за упаковки плохой.
 

Открытая ночь

А. А. Михайлову

 
Этот хутор литовский
В стороне от шоссе
Не простой, не таковский,
Не как прочие все.
 
 
Этот хутор литовский
На озерной косе
Предстает мне в чертовской,
Марсианской красе.
 
 
Ночью гляну с крыльца я —
Чудеса предо мной
Возникают, мерцая
Над седой пеленой.
 
 
Там – не дивные горы,
Не таинственный скит
И не ангельский кворум
У прибрежных ракит, —
 
 
Там конструкции странной
Кто-то строит мосты
Из теней, из тумана,
Из цветной темноты;
 
 
Там нездешние зданья
Кем-то возведены
Из росы и молчанья,
Из осколков луны.
 
 
...Может, мир необычен
В самой сути своей,
А в Галактике нынче
Ночь открытых дверей?
 
 
Может, кто-то ответа
Ждет на давнюю весть?
Может, то, чего нету, —
Тоже все-таки есть?
 

«Макромир мне непонятен...»

* * *

 
Макромир мне непонятен,
Стыну у его дверей, —
Он почти невероятен
В необъятности своей.
 
 
В микромир бы мне пробраться,
В мир незримых величин,
В край, где корни коренятся
Всех последствий и причин;
 
 
В царство малых измерений
Вникнуть, где на миллион
Действенных микромгновений
Миг обычный расщеплен;
 
 
В государство дробных чисел
И неведомых чудес,
От которых мы зависим
Более, чем от небес...
 

Размышления о стихах

 
Стихи – не пряник, и не кнут,
И не учебное пособие;
Они не сеют и не жнут —
У них задание особое.
 
 
Они от нас не ждут даров,
Открещиваются заранее
От шумных торжищ и пиров,
От хищного преуспевания.
 
 
Милее им в простом быту,
Почти неслышно и невидимо,
Жить, подтверждая красоту
Всего, что вроде бы обыденно.
 
 
Но в громовые времена,
Где каждый миг остер, как лезвие,
На помощь нам идет она —
Великодушная поэзия.
 
 
Где пули свищут у виска,
Где стены и надежды рушатся,
Припомнившаяся строка
В усталых пробуждает мужество.
 
 
...Тоска, разлука ли, болезнь —
Что ни творится, что ни деется, —
Пока стихи на свете есть,
Нам есть еще на что надеяться.
 

Милость художника

 
На старинной остзейской гравюре
Жизнь минувшая отражена:
Копьеносец стоит в карауле,
И принцесса глядит из окна.
 
 
И слуга молодой и веселый
В торбу корм подсыпает коню,
И сидят на мешках мукомолы,
И король примеряет броню.
 
 
Это все происходит на фоне,
Где скелеты ведут хоровод,
Где художник заранее понял,
Что никто от беды не уйдет.
 
 
Там, на заднем убийственном плане,
Тащит черт короля-мертвеца,
И, крутясь, вырывается пламя
Из готических окон дворца,
 
 
И по древу ползет, как по стеблю,
Исполинский червец гробовой,
И с небес, расшибаясь о землю,
Боги сыпятся – им не впервой.
 
 
Там смешение быта и бреда,
Там в обнимку – чума и война;
Пивоварам, ландскнехтам, поэтам —
Всем капут, и каюк, и хана.
 
 
...А мальчишка глядит на подснежник,
Позабыв про пустую суму,
И с лицом исхудалым и нежным
Поселянка склонилась к нему.
 
 
Средь кончин и печалей несметных,
Средь горящих дворцов и лачуг
Лишь они безусловно бессмертны
И не втиснуты в дьявольский круг.
 

Сальери

* * *

 
Мой век, как пронзительно прав ты
В неброских оценках своих —
Костлявая, бледная правда
Милей, чем раскормленный миф.
 
 
Об истине голой радея,
Мы видим из нынешних дней
Под маской Сальери-злодея
Попроще лицо, поскромней.
 
 
По выкладкам новым и мненьям
Заглазно мы можем решить,
Что в прошлом с его осужденьем
Не следовало спешить.
 
 
Он был и талантлив не шибко,
И зависть порой проявлял,
Но в главное вкралась ошибка:
Он Моцарта не отравлял.
 
 
Он был в своей Вене оболган,
Молвой осужден без суда
Надолго, надолго, надолго —
Но все-таки не навсегда.
 

* * *

 
Люблю тебя не без причины,
Эпоха, в которой живу:
Ты с мифов срываешь личины,
Не веря в седую молву.
 
 
Но венская выдумка эта
Вела к обличению зла, —
Она мудрецам и поэтам
Тревожным сигналом была.
 
 
И, как бы навек отраженный
Системой волшебных зеркал,
Развенчанный, но не сраженный
Нам Зависти облик предстал.
 
 
Пусть небыль о мертвом Сальери
Скорей порастает быльем —
Живут еще в мире сальери,
Живых мы, живых узнаем!
 

Притча о слепцах

 
Ослепший воин в рыцарской броне
На минном поле повстречался мне.
Он шел, лица забралом не прикрыв,
Был шаг его неровный тороплив.
 
 
Я закричал:
                  «Неладно ты идешь:
Оступишься – костей не соберешь!
Зачем стремиться к цели напрямки,
Спокойному расчету вопреки?
Иди за мною – вот моя рука,
Ты здесь погибнешь без проводника!»
 
 
А он в ответ:
                   «В глазах моих темно,
Но верю в Солнце – выручит оно:
В меня объявшей горестной ночи
Я чувствую порой его лучи.
Свою тропинку для себя тори —
Я Солнце взял себе в поводыри!»
 
 
И он ушел, меня опередив.
Я ждал: вот-вот недальний грохнет взрыв,
Но час прошел, и час другой прошел —
Над минным полем лишь гуденье пчел.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Идя к спасительному рубежу,
Я под ноги внимательно гляжу.
 
 
Молчит земля, и небеса молчат,
Из почвы травы дикие торчат,
Чуть видные неровности меж них —
Как бугорочки в книгах для слепых.
 
 
Я Осторожность взял в поводыри,
Но черные летят нетопыри,
Крадется к сердцу холод земляной,
И Солнце гаснет за моей спиной.
Чтоб поле перейти до темноты,
Мне не хватило мудрой слепоты.
 

Детские праздники

 
Когда пытаюсь в давнее вглядеться,
Ни в чем не вижу чьей-нибудь вины.
Коротенькими радостями детства
Невзгоды в темноту оттеснены.
 
 
Забыты огорченья и леченья,
Не помню ни врагов, ни синяков,
А помню я подарки, и печенье,
И праздники белее облаков,
 
 
И мирный скрип шершавого паркета,
И самовар, журчащий, как ручей,
И елку, где дрожат комочки света
На пальцах стеариновых свечей.
 

«Любовь минувших лет, сигнал из ниоткуда...»

* * *

 
Любовь минувших лет, сигнал из ниоткуда,
Песчинка, спящая на океанском дне,
Луч радуги в зеркальной западне...
Любовь ушедших дней, несбывшееся чудо,
Нечасто вспоминаешься ты мне.
Прерывистой морзянкою капели
Порой напомнишь об ином апреле,
Порою в чьей-то промелькнешь строке...
Ты где-то там, на дальнем, смутном плане,
Но ты еще мне снишься временами —
Снежинка, пролетевшая сквозь пламя
И тихо тающая на щеке.
 

«Много верст у меня за спиною...»

* * *

 
Много верст у меня за спиною,
Много радостей, бед и тревог.
Кое-что было понято мною,
Но чего-то понять я не смог.
 
 
Есть в печалях былых и отрадах
На минувшие тайны ответ, —
Но и сам я собой не разгадан,
И ключей к мирозданию нет.
 
 
Я, как брата, весь мир обнимаю,
Все обиды прощаю ему, —
Но и в нем я не все понимаю,
И, быть может, вовек не пойму.
 
 
До сих пор – как во сне или в детстве —
Жизнь в единое не сведена,
И в цепочке причин и последствий
Не сомкнуть основного звена.
 

1977

Память о сорок первом

 
О, рассвет после ночи бессонной,
И трава в оловянной росе,
И шлагбаум, как нож, занесенный
Над шершавою шеей шоссе!..
 
 
Мы шагаем – и головы клоним,
И знобит нас, и тянет ко сну.
В дачном поезде, в мирном вагоне
Лейтенант нас привез на войну.
 
 
Нам исход этой битвы неведом,
Неприятель все рвется вперед.
Мой товарищ не встретит Победу,
Он за Родину завтра умрет.
 
 
...Я старею, живу в настоящем,
Я неспешно к закату иду, —
Так зачем же мне снится все чаще,
Будто я – в сорок первом году?
 
 
Будто снова я молод, как прежде,
И друзья мои ходят в живых,
И еще не венки, а надежды
Возлагает Отчизна на них...
 

Последнее фото

 
Там, на фото размером с открытку,
Госпитальный виднеется сад;
Пациенты – шинели внакидку —
У забора махоркой дымят.
 
 
А земля еще в снежных заплатах,
Но уже наступает весна,
Санитарочки в белых халатах,
Улыбаясь, стоят у окна.
 
 
И в беседке сидит на перилах
Мой товарищ с заплечным мешком,
В том саду, где мгновенье застыло,
Как у пропасти – перед прыжком.
 

«Бывало, мне страшное снится...»

* * *

 
Бывало, мне страшное снится,
Но я пробуждаюсь в ночи —
И рушатся сны-небылицы,
Громоздкие, как кирпичи.
 
 
И няня, склонясь над кроваткой,
Спокойные шепчет слова,
И, если все выразить кратко,
Родная планета – жива.
 
 
А после за мною глядела
Суровая няня – судьба;
Война меня в хаки одела,
Блокада взяла на хлеба.
 
 
Во сне не увидеть такого,
Что я повидал наяву,
И все-таки – пусть бестолково —
Доныне я в мире живу.
 
 
Всю книгу земных сновидений
Запомнив почти наизусть,
Я страшных боюсь пробуждений,
Я страшного сна не боюсь.
 

Девушка на перроне

 
Утром
садясь в электричку на новом просторном вокзале,
на мгновение вижу
старый вокзал, где паутинами копоть
свисает с усталых железных конструкций;
поезд,
измученный дальним пространством,
прибыл под темные своды;
из облезлых вагонов,
где пробоины в крышах залатаны ржавою жестью,
все уже вышли,
слившись с толпой ожидавших;
паровоз серии «Н» сокрушенно вздыхает,
состав отводя на запасный.
Девушка с бедным букетом
одна стоит на перроне, не дождавшись кого-то,
угля частицы,
как черная изморозь, ложатся на платье в аккуратных заплатах...
 
 
Утром,
садясь в электричку,
перед тем как уткнуться в дорожное чтиво,
вижу в окно черный перрон опустевший;
там одиноко, в беспомощном ожиданье
девушка смотрит в туман;
перед ней, словно холм надмогильный,
тянется вдаль железнодорожная насыпь.
 

Фронтовому фотографу

И. Фетисову

 
Спасибо, фотограф газетный,
Тебе доверяю вполне!
О днях и событьях бессмертных
Напомнил ты смертному мне.
 
 
Я вспомнил иные рассветы,
Я заново как бы возник;
Ведь суть фотографии – это
На вечность помноженный миг.
 
 
Былое становится близким
На снимках твоих, где война
Без ретуши и без подчистки
Бесхитростно отражена.
 
 
Я вижу землянок накаты,
Наплывы блокадного льда —
И тех, кто пред боем засняты
Единожды и навсегда.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Фотограф армейской газеты,
Поклон тебе и похвала!
Стареют стихи и поэты —
Твои не стареют дела.
 
 
Склонясь над трудами твоими,
Друзей фронтовых узнаю, —
Там мертвые рядом с живыми
Шагают в бессменном строю.
 

Римские впечатления

И. С. Кузьмичеву

 
Идем через жилой вечерний Рим.
Почти всемирны и обыкновенны,
Из вертикальных омутов витрин
Глядят утопленники-манекены.
 
 
Но дальше город старше и темней,
Чем на парадно-лаковых буклетах;
Усталые сцепления камней —
Плотины, заграждающие Лету.
 
 
Поклонимся неведомым рабам,
Ночные впечатленья подытожим...
На Колизея смолкший барабан
Вселенная натянута, как кожа.
 
 
Там, на арене, в толще темноты,
Теперь приют четвероногих нищих;
Рассвета ждут бродячие коты —
Им римляне сюда приносят пищу.
 
 
Дряхлеет каменная красота,
Мирская слава – что песок сыпучий,
А тихая людская доброта,
Как кошка бесприютная, живуча.
 

Ласточки над океаном

* * *

 
Сухопутные птицы,
Поглядите-ка вниз, —
Как могли вы решиться
На отчаянный риск?
 
 
Кто подсунул вам, птахам,
Аварийный маршрут,
Где порою от страха
Перья дыбом встают?
 
 
Океан всеединый —
Хоть бы ломтик земли,
Хоть бы плот, хоть бы льдина,
Хоть бы траулер вдали...
 
 
В небесах беспредельных
Где вам отдых найти?
Недолетов смертельных
Много будет в пути.
 

* * *

 
Им нельзя приземлиться
Над пучиной седой,
Сухопутные птицы
Держат путь над бедой.
 
 
Либо выдюжишь – либо,
Только волю ослабь,
Сразу штопором к рыбам
В океанскую хлябь.
 
 
Умирай – но не падай,
Крыльев не покладай, —
Как в искусстве, здесь надо
Гнать и гнать себя вдаль.
 
 
Гнать себя над судьбою
Без покрышки и дна —
К той полоске прибоя,
Что тебе не видна.
 

Подпись к лубку

 
При ходьбе набив мозоли,
Путь-дороженьку кляня,
Пешеход, кряхтя от боли,
Взял да выдумал коня.
 
 
Голый выдумал одежду,
Нищий выдумал суму,
Утопающий – надежду
(Чтоб тонуть не одному).
 
 
А меня, земного сына,
Не выдумывал Творец —
Просто вылепил из глины,
Взяв себя за образец.
 
 
На Земле, на круглом месте,
Я торжественно живу,
Ореол ночных созвездий
Увенчал мою главу.
 
 
Неплоха моя планета,
Ею правлю я, как бог,
Но уже мне тесен этот
Рай, простершийся у ног.
 
 
Снится мне, что к звездам взмыл я,
Пламя реет за спиной...
Нет, не ангельские крылья
Будут выдуманы мной!