Текст книги "Эзотерический мир. Семантика сакрального текста"

Автор книги: Вадим Розин

 
Постигни самую глубокую тайну ума.
И ты увидишь, что нет ни вещей, ни отсутствия вещей.
Просветленный и непросветленный представляют собой одно.
Нет ни ума, ни вещей.
 

12

Продумывая взгляды эзотерических мыслителей на истину, я обратил внимание на один интересный момент. Какие проблемы обсуждаются в эзотерических учениях? Или такие, которые принципиально не поддаются никакой проверке (что, например, было с нами до рождения или будет после смерти, что есть Бог или дьявол, как устроены иные реальности и миры), или же такие, в которых человек хочет провести свою личную точку зрения (на добро и зло, на мир, на человека и т. п.). Но если эзотерическую реальность нельзя проверить, пощупать, если она «строится» под определенную личность, имеет смысл и существует лишь для определенных людей, значит, каждое четко выраженное и, что не менее важно, реализованное в жизни человека представление о мире является истиной. Но если много истин, то приходится признать и много миров, существований, форм бытия. Действительно, разве в нашей единой культуре все люди живут одинаково, имеют один опыт жизни? Мы видим, что существуют по меньшей мере две разные действительности. Одна – общая для всех (ее можно назвать «социэтальной»), обусловленная экономикой, производством, социальными системами, т. е. реальным взаимодействием людей, их взаимозависимостью друг от друга и от условий жизни; другая (назовем ее «витальной») – для каждого своя, обусловленная его индивидуальной культурой, опытом жизни, бытием. Каждый человек принадлежит какой-либо культурной и социальной системе (является гражданином определенной страны, пользуется национальным языком, зарабатывает на жизнь в каком-либо учреждении), однако по отношению к тем, кто находится в одной с ним системе, все люди живут по-разному: тяжко трудятся всю жизнь или считают труд наказанием; стремятся достичь просветления или коснеют в своих грехах, ищут и меняются или боятся любого изменения, считают себя бессмертными или боятся умереть; один человек полон энергии, оптимистичен, а другой просто погибает при любых ничтожно неблагоприятных обстоятельствах; одному хотелось бы опоры и поддержки, а другой рвется жить сам по себе и сам собой, и т. д. и т. п. Получается, что на социэтальном уровне опыт жизни у всех людей один и, следовательно, одна истина (Лилли относит ее к согласованной реальности), а на витальном – столько разных опытов жизни и столько соответствующих им истин, сколько существует реальных, разошедшихся и не совпадающих между собой форм жизни. На витальном уровне истина есть не просто знание, адресуемое к определенной реальности, но и способ выражения себя, способ самоорганизации и реализации своей жизни. Именно на этом уровне, вероятно, справедлива формула Лилли – «в сфере ума то, что считаешь истинным – истинно или становится истинным в пределах, которые предстоит определить из опыта».

13

Принцип множественности и независимости эзотерических истин вроде бы противоречит нашим представлениям об единой природе человека. Человек един, все люди принадлежат единой цивилизации, так откуда, спрашивается, могут возникнуть разные существования и формы бытия? Не поверхностное ли это суждение, может быть, люди в сущности мало чем отличаются друг от друга? Однако жизненный опыт показывает нам, что в зрелом возрасте трудно найти двух людей, похожих друг на друга. Иное дело – дети, которые вроде бы одинаково чисты и «пусты», поскольку не заполнены культурными реалиями. Что же происходит с ребенком, когда он взрослеет? В начале жизни ребенок вовлекается в процесс социализации: усваивает, принимает определенные ценности, образ жизни, образцы поведения. Войдя во все это (всегда по-своему), он начинает «специализироваться», т. е. оестествляться, субъективироваться, оспосабливаться в этих реальностях, ценностях, образе жизни. При этом его психика и даже физиология кардинально меняются (опять же у каждого по-своему). Специализация личности заходит так далеко, что к зрелому возрасту приходят уже совершенно разные индивиды, с разными способностями, скоростью реакции, по-разному организованным сознанием, уникальным видением, эмоциональным строем и т. п.

В процессе овладения эзотерической истиной происходит интенсивная специализация. Различные психотехники – йога, медитация, изменение ценностей установок и сознания, подавление ряда реальностей и навыков – существенно меняют психофизиологическую структуру человека, формируя у него и новое сознание, и новый психический опыт жизни. Принципиальное же различие эзотерических учений и практик обусловливает и принципиальное различие «на выходе» специализированных в них личностей. И если некто утверждает, что он видит Христа, а другой – свое прежнее существование, то оба свидетельства приходится допустить в том смысле, что действительно возможны две несхожие, по-разному специализировавшиеся личности.

14

Эзотерическое знание – знание гуманитарное. Методология же гуманитарных наук, как показано уже М. Вебером, преодолевает ограниченность традиционного естественнонаучного идеала, показывая, что в гуманитарном мышлении разные ценностные отношения предваряют и пронизывают познание. Действительно, объект изучения гуманитарной науки является не только рефлексивным (текст о текстах, мысль о мыслях и т. д.), но и жизненным, активным. «В гуманитарных науках, – пишет Д. Гачев, – есть эта равнообъемность объекта и субъекта знания: человеческий дух и культура, им созданная, познаются человеческим же духом и культурой; сам акт такого познания есть новый акт творчества в человеческом космосе, строительстве духа и культуры». Культура, история, социальные явления, личность, мышление, творчество и другие объекты гуманитарных наук активно относятся к гуманитарному знанию. Они изменяют свою природу в зависимости от того, что это знание утверждает; знания создают для таких объектов рефлексивное отражение, образ, который они принимают или нет. Одновременно и сам исследователь как живое, активное существо вступает в те или иные отношения (реальные или мыслимые) с изучаемым живым явлением. Следовательно, имеет место взаимоотношение исследователя с изучаемым объектом, характер которого фиксируется прежде всего в ценностном отношении, в том, что исследователя интересует в объекте и как поэтому он будет его представлять.

«Не существует, – писал М. Вебер, – совершенно «объективного» научного анализа культурной жизни или «социальных явлений», не зависимого от особых и «односторонних» точек зрения, в соответствии с которыми они избраны в качестве объекта исследования, подвергнуты анализу и расчленены…» В гуманитарной науке взаимоотношения исследователя с объектом весьма разнообразны: это не только преобразование объекта, сопоставление его с другими и моделирование (как в естественной науке), но и управление, воспитание, конфликт, поддержка, угнетение, выработка собственного отношения к объекту и т. п. Поскольку объект гуманитарной науки осознается как живой, активный, исходное познавательное отношение часто трактуется как понимание («Сначала понять, – говорит М. Бахтин, – затем изучить»; «Не только конституировать поведение людей, – утверждал М. Вебер, но – и понять его»). В то же время ясно, что понимание в случае управления будет одно, в случае поддержки – другое, в случае угнетения – третье, в целях собственной ориентации – четвертое и т. п. Все сказанное проливает некоторый дополнительный свет на существование в эзотерическом движении («эзотерической науке», можно так сказать) многих истин и несовпадающих учений.

Запад и Восток: истоки и классический образ
Бог (религиозная доктрина)
Нирвана (учение Готамы Будды)
Эволюционирующий человек (учение Шри Ауробиндо)
Развивающийся мир (учение Рудольфа Штейнера, «Очерк Тайноведения»)

БОГ (религиозная доктрина)

 
Если смерть есть ночь, если жизнь есть день —
Ах, умаял он, пестрый день, меня!..
И сгущается надо мною тень,
Ко сну клонится голова моя…
Обессиленный, отдаюсь ему…
Но все грезится сквозь немую тьму —
Где-то там, над ней ясный день блестит
И незримый хор о любви гремит…
 

Ф. Тютчев

1

Брахман, которого созерцал Рамакришна, не имеет никакого подобия – только чистое существование, единое как таковое, нечто как ничто. Как не похож его образ на образ христианского Бога в трех лицах – Отца, Сына и Святого Духа. Во все времена люди спрашивали, что есть Бог, и отвечали на этот вопрос по-разному. И тем не менее, несмотря на различие ответов, верующие не только понимали друг друга, но сходно переживали божественную реальность.

Для верующего человека Бог – не просто реальность, существующая наряду с другими, а нечто существующее безусловно, отождествляемое с самой жизнью, это то, что есть «на самом деле», а все прочее – или проявление Бога, или видимость, наваждение сатаны. Когда верующий не чувствует Бога, он считает, что в его жизни что-то неблагополучно. Митрополит Антоний Блюм с присущим ему юмором вспоминает в связи с этим одну историю:

«Около двенадцати лет назад, вскоре после моего рукоположения, я был послан перед Рождеством навестить одну старую пару. Там жила старуха, которая вскоре умерла в возрасте ста двух лет. Она подошла ко мне после первой литургии, которую я отслужил, и сказала: «Отец Антоний, я хотела бы посоветоваться с Вами относительно молитвы». Я ответил: «Я слушаю Вас, мадам такая-то». Она сказала: «Я уже много лет спрашиваю людей, которые имеют большой молитвенный опыт, и никто не посоветовал мне ничего разумного. Вот я и подумала, что Вы, вероятно, ничего еще не знаете, быть может, именно поэтому Вы случайно скажете что-нибудь правильное». Это было обнадеживающее начало. Я попросил объяснить, в чем ее вопрос. Старая леди сказала: «Вот уже четырнадцать лет я почти непрерывно тревожу Иисусову молитву и ни разу не почувствовала присутствия Бога». Тут и я сказал то, что подумал: «Если Вы говорите непрерывно, Вы не даете Богу возможности вставить словечко». Она сказала: «Что же мне делать?» Я посоветовал ей следующее: «Пойдите в свою комнату после завтрака, приберите там, поставьте свое кресло перед иконой, зажгите лампаду, сядьте, оглянитесь и посмотрите, где Вы живете. Уверен, что раз все четырнадцать лет Вы непрерывно молились, у Вас не было времени оглядеть свою комнату. Затем возьмите вязание и в течение пятнадцати минут сидите и просто вяжите перед лицом Господа. Но не произносите ни одного слова молитвы. Просто посидите и порадуйтесь покою и уюту Вашей комнаты».

Она не нашла этот совет достаточно благочестивым, но решила испробовать. Вскоре она пришла ко мне и сказала: «Вы знаете, выходит». Я спросил: «Что выходит?» – мне было любопытно, как подействовал мой регламент. Она рассказала: «Я поступила точно так, как Вы посоветовали. Утром встала, умылась, прибрала комнату, позавтракала, вернулась к себе, убедилась, что в комнате ничего нет, что могло бы меня раздражать, тогда села в кресло и подумала: «Как хорошо: у меня есть пятнадцать минут полного покоя, когда я могу, не стыдясь, ничего не делать». Потом я в первый раз за много лет огляделась и подумала: «Боже, в какой прелестной комнате я живу!» Я почувствовала такой покой… потому что в комнате было так тихо и мирно. Тикали часы, но их тиканье только подчеркивало тишину и покой. Потом я вспомнила, что должна вязать перед липом Бога, и начала вязать. И я все больше сознавала тишину. Спины задевали за ручки кресла, часы тикали, но ничто не раздражало, у меня не было причин для напряжения, и тогда я заметила, что тишина была не просто отсутствием звуков и шума, но она имела субстанцию. Эта тишина не была отсутствием чего-то, но была присутствием чего-то. Тишина имела объем, внутреннее богатство, и она начала завладевать мною. Наружная тишина пришла и соединилась с внутренним покоем и тишиной». Под конец она сказала нечто прекрасное, что впоследствии я прочел у французского писателя Жоржа Берианоса. Она сказала: «Внезапно я почувствовала, что тишина является присутствием. В сердце этой тишины был Он, кто есть полная тишина, полный мир, полное равновесие»«.

Конечно, в разных религиях Бог понимается по-разному, однако мы не очень ошибемся, если скажем, что для всякого верующего Бог всегда нечто разумное (мудрое), превосходящее, первородное. Бог – условие нашей разумности, осмысленности, это Творец (демиург) и, следовательно, Бог – источник нашего происхождения, рождения. Бог не только жизнь, но и ее закон, который безусловно подлежит исполнению, если мы хотим жить, а не жить мы не можем, как не можем существовать вне Бога. «Не думайте, – говорил Христос, – что Я пришел нарушить Закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из Закона, пока не исполнится все» (Евангелие от Матфея).

В христианском мироощущении Бог воспринимается как лицо, личность (ведь не случайно человек был сотворен «по образу и подобию»), а отношения между человеком и Богом мыслятся как понятные человеку. Это отношения любви, обожания, подчинения, руководства, законопослушания, понимания, уяснения и др. Вдумаемся в высказывания глубоко верующих людей: «Мы исповедуем Божественную природу Христа, – пишет Антоний Блюм, – Его державную власть над нами, то, что Он наш Господь и Бог, и это означает, что вся наша жизнь находится в Его воле и что мы предаемся Его воле и ничему другому». «Вначале было Ничто, – формулирует Девендранат догматы веры «Брахмосамадж», – существовал лишь Единый, Всевышний. Он создал всю вселенную… В служении Ему, в поклонении заключается наше спасение в этом и в другом мире. Служение состоит в том, чтобы его любить и делать то, что он любит». «Суть религии, – говорит Шри Ауробиндо, – это поиски и нахождение Бога, стремление к раскрытию Бесконечности, Абсолюта, Единства, Божества, заключающего в себе все эти атрибуты, но не как абстракции, а как Существа… В религии человек должен искренне переживать сокровенные отношения между ним и Богом, отношения единства и различия, отношения освященного познания, экстатической любви и восторга, полного отказа от себя и служения Ему». Жители, обосновавшиеся в Большой Мексиканской Долине (народ нагуа), создавшие в XV–XVI вв. оригинальную религию, называли своего Бога «Господин и Госпожа нашей плоти», «Господин и Госпожа дуальности», «наша мать, наш отец, старый Бог», «Даритель жизни».

Итак, для верующего Бог противостоит человеку не как нечто чуждое, нечеловеческое, а, напротив, вполне родственное, хотя и предельно мудрое, превосходящее, творящее. У Бога всегда проглядывает именно лицо (отца, сына, матери). Получается, что в сознании верующего Бог мыслится, переживается и ощущается одновременно и как начало трансцендентальное, космическое, демиургическое, и как сугубо живое, реальное, человеческое. Бог – это смысл человечности, предел ее. Поэтому Бога не просто обожествляют, склоняются перед Ним, растворяют себя в Нем, целуют следы Его ног (плиты в Его Доме), но и находят Бога в себе («Царство Божие внутри нас»), вступают с Ним в личные, интимные отношения, обращаются к Нему с мольбой и просьбой (молитвой).

2

Но лицо лицу рознь. Лицо христианского Бога – это нравственный образ, а сам Бог – нравственный идеал. В отличие от других религиозных доктрин христианское учение не только по сути дела эзотерическое, от сердца к сердцу, для избранных, предопределенных Богом, но и нравственно окрашенное. В христианстве верующий сразу поставлен к Богу в позицию человека, осуществляющего нравственный выбор. «Кто не со Мною, – говорит Христос, – тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает». «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их» (Евангелие от Матфея). Увидя Иисуса, идущего к нему, Иоанн говорит: «… вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех мира» (Евангелие от Иоанна). «С чего следует начать, если мы хотим молиться?» – спрашивает Антоний Блюм, и отвечает:

«С уверенности в том, что мы грешники и нуждаемся в спасении; что мы отрезаны от Бога, но не в состоянии без Него жить; что все, что мы можем предложить Богу, это наше отчаянное стремление к Нему; мы жаждем стать такими, чтобы Бог нас принял, раскаивающихся, принял нас с милосердием и любовью, С самого начала наша молитва – это смиренное восхождение к Богу, с того момента, когда обращаемся к Богу, боясь приблизиться к Нему, зная, что преждевременная встреча с Ним до тех пор, когда Его милость осенит нас, и мы станем способны предстать перед Ним… будет судом над нами и осуждением. Все, на что мы способны, это обратиться к Нему с благоговением, со всей глубиной благоговения, с глубочайшей любовью, со всем страхом, на который способны, со всем вниманием и серьезностью, которая есть в нас, и просить Его сделать нас способными на встречу с Ним – не для суда, а для жизни вечной».

Фигура Христа – это фигура спасителя, но не только. Христос – судья, отец («ибо приидет Сын Человеческий во славе Отца Своего с Ангелами Своими, и тогда воздаст каждому по делам его»). Но и это еще не все – Христос пострадал за человечество, за каждого из нас, из любви к людям он добровольно взял на себя их грехи и тем самым показал им пример бескорыстного, жертвенного отношения к ближнему. Не случайно поэтому вторая заповедь Христа гласит: «Возлюби ближнего своего как самого себя». Исследователь творчества Андрея Рублева Г. Вздорнов пишет о «Троице» следующее: «Так или иначе, здесь происходит диалог – мысленная, но мыслимая нами беседа двух ангелов: Отец обращается к Сыну и указывает ему на необходимость искупительной жертвы, а Сын отвечает согласием на волю Отца».

В христианском понимании любовь и жертва могут быть только взаимными, и подобно тому, как Христос жертвовал всем ради людей, люди должны жертвовать всем ради Бога. Поэтому первой наиважнейшей заповедью Христа является: – «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоей и всем разумением твоим». «Не думайте, – говорит Христос, – что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее» (Евангелие от Матфея).

Итак, христианский Бог суть нравственный идеал, нравственный образ, и первый, кто указал на это, был сам Христос: «… Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный». Для Достоевского это тоже было очевидно: «Христос был вековечный, от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек… Христос весь вошел в человечество, и человек стремится преобразиться в Я Христа, или в свой идеал».

3

Однако, повторяем, есть лицо и лицо. Лицо двуединого Бога народа нагуа – Ометеотла (или «Господина и Госпожи дуальности») – тоже вполне человечно, но далеко не нравственно в христианском понимании. В нагуанском тексте, получившем название «Флорентинский кодекс», мы читаем:

Господин наш, хозяин непосредственной близости.

2. Думает то, что хочет, решает и развлекается.

3. Как он хотел бы, так и захочет.

4. В центре своей ладони он нас держит и передвигает по своему желанию.

5. Мы движемся, кружимся, как шарики, без направления, он нас передвигает.

6. Мы – предмет его развлечения: он над нами смеется»

(цитируется по книге Мигеля Леои-Портилья «Философия нагуа»).

Из этого текста нетрудно заметить, что Ометеотл совсем не похож на Христа. Однако для нагуа он – Бог, ему приносят жертвы (кровью и «цветущими войнами») и совсем не из-за страха перед ним, а потому, что, создавая этот мир и людей, он пожертвовал своей жизнью. Нагуа считали, что их Бог Ометеотл является одновременно Солнцем, но в этом качестве он реализуется, только порождая четырех сыновей-Богов (Тлаклауке, Йайанке, Кецалкоатла и Омитеситла), олицетворяющих четыре стороны света (Восток, Запад, Юг и Север), четыре естественных элемента (землю, воздух, огонь и воду), четыре цвета (красный, черный, белый, голубой) и четыре основных цикла космического времени. Реализация жизни, существование мира и людей зависят от исхода междоусобной борьбы сыновей-Богов за власть. Когда побеждает какой-нибудь из них, начинается жизнь, устанавливается порядок. С возникновением новой междоусобицы мир и люди погибают. Новая победа, власть нового сына-Бога означают возникновение нового времени, новой жизни (нового Солнца) и новых людей («масегуалов»), И так уже было четыре раза; нагуа думали, что живут в пятой эпохе, при пятом Солнце. Рукопись нагуа, опубликованная Ф. Пасо-и-Тронкосо («Легенда о Солнцах…»), приводит подробности создания пятого Солнца:

«Когда наступила полночь, все боги расположились вокруг очага, который назывался тестекскалли. И огонь горел здесь четыре дня… Затем они заговорили и сказали Текусицтекатлу: «Ну, Текусицтекатл, бросайся в огонь!» Он хотел было сделать это, но, так как огонь был очень большой и разгорался еще сильнее, ему стало жарко, он испугался и не осмелился броситься в огонь, отступил назад… После того как он сделал четыре попытки, боги обратились к Нанагуатцину и сказали ему: «Ну, Нанагуатцин, попробуй ты!» И так как это ему сказали боги, он сделал усилие и, закрыв глаза, рванулся и кинулся в огонь и затрещал на огне подобно тому, что жарится. Текусицтекатл, увидев, что он бросился в огонь и горит, тоже рванулся и кинулся в костер… Когда оба бросились в огонь и сгорели, боги сели ожидать, с какой стороны выйдет Нанагуатцин. После долгого ожидания небо начало краснеть и всюду забрезжил рассвет».

«… а когда Солнце взошло, оно казалось очень красным и раскачивалось из стороны в сторону, и никто не мог на него смотреть, потому что оно ослепляло глаза, сверкало и щедро испускало свет, разливающийся во все стороны…».

«… вначале пятое Солнце не двигалось. Тогда боги сказали: «Как же будем жить? Солнце не двигается!» И чтобы придать ему силы, боги пожертвовали собой и предложили ему свою кровь. Наконец подул ветер и, двинувшись, Солнце продолжило свой путь».

Исследователь философии нагуа Мигель Леон-Портилья отмечает, что «образ Нанагуатцина, смело бросающегося в огонь, чтобы превратиться в Солнце, содержит уже с самого начала скрытые элементы будущего мистицизма ацтеков: Солнце и жизнь существуют благодаря жертве, лишь с помощью той же жертвы они смогут сохраниться». Ставшая навязчивой, мистической, эта идея (неустанно доставлять богам драгоценную красную «воду» жертвы – единственную пищу, способную сохранить жизнь Солнцу) сделала, как писал Касо, «ацтеков народом с миссией: избранным народом, считающим, что его миссия в том, чтобы в космической борьбе находиться на стороне Солнца, на стороне добра, содействовать его победе над злом, представлять всему человечеству благо победы сил света над мрачной властью ночи».

««Идея о том, что ацтек – это союзник богов, что он выполняет трансцендентальный долг, и что благодаря его деяниям обеспечивается возможность продолжения жизни мира», позволила ацтекскому народу выдержать все тяжести своего странствия и силой обосноваться на территории более богатых и культурных народов, навязать свою власть соседям, а также расширять свое господство до тех пор, пока ацтекские отряды не распространили власть Теночтитлана до берегов Атлантики и Тихого океана…». (М. Леон-Портилья).

Сравнивая мистическое учение ацтеков с христианским, мы видим, что и тут, и там фигурируют понятия жертвы, идеала, но в одном случае на них строится христианская любовь к людям, в другом – бесстрастный космический закон борьбы богов. Дистанция между религиями Христа и нагуа огромна: от бога, совпадающего с космосом, который по отношению к человеку и человечеству есть лишь неумолимая стихия, закон, до Бога, имеющего личные нравственные отношения с каждым отдельным человеком. Но и там, и тут Бог – это одновременно идеал жизни (суть жизни как таковой) и жертва, т. е. требование передачи своей жизни космическому, трансцендентальному, сверх– разумному началу. «После появления Христа как идеала человека во плоти, – размышляет Достоевский на следующий день после смерти своей первой жены, – стало ясно, как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтобы человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего Я – это как бы уничтожить это Я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье».

Кстати, и нагуа считали счастливыми тех людей, которые принесли свою жизнь в жертву (т. е. убитых на войне, пленников, погибших среди врагов, женщин, умерших при родах). Все они попадали прямо на небо в дом Солнца. «По прошествии четырех лет, – пишет Саагун, – они превращались в различных птиц с пышным расцвеченным оперением и высасывали нектар цветов как на небе, так и в этом мире».

4

Невольно хочется задать вопрос: почему новозаветный Бог пожертвовал собой ради людей, взял на себя их грехи? Зачем ему, всемогущему, всеведущему, всесущему, все это? Может быть, потому, что только в людях Бог приходит к самому себе? Или потому, что он там, на небе, тоже одинок? И другой вопрос, почему Бог наделил людей «свободой воли», возможностью идти своим путем. Разве это естественно? К. Льюис, автор «Писем Баламута», вкладывает в уста своего героя – беса Баламута – следующие слова недоумения:

«Не могу понять… Христос говорит, что Он любит людей, а Он их оставляет свободными. Как же вместить это?.. Я тебя люблю; но что же это значит? Это значит, что я хочу взять тебя в свои когти, тебя так держать, чтобы ты от меня никогда не удрал, тебя проглотить, из тебя сделать свою пищу, тебя переварить так, чтобы от тебя не осталось бы ничего вне меня. Вот что я, – говорит бес, – называю любовью. А Христос говорит – любит и отпускает на свободу… Он лелеет надежду, что ему удастся сделать эти отвратительные маленькие создания Своими СВОБОДНЫМИ приверженцами и служителями. Он вечно называет их «сыны», с упорным пристрастием унижая весь духовный мир своей неестественной любовью к двуногим. Не желая лишить их свободы, Он отказывается вести их к целям, которые Сам поставил перед ними. Он хочет, чтобы они «шли сами»«,

Впрочем, поступок Христа не был бы понятен и ветхозаветному Богу, который за грехи покарал все человечество, вместе с сыновьями и дочерями ангелов, исключая лишь семью Ноя. А Христос, видя не хуже Его, «что велико развращение человека на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время» (Бытие), тем не менее принимает на себя грех мира и жертвует собой. Это совершенно новый взгляд на мир, людей, жизнь; новая идея. Исходящая из космического закона жертва нагуа есть главным образом условие жизни как таковой, способ поддержания мироздания, равноправный обмен: нагуа приносят жертвы кровью Солнцу, поддерживая, питая его жизнь, а Солнце в обмен поддерживает их жизнь, отдавая людям свою жизнь (жертва богов, сыновей Ометеотла). Ни люди, ни боги друг без друга существовать не могут, а жертва – это то, что их соединяет, что регулирует их взаимоотношения. Христианский же Бог всемогущ. Он демиург, создавший и людей, и природу, и весь космос, ему нет нужды жертвовать собой в обмен на собственную жизнь. Он действует и страдает, проникшись любовью, не зависит от человека, как Ометеотл, а любит его, сострадает ему. Любовь и сострадание – вот те тайные и явные пружины, которые движут весь механизм христианского общения человека с Богом и человека с человеком. «Вы слышали, – говорит Христос, – что сказано: люби ближнею твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? А если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Евангелие от Матфея).

Но почему все же новозаветный Бог полюбил человека со всеми его слабостями, страстями и грехами? Не потому ли, что Бог есть нравственный идеал человека, идеал человеческой жизни? Идеал же, чтобы быть идеалом, утверждает и подтверждает себя в том, идеалом чего он является. Мать подтверждает себя в своем дитяти, мастер – в своем творении, Бог – в человеке, человек – в Боге. Кто же тогда демиург и создатель? Бог или человек? Верующий, естественно, ответит, что Бог, ученый-культуролог будет доказывать, что представление о Боге – порождение человека и той культуры, в которой он живет. Но независимо от ответа на вопрос, кто кого создал, неизменным остается признание нравственной связи между ними. Даже если Бог – идеальная конструкция, созданная человеком в определенной культуре, в этой конструкции, осознаваемой как реальность, человек определяет себя нравственным образом, соотносит себя со всем человечеством, с живой и неживой природой. И жертву в этом случае он приносит не одному Богу, но и другим людям, Культуре, т. е. тому живому целому, которое определяет его жизнь, задает для нее культурные рамки. Соответственно и Христос приносит жертву не отдельному человеку, а всему Человечеству, Культуре, Космосу и уже через них провозглашает любовь людей друг к другу, как необходимое и ценнейшее условие их совместной жизни на земле. При таком понимании Христос – не что иное, как всеобщий смысл и символ Человечности, инобытие культурности, жизненности человека. Справедливости ради нужно заметить, что для верующего, наоборот, человечность, культура и жизнь целиком заключены в Христе. Но разве так уж важно для понимания друг друга, для сочувствия, для совместной жизни, для поддержания Блага, Любви и Красоты – за какой конец взяться? Главное – вытянуть волшебную, сверкающую, животворную нить Жизни.