355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вадим Розин » Эзотерический мир. Семантика сакрального текста » Текст книги (страница 33)
Эзотерический мир. Семантика сакрального текста
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:26

Текст книги "Эзотерический мир. Семантика сакрального текста"


Автор книги: Вадим Розин


Жанры:

   

Философия

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 35 страниц)

Посмотрим теперь, с помощью каких художественных средств и приемов художники Возрождения творили и изображали божественный мир, открывая для человека события, отраженные в Старом и Новом заветах. Во-первых, они брали за образец природу и человека, но не обычных, а, так сказать, эзотерически и научно претворенных. Образцом человека (как прообраза Бога и святых) выступает сам художник-эзотерик, поэтому, например, не случайно Мадонны и святые у Леонардо похожи на него. Образцом природы выступает, конечно, природа, но описанная средствами математики и механики. Т. Знамеровская показывает: значение научных представлений в искусстве Возрождения было столь значительно, что при расхождении свидетельств глаза и научного знания предпочтение отдавалось последнему. Акцент, считает она, делался на то, что соответствовало «рационалистическому и метафизическому характеру мышления, присущему в то время эмпирическому познанию и научному осмыслению природы» [6, с. 153–155].

Во-вторых, художники создавали настоящую иллюзию видения иного мира – божественного, мистического. Какими свойствами в представлении художника того времени должен был обладать этот горний мир? Населяющие его «небожители» (Бог и святые) должны были быть совершенными, излучать Свет, не иметь веса или просто летать, не восприниматься обычными глазами (в тоже время их как-то нужно было видеть) и, наоборот, восприниматься мистически и космически. Проще всего в ренессансной живописи решались проблемы «светоизлучения»: по старинке, как в средневековом искусстве – с помощью изображения светящегося нимба или световых лучей мистического света, более тонко с помощью приемов парадоксального освещения. Например, в «Тайной вечери» реальный источник света находится за спиной Христа (свет идет из проема трех окон), но лица апостолов и самого Христа, расположенных спиной к проему, не затенены, а, напротив, озарены. Так лица могут быть освещены только в том случае, если их освещает лицо Христа, расположенного в центре композиции. Однако лучи света от Христа не идут, их роль выполняет освещение окон, под это освещение Леонардо искусно замаскировал мистическое сияние, излучаемое лицом Христа.

Изящное решение еще в конце средневековья нашли художники, чтобы создать иллюзию космичности, несоизмеримости Бога (Мадонны, святых) и человека. Это наличие двух планов: переднего, где находится Бог, изображенный крупным планом, и заднего, находящегося как бы на пределе зрительных возможностей, почти на горизонте (на этом втором плане протекает обычная земная жизнь). Связь этих планов осуществляется и одновременно маскируется (ведь все-таки это переход из одного мира в другой) с помощью изображения проема окна или изображения второго плана на фоне фигуры Бога. Тот же Леонардо помимо данного приема изобретает еще один, весьма тонкий. На его картинах и фресках земной пейзаж с помощью цветовой переклички (подобия) как бы перетекает на фигуру Бога и наоборот. В результате возникает иллюзия единства земной природы и Бога, понимания природы как инобытия Бога.

Различные приемы используют художники Возрождения для создания иллюзии легкости и полетности, без которой Бог и святые выглядели бы неправдоподобно. Это и развевающиеся, как при полете, одежды, и стартующие вверх движения фигур, и отсутствие напряжения рук, поддерживающих младенца– Христа или тело Христа, которого снимают с распятия и другие.

Однако наиболее сильный прием, по-моему, еще не отмеченный искусствоведами, – создание эффекта иного, мистического мира. На самом деле этот эффект впервые был изобретен античными скульптурами, художники Ренессанса его переоткрывают, причем в живописи. Эффект иного, мистического мира создается за счет художественных приемов, не позволяющих осуществить то, что можно назвать, «визуальной сборкой». Рассмотрим этот прием подробнее. Павел Флоренский, анализируя обратную и прямую перспективу, отметил, что хотя наше видение целостно и символично, визуальное восприятие дискретно, мозаично, нецелостно. Но в обычных условиях восприятие одних локальных фрагментов действительности, событий и ситуаций поддерживает и укрепляет восприятие других. Например, при общении и восприятии другого человека мы видим множество отдельных локальных «видов»: его взгляд, выражение лица, различные движения рук и тела, фоновые «виды» и т. д. При этом все эти «виды» не только не противоречат один другому, но наоборот, подтверждают друг друга (так, например, направление взгляда собеседника подкрепляется мимикой его лица, жестикуляцией и легким наклоном в нашу сторону). В результате становится возможной визуальная сборка и целостное видение. Посмотрим теперь на картины художников Возрождения и скульптуры античности. Если вы захотите поймать взгляд лица, представленного на картине или в скульптуре того времени, в подавляющем большинстве случаев это сделать не удастся. Не собираются в какую-либо систему и отдельные «виды», они все друг другу противоречат: отдельные визуальные мизансцены, группы лиц, направление взгляда отдельного персонажа, выражение его лица, его мимика, жестикуляция рук, позы и движения тела, фоновые «виды» – все это не связано друг с другом, существует (и тематически, и визуально) само по себе. За счет этого создается странный эффект. Мы видим картину (или античную скульптуру) и в тоже время не видим, наш глаз не может собрать разные «виды», он как бы наталкивается на невидимую преграду. Но в результате создается эффект иного, мистического мира, отчасти усиленный условностью поз и движений, а также отсутствием индивидуальности в изображении лиц (вспомним идею химеры). Любопытно, что системность человеческого сознания приводит к тому, что эти же живописные приемы используются художниками и скульпторами античности и Возрождения при создании вполне обыденных нерелигиозных сюжетов. Отсюда еще большая сближенность обычного и религиозного мира, вполне устраивающая художников-эзотериков.

Эффект совершенства – общее устремление как античного искусства, так и искусства эпохи Возрождения. Художники обеих эпох говорят о красоте и гармонии и стремятся создавать их (по Леонардо, «красота – это гармония красот»). В обоих случаях художники стремятся добиться эффекта божественности, а в ренессансном искусстве также святости и трагизма. Идущая от античности концепция конструирования красивого тела и лица из отдельных прекрасных элементов (ренессансная идея химеры), конструирования, направляемого идеями гармонии и совершенства, работает на ту же цель.

Что же происходит, если художник не усвоил или нарушает данные приемы и принципы изображения-творения Бога и святых? Происходит соскальзывание в обыденное, исчезает эффект встречи с иным, мистическим миром, не происходит встречи с Богом. На картине Караваджо «Мадонна Палафреньери» художник, трудно сказать, сознательно или нет, опускает большинство из указанных приемов. В этом произведении лица Христа и мадонны индивидуализированны, второй план отсутствует, направления взглядов и движений синхронизированы и подчинены жизненной задаче, движения не условны, а достаточно естественны. Но в результате Святое семейство воспринимается обыденно и практически ничем не отличается от восприятия обычных людей. Иногда сам сюжет затрудняет следование указанным принципам. Так, различные «Снятия с креста» и «Оплакивания», во-первых, предполагают присутствие обычных людей и обычные действия, во-вторых, не требуют второго плана. Совместить подобную реальность с изображением иного, мистического мира весьма трудно. В большинстве случаев художники не могли справиться с зтой задачей (как не смог, кстати, позднее с ней справиться наш художник Иванов, создавая картину «Явление Христа народу»).

Рассмотренный здесь материал позволяет утверждать, что значение выразительных приемов и способов художественного выражения произведений эпохи Возрождения с религиозной тематикой можно понять, реконструируя два основных плана – эзотерическое мироощущение художников той эпохи и понимание ими того, что собой представляет художественное творчество. Другой вывод заключается в том, что художественные схемы и наративы этих произведений вводят (погружают) нас в особую реальность – мир небожителей, понимаемый художниками эпохи Возрождения опять же в эзотерическом ключе.

Литература

1. Альберти Леон-Батиста. Три книги о живописи // История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли. М., 1962.

2. Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. СПб., 1914.

3. Гайденко П. П. Эволюция понятия науки. М., 1980.

4. Данилова И. Е. О композиции итальянской картины кватроченто // Советское искусствознание 73. М., 1974.

5. Дживелегов А. Леонардо да Винчи. М., 1935.

6. Знамеровская. Проблема кватроченто и творчество Мазоччо // Сов. Ис. 73.

7. Леонардо да Винчи. Книга о живописи // История эстетики.

8. Пико делла Мирондола. Речь о достоинстве человека. Там же.

9. Розин В. М. Эзотерический мир // Общественные науки и современность. 1992. № 4.

10. Розин В. М. Эзотерическое мироощущение в контексте культуры // Общественные науки и современность. 1993. № 5.

11. Фиренцуола А. О красотах женщин // История эстетики.

12. Фичино М. Комментарий на «Пир» Платона // Там же.

13. Фомин В. П. Сокровенное учение античности в духовном наследии Платона. М., 1994.

14. Rauansi P. The Social Interpretation of Science in the Seventeenth Centure // Science and Society, 1600–1900. L„1972.

Влияние эзотерического мироощущения на рациональное мышление и искусство

Если взглянуть на эзотерические представления со стороны, не обладая эзотерическим опытом, это сплошные заблуждения, суеверия, если не бред больного сознания. В этом убеждаешься, читая, например, известную эзотерическую книгу Д. Андреева «Роза Мира». Автор верит в существование чертей, Сатаны, «стихиалей» (ожившей природы), духовных монад, демиургов (творцов) народов, соборных душ, «эгрегоры» и «даймоны» (т. е. живые психоизлучения народов), «раругов» (гигантских яшеров), «Лилит» (матери земли), умерших героев и исчезнувших храмов, но также Бога, Христа, ангелов. Понимая странность своих видений, Д. Андреев, в частности, пишет: «Дух нашего времени не замедлит с вопросом: «Пусть то, что автор называет опытом, достоверно для пережившего субъекта. Но может ли оно иметь большую объективную значимость, чем «опыт» обитателя лечебницы для душевнобольных? Где гарантии?»«Отвечая на свой риторический вопрос, Д. Андреев, как мы помним, говорит: «Без всяких гарантий опыту другого поверит тот, чей душевный строй хотя бы отчасти созвучен». Однако это вопрос непростой: что значит «созвучен»? Созвучен ли наш внутренний и жизненный опыт эзотерическому, в состоянии ли мы понять эзотерические представления? Да и вообще откуда взяться эзотерическому опыту у обычных людей? А наши сновидения, а переживания произведений искусств, а творчество и любовь – разве этот опыт не созвучен эзотерическому? Скептик-рационалист скажет: всего этого на самом деле нет – ни уинраоров (демонов великодержавной государственности), ни событий, которые вам приснились, ни переживаний (т. е. настоящего горя или радости) от музыки. Это красиво, но трудно поверить в существование всех этих неправдоподобных вещей.

Однако неправильно думать, что эзотеризм сосредоточивается только в эзотерических школах. Нет, он выходит за их пределы и оказывает влияние как на рациональные формы мышления, например, философию и науку, так и на творчество художников, т. е. искусство. Другое дело, что это влияние не бросается в глаза. Чтобы его увидеть, почувствовать, необходимы специальные исследования и реконструкции. И тогда самые обычные, вроде бы далекие от эзотеризма явления обнаруживают свое эзотерическое происхождение. Вот два примера – творчество великого древнегреческого философа Платона и любимый российскими читателями роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита».

Опыт реконструкции творчества Платона

Эзотеризм Платона складывался в рамках культурного движения, пытавшегося преодолеть то умонастроение, которое можно назвать пессимистическим.

Суть его в том, что люди смертны и им суждено сойти в царство Аида, откуда назад нет пути. Пессимистические мотивы, судя по античной литературе, были широко распространены в VII и VI вв. до н. э. В стихотворении Алкея «Другу Меланиппу» мы читаем:

 
«Пей же, ней, Мёланипп,
До забвения пей со мной.
Если рок в Ахеронг,
В эту грустную мглу, меня
Окунул, – что мечтать,
Будто к солнцу вернемся вновь!
Полно, так высоко
Заноситься умом не нам.
И Сизиф возомнил
Превзойти здравый толк людской:
Смерть надменно смирить.
Но принудил бахвала рок.
Хоть и был царь хитер…
Не горюй же о смерти, друг.
Ты же ропщешь, – к чему?
Плачь не плачь – неминуем путь
Нам без жалоб терпеть
Подобает утрату. Пусть
Свирепеет буран и безумствует север.
Мы будем пить и хмелеть:
Нам лекарство от зол – вино».
 

Кого же имеет в виду Алкей, говоря о людях «заносящихся умом», мечтающих «смирить смерть»? Очевидно, эзотерическую школу пифагорейцев. Ямвлих, ссылаясь на Аристотеля, пишет, что «пифагорейцы хранили в строжайшей тайне следующее разделение: разумные живые существа подразделяются на три вида: бог, человек и существо, подобное Пифагору» [5, с. 14]. По словам Стобея, «Сократ и Платон, так же, как Пифагор, видят высшую нравственную цель (телос) в уподоблении богу. Люди (существа), «подобные Пифагору», приходят к мысли, что человек или является в определенном смысле бессмертным или может стать таковым при определенных условиях» [5, с. 148]. На подобную мысль, в частности, могли натолкнуть два соображения: древнее учение о душе человека (ведь душа не умирает, живет вечно, хотя и в царстве Аида) и греческая мифология, демонстрирующая примеры людей-героев, достигших благодаря своим подвигам бессмертия.

Эзотерически ориентированные последователи Пифагора не только преодолевают пессимистические настроения, но и приходят к мысли, что человек может «блаженно закончить свои дни», стать бессмертным как боги, если он займется своей душой и приобщится к древней мудрости (философии). Необходимое условие этого – особый образ жизни и занятия. Гермотим из Клазомен писал: «В человеке нет ничего божественного и блаженного, кроме одного, достойного серьезного к себе отношения – а именно, всего того в нас, что относится к сфере ума и духа: только это в нас бессмертно, и только это божественное» [5, с. 97].

Чтобы понять воззрения Платона, нужно учесть еще одно обстоятельство, а именно идеализацию Востока как источника мудрости и божественных знаний. Греческие мыслители были убеждены, что жрецы и писцы древнего Египта и Вавилона имели доступ к мудрости, т. е. знали, как устроен мир и жизнь богов. Писцы Египта и Вавилона могли также показать грекам расчеты, которые мы сегодня относим к математике и астрономии. Однако сами египтяне и вавилоняне говорили при этом о жизни богов (планеты и звезды в древнем мире считались одушевленными и божественными) или устройстве мира, например, что боги, создавая мир и природу, считали (складывали, делили, умножали и т. д.) и чертили планы. Начиная с Фалеса, греческие натурфилософы принимали эти объяснения за чистую монету, объявляя восточных жрецов носителями мудрости. Мудрый, по мнению греков, – это человек, не только владеющий знанием, но и реально достигающий бессмертия именно за счет знания божественной жизни.

Наконец, на представления Платона повлияли софисты и натурфилософы. И те, и другие научились строить «идеальные объекты» (описывая действительность в форме суждений типа «А есть В», например, «все есть вода», «боги бессмертны», «некто есть человек» и т. д.), вести относительно них рассуждения, за счет чего получались как новые знания, так и парадоксы. «В молодые годы, – говорит Сократ, – у меня была настоящая страсть к тому виду мудрости, который называется познанием природы. Мне представлялось удивительным и необыкновенным знать причину каждого явления – почему что рождается, и почему погибает, и почему существует». А вот итог, вызванный возникающими противоречиями: «… Я, – говорит Сократ, – окончательно ослеп и разучился даже тому, что знал» [4, с. 96]. Парадоксы для античного человека – это не формальное построение, знание, как для нас, а свидетельство странности самого бытия, точнее, невозможность его мыслить и созерцать, другими словами, жить в нем. Психологически это была тяжелая ситуация, которую многие мыслители пытались преодолеть.

Замысел. По сути, Платон пытался решить сразу несколько задач: обрести бессмертие, уподобившись богам, найти альтернативу софистам и натурфилософам, сделавшим сомнительной мудрость, перенести на античную почву восточные идеалы, в частности, идеи божественного бытия и порядка. Судя по его произведениям, на способ разрешения этих задач повлияли два обстоятельства: новое понимание души человека и переход от простых рассуждений к доказательствам, т. е. к рассуждениям, основанным на определенных фиксированных правилах и законах.

Архаическую душу, переходящую после смерти из тела живого человека в царство Аида (правда, не без помощи богов), Платон начинает трактовать как душу человека, который активно относится к самому себе и поэтому способен влиять на собственную душу. Без сомнения, это – эзотерическая идея, эзотерик считает, что он способен изменить себя именно за счет собственных целенаправленных усилий. Далее, душу человека Платон понимает как божественное существо (родственное божественному миру), и в этом смысле душа выступает как носитель бессмертия. Основная проблема в том, как проявить для человека бессмертное качество его души, как заставить душу двигаться не в царство Аида, а в противоположном направлении – к свету, богам, бессмертию?

Каким образом Платон вводит доказательства, можно увидеть в диалоге «Парменид». Он показывает, что можно преодолеть противоречия, если сначала уяснить непротиворечивость и упорядоченность мира идей, который для Платона выступал как мир божественный (мир света, разума, бессмертия и порядка), и затем эту непротиворечивость и порядок ввести в мир обычный, т. е. мир вещей и видимых изменений. С одной стороны, мир идей Платона с современной точки зрения – это логические правила, которым подчиняются рассуждения, но, с другой – это мир подлинный, эзотерический. То, что с логической точки зрения выглядит как переход к доказательству, с жизненной позиции – признание существования двух миров (обычного и эзотерического). Специального пояснения, конечно, требует вопрос о том, почему Платон считал мир идей миром божественным.

В логическом плане идеи позволяли перейти к доказательству, так как опора на идеи делала знание однозначным, непротиворечивым. В жизненном плане, однако, идея – это то, что, вероятно, отвечало идеалу мудрости: мудрый человек обретает бессмертие именно за счет идей. В плоскости мудрости созерцание и уяснение идей было ни чем иным, как обретением (со-творение мудрым) божественного мира, его порядка и сущности. Вероятно, для Платона как для всякого эзотерика, идея – это, с одной стороны, есть нечто, увиденное в эзотерическом мире, с другой – это духовный акт самого человека, проходящего в эзотерический мир, с третьей стороны, это в определенном смысле акт творения эзотерического мира, ведь мудрый на Востоке всегда понимался как уподобляемый Творцу.

Теперь мы готовы понять замысел Платона. Сценарий этого замысла был следующий. Человек может «блаженно закончить свои дни», т. е. стать бессмертным, если он обратится к своей душе и создаст для нее условия, возвращающие душу к ее божественной природе. Для этого он должен осуществить познание, уяснить мир с помощью доказательства, чисел и чертежей. «Когда же душа, – говорит Платон устами Сократа, – ведет исследование сама по себе, она направляется туда, где все чисто, вечно, бессмертно и неизменно, и так как она близка и сродни всему этому, то всегда оказывается вместе с ним, как только остается наедине с собой и не встречает препятствий. Здесь наступает конец ее блужданиям, и в непрерывном соприкосновении с постоянным и неизменным она и сама обнаруживает те же свойства. Это ее состояние мы и называем размышлением» (4, с. 44]. Значительно позднее в «Государстве» Платон пишет так: «… в науках очищается и вновь оживает некое орудие души каждого человека, которое другие занятия губят и делают слепым, а между тем сохранить его в целостности более ценно, чем иметь тысячу глаз, ведь только при его помощи можно увидеть истину» [3, с. 338].

Прокомментируем эти высказывания. Очевидно, Платон считает, что именно обычная жизнь и занятия не позволяют человеку направить душу в божественный мир, где человек обретает бессмертие, и в этом смысле губят его, делают слепым. Напротив, занятия наукой, размышление, философия способствуют тому, что душа идет туда, где человек обретает бессмертие. Но почему именно наука и философия? И почему мир, где душа обретает свою божественную природу, – это мир чистоты, вечности, неизменности? Вспомним восточные пристрастия раннего Платона и то, как греки понимали деятельность египетских и вавилонских жрецов. Ведь они думали, что когда жрецы вычисляют, рассказывают о природе или небе, они занимаются наукой и философией. Но поскольку при этом жрецы говорят о жизни богов или о том, как боги устроили мир, очевидно, именно занятие наукой и философией приобщает человека к мудрости, а его душу к божественному миру. Естественно также, что божественный мир вечен и чист, а неизменен и постоянен он потому, что выступает как логическая норма по отношению к обычному миру.

Очевидно, к реализации своего замысла Платон шел всю жизнь, во всяком случае он изложил свое окончательное видение эзотерического мира уже в достаточно преклонном возрасте в диалоге «Тимей». Внешне речь идет о том, как Демиург создал вселенную (Космос), других богов, людей, природные стихии; одновременно объясняются многие веши, например, роль зрения, ума, происхождение болезней и др. В философской литературе распространено мнение, что в «Тимее» Платон излагает или физику или философию природы. Но так ли это? Посмотрим, какими характеристиками Платон наделяет Демиурга, Космос, человека.

Н. И. Григорьева в весьма интересной и тонкой работе убедительно показывает, что Демиург в «Тимее» выступает не только как Творец, но и еще в двух ипостасях: как некий Жрец, замышляющий и рассчитывающий вселенную (и затем творящий ее по этим расчетам), и как Ткач, создающий (ткущий) ту же вселенную. В первой своей ипостаси Демиург ассоциируется с Зевсом, а во второй – с Афиной Палладой.

Однако самое интересное – качества, которыми Платон наделяет человека. Человека Боги не только замышляют, исчисляют и складывают (собирают) по расчетам, но он и сам обладает способностью замышлять, исчислять, творить. Кстати, нарушением этих способностей Платон объясняет болезни, отсюда и способ борьбы с ними. «Первое целительное средство и самое важное – жить сообразно с божественным исчисляющим разумом «Логосом»«. Жить в соответствии с Логосом – это значит, по Платону, уяснять, как устроена вселенная, уяснять мудрость Афины, умозрительно постигать мир идей, т. е. заниматься философией и наукой.

Что же получилось? Вселенная, по Платону, устроена так, как Платон понял восточных жрецов, а Демиург напоминает самого Платона: он уясняет, творит мир, устанавливая порядок, исчисляя, созерцая Благо. Благо же по Платону – это мудрость, философия, бессмертие. Но почему Демиург у Платона предстает сначала в образе Зевса, а затем – Афины? Вероятно, потому, что это тоже соответствует идеалам Платона, приверженного, как и другие сыны Эллады, античной культурной традиции. Ее особенности состояли не только в том, что жизнь мыслилась как борьба (нового со старым, например, Зевса с Хроносом), как победа новых культурных форм над архаическими (например, Разума над страстями, науки и философии над народной мифологией), но и как взаимосвязь старых традиций с новыми. Хотя Зевс, в страхе потерять свою власть, проглотил свою первую супругу Метис («Размышление»), ее дочь Афина-Паллада, олицетворяющая собой ум, мудрость и культуру, вышла из головы Зевса и стала его любимой дочерью. Этот миф в символической форме выражает как победу разума над страхами и подозрениями, так и преемственность, связь культурных традиций, нового со старым. Однако эта связь у Платона распространяется значительно дальше, чем у многих других античных философов, вплоть до древней культуры Вавилона и Египта. «Общеизвестно, – пишет Н. Григорьева, – что жрецы Египта, обособленно живущие, занимались исследованием природы макро– и микрокосмов, были математиками, астрономами или, «изучая науки божественные, из них выводили науки человеческие». Приблизительно то же самое говорит Платон в разных диалогах и о занятиях философов. В «Тимее» не только жрец сближается с философом в области интеллекта, но и философ сближается со жрецом в сфере сакральной интуиции. Жрец служит богу как человек, и для человека жрец есть посредник между ним и богом; философ в понимании Платона (вспомним «Федра») – это человек, душа которого более всего видела и запомнила во время небесного путешествия; она уподобилась богу, созерцая истину вместе с богами, и поэтому «у него всегда по мере сил память обращалась на то, чем божественен бог». Таким образом, в мышлении Платона и тем самым в тексте диалога жрец Афины Нойт в некотором смысле почти отождествляется с философом. Философ в свою очередь тоже как бы является жрецом богини мудрости» [2, с. 11].

«Мастер и Маргарита»

Наблюдения показывают, что для многих читателей роман М. Булгакова явно распадается на две плохо стыкующиеся части: события, происходящие в Москве, и история про Пилата и Христа. Недоумение вызывает и сочувствие автора к Воланду и его свите: ведь, как никак, он Сатана или его ближайший высокий чин.

Литературовед И. Л. Галинская убедительно показывает, что Булгаков в основу своего романа положил представление о мире украинского философа Григория Сковороды [1, с. 77]. Она доказывает, что центральную для романа идею трех миров (космического, библейского и земного) Булгаков вычитал у Сковороды, а трактовку Пилата взял из книги Адольфа Мюллера «Понтий Пилат, пятый прокуратор Иудеи и судья Иисуса из Назарета». Мало того, прообразом Мастера, по убеждению Галинской, является сам Сковорода, а Маргариты – идеал вечной женственности (Софии), взятый у Сковороды или философа Владимира Соловьева. Дальше – больше: свита Воланда заимствована прямо из догматов еретиков, которые считали, что «бог света повелевает горными сферами, а князь тьмы – землей»; образ Коровьева-Фагота (прообразом его был рыцарь-еретик) взят из средневековой поэмы «Песня об альбигойском крестовом походе», из той же поэмы взята версия смерти Иуды; эпизод с книгой Мастера, не сгоревшей в огне («рукописи не горят»), извлечен Булгаковым из «Истории Альбигойцев», даже композиционно-стилистические повторы романа у Булгакова не свои, они заимствованы из поэзии трубадуров [1].

Возникает ряд вопросов. Что же тогда сделал сам Булгаков – художественно скомпоновал в роман все эти идеи, сведения и приемы? В чем тогда его гений? И кто, действительно, положительный герой романа – Христос, Пилат или Воланд? Как Сатана может быть героем? В какой реальности происходят события в романе «Мастер и Маргарита»: фантастической, мистической, сатирической? «В фантастическом романе Булгакова, – пишет Галинская, – все лица живут двойной жизнью, попеременно выступая то в фантастическом, то в реальном мире… в произведениях Гофмана всегда присутствует рациональное объяснение всех происходящих в них чудес, иррациональности. Вот и в «Мастере и Маргарите» находим авторское стремление объяснить фантастические события рационально» [1, с. 91–92]. Но почему, спрашивается, события, происходящие в квартире № 50, более фантастичны, чем Воскрешение Христа или его взаимоотношения с Пилатом?

Не означает ли все сказанное, что герои «Мастера и Маргариты» живут и не в обычной реальности, и не в необычной (фантастической или мистической), а в реальности художественной, которая в данном случае представляет собой реальность авторской личности? Может быть, и Христос, и Пилат, и Воланд, и Мастер, и Маргарита, и советские обыватели – это прежде всего реалии и переживания (живые персонажи и субъекты) личности самого Булгакова? Если это так, то дальше встает задача охарактеризовать соответствующую реальность личности М. Булгакова и через подобную «призму» понять судьбу героев его романа.

Конечно, М. Булгаков – гениальный художник-сатирик, но одновременно он широко образованный человек, искавший смысл жизни, истину, что отразилось в его жизненной философии. Но сначала о личностном фоне, на котором могла сформироваться жизненная философия М. Булгакова. Как он мог видеть, ощущать мир, смотреть на ход современной истории? НЭП, разрушение церквей, всесилье мелких и крупных администраторов, и все это на фоне личной трагедии – не понимают, не печатают, преследуют. Вероятно, для порядочного человека в такой ситуации жить было трудно, почти невозможно. Эпоха казалась угрожающей, безысходной. Невольно, действительно, вспоминались идеи Сковороды.

Как известно. Григорий Сковорода учил, что существуют три мира: Вселенная (макрокосм), человеческий (микрокосм) и библейский (символический), причем каждый соткан из добра и зла. Мир библейский связывает макрокосм с микрокосмом, в каждом мире существуют две «наруты» – видимая и невидимая. Соответственно, каждый человек имеет два тела и два сердца: вечное и тленное, духовное и земное. Если человек «внешний» (тленный) умирает, то человек «внутренний» – вечен. Цель жизни и спасения, считал Сковорода, в раскрытии «внутреннего» человека, что достигается «сродным трудом», а также праведной, аскетической жизнью. «Будь только малым доволен, – писал он, – не жажди ненужного и лишнего. Не за нужным, но за лишним за море плывут. От ненужного и лишнего всякая трудность, всякая погибель».

Сатана в трактовке Льюиса нехорош, однако у Булгакова Воланд выписан с явной симпатией, он воскресил книгу Мастера, помог Маргарите, взял их обоих из этого мира в мир эзотерически-космический. Правда, с такими благородными действиями как-то не вяжется поступок с Берлиозом. Но ведь Берлиоз не верил в Бога. Однако это не оправдание, мало ли кто в Бога не верит, что же, им всем головы отрезать? А его издевательство над слабыми обывателями (ну, грешны они, и что с того, кто не грешен), разве оно достойно ангела неба, даже падшего? Что же касается расположения Воланда к Мастеру и Маргарите, его объяснить нетрудно: талант и великая любовь часто покупаются именно ценою сговора с Сатаной, достаточно вспомнить «Дон Жуана» или «Доктора Фаустуса».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю