Текст книги "Эзотерический мир. Семантика сакрального текста"

Автор книги: Вадим Розин

Что это такое? Указание на естественный космический закон или на психотехническую процедуру, несколько напоминающую движение инженерной мысли? Не так ли рассуждали первые инженеры: явление А по своей природе вызывает явление Б, которое, в свою очередь, вызывает явления В, Г и т. д., если теперь искусственно (технически) вызвать явление А, то автоматически сработает вся цепь зависимых природных явлений – Б, В, Г, Д и т. д. В данном случае первое звено – это незнание, достаточно его прекратить, как вся цепь начнет рушиться и мир страданий исчезнет, как дурной сон. Но вот вопрос, каким образом можно выйти из под действия мирового космического закона перерождения, вырваться из мира страданий, имеющего естественный характер? Заострим этот вопрос, перенеся его на христианскую почву. Реализация «узла причинности» эквивалентна утверждению, что человека можно вывести из-под власти Бога и Природы, которую Бог сотворил, и что для этого нужно постигнуть некую мудрость. В христианском сознании такая постановка вопроса – абсурд.

Даже сатана реализует не более как возможность, предусмотренную Богом, к тому же по происхождению он Ангел, т. е. сотворен Богом. Ни один волос, как известно, не может упасть с головы человека без воли Божией. Будда же, с одной стороны, утверждает причинную, естественную взаимосвязь явлений, с другой – настаивает на возможности вырвать человека из нее. Куда, в какое-то другое бытие? Но разве оно не одно? В христианском умозрении бытие едино – это и есть Бог, а в буддийском? Однако прежде чем ответить на эти вопросы, рассмотрим более подробно сам «узел причинности». В нем действительно есть звено («из распознавания возникают имя и телесность»), которое эквивалентно идее перевоплощения душ и закону Кармы. Распознавание, имя и телесность можно уподобить духовным, семиотическим и биологическим условиям, необходимым, чтобы жизнь и дела от одного человека перешли к другому. Объясняя своему любимому ученику Ананде формулу причинности, Будда, в частности, говорит:

«Если бы распознавание, Ананда, не спускалось в тело матери, образовались ли бы имя и телесность в теле матери?» – «Нет, господин». – «И если бы распознавание, Ананда, спустившись в тело матери, снова покинуло свое место, участвовали ли бы имя и телесность в рождении к этой жизни?» – «Нет, господин». – «И если бы распознавание, Ананда, мальчика или девочки, когда они еще малы, потерялось бы снова, достигли ли бы тогда имя и телесность роста, преуспевания, удачи?» – «Нет, господин».

«… Если бы, Анаида, распознавание не нашло в имени и телесности места своей опоры, обнаружились бы тогда в результате этого рождение, старость и смерть, происхождение страдания и развитие?» – «Этого не было бы, господин». – «Поэтому, Аманда, это причина, это основание, это происхождение, это базис распознавания: имя и телесность». («Таким образом, основание, на котором покоится всякая нарицаемость и всякое существование существ, их рождение, смерть и возрождение, вкратце обозначается как «имя и телесность совместно с распознаванием»).

И когда Будду спросили, откуда берется телесность, он ответил:

«Это, ученики, не ваше тело и не тело других: здесь должно видеть дело прошлого, воплощенное при посредстве формы, осуществленное, ставшее ощутимым при посредстве воли… Мое дело есть мое достояние, мое дело есть мое наследие, мое дело – тело матери. Мое дело есть род, к которому я принадлежу; мое дело есть мое прибежище. Как деревья различны, смотря но различию семени, так характер и судьба людей различны, смотря по различию дел, которых последствия они пожинают…

… Не быстро, как молоко скисает, приносит свои плоды злое дело, которое совершено. Оно следует за глупцом, пылая как огонь, скрытый под золою. Долго отсутствовавшего путешественника, когда он возвращается в добром здравии из далеких стран, радостно встречают родственники, друзья и знакомые. Так и того, кто делал доброе, когда он переходит из этого мира в тот, встречают его добрые дела, как родственники возвратившегося друга».

Итак, законы перевоплощения и Кармы впечатаны в формулу причинности, и Будда говорит, что перевоплощения и страдания, им сопутствующие, вечны и им подвластны даже Боги. Как же тогда человек может вырваться из оков этого неумолимого космического закона? Будда отвечает вроде бы даже наивно: надо, чтобы «прекратилось незнание среди полного уничтожения желания». Оказывается, магический кристалл и ключ к искуплению – это знание вкупе с прекращением желания. Но какое знание? То, которое, во-первых, разрушает видимость, обман и, во-вторых, сообщает четыре священные истины о страдании, провозглашенные Буддой. В тексте «Совершенство знания», который почитается как святыня, Будда говорит одному из своих учеников Сарипутре: «Вещи существуют, Сарипутра, только так, что они не существуют. И так как они не существуют, называют их avidya («незнание»), то есть несуществующим или незнанием. Этого твердо держатся обыкновенные и невежественные, неосведомленные в этом люди. Они представляют себе существующими все вещи, из которых в действительности ни одна не существует… Природа обмана есть то, что делает существа тем, чем они являются. Она подобна… искусному волшебнику или ученику волшебника, который на перекрестке, где сходятся четыре большие улицы, показывает толпу людей и, показав их, заставляет их снова исчезнуть».

«Страдания не признать, друг, – разъясняет уже другим ученикам Сарипутра, – происхождения страдания не признать, прекращения страдания не признать, пути к прекращению страдания не признать: вот что, друг, называется незнанием». «Не видя четырех священных истин гак, каковы они сушь, блуждал я по далекой дороге от одного рождения к другому. Теперь я увидел их; уничтожена проводница зарождения. Разрушен корень страдания; отныне нет возрождения».

Не наивно ли это, скажет религиозный человек: только Бог может нарушить космические законы. Да, подтвердит атеист, космические законы не может нарушить никто. Никакое знание, никакая мудрость, скажут они в согласии, не в силах вырвать человека из сансары и страданий, обусловленных космическими законами. В ответ на это Будда мог бы сказать им: «Непросвещенные, разве вы не знаете, что существует не одно бытие, а по меньшей мере четыре: обусловленное чистой формой (творением), нечистой формой, индифферентной формой и знанием, когда прекращается страдание».

«Если подверженное незнанию существо, – указывает Будда, – образует в себе форму, направленную на чистое, его распознавание достигает чистого бытия. Если оно образует в себе форму, направленную на нечистое, его распознавание достигает нечистою бытия. Если оно образует в себе форму, направленную на индифферентное, его распознавание достигает индифферентного бытия. Но если монах покинул незнание и достиг знания, он благодаря своему освобождению от незнания и приобретению знания не образует ни формы, направленной на чистое, ни на нечистое, ни на индифферентное; уничтожено для пего возрождение, достигнут святой подвиг, исполнен долг; не возвратится он к этому миру; это чувствует он».

«Разве вы не знаете, – мог бы продолжить Будда, – что Просвещенный творит бытие, что Знание творит бытие». И он был бы прав, поскольку воспроизводил традицию Брахмана-Атмана, слово и знание которого творит бытие. Вспомним древние изречения: «Атман есть все… Атман есть весь этот мир… Брама есть право… Брама есть опора этой вселенной… Брама есть слово, истина во слове есть Брама».

10

Уяснение знания и отказ от желаний – дело очень непростое. На пути к искуплению стоят как собственная природа человека, для которого «желания желанны», так и злой бог Мара, искушающий путника, сбивающий его с правильного пути. «Также, ученики, – говорил Будда, – подстерегает вас Мара Злой всегда и постоянно и думает: «Я войду в них через двери их глаз или я войду в них через двери их ушей, или их носов, их языков, их тел, их мыслей». Поэтому, ученики, охраняйте двери ваших чувств. Тогда Мара Злой оставит их и удалится от вас, потому что не найдет к вам входа, как шакал должен был удалиться от черепахи».

Чтобы преодолеть оба эти препятствия, Будда и его ученики обращаются за помощью к Йоге. Ольденберг точно описывает суть этой техники, используемой в буддизме.

«Предварительною, ведущею к победе ступенью считает буддизм постоянное упражнение в представляющих общее достояние всей индийской религиозной жизни упражнениях внутреннего погружения, в которых благочестивый человек отвращается от внешнего мира с его пестрым разнообразием форм, чтобы в тишине собственного «Я» вдали от скорби и радости предвоспринимать прекращение тленности. То, чем является для других религий молитва, представляет для буддизма благочестивое самопогружение:

 
… Когда туча бьет в барабан с высот,
Когда дождь шумит через птичий путь
И монах в тиши погружен в себя,
Заключен в свой грот, – больше счастья нет:
У ручья сидит средь цветов лесных,
Чем украсил лес пестрый свой венок,
И монах блажен, погружен в себя:
Больше этого в мире счастья нет.
 

Отчасти, очевидно, шла речь о простом упражнении в интенсивнейшей, свободной от патологических элементов концентрации представлений и чувствования. Уже выше мы коснулись погружения в настроение дружества по отношению ко всем существам, которое возбуждали в себе, неподвижно сидя в лесу, и которому приписывали магическую силу, укрощающую всякую злобу в людях и зверях. Другого рода погружение было погружение в «нечистоту»: чтобы проникнуться мыслью о тленности и нечистоте всякого телесного существования, помещались на кладбище и, оставаясь подолгу здесь, сосредотачивали внимание на трупах и скелетах в различных стадиях гниения и разложения, и думали при этом: «Поистине и мое тело имеет такую природу и стремится к этой цели; оно не свободно от этого».

Большее значение для духовной жизни учеников Будды, чем подобного рода явления, имеют «четыре ступени самопогружения». Мы имеем право признать в них состояние экстаза, встречающегося нередко и на почве западной религиозной жизни. Но только организм индуса расположен к нему в гораздо большей степени, чем организм западного человека. Это – долго длящееся состояние отрешения от всего земного, во время которого чувствительность к внешним влияниям уничтожается или сводится к минимуму, а душа парит в небесном блаженстве. В тихой комнате, еще чаще – в лесу садились на землю «со скрещенными ногами, выпрямив тело, лицо окружив бодрственными помышлениями». Таким образом долгое время пребывали в совершенной неподвижности и освобождались по порядку от «похоти и злых раздражений», «обсуждения и взвешивания», «радостного возбуждения». Наконец, должно было прекращаться и дыхание, т. е. в действительности, разумеется, сводиться до степени неощущаемого. Тогда становился дух «собранным, просветленным, очищенным от грязи, освобожденным от всего пагубного, гибким и искусным, крепким и непоколебимым». Приходило радостное сознание восхищения из глубин горестного существования в светлые свободные сферы. В этом состоянии пробуждалось чувство прозорливого познания хода мирового процесса. Как христианская мечтательность в моменты экстаза раскрывала для себя тайны мироздания, так и здесь думали увидеть прошлое собственного «Я» в бесчисленных периодах переселения душ. Думали узнать о шествующих через вселенную существах – как они умирают и вновь возрождаются. Стремились проникать в чужие мысли. Этому состоянию самопогружения приписывалось также обладание чудесными силами, способностью исчезать и появляться вновь, способностью раздроблять собственное «Я».

В качестве предварительного средства «овладения» ступенями самопожертвования использовались другие духовные упражнения, которые можно было бы назвать самовнушением. В уединенном, свободном от всяких внешних помех месте устраивали круглую однотонно окрашенную (лучше всего в красный цвет) поверхность. Вместо нее могли быть применены также водная поверхность, огненный круг (например, костер, рассматриваемый сквозь круглое отверстие) и т. д. (исключительно одаренные индивидуумы не нуждаются в такой подготовке; вместо окрашенного круга для них было достаточно обыкновенного пахотного поля). Организованный таким образом объект рассматривали до тех пор, пока не начинали видеть его одинаково ясно как открытыми, так и закрытыми глазами. Когда «самопогружающийся» овладевал техникой «внутреннего рефлекса», он покидал созерцаемый объект и уходил в свою келью продолжать там свое созерцание. Место первоначального рефлекса, передававшего объект со всеми его случайными несовершенствами, занимал затем «последовательный рефлекс», сравниваемый с впечатлениями от гладкой раковины или зеркала, лунного диска, проступающего сквозь тучи, или белой птицы, которые выделяются на фоне темной облачной ночи, однако кажутся бесцветными и бесформенными. В этом состоянии, которое считалось доступным лишь немногим, дух чувствовал себя освобожденным от всех стеснений и способным воспарить в высшие сферы самопогружения.

Другая форма созерцания исходила от чисто рассудочного, постепенного отвлечения от множественности явлений, чтобы затем превратиться в свободное от реального мира неподвижное созерцание все более и более лишенных всякого конкретного содержания абстракций.

Будда обращается к ученику:

«Подобно тому, как этот дом Мигараматы лишен слонов и рогатого скота, жеребцов и кобыл, лишен серебра и золота, лишен толпы мужей и жен, и не пуст только в одном отношении, а именно, не лишен монахов, так же, Ананда, отвлекается монах от представления «человек» и мыслит исключительно о представлении «лес»…»,

Далее монах видит, что в его представлениях наступила пустота по отношению к представлению «деревня» и пустота наступила по отношению к представлению «человек»; не наступило пустоты только по отношению к представлению «лес». Затем отвлекается он и от представления «лес», так что достигает представления «земля» с опущением всего разнообразия земной поверхности.

Затем дух поднимается подобным же образом далее к представлениям «пространственная бесконечность», «умственная бесконечность», «ничто не существует» и т. д., шаг за шагом приближаясь к искуплению. В конце этой лестницы ставится обыкновенно состояние «прекращения представления и ощущения», описываемое как напоминающее смерть оцепенение, очевидно, каталептической природы.

Монаха, который, сидя у подножия дерева, погрузился в подобное состояние, видят пастухи и землепашцы; они говорят: «Замечательно! странно! Этот монах умер сидя; сожжем его тело». Они покрывают его соломой, дровами, навозом и зажигают огонь. Но он, когда наступает следующее утро, целым и невредимым просыпается от самопогружения».

Внешне техника Йоги вроде бы не связана с учением Будды. Но если внимательно присмотреться к тем состояниям, которые достигаются с ее помощью, то нетрудно заметить, что эта техника является просто необходимым звеном учения. Действительно, с помощью Йоги Будда и его ученики получили возможность, во-первых, освобождать свою душу (психику) от всех земных желаний (через прямое вытеснение, угнетение соответствующих психических структур или их переосмысление) и, во-вторых, настраивать (программировать) себя на состояния, отвечающие тем реальностям, которые вели в Нирвану. Здесь можно даже говорить о своеобразной «психотехнической системе». Так, одни ее приемы (концентрация представлений и чувствований, замещение визуальных видов внутренними визуальными образами, отвлечение от возбуждающих и отвлекающих чувств и мыслей) служили выработке особых способностей, позволяющих актуализировать и даже визуализировать внутренние представления и реальности. Другие приемы (например, погружение в «нечистоту» и освобождение по порядку от «мешающих» элементов душевной жизни) помогали переосмыслить и свернуть (уничтожить в себе) все психические потребности и реальности, вызывающие земные желания, удерживающие человека в обычной жизни. Третьи приемы (вызывание специальных представлений и состояний – просветления, чистоты, собранности, пространственной и умственной бесконечности, несуществования и другие) позволяли развить и укрепить как раз те стороны души и реальности сознания, которые удовлетворяли учению.

Общая логика психотехнической системы Йоги определяла следующую стратегию: развитие способностей актуализации внутренних реальностей и представлений, свертывание тех реальностей и представлений, которые не отвечали учению, развитие и совершенствование других реальностей и представлений, отвечающих учению, и, наконец, актуализация и визуализация этих реальностей и представлений. Поскольку цель всей подготовки – достижение Нирваны, можно предположить, что в конце успешной подготовки (которую, подчеркнем, достигали лишь немногие одаренные индивиды) у человека оказывались размонтированными (подавленными) все реальности, кроме одной. Эта реальность наиболее адекватно соответствует идее чистого Атмана, т. е. в ней переживаются (а к этому времени развиты и соответствующие способности) состояния несуществования, покоя, полной свободы, пустоты. Внешне же переживание этой реальности никак не фиксируется, и со стороны Нирвана выглядит как смерть. Во всяком случае для обычной жизни человек, достигший Нирваны, как бы умирает. Тем самым действительно реализуется идея Будды – еще при жизни человек уходит от страданий, впрочем, как и от жизни в обычном ее понимании. Таким образом, учение Будды – это не только умозрение, доктрина, но и практика жизни, образ жизни, помогающий оспособить, оестествить, натурализовать это умозрение и доктрину в душе и теле человека. Следовательно, достигается и сам идеал – искупление, поскольку он не только понимается и принимается умом, но и переживается, про-живается как высшая реальность всей жизнью и чувствами.

11

Ольденберг верно отмечает, что «буддизм повелевает не столько любить своего врага, сколько не ненавидеть его». Если Христос завещал людям любовь и сострадание («любите друг друга»), то Будда – честность. В конце своей жизни он говорил:

«Эго честность. Это самопогружение. Это мудрость. Проникнутое честностью самопогружение плодоносно и победоносно; проникнутая мудростью душа вполне и совершенно освобождается от всякой скверны, от скверны желания, от скверны возникновения, от скверны суеверия, от нечистоты незнания… Как рука моет руку, а нога ногу, так и мудрость очищается честностью, а честность мудростью. Где честность, гам мудрость; где мудрость, гам честность. И мудрость честного, честность мудрого имеют в мире высшую цену сравнительно со всякой честностью и всякой мудростью».

Нравственное поведение буддиста как бы ограничено двумя принципами: убеждением, что нечестные, недобрые поступки неизбежно влекут за собой по закону Кармы страдания в этой и следующей жизни, и нежеланием отдаться во власть такому сильному желанию, как любовь к другим. В Дхаммападе читаем:

«Кто говорит или действует с нечистыми мыслями, за тем следует страдание, как колесо за ногою запряженного животного. Кто говорит или действует с чистыми мыслями, за тем следует радость, как тень, никогда не отступающая от него…

Он бранил меня, он бил меня, он угнетал меня, он ограбил меня, – таким мыслям не предаются люди, у которых утихла вражда. Ибо враждою никогда не умиротворяется вражда; незлобием умиротворяется она; таков исконный порядок».

Будда же говорил:

«Все скорби и жалобы, все страдания в мире какого бы то ни было рода происходят благодаря тому, что любо человеку; где нет любви – и они не возникают. Поэтому радостны и свободны от скорби люди, которые ничего в мире не любят. Поэтому тот, кто стремится туда, где нет ни скорби, ни печали, не должен ничего любить в мире».

Как ни жестко звучит эта мысль, она вполне в духе учения Будды. Это учение в определенном смысле противоположно христианскому. И не только потому, что в одном случае Бог – это идеал жизни, а сама жизнь не только не отвергается, но мыслится вечной и божественной. Но и потому, что учение Христа взывает к Соборному, родовому началу, к Любви, связующей всех людей, все народы. Бог в этом смысле есть не что иное, как всеобщая, жизненная и человеческая общность всех людей, всеобщая зависимость жизни людей друг от друга и от природы.

Учение Будды, напротив, провозглашает индивидуальный, личный путь спасения. Будда, а вслед за ним и все остальные, достигшие Нирваны (их тоже стали звать Буддами), говорят:

«Всепокоритель, всеведущий – я, не запятнанный всем тем, что существует. Все покинул я, без желания живу я, искупленный. Благодаря собственной силе своей овладел я познанием, кого я назову своим наставником? У меня нет учителя, никто не сравнится со мною. В мире со всеми его небесами нет никого, кто бы равен был мне. Я – святыня мира; я – высочайший наставник. Только я один – совершенный Будда; погасло во мне пламя; я достиг Нирваны».

По этому учению жизнь людей определяется космическими законами, а не совокупным человеческим общежитием. Спасение – в познании этих законов и выборе (творении) тех форм бытия, которые свободны от страданий. Каждый человек на свой страх и риск, рассчитывая в основном на свои силы, решает улучшить свою судьбу, достигнуть искупления. Община монахов может лишь помочь на этом пути, отдельный ученик – лишь поделиться собственным опытом – не больше.

С позиций культурологии Бог – это первое осознание и утверждение Культуры, причем для определенного этапа развития человечества наиболее адекватное, понятное человеку. Буддийское учение, рассматриваемое с этой позиции, напротив, отрицание Культуры и утверждение личности, отрицание человеческого общежития и утверждение природных, механических законов и форм бытия. Соответственно, стремление к Богу с культурологической точки зрения есть признание зависимости человеческой жизни и бытия от Культуры, т. е. человеческого общежития и природы, а стремление к Нирване – признание зависимости бытия отдельного человека от космических, природных законов. Думается, многое в различии западной и восточной мысли, западного и восточного эзотерического пути определяет именно отношение к Культуре. Христианская культура по сути является самоопределением жизни с помощью идеи Культуры (Бога), а индуистская (буддийская) культура – самоопределением жизни с помощью идей космоса и личности. Идея Культуры и самоопределение относительно нее по целому ряду исторических и культурных причин оказались чуждыми индуистскому умозрению.