Текст книги "Эзотерический мир. Семантика сакрального текста"
Автор книги: Вадим Розин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)
«Но разве сновидения, даже самопрограммируемые, могут являться источником знаний?» – спрашивает вконец изумленный оппонент. А почему бы нет. Конечно, не научных знаний, а эзотерических, т. е. таких, которые разрешают мучительные проблемы эзотерического сознания, позволяют человеку осмыслить свое бытие, свой жизненный путь, освобождают его от страхов (например, перед смертью), вливают в него дополнительные силы и энергию, позволяют осмыслить мир, историю, культуру.
«Да, но такие эзотерические знания нельзя никому передать, кроме самого Штейнера, – не сдается наш оппонент, – кроме того, Вы сами утверждали, что духовный мир и мир Штейнера похожи, как две капли воды». Что на это можно возразить? Передать эзотерические знания, вероятно, можно всем, кому нравится это учение, а таких, как мы знаем, немало. Что же касается сходства миров, так ведь Штейнер мог, хотя и пристрастно, но вполне адекватно и глубоко осмыслить мир и культуру. Впрочем, любой ученый-гуманитарий описывает мир исходя из своего личного понимания и своих ценностей.
Христианская мистерия или дзэнская свобода
Эзотерическая культура (Даниил Андреев. «Роза Мира»)
Эзотерическое сознание (учение дзэн)
Эзотерическая свобода (учение Кришнамурти)
Врач Никита Данилов
Воспоминание участника эзотерического семинара
Вадим Розин наилучшим образом исполнял роль учителя – тихая, но четкая речь и приветливо-отрешенная полуулыбка. Пространство тоже как нельзя лучше соответствовало ситуации – в серых зимних сумерках, через дворы и строительные площадки, мы выходили к старому московскому дому, ожидавшему капремонта; квартира, по духу своему коммунальная, выглядела покинутой, пустоватой, в ней оказывалось много людей и мало старой мебели, так что иногда мужчины устраивались на половичках, якобы, в позе лотоса. Собака в ритме тиканья часов постукивала когтями по паркету, обходя присутствующих и едва касаясь носом рук и одежды. В перерывах курили на кухне, стряхивая пепел в приспособленные для этого консервные банки; постоянно кипел чайник, и по-видимому отсутствию посуды можно было подумать, что обедают здесь только собака, кошка и ворон, а люди лишь пьют чай с развесными карамельными конфетами.
С мягкой, почти извиняющейся улыбкой Вадим говорил нам, что не призывает никого пойти по одному из путей, а лишь демонстрирует их разнообразие. Все ему удалось; во всяком случае, я и мой друг на несколько последующих лет погрузились в чтение Карлоса Кастанеды.
Май, 1997 г.
ЭЗОТЕРИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА
(Даниил Андреев. «Роза Мира»)
Ты осужден. Молись. Ночь беспросветна. Рок Тебя не первого привел в сырой острог.
Дверь замурована. Но под покровов тьмы Нащупай лестницу – не в мир, а в глубь тюрьмы. Сквозь толщу мокрых плит, сквозь крепостной редут На берег ветреный ступени приведут.
Там волны вольные. Отчаль же. Правь! Спеши!
И кто найдет тебя в морях твоей души?
Д. Андреев
Часто, слишком часто мечту я переживал, как глубокую реальность, действительность же, как призрачный кошмар. Величайшие подъемы моей жизни связаны с внутренней музыкой, вызванной мечтой.
Н. Бердяев
1
Даниил Андреев, сын известного русского писателя Леонида Андреева, поистине трагично заканчивал свою жизнь: он был арестован в 1947 г. и осужден по 58-й статье УК, провел 10 лет во Владимирской тюрьме; лишился рукописи большого исторического романа «Странники ночи», над которым работал с 1937 г.; из тюрьмы вышел тяжело больным и умер в 1959 г., проведя на свободе неполных два года. И как раз в это страшное для него время (1950–1958) гг. он писал замечательный философско-исторический трактат «Роза Мира», где выплеснулась ярким огнем его изболевшаяся душа. Однако это исповедь художника (Д. Андреев писал стихи и прозу), а не ученого, и такая исповедь, которая мало чем отличается от обычного эзотерического учения. Художественность текста «Розы Мира» затрудняет многим читателям ее понимание. Вспоминаю, как я однажды заговорил об этом произведении со своим приятелем, хорошо знакомым с эзотерической литературой и понимавшим ее. ««Роза Мира»? – сказал он с некоторым недоумением, – я заглянул в текст и решил, что это шизофрения, а разве не так?» Отвечая ему, я невольно вспомнил М. Цветаеву, она писала о художественном творчестве вообще, но как будто имела в виду «Розу Мира».
«Состояние творчества есть состояние наваждения… Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель, не тебя, а того. Кто – он? То, что через тебя хочет быть… Каким– то вещам России хотелось сказаться, выбрали меня. И убедили, обольстили – чем? – моей собственной силой: только ты! Да, только я. И поддавшись – когда зряче, когда слепо – повиновалась, выискивала ухом какой-то заданный слуховой урок. И не я из ста слов (не рифм) посреди строки выбирала сто первое, а она (вещь), на все сто эпитетов упиравшаяся: меня не так зовут.
Состояние творчества есть состояние сновидения, когда ты вдруг, повинуясь неизвестной необходимости, поджигаешь дом или сталкиваешь с юры приятеля. Твой ли это поступок? Явно твой (спишь, спишь ведь ты!). Твой на полной свободе поступок тебя без – совести, тебя – природы».
Именно в таком состоянии наваждения, сновидения и посещали Даниила Андреева «иные», просветленные, существа (вошедшие после смерти в Синклит России), показывая и диктуя ему устройство и названия нашего мира (Шаданакара) и населяющих его обитателей (иерархий). В этом состоянии («метаисторических озарений», «созерцаний», «осмыслений») Андреев и создает «Розу Мира». Он понимает, ее идеи столь необычны, что будут приняты лишь теми немногими, чей душевный строй созвучен ему, Андрееву; у него нет, как у Штейнера, иллюзий, будто «здоровое, ясное сознание всегда может отличать вещь от ее представления (фантазии)». Андреев пишет:
«… я имел, однако, великое счастье бесед с некоторыми из давно ушедших от нас и ныне пребывающих в Синклите России. К совершенно потрясающим переживаниям их реальной близости я почти не смею прикоснуться пером. Не смею назвать и имена их, но близость каждого из них окрашивалась в неповторимо индивидуальный тон чувств. Встречи случались и днем, и в людной тюремной камере, и мне приходилось ложиться на койку, липом к степе, чтобы скрыть поток слез захватывающего счастья. Близость одного из великих братьев вызывала усиленное биение сердца и трепет торжественного благоговения. Другого все существо мое приветствовало теплой, нежной любовью, как драгоценного друга, видящего насквозь мою душу и любящего ее, и несущего мне прощение и утешение. Приближение третьего вызывало погреби ость склонить перед ним колена, как перед могучим, несравненно выше меня взошедшим, и близость его сопровождалась строгим чувством и необычайной обостренностью внимания. Наконец, приближение четвертого вызывало ощущение ликующей радости – мировой радости – и слезы восторга. Во многом могу усомниться, ко многому во внутренней жизни могу отнестись с подозрением в его подлинности, но не к этим встречам.
Видел ли я их самих во время этих встреч? Нет. Разговаривали ли они со мной? Да. Слышал ли я их слова? И да, и нет. Я слышал, но не физическим слухом, как будто они говорили откуда-то из глубины моего сердца. Многие слова их, особенно новые для меня названия различных слоев Шаданакара и иерархий, я повторял перед ними, стараясь наиболее близко передать их звуками физической речи, и спрашивал, правильно ли? Некоторые из названий и имен приходилось уточнять но нескольку раз; есть и такие, более или менее точного отображения которых в наших звуках найти не удалось. Многие из этих нездешних слов, произнесенных великими братьями, сопровождались явлениями световыми, но то не был физический свет, хотя их и можно сравнить в одних случаях со вспышками молнии, в других – с заревами, в третьих – с лунным сиянием. Иногда это были совсем уже не слова в пашем смысле, а как бы целые аккорды фонетических созвучий и значений. Такие слова перевести на наш язык было нельзя совсем, приходилось брать из всех значений одно, из всех согласованно звучащих слогов – один. Но беседы заключались не в отдельных словах, а в вопросах и ответах, в целых фразах, выражавших весьма сложные идеи. Такие фразы, не расчленяясь на слова, как бы вспыхивали, отпечатываясь на сером листе моего сознания, и озаряли необычным светом то темное для меня и неясное, чего касался мой вопрос. Скорее даже это были не фразы, а чистые мысли, передававшиеся мне непосредственно, помимо слов.
Так, путь метаисторических озарений, созерцаний и осмыслений был дополнен трансфизическими странствиями, встречами и беседами.
Дух нашего века не замедлит с вопросом: «Пусть то, что автор называет опытом, достоверно для пережившего субъекта. Но может ли оно иметь большую объективную значимость, чем «опыт» обитателя лечебницы для душевнобольных? Где гарантии?»
Но странно, разве ко всем явлениям духовной жизни, ко всем явлениям культуры мы подходим с требованием гарантии? А если не ко всем, то почему именно к этим? Ведь мы не требуем от художника или композитора гарантии «достоверности» их музыкальных наитий и живописных видений. Нет гарантий и в передаче религиозного и, в частности, метаисторического опыта. Без всяких гарантий опыту другого поверит тог, чей Душевный строй хотя бы отчасти ему созвучен; не поверит и потребует гарантий, а если получит гарантии, все равно их не примет тот, кому этот строй чужд. На обязательности принятия своих свидетельств настаивает только наука, забывая при этом, как часто её выводы сегодняшнего дня опровергались выводами следующего. Чужды обязательности, внутренне беспредельно свободны другие области человеческого духа: искусство, религия, метаистория».
Мы не случайно упомянули выше имя Штейнера: Андреев, безусловно, был знаком с его учением и в какой-то мере являлся его последователем. Многое указывает на это (термины, образы, идеи), как, впрочем, и на то, что, оттолкнувшись от Штейнера, он создает вполне оригинальное самостоятельное эзотерическое учение.
2
Мироощущение Даниила Андреева – противоречиво, амбивалентно, но одновременно очень жизненно, симптоматично. Он колеблется между крайним пессимизмом (его мучат апокалипсические и эсхатологические кошмары) и таким же крайним оптимизмом (верой в то, что разум восторжествует и вот-вот настанет светлая эра «Розы Мира»).
«Ничто не поколеблет меня в убеждении, что самые устрашающие опасности, которые грозят человечеству сейчас и будут грозить еще не одно столетие, – это великая самоубийственная война и абсолютная всемирная тирания… Может быть отстранена опасность данной тирании, данной войны, но некоторое время спустя возникнет угроза следующих. Оба эти бедствия были для нас своего рода апокалипсисами – откровениями о могуществе мирового Зла, о его вековечной борьбе с силами Света. Люди других эпох, вероятно, не поняли бы нас; наша тревога показалась бы им преувеличенной, наше мироощущение – болезненным».
Внешним проявлением надвигающейся катастрофы Андреев считает стремление к «всемирному» объединению и господству, внутреннюю пружину процесса он видит в действиях Сатаны, Антихриста, Великого Мучителя.
«Возникают такие государственные громады, на сооружение которых раньше потребовались бы века. Каждое хищно по своей природе, каждое стремится навязать человечеству именно свою власть. Их военная и техническая мощь становится головокружительной. Они уже столько раз ввергали мир в пучину войн и тираний, – где гарантии, что они не ввергнут его еще и еще? И наконец сильнейший победит во всемирном масштабе, хотя бы это стоило превращения трети планеты в лунный ландшафт. Тогда цикл закончится, чтобы уступить место наибольшему из зол: единой диктатуре над уцелевшими двумя третями мира – сперва, быть может, олигархической, а затем, как это обычно случается на втором этане диктатур, – единоличной…
… Если вглядеться глубже, если сказать во всеуслышание то, что говорят обычно лишь в узких кругах людей, живущих интенсивной религиозной жизнью, то обнаружится нечто, не всеми учитываемое. Это возникший еще во времена древнеримской империи мистический ужас перед грядущим объединением мира, это неутолимая тревога за человечество, ибо в едином общечеловеческом государстве предчувствуется западня, откуда единственный выход будет к абсолютному единовластию, к царству «князя мира сего», к последним катаклизмам истории и к ее катастрофическому перерыву»,
Учение «Розы Мира» продолжает Андреев, «видит своего врага в одном: в Противобоге, в тиранствующем духе, Великом Мучителе, многообразно проявляющем себя в жизни нашей планеты. Для движения, о котором я говорю, и сейчас, когда оно едва пытается возникнуть, и потом, когда оно станет решающим голосом истории, врагом будет одно: стремление к тирании и к жесткому насилию, где бы оно ни возникало, хотя бы в нем самом».
Этому крайнему пессимизму второе «Я» Даниила Андреева противопоставляет веру в скорую победу особого братства и всемирной этической организации «Роза Мира». Это одновременно и универсальное учение, и что-то вроде панрелигии.
«Произошла бы самая печальная ошибка, если бы кто-нибудь заподозрил автора этой книги в претензиях на роль одного из основоположников великого дела – исторического, культурного и общественного – созидания того, что обозначается здесь словами «Роза Мира». Все обстоит совсем иначе. Роза Мира может явиться, и появится только в результате совместного груда огромного числа людей. Я убежден, что не только в России, но и во многих других краях Земли – в первую очередь, кажется, в Индии и Америке, происходит тог же процесс: та же грандиозная потусторонняя реальность вторгается в человеческое сознание, сначала – сознание единиц, потом сотен, чтобы позднее стать достоянием миллионов. Да, теперь, сейчас, вот в эту самую минуту, люди, еще ничего не знающие друг о друге, иногда разделенные огромными пространствами и рубежами государств, иногда – лишь стенами нескольких домов, переживают потрясающие прорывы сознания, созерцают трансфизическую высь и трансфизическую гибель; и некоторые силятся – каждый сообразно личным способностям и складу души – выразить или хоть приближенно отобразить этот опыт в творениях слова, кисти и музыки. Не знаю, сколько, по, по-видимому, уже немало людей стоят в этом потоке откровения. И моя задача – выразить его так, как переживаю его именно я, – и только…
… Опыт истории подводит человечество к пониманию того очевидного факта, что опасности будут предотвращены и социальная гармония достигнута не развитием науки и техники самих по себе, не переразвитием государственного начала, не диктатурой «сильного человека», не приходом к власти пацифических организаций социал– демократического типа, качаемых историческими ветрами то вправо, то влево, от бессильного прекраснодушия до революционного максимализма, – но признанием насущной необходимости одного-единственного пути: установления над всемирной федерацией государств некоей незапятнанной, неподкупной, высокоавторитетной инстанции, инстанции этической, внегосударственной и надгосударственной, ибо природа государства внеэтична но своему существу…
Приближается век побед широкого духовного просвещения, решающих завоеваний повой, теперь еще едва намечаемой педагогики. Если бы хоть несколько десятков шкал были представлены в ее распоряжение, в них формировалось бы поколение, способное к выполнению долга не по принуждению, а по доброй воле, не из страха, а из творческого импульса и любви. В этом и заключен смысл воспитания человека облагороженного образа…
Никто, кроме Господа Бога, не знает, где и когда затеплится первый огонь Розы Мира. Страна – Россия – только предуказана; еще возможны трагические события, которые осложнят совершение этого мистического акта и принудят перенести его в другую страну.
Эпоха – шестидесятые годы нашего века – только намечена: возможны гибельные катаклизмы, которые отодвинут эту дату на длительный ряд лет. Возможно, что средой, где затеплится первый пламень, окажется не Лига преобразования сущности государства, а иной, сейчас еще не предугаданный круг людей. Но там ли, здесь ли, в этой стране или в другой, раньше на десятилетие или позже, интеррелигиозная, всечеловеческая церковь новых времен – Роза Мира явится как итог духовной деятельности множества, как соборное творчество люден, ставших под изливающийся ноток откровения, – явится, возникнет, вступит на исторический путь…
… Это не есть замкнутая религиозная конфессия, истинная или ложная. Это не есть и международное религиозное общество, вроде теософического, антропософского или масонского, составленного, наподобие букета, из отдельных цветов религиозных истин, эклектически сорванных на всевозможных религиозных лугах. Это и есть интеррелигия или панрелигия в том смысле, что ее следует понимать как универсальное учение, указывающее такой угол зрения на религии, возникшие ранее, при котором все они оказываются отражениями различных пластов духовной реальности, различных рядов иноматериальных факторов, различных сегментов планетарного космоса»,
Не правда ли, удивительное сочетание отчаяния и надежды, мрачных прогнозов и светлой веры в благополучный исход всемирной истории? Можно было бы эти метания отнести к неустойчивому характеру их автора, если бы за ним не стояла повседневная реальность. Увы, но мы действительно живем в эсхатологическую эпоху (живем, как на вулкане), и вера в лучшее будущее – одна из немногих ценностей, которые помогают человеку жить. Обычный человек в современном мире старается вообще не думать о том, что его ждет впереди, он надеется на лучшее. Эзотерик ждать не может, он охвачен «историческим нетерпением», он прозревает будущее. Однако это прозрение противоречиво: разум ввергает его в бездну отчаяния, вера возносит на гребень надежды.
Естественно, что Андреев не одинок в таких настроениях. Замечательный русский философ Н. Бердяев, который, вполне возможно, оказал влияние на Андреева, многие свои рассуждения замешивает на эсхатологическом мироощущении.
«Бог, – пишет оп, – не управляет этим миром, который есть отпадение во внешнюю тьму. Откровение Бога миру и человеку есть откровение эсхатологическое, откровение Царства Божьего, а не царства мира. Бог есть правда, мир же есть неправда. Но неправда, несправедливость мира не есть отрицание Бога, ибо к Богу неприменимы наши категории силы, власти и даже справедливости». Разъясняя свои взгляды, Бердяев далее поясняет: «Эсхатологизм связан был для меня с тем, что все мне казалось хрупким, люди – угрожаемыми смертью, все в истории преходящим и висящим над бездной. Я и в личной жизни склонен был ждать катастроф и еще более в исторической жизни народов… История есть и не прогресс по восходящей линии, и не регресс, а трагическая борьба, в ней вырастает и добро и зло, в ней обнажаются противоположности. И именно поэтому она идет к концу… История имеет смысл потому, что она кончится. История, не имеющая конца, была бы бессмысленна.
… Поэтому настоящая философия истории есть философия истории эсхатологическая… Есть личная эсхатология, личный апокалипсис и есть историческая эсхатология, исторический апокалипсис. Я всегда думал, что обе эсхатологии неразрывно между собой связаны. Историческая судьба и исторический конец входят в мою судьбу и мой конец».
3
Даниил Андреев – один из немногих эзотерических мыслителей, возлагающих надежду не только на самосовершенствование личности или неоформленное эзотерическое движение, но и одновременно на общественную этическую всемирную организацию (Лигу). Задачи Лиги необычайно широки: объединение земного шара в федерацию государств с этической контролирующей организацией над ней; распространение материального достатка и высокого культурного уровня на все народы мира; воспитание поколений облагороженного образа; воссоединение христианской церкви (православных, католиков, протестантов) и свободная уния со всеми религиями светлой направленности; превращение нашей планеты в сад, а государств в братство; одухотворение природы; просветление (духовное развитие и совершенствование) Шаданакара (т. е. нашей планеты со всеми ее духовными существами).
«Общая цель Розы Мира, точнее, того гигантского духовного процесса, который начался тысячелетия назад и лишь этапом которого является Роза Мира, цель его – просветление Шаданакара, а ближайшая эпохальная задача – чтобы достойный человека материальный достаток, простое житейское благополучие и элементарно нравственные отношения между людьми водворились везде, не оставляя вне своих пределов ни одного человека. Тезис о том, что всякому человеку без исключения должны быть обеспечены занятия, отдых, досуг, спокойная старость, культурное жилите, пользование всеми демократическими свободами, удовлетворение основных материальных и духовных потребностей, начнет стремительно воплощаться в жизнь…
… Пройдет несколько десятилетий. Прогрессирующий рост производительных сил достигнет того уровня, который мы вправе будем называть всеобщим достатком. Условия жизни, какими пользуются сейчас граждане передовых стран, водворятся в самых диких уголках земного шара. Обращение на мирные цели тех неимоверных сумм, которые сейчас тратятся на вооружение, сообщит экономическому прогрессу почт» непредставимые темпы…
Проблемы техники и экономики перестанут привлекать к себе преимущественное внимание. Они будут решаться в соответствующих коллективах, а широкой гласности их будут предавать не более чем теперь предают вопросы общественной кухни или водопровода. И человеческая одаренность обратится на другое – на то, что будет диктоваться жаждой знания, любовью ко всему живущему, потребностью в высших формах творчества и влюбленностью в красоту…
… Будут разработаны системы воспитания и раскрытия в человеческом существе потенциально заложенных в нем органов духовного зрения, духовного слуха, глубинной памяти, способность к произвольному отделению внутренних, иноматериальных структур человека от его физического тела. Начнутся странствия по иноматериальным мирам, по открывающимся слоям Шаданакара; то будет век Магелланов планетарного космоса, Колумбов духа».
Но, конечно, без встречных усилий, совершенствования самого человека ни одна из этих задач не будет решена.
«Провиденциальные (божественные) силы, – подчеркивает Андреев, – всегда на страже. Они готовы всегда прийти на помощь каждому из нас. Они постоянно трудятся над каждым из нас – над его душой и его судьбой. Каждая душа – поприще их борьбы с демоническими силами, с демоническим началом, и вся жизнь души – непрерывная цепь выборов, встающих перед «Я», выборов, усиливающих или парализующих помощь ему со стороны светлых начал.
Душа подобна путнику, перебирающемуся через шаткий мостик. С другого берега протягивается к ней рука помощи, по чтобы принять эту помощь, путник должен протянуть руку и сам. Такой рукой, протягиваемой навстречу Силам Свега, является каждый благой выбор, каждый правый поступок и каждое светлое движение души».
В другом месте Андреев связывает этот выбор с методикой «духовного делания», «самосовершенствования», «просветления». В этой методике соединены как идеи йоги, так и исихастского учения.
«Впереди брезжит даже возможность таких исторических стадий, когда эта методика придет к некоторому первенствованию. Я подразумеваю не столько дискредитированные вследствие ряда недоразумений понятия магии или оккультизма, сколько понятие духовного делания. Различные системы и школы этого рода имеются во всех высокоразвитых религиях. Разрабатывая веками практику воздействия воли на человеческий организм и на внешнюю материю, подводя человека к этому лишь после длительной нравственной подготовки и многостороннего искуса, они поднимали и поднимают сотни, может быть, даже тысячи людей до того, что в просторечии именуется чудотворчеством. Эту методику, крайне трудоемкую и вызывающую жгучую ненависть современных филистеров, отличает один принцип, науке чуждый: принцип совершенствования и трансформации собственного существа (вследствие чего физический и эфирный покровы личности становятся более податливыми, эластичными, более послушными орудиями воли, чем у нас)».
Не чужд Андреев и обычного европейского взгляда на совершенствование человека, состоящего в культивировании его личности и творчества, более того, саму культуру он считает аккумулятором творчества.
«Учение Розы Мира указывает на абсолютную ценность личности, на ее божественное первородство: право на освобождение от гнета бедности, от гнета агрессивных обществ, на благополучие, на все виды свободного творчества и на обнародование этого творчества, на религиозные искания, на красоту. Право человека на обеспеченное существование и пользование благами цивилизации есть такое врожденное ему право, которое само по себе не требует отказа ни от свободы, ни от духовности. Уверять, будто бы здесь заключена какая-то роковая дилемма, что для достижения всего только естественных, само собой разумеющихся благ надо жертвовать личной духовной и социальной свободой – это значит вводить людей в обман.
Учение укажет и на долженствование личности: на последовательное расширение сферы того, что охватывается се любовью, на возрастание, умножение и просветление того, что создается ее творчеством. Творчество, таким образом, оказывается и нравом, и долженствованием. Я до сих пор не могу понять, каким образом эта воистину божественная способность человека не встретила должного отношения к себе ни в одной из старинных религий, кроме некоторых форм многобожия, в особенности эллинского. Кажется, только в Элладе умели боготворить не только произведения искусства, но и саму творческую способность, именно творческую, а не производительную…
… Во всяком случае, творчество, как и любовь, не есть исключительные дары, ведомые лишь избранникам. Избранникам ведомы праведность и святость, героизм и мудрость, гениальность и талант. Но это – лишь раскрытие потенций, заложенных в каждой душе. Пучины любви, неиссякаемые родники творчества кипят за порогом сознания каждого из нас. Религия итога будет стремиться разрушить эту преграду, дать пробиться живым водам сюда, в жизнь. В поколениях, ею воспитанных, раскрывается творческое отношение ко всему, и самый труд станет не обузой, но проявлением неутолимой жажды создавать новое, создавать лучшее, творить свое. Все последствия Розы Мира будут наслаждаться творческим трудом, обучая этой радости детей и юношество. Творить во всем: в слове и в градостроительстве, в точных пауках и в садоводстве, в украшении жизни и в ее умягчении, в богослужении и в искусстве мистериалов, в любви мужчины и женщины, в пестовании детей, в развитии человеческого тела и в танце, в просветлении природы и в игре. Потому что всякое творчество, кроме демонического, совершаемого во имя свое и для себя, есть бого-сотворчество: им человек поднимает себя над собой, обоживая и собственное сердце, и сердца других…
… Если не вдаваться сейчас в разграничение понятий культуры и цивилизации, то можно сказать, что культура есть не что иное, как общий объем творчества человечества. Если же творчество – высшая, драгоценнейшая и священнейшая способность человека, проявление им божественной прерогативы его духа, то нет на земле и не может быть ничего драгоценнее и священнее культуры; и она тем драгоценнее, чем духовнее данный культурный слой, данная культурная область, данное творение. Культура общечеловеческая еще только возникает…».
Конечно, все это – утопия, идеал, но какие заманчивые, как бы хотелось, чтобы для их осуществления были необходимые условия. Иногда, действительно, хочется сказать всем людям: давайте жить по-человечески, светло и красиво, подумаем друг о друге, откажемся от излишнего, поможем нуждающемуся и страждущему, будем жить разумно, по любви. Часто кажется, что все мы едины и стремимся жить так, как, скажем, живет образованный, воспитанный, духовный интеллигент (в эпоху Розы Мира, говорит Андреев, «очертания интеллигенции совпадут с очертаниями всего человечества»), и только какой-то злой рок, ужасное недоразумение мешает нам стать самим собой. Если бы! Духовных, просветленных интеллигентов не так уж много, к тому же интеллигенция – совсем не идеал для человечества.
«Чистая духовность и чистая человечность, – писал с сожалением Н. Бердяев, – мало доступны людям. Чистая человечность кажется среднему человеку чуждой, далекой и недоступной. Чистая человечность – божественна, желанна Богу». Но к чему сожаления – чего нет, того нет. А культура тем и хороша, что в ней есть все: и архаические элементы, и средневековые, и мещанские. Есть «рафинированная культура» и невежество. Есть грешники и праведники… И все это культура – принципиально неоднородная, негомогенная; в культурном «солярисе» кипят страсти, сталкиваются противоречивые устремления, кристаллизуются устойчивые формы и закономерности (увы, определяемые не только разумом и любовью). Конечно, и разум, и любовь наличествуют в культуре, но наряду со многим и многим другим.
Без утопистов типа Даниила Андреева, без идеалистов, отстаивающих ценности, которые пока не могут быть реализованы во всеобщем плане, культура существовать не может. Хотя всеобщие гармония, любовь и разумность, вероятно, невозможны (ни сейчас, ни в будущем), без этих ценностей и начал культура бы распалась, потеряла бы один из основных источников своего саморазвития. Ведь культура – это не только особый живой организм, но и деяния, устремления самих людей. «Совокупность, система убеждений есть культура в истинном смысле слова», – писал Ортега-и-Гассет. Он утверждает, что «верования», «идеи, которыми мы являемся», суть неотъемлемая «конститутивная потребность каждой человеческой жизни, какова бы она ни была». Считая, что над современным обществом нависла смертельная опасность, угроза утраты самой человечности, Ортега-и-Гассет обращает внимание на потерю современным человеком «ощущения трагизма», на опасную самоуспокоенность. По мнению испанского философа, такая успокоенность «способствует тому, что человек перестает воссоздавать в себе те человеческие начала, которые являются основой его истинно человеческой структуры, и для человечества становятся возможны «движения назад», гораздо более основательные, чем все известные до сих пор, вплоть до полного исчезновения человека, полной потери человеком самого себя и его возвращения на лестницу животного царства». Чтобы этого не произошло, Даниил Андреев и возвышает свой голос, вопиет в пустыне, воссоздает (пусть и в утопической, форме, разве это важно?) истинные человеческие начала – Разум, Любовь, Веру.
