355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вадим Розин » Эзотерический мир. Семантика сакрального текста » Текст книги (страница 18)
Эзотерический мир. Семантика сакрального текста
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 17:26

Текст книги "Эзотерический мир. Семантика сакрального текста"


Автор книги: Вадим Розин


Жанры:

   

Философия

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

«Следующая же религиозная эпоха потому и будет новой, что провозгласит и будет стремиться осуществить охват любовью всего человечества, всех царств Природы и всех восходящих иерархий». Любовь между мужчиной и женщиной «благословенна, прекрасна и свята в той мере, в какой эта любовь – творческая.

Что под этим разумеется?

Разумеется то, что наиболее распространенным видом творческой любви в нашем эоне является рождение и воспитание детей, но что это отнюдь не единственный вид творческой любви и любовного творчества. Совместный труд в любой из областей культуры, воспитание друг в друге лучших сторон личности, обоюдное самосовершенствование, вдохновение друг друга на художественный, религиозный и любой другой творческий труд, наконец, даже простое счастье молодой, свежей, страстной любви, обогащающее, усиливающее и поднимающее обоих – все это богосотворчество, потому что ведет к возрастанию их и просветлению, к увеличению мирового океана любви и радости. Излучения прекрасной любви между мужчиной и женщиной поднимаются в высочайшие миры, их укрепляя, – в тс миры, которые были охарактеризованы… как Волны Мировой Женственности. Даже если оба любящих направляют свой совместный творческий труд в ошибочную сторону, если оба они, например, трудятся в таком направлении, которое имеет общественно вредный смысл – даже в этом случае заслуживает осуждения только направленность этого труда; импульс же сотворчества, которым отмечена их любовь, дух товарищества, спутничества и дружбы, которым она пронизана, – благословенны свыше…

Материнство. Воспитание детей. Творчество домашнего очага. Уход за больными и лечение. Этическое врачевание преступников. Преобразование природы. Совершенствование животных. Некоторые русла религиозной жизни. Творчество любви. И наконец, творческое оплодотворение души того, кого она полюбила. Вот в чем женщина незаменима и безгранично одарена».

После этих строк уже не удивляет фундаментальное положение Андреева о том, что Бог-Отец и есть Святой Дух, а вторая Ипостась Троицы не что иное, как «женственное начало».

«Таким образом, в учении о Троице и о Женственном аспекте Божества наличествует не перенесение «слишком человеческого» на сферы горние, а, напротив, понимание объективной полярности наших слоев – мужского и женского начала – как проекции непостижимой для нас полярности в существе Бога. «Бог есть любовь», – сказал Иоанн. Будут сменяться века, потом зоны, наконец, брамфатуры и галактики; каждый из пас рано или поздно достигнет Плеромы, божественной Полноты, и вступит в родимое Лоно, уже не только как дитя, по и как брат Божий; наши нынешние представления о Божестве исчезнут из памяти, как бледные, отцветшие, не нужные больше тени; по и тогда истина о том, что Бог есть любовь, не утратит своей истинности. Бог любит не Себя (такое предположение было бы кощунственно), но каждая из таящихся в Нем непостижимостей обращена любовью на другую, и в этой любви рождается Третье: Основа Вселенной. Отец – Приснодева-Мать – Сын.

Высочайшая из тайн, внутренняя тайна Божества, тайна любви Отца и Матери, отнюдь не «отражается» в человеческой любви: ничто в мире конечном не может быть соизмеримо или подобно сущности этой тайны. Но и ничто в мире, за исключением того, что исходит от начал богоотступнических, не может быть сторонним по отношению к этой тайне. В человеческой любви вообще, то есть в любви ко всему живому, выражается (а не отражается) существо Триединого, существо, которое есть любовь. В любви же мужчины и женщины выражается (а не отражается) внутренняя тайна союза Отца и Матери в той мере, в какой она нас достигает, будучи преломленной множеством слоев космического рода. В этом заключается коренное, онтологическое различие двух областей нашей духовной жизни, не имеющих между собой почти ничего общего, но на нашем нищем языке выражаемых одним и тем же словом»,

Поднимая на высоту «женственность», Андреев одним из первых уловил подспудные изменения, происходящие в нашей культуре. Суть их коротко заключается в падении ценности мужского начала и возвышении женского. Происходит бескровная, невидимая революция, переворот. Мужчина, как демиург, как опора семьи, как мироустроитель, все более и более теряет свое значение: он создал сомнительный, противоречивый мир, он больше не может обеспечить семью один, но только вместе с женщиной, его деятельность и цели уже не вызывают энтузиазма. Мужчина растерян, слаб, женствен, его претензии на ведущую роль смешны. Напротив, женщина как никогда начинает ощущать свою силу. Она дарит жизнь и любовь, воспитывает детей, ведет хозяйство. Женщина ближе к природе, более естественна, меньше связана карьерой, мнением общества, она душевно тоньше и здоровее, через детей – входит в Вечность, через Любовь – поднимается к Богу. Женщина набирает силу, расширяет свою активность и… сталкивается с консервативным, растерянным мужским сознанием, упрямо настаивающим на своих правах. Невольно возникают конфликты, трагедии, распадаются семьи, исчезает любовь. И этот процесс только начался, только набирает силу. Так что не случайно будущая светлая эпоха названа Андреевым «Розой Мира»; Андреев объясняет, что приход Розы Мира знаменует собой спуск на нашу планету Женственной Ипостаси Троицы (Ее зовут Звента-Свентана).

«Близится день Ее Долгожданного спуска в один из верховных градов метакультур. Там должна Она родиться в теле из просветленного эфира – дитя Демиурга и одной из Великих Сестер. С нею спустится в этот затомис из элиты Шаданакара сонм высочайших душ. Вот Она, надежда паша и упование, Свет и Божественная Красота! Ибо это рождение отразится в нашей истории тем, чго увидят наши внуки и правнуки: основанием Розы Мира, ее распространением по человеческим кругам всех стран и, если страшный срыв человечества не отбросит его вниз, вглубь мрака, приходом Розы Мира к верховной власти над Землей…

И не только Роза Мира отразит в Энрофе мистерию рождения Звенты-Свентаны в одном из затомисов – возрастание женственных сил и их значения в современности сказывается и везде вокруг. Этим и прежде всего этим объясняется всеобщее стремление к миру, отвращение к крови, разочарование в насильственных методах преобразований, возрастание общественного значения женщины, усиливающаяся нежность и забота о детях, жгучая жажда красоты и любви. Мы вступаем в цикл эпох, когда женская душа будет делаться все чище и шире, когда все большее число женщин будет становиться глубокими вдохновительницами, чуткими матерями, мудрыми водительницами, дальновидными направительницами людей. Это будет цикл эпох, когда женственное в человечестве проявит себя с небывалой силой, уравновешивая до совершенной гармонии самовластие мужественных начал. Имеющий очи да видит».

13

Если Штейнер строит эзотерическое знание о предыстории и развитии всей нашей Земли, объясняя тем самым мировую историю, то Андреев сосредоточивается главным образом на истории России. Мировую историю он набрасывает лишь бледными штрихами. Основные ее события, по его мнению, определяются борьбой Провиденциальных сил, направляемых Христом, с демоническими силами Гагтунгра. Победное шествие по нашей планете Гагтунгра было приостановлено миссией Христа, который способствовал смягчению закона кармы, образованию церкви, расширению иерархии светлых сил.

«Всемирная мощь Христа неизмеримо возросла за эти века. Отброшенный назад Гагтунгр, однако, не только не смирился, а напротив, напряг и увеличил свои силы в борьбе с Христом. Он сумел неимоверными усилиями приостановить его миссию (прервав земную жизнь Христа), затем сделал ставку на уинраора Римской великодержавной государственности (на Римскую империю), и наконец, в его голове возник коварный замысел создать Антихриста, а людей превратить в дьяволочеловечество.

Говоря о том, что никакой демон, сколь масштабно грандиозен он бы ни был, не в состоянии породить ни одной монады, я надеялся, что на это обстоятельство будет обращено должное внимание. После очеловечения Планетарного Логоса решающей ареной борьбы сделалось человечество, и в демоническом разуме выкристаллизовалась мечта: создать, пусть медленно, такое человеко-орудие, которое в силах было бы осуществить в историческом плане абсолютную тиранию и превращение населения Земли в дьяволочеловечество. Опять проявилась творческая скудость демонических начал – ничего самостоятельного измыслить не удавалось; можно было только отдаться законам мышления «по противоположности» и рисовать себе картины, зеркально искаженно противопоставляемые силам и путям Провидения. Космосу противопоставлялся Антикосмос, Логосу – Принцип формы, Богочеловечеству – дьяволочеловечество, Христу – Антихрист…

А так как замысел – создать антихриста – имел в виду именно воплощение его в человечестве, то Гагтунгру оставалось одно: захватить одну из человеческих монад, оборвать с нее все ее одевающие покровы сиайры, то есть шельт, астрал и эфир, и постепенным трудом создан» для нее другие покровы из агги. Уничтожение ёе прежнего светлого шельга не находилось во власти Гагтупгра, но лишенный монады, как бы духовно обезглавленный, он мог бы пребывать в состоянии неограниченно долгой духовной летаргии где-то в своеобразном трансфизическом склепе в закоулках Гашшарвы. Похищение монады требовало неимоверных усилий и длительной подготовки.

Оно удалось только в IV в. н. э., когда Гагтунгр сумел вырвать из Ирольна одну человеческую монаду, в прошлом проходившую через инкарнацию еще в человечестве титанов, а теперь связанную с шельгом, едва успевшим закончить путь по Эпрофу в облике одного из императоров Рима. Но единственность подобного существа вызывала у Противобога опасение, ч то непредугаданное вмешательство Промысла сорвет демонический план. И в дальнейшем было похищено еще несколько монад – своего рода «резерв» или, если можно так выразиться, кандидаты в антихристы. В исторической перспективе вырисовывались жесточайшие схватки между ними, победа сильнейшего, удачнейшего и сосредоточение демонической работы именно над ним».

Как мы уже сказали, Андреев более подробно описывает историю России, которая, по его мнению, должна сыграть важную роль в мировом историческом процессе борьбы светлых сил с темными. Хотя он убежден, что «прозревает» историю России точно так же, как устройство мироздания (т. е. в процессе метаисторического познания), на самом деле, в этой части своего учения он поступает совершенно иначе. Взяв за основу эмпирический материал истории России и сочинения русских писателей, Андреев все это интерпретирует, осмысляет на основе схем и знаний, полученных им при характеристике мироздания и устройства человека (т. е. действует уже как историк, литературовед). В результате все исторические события России или коллизии, содержащиеся в произведениях русских писателей и поэтов, получают у Андреева двойную окраску: с одной стороны – это обычные исторические события и события художественной реальности, а с другой – это события метаисторические, обусловленные борьбой эгрегоров и уицраоров, Христа и Гагтунгра, Яросвета и Соборной Души России с темными силами. Чтобы почувствовать эту двойственность, уяснить природу андреевской интерпретации, приведем всего лишь два примера – трактовку Андреевым монгольского нашествия и творчества Александра Блока.

«В XIII веке на изнемогавшего русского эгрегора Гагтунгром направляется темноэфирный гигант-чудовище: воинствующий уицраор монгольского племенного массива. Я не знаю, роковой ли ошибкой демиурга Дальнего Востока или другими причинами был он порожден, но рост его был фантастически быстр, а алчность неутолима. Жертвой этого существа сделалась сама монгольская метакультура, слишком юная, с едва еще возникавшим Синклитом, а теперь втягиваемая в воронку метаисторических замыслов Противобога. Демонический разум теперь играл в беспроигрышную игру: русская. метакультура либо рухнула бы под напором более сильного врага, либо Яросвет оказался бы вынужден противопоставить уннраору Монголии подобное же чудовище, дабы оградить само физическое существование русского народа. Это было первым могучим ударом, обрушиваемым на Русь Гагтуигром, и это – то самое мегаисторическое событие, которое стоит за первой великой катастрофой нашей истории: нашествием татар. Можно по-разному оценивать – и историки по-разному оценивают размеры социально-политического, культурного и нравственною урона, нанесенного России татарским игом. Рассматривая же события под метаисторическим углом, мы можем дополнить положения исторической науки лишь следующим указанием: воздействие сил Волги, столь бурно проявляющееся в княжеских усобицах, расчистило путь для другой, более могущественной силы, причем обе эти группы сил являлись, в конечном счете, проявлением воли одной и той же ифрафизической инстанции. То, что расшатала Велга, должен был сокрушить монгольский уинраор; если же это не удалось бы до конца и ему, в запасе осталось бы другое орудие, которое должно было развернуть свою деятельность в другие времена и другими методами: черное ядро в существе будущего русского уицраора.

Действительно, под ударами монгольского чудовища русский эгрегор был смят, полурастерзан на клочья, едва сохранявшие в себе жизнь и способность к будущему воссоединению. Кароссе Дингре был нанесен ущерб, который, – если бы речь шла о существах физического плана, – можно было бы сравнить с истеканием кровью. Сам Яросвет был побежден в бою с монгольским гигантом на границах Святой России; юному, еще не окрепшему и малочисленному Синклиту едва удалось спасти от разрушения лишь сокровеннейшие святилища своей небесной страны.

Спасаемая демиургом Навпа была удалена от опустошаемой южной области Святой России в недоступные девственные земли, соответствующие дремучим северным лесам в Энрофе. Туманные сгущения израненного, полуразорванного эгрегора облекали нищенским рубищем ее новое средоточие. Напор врага не ослабевал: насытившаяся Велга уползла в свою Гашшарву, но монгольский уицраор то и дело проносился, подобно урагану, по небесной стране, гася огни и иссушая мстаэфирные источники, а в России земной разметывая ту живую материальную субстанцию сверхнарода, из которой образуются эфирные тела всех отдельных членов его и без которой невозможна жизнь в Энрофе не только народа, но и отдельного человека. Становилось ясным, что выполнение задач, ради которых светлая деада приняла эфирное воплощение, неосуществимо до тех пор, пока Дингра не воссоздаст народную плоть, пока сильнейшему орудию Гагтунгра не будет противопоставлен противник в том же плане бытия: могущественный, полновластный демон государственности. Перед демиургом сверхнарода встал выбор: либо создание левиафана – государства в Энрофе и допущение, следовательно, возникновения российского шрастра, населенного ш вами; либо отказ от выполнения своей миссии на Земле. Он избрал первое…

Мог ли бы Яросвет избежать рождения демона великодержавия? Мог ли сохранить физическое бытие сверхнарода каким-либо иным путем? Не подтверждают ли примеры других стран и культур, что унцраоры суть неизбежные участники всякого метаисторического процесса, его неизбежное зло, внутреннее противоречие?».

Главу о Блоке Андреев назвал «Падение вестника» («Вестник – это тот, кто будучи вдохновляем даймоном, дает людям почувствовать сквозь образы искусства правду и свет, льющиеся из иных миров»). Разбирая стихи и творческий путь Блока, Андреев пишет:

«И в «Нечаянной радости» и в «Земле в снегу» звучит, разрастаясь и варьируясь, щемяще-тревожный, сладостный и пьянящий мотив: жгучая любовь – и мистическая, и чувственная – к России. Кто, кроме Блока, посмел бы воскликнуть:

 
О Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
 

Эта любовь взмывает порой до молитвенного экстаза –

Куликово поле, трубные клики лебедей, белые туманы над Непрядвой…

 
И с туманом, над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Ты сошла, в одежде свет струящей,
Не спугнув коня.
Серебром волны блеснула другу
На стальном мече,
Освежила пыльную кольчугу
На моем плече.
И когда, наутро, тучей черной
Двинулась орда,
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда.
 

Да ведь это Навна! Кто и когда так ясно, так точно, так буквально писал о Ней, о великой вдохновительнице, об Идеальной Душе России, об ее нисхождениях в сердца героев, в судьбы защитников Родины, ее поэтов, творцов и мучеников?

Какие бы грехи ни отягчили карму того, кто создал подобные песнопения, но гибель духовная для него невозможна, даже если бы в какие-то минуты он ее желал: рано или поздно его бессмертное Я будет извлечено Соборной Душой парода из любого чистилища.

Да… но и нерукотворный лик в щите остаться «светлым навсегда» не сможет…

 
Где буйно заметает вьюга
До крыши – утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвие.
 

Закружила плясками, затуманила зельями, заморочила ласками, а теперь точит нож.

Не Наина, не Идеальная Душа, а её противоположность.

Сперва цел о Навне, принимая ее в слепоте за Вечную Женственность. Теперь поет о Велге, принимая ее за Навну в своей возросшей слепоте. Но это еще только начало…

 
В ледяной моей пещере —
Вихрей северная дочь!
Из очей ее крылатых
Светит мгла.
Трехвенечная тиара
Вкруг чела.
………………………………………..
Стерегите, злые звери,
Чтобы ангелам самим
Не поднять меня крылами,
Не вскружить меня хвалами,
Не пронзить меня Дарами
И Причастием своим!
У меня в полночной келье —
Два меча.
У меня над ложем – знаки
Черных дней.
И струит мое веселье
Два луча:
То горят и дремлют маки
Злых очей.
 

Уж, кажется, яснее ясного, что это за злые очи! Неужто и после этого придет в голову хоть одному чуткому исследователю, будто центральный женский образ «Снежной маски» – конкретная женщина, любимая поэтом, актриса такого-то театра Н. Н. Волохова? Тонкая, умная, благородная Волохова, по-видимому, никогда (насколько можно судить по ее не опубликованным еще воспоминаниям) не могла понять до конца пучин этой любви к ней, понять, кого любил Блок в ней, за ней, сквозь нее…

Разумеется, не на каждое стихотворение Блока следует смотреть под таким углом зрения. Многие чудесные стихи его совершенно свободны от всякой душевной мути. Но я говорю здесь об основном его пути, о линии его жизни…

 
Кто я, ты долго не узнаешь,
Ночами глаз ты не сомкнешь,
Ты, может быть, как воск, истаешь,
Ты смертью, может быть, умрешь.
………………………………………………
И если отдаленным эхом
Ко мне дойдет твое «люблю»,
Я громовым, холодным смехом,
Тебя, как плетью, опалю!
 

Так вот она кто! Пускай остается неизвестным се имя, – если имя у нее вообще есть, – но из каких мировых провалов, из каких инфрафизических пустынь звучит этот вероломный, хищный голос, – это, кажется, яснее ясного. Госпожа… да, Госпожа, только не небесных чертогов, а других, похожих на ледяные, запорошенных серым снегом преисподних. Это еще не сама Великая Блудница, по одно из исчадий, царящих на ступенях спуска к пей подобно Волге.

«Там человек сгорел», – эту строку Фета взял он однажды эпиграфом к своему стихотворению…

… Мы не найдем у Блока никаких пророчеств о грядущем Свете, об отражении Звенты-Свентаны в исторической действительности будущих эпох, о Розе Мира, о золотом веке человечества. Но страшное стихотворение «Голос из хора» рисует далекую грядущую эпоху, ту, когда после господства Розы Мира над всем человечеством придет величайший враг и ее, и всякой духовности, – тот, кого Гагтунгр выпестовывает столько веков:

 
И век последний, ужасней всех,
Увидим и вы, и я.
Все небо скроет гнусный грех,
На всех устах застынет смех,
Тоска небытия…
Весны, дитя, ты будешь ждать —
Весна обманет.
Ты будешь солнце на небе звать —
Солнце не встанет.
И крик, когда ты начнешь кричать,
Как камень, канет…
 

Но исторической и метаисторичсской развязки всемирной трагедии Первого Эона ему не дано было знать: этого утешения он лишил себя сам своими падениями, замглившпми его духовные очи ко всему, что исходило от Высот, а не от бездн».

Что можно сказать по поводу всего этого? Прежде всего то, что всякая интерпретация, если она сделана профессионально, имеет право на существование, независимо от того, нравится она нам или нет. Никакой другой интерпретации истории и художественного творчества от Андреева и нельзя было ожидать, он действует вполне последовательно. Смысл, который он вносит, на наш взгляд, несколько схематичен. Однако ведь не Андреев придумал борьбу Добра и Зла, светлых сил с темными. В конечном счете за многообразием скрывается единое, за сложным и запутанным – простое и ясное.

14

В последней главе «Розы Мира» снова заявляют о себе амбивалентность, противоречивость личности Андреева. Он пытается заглянуть далеко вперед, в будущее, мечется в противоположных реальностях своей души, раздираемой великой надеждой и глубочайшим отчаянием.

«Рождение Звепты-Свентаны в одном из затомисов совершенно предрешено. Предрешено, следовательно, и рождение Розы Мира в человечестве. Но когда именно, как именно и с какой степенью полноты совершится это историческое событие, предвидеть в точности – свыше наших сил. Ближайшей к нам во времени великой дилеммой, нависшей над нами, как дамоклов меч, является выбор между третьей мировой войной и всеобщим мирным сосуществованием. Если война будет развязана, человечество будет отброшено так далеко вспять, а демонические полчища так усилятся вследствие обилия гавваха, что со временем станет возможной даже четвертая мировая война и физическое самоубийство человечества, либо нескончаемая пень более локальных войн и переворотов, либо, наконец, объединение мира под эгидой американского или еще какого-нибудь из уинраоров. В промежутке же хотя Роза Мира и возникнет в человечестве, но, вероятно, лишь как подспудное течение, как едва терпимая (а позднее и вовсе нетерпимая) организация, как слабый светоч в лабиринте катакомб. О ее приходе через всемирный референдум к этическому контролю над универсальным государством думать, вероятно, уже не придется. Универсальное государство вступит на путь к универсальной тирании. Промежуток между нашими днями и приходом антихриста сократится во много раз, и во столько же раз возрастут его физические и, главное, духовные жертвы.

Если же теперь будет сделан выбор в сторону мира – шансов на это, к сожалению, немного – Роза Мира получит возможность проявиться во всей полноте, но – еще только возможность».

Далее Андреев все же рассматривает эту возможность, когда рисует утопическую картину будущего светлого царства Розы Мира.

«При благоприятном решении ряда исторических дилемм она действительно водворит на Земле условия Золотого века. Она упразднит государственное и общественное насилие. Она устранит какую бы то ни было эксплуатацию. Она ослабит хищное начало в человеке. Она смягчит нравы народов до той степени, на какую намекают нам вещие сны светлых мечтателей прошлого. Она откроет перед людьми пучины познания об иных мирах и о путях восхождения Энрофа. Она поднимет некоторые виды животных до овладения речью и до разумно-творческого бытия. Неослабными предупреждениями о грядущем князе мрака она заранее вырвет из-под его духовной власти мириады тех, кто без такого предупреждения мог бы быть им обольщен и вовлекся бы в колесо горчайшего искупления. Ее грандиозный синклит – Аримойя – преобразит некоторые из чистилищ в миры духовного врачевания…».

Автор отчасти сам понимает, что это утопия: «Все, что я вижу впереди, для меня желанное; и нередко я совершаю, может быть, незаметную подмену; принимая желаемое за объективно предназначенное к бытию». Кажется тогда, что и альтернативу – приход к власти антихриста – Андреев должен рассматривать как предположение (вероятный прогноз), а не как объективную реальность. Но не тут-то было: пессимизм оказывается более реалистичным и объективным, чем оптимизм. «Подмена желаемого объективным, – пишет Андреев, – больше не может иметь места, коль скоро взор направляется в дальнейшую тьму времен и различает там не желаемое и радующее, а ненавидимое и ужасающее». Итак, картина будущего – не прогноз, а метаисторическое знание, только обращенное не назад, а вперед. Первый же шаг будущей истории парадоксален. Несмотря на предполагаемую полную победу Розы Мира и установившийся на Земле Золотой век, приход антихриста оказывается неминуем. Андреев объясняет это несколькими причинами: неутоленной (несмотря на просветление) жаждой власти, разрушающим действием сексуальной сферы, амбициями технической интеллигенции и самой обыкновенной скукой. Он пишет сам с некоторым удивлением:

«Не странно ли, что Роза Мира, долгое время господствуя над человечеством, все– таки не сможет предотвратить пришествие князя тьмы? Да, не сможет. Ко всеобщему величайшему горю – не сможет. Не сможет, хотя и будет всеми силами стремиться отсрочить его приход, чтобы закалить для борьбы с ним наибольшее число умов и сердец человеческих».

«Хотя Роза Мира восторжествует, – поясняет Андреев, – останется несколько противоречий, которых не сможет разрешить и она: их вообще нельзя разрешить до тех пор, пока человечество, как говорил Достоевский, не переменится физически.

Такие противоречия можно смягчить, сгладить, временно заглушить, но устранить их корень нельзя, потому что корень их – в том эйцехоре, которое со времен падения Лилит свойственно всем живым существам Энрофа, кроме тех, кто изжил его и испепелил в ходе своего просветления. Главнейшие из этих противоречий психологически выражаются наличием в человеке импульса жажды власти и сложной, двойственной и противоречивой структурой его сексуальной сферы.

Действуя то порознь, то вместе, эти импульсы создают тяготение ко злу, свойственное почти каждому человеку, р. способность подпадать обаянию зла в его различных видах, а иногда даже беспримесному Злу, не маскирующемуся уже никакими личинами Блага…

… Хотя всеобщее изобилие подорвет корни зависти материальной, останутся корни зависти духовной, ибо различная степень и различные виды одаренности будут выдвигать одних – на руководящие роли, а других – на роли руководимых. С течением эпох очертания интеллигенции совпадут с очертаниями человечества. Но интеллигенция не будет единой, а производители материальных благ перестанут ощущать себя солью земли. Проблемы материального изобилия и комфорта, проблемы технические и хозяйственные утратят свое преобладание. И глухое недовольство начнет томить тех, кто считает себя производителями материальных ценностей, чей душевный и умственный строй заставляет их тяготеть к работе в областях промышленной техники, хозяйства, агрономии, точных наук, изобретательства. Техническую интеллигенцию не удовлетворит та подсобная роль, которую предстоит ей играть при пятом, шестом, седьмом понтификате, ибо тогда первенствовать будут круги, работающие лад проблемами этическими, эстетическими, трансфизическими, метаисторическими, зоовоспигательпыми, религиозными. Вот это-то глухое недовольство и зависть к положению интеллигенции гуманитарной и окажется одной из общественно-психологических предпосылок для движения, которым воспользуется явившийся в человеческом облике противобог…

… Технический прогресс, вызванный безрелигиозной эрой, останется, в сущности, нерешенной проблемой и, как флегмона, развивающаяся в организме человечества, прорвется на рубеже антихристова царства.

Жажда власти и жажда крови тайно шевелятся на дне многих душ. Не находя удовлетворения в условиях социальной гармонии, они толкают некоторых на изобретение доктрин, ратующих за такие социальные и культурные перемены, которые сулили бы в будущем удовлетворение этих неизжитых страстей. А других будет томить скука. Она перестанет быть гостьей, она сделается хозяйкой в их душевной доме, и лишенное коллизий общественное бытие начнет им казаться пресным. С тоской, с раздражением и завистью будут эти авантюристические натуры знакомиться по книгам с насыщенной приключениями, столкновениями, преступлениями и страстями жизнью других эпох. А наряду с такими индивидуальностями в человечестве выявится еще один слой: чем сытее, благополучнее будет их существование, тем мучительнее начнет язвить этих людей связанность сексуальных проявлений человека путем морали, религии, традиций, общественных приличий, архаического стыда…

Жаждать власти будут сотни и тысячи. Жаждать сексуальной свободы будут многомиллионые массы.

Освобождение от уз Добра – вот каково будет настроение многих и многих к концу Золотого века; сначала – подспудное, а потом все откровеннее и требовательнее заявляющее о себе. Человечество устанет от духовного света. Оно изнеможет от порывов ввысь и ввысь. Ему опостылеет добродетель. Оно пресытится мирной социальной свободой – свободой во всем, кроме двух областей: сексуальной области и области насилия над другими. Заходящее солнце еще будет медлить розовым блеском на Мистериалах и храмах Солнца Мира, на куполах пантеонов, на святилищах стихиалей с их уступами водоемов и террас. Но сизые сумерки разврата… темных страстей охватят половину человечества в этом спокойном безвластии. И оно затоскует о великом человеке, знающем и могущем больше всех остальных и требующем послушания во всем взамен безграничной свободы в одном: в любых формах и видах чувственного наслаждения».

Вот вам и Золотой век, просветление и одухотворение, многочисленные поколения «облагороженного образа жизни». Поразительно и в то же время поучительно – сияющее всеми добродетелями общество разбилось о камни мелких человеческих страстей, гора родила мышь. Оказалось, что демонические силы свили в человеческой душе теплое гнездышко, из которого они с легкостью вытолкнули светлых голубиных птенцов. Гагтунгр сумел не только подготовить антихриста, но и в короткий срок развратить с его помощью все человечество. Андреев так ярко живописует падение человечества, что невольно закрадывается мысль: не выплескивает ли автор Розы Мира страсти, бушующие на дне своей собственной души. Падение человечества началось с рождения антихриста.

«Кажется, местом его рождения будет одна из стран Латинской Америки, по это рождение само по себе обещает оказаться совершенно особенным. Принужденная принять человеческий облик для того, чтобы сделаться его матерью, Лилит по воле Урпарпа примет этот облик без какого бы то ни было рождения: она не будет нуждаться ни в отце, ни в матери, ни в детстве; она прямо явится путем черного чуда в облике женщины. Явные нарушения законов природы, сверхъестественные связи с грозными существами иных миров, колдовские сказания и легенды окружат ее кратковременную жизнь. Зачав физическое тело грядущего анти-Логоса не от человеческого семени, а от сил самого Гагтунгра, она вскоре после рождения младенца исчезнет из Энрофа, так как эта ее миссия будет выполнена. И хотя позднее Лилит явится в человечестве еще раз, но тогда ее миссия и се женственный человеческий облик будут иными; иным будет и само явление ее, хотя столь же непостижимым, как предыдущее.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю