Текст книги "Проклятое искусство"

Автор книги: Вадим Козин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Аккомпанировал Козину в первой поездке Борис Тернер, игравший ранее в джаз-оркестрах Ленинграда. В Магадан он прибыл в конце 1945 года как «спецпереселенец». С 1952-го – вольнонаемный музыкант оркестра театра. В 60-е годы он был постоянным концертмейстером Вадима Алексеевича, и я помню, как лихо барабанил он знаменитый козинский шлягер «Магаданский ветерок». Но в той поездке певец и пианист с большим трудом находили общий язык.

Вообще отношения Козина с творческой бригадой складывались непросто. За внешней напряженностью, сухой корректностью просвечивала обоюдная неприязнь. Вторая творческая поездка артиста в 1956 году, теперь уже по Камчатке и Сахалину, проходила одновременно с гастролями Магаданского театра, с тем лишь отличием, что опереточная труппа показывала свои спектакли только в Петропавловске и Южно-Сахалинске, а певец с небольшим актерским составом давал концерты еще и в райцентрах, и в самых отдаленных поселках. Подчеркну, что Магаданский театр впервые выезжал на гастроли за пределы области.

Со страниц дневника предстает другой Козин, во многом отличающийся от того портрета, который я создал в своих книгах о нем, – неординарный и противоречивый. Это почти незнакомый мне человек, с непростым внутренним миром и резкими, острыми, подчас негативными оценками действительности и окружающих его людей. В чем-то он прав, в чем-то, может быть, и нет, иногда излишне субъективен, но всегда предельно искренен. Останавливаясь на некоторых страницах, я просто изумлялся: как он не боялся тогда доверять свои самые сокровенные мысли бумаге, неужели случившаяся с ним беда ничему его не научила?! Впрочем, я полагаю, что читатель сам во всем разберется и все оценит в соответствии со своим взглядом на жизнь. Но поскольку в повествовании Козин упоминает более 50 фамилий (почти весь творческий состав Магаданского театра), которые современному «материковому» читателю абсолютно ни о чем не говорят, некоторые пояснения все же необходимы. И я попробую сделать их на основе собственных воспоминаний.

Итак, 1956 год. В феврале состоялся «исторический» XX съезд КПСС (главная «фишка» года, как сказали бы сейчас), развенчавший культ личности Сталина.

В Магадане к особо знаменательным событиям я причислю прибытие парохода «Иван Кулибин», доставившего на Колыму первых послевоенных комсомольцев-добровольцев.

В августе 1956 года я получил свой первый паспорт. Что еще? Я не на шутку увлекся театром. Все началось после прочтения книги Станиславского «Моя жизнь в искусстве». «Какое глубокое проникновение в человеческую психологию! – восторгался я. – Какая тончайшая передача сущности театрального искусства!» Все, о чем я только смутно догадывался, было уже известно этому человеку. Меня словно анафеме предали – началось запойное, бессистемное чтение всего «театрального», что попадалось под руку: Станиславский, Гоцци, Брехт, Рене Клер, «Кабуки», Шекспир, Дикий, Жан Вилар...

Чем я только ни интересовался! Втайне уже мечтал стать режиссером, но для начала необходимо было овладеть актерской профессией. Будто специально для меня в Клубе профсоюзов открылся театральный кружок, которым руководил Борис Федорович Зац, режиссер областного театра. (Я видел там его постановки оперетт «Летучая мышь», «Сын клоуна», «Старый скрипач».) Вообще-то кружок назывался «детским», но играли в нем и взрослые. Для начала мы решили поставить пьесу В. Любимовой «В стороне» – о дружбе, первой любви, морально-этических проблемах молодежи. Мне досталась роль юноши с противным почему-то для меня именем Николка. Борис Федорович порядком намучился со мной. По ходу пьесы Николка читает героине стихи Пушкина «Я вас любил, любовь еще, быть может...» и этими словами признается ей в любви. Сцена шла хорошо, но как только дело доходило до стихов, я краснел, начинал запинаться, кашлять, опускал глаза. Зац выходил из себя, а я толком не мог объяснить, почему у меня ничего не получается. По-моему, и на премьере, состоявшейся в дни новогодних каникул, мое стихотворное признание прозвучало фальшиво. Хотя в рецензии «Магаданской правды» (от 13 01.1957) было отмечено: «Живо и непосредственно исполняет свою роль Борис Савченко».

Премьера – это финал работы, мне же больше помнятся дни репетиций, самые тогда счастливые моменты жизни. Пыльные кулисы, сонный полумрак сцены. Оркестровая яма, в которую я боялся свалиться. Старинное бра на стене репетиционной комнаты, неизвестно как попавшее туда. Бесконечные споры до хрипоты, спонтанные застолья с чаепитием. Пылкие обещания дружбы. Легкие пожатья рук и поцелуи украдкой. Помню звуки баяна (то «Брызги шампанского», то падеграсы и падеспани), доносившиеся из балетной за стеной. Иногда мы туда заглядывали и видели стайку девушек в коротеньких платьицах. Такие вот смеющиеся вспотевшие девушки, очень красивые и волновавшие меня... Сердце сжимается. Как там, у Вертинского: «Это было, было и прошло...»

Иногда Борис Федорович приносил контрамарки в театр, и благодаря этому я просмотрел там практически весь текущий репертуар. Вадим Алексеевич Козин в своем дневнике разрушает общепринятое клише о его якобы любви к Магаданскому театру – он знал его подноготную. Но я-то воспринимал тех же актеров, с которыми он общался за кулисами и на гастролях, только из зрительного зала, в лучах сияющей рампы, даже не задумываясь, что у них есть какая-то иная, не опереточная жизнь. И я сужу о них по ярким лоскутным юношеским воспоминаниям.

Директором театра в то время был капитан Н.Ф. Венгржинский, невысокого роста сорокалетний мужчина с большими усами, ходивший всегда в гимнастерке, перепоясанной тонкими ремнями, но без погон. Вероятно, после ликвидации Дальстроя он демобилизовался, но, спустя много лет, я видел архивные приказы по театру, подписанные, как тогда полагалось: «Директор театра капитан Венгржинский». Никакого личного общения с ним я не имел (кто был он, и кто был я), хотя его автограф в моей коллекции имеется. После спектакля «В стороне» мы, несколько активистов кружка Б.Ф. Заца (Серега Манухин, Ира Лапшинова, еще кто-то и я), обратились к театру через «Магаданский комсомолец» с просьбой организовать театральную студию. Руководство «храма искусств» не отреагировало, что показалось мне проявлением консерватизма. Я написал лично Венгржинскому. Он мне ответил: «Уважаемый тов. Савченко! Ваше письмо получил. Создание самостоятельной студии при театре приказом министерства культуры запрещено, и в настоящий момент этот вопрос решить невозможно, что вовсе не связано с «консерватизмом»».

Тем не менее такая студия позже была открыта. Возглавила ее Евгения Васильевна Лекарева, имя которой, по-моему, лишь дважды встречается в тексте «Дневника». Она была драматической актрисой на характерные роли (Лукерья в «Свадьбе с приданым», Горностаева в «Любови Яровой», Нищая в «Кремлевских курантах» и др.). После окончания Московского центрального техникума сценического искусства (1932) работала во многих городах страны, в 1947-м приехала в Магадан. В 1956 году вместе с И. Юрьевским и В. Захаровым получила звание «Заслуженная артистка РСФСР». Я помню ее почти всегда в строгом облегающем платье а-ля Нежданова на портрете Серова, с гладко причесанными на две стороны черными волосами. Я был, наверное, лучшим ее учеником, потому что из всех студийцев меня единственного она пригласила к себе домой на встречу Нового года.

С волнением входил я в подъезд дома напротив кинотеатра «Горняк». В квартире актрисы шла гульба: пили, хохотали, горланили, дым стоял коромыслом. Веселилась, как я понял, исключительно актерская братия. Меня усадили, точнее, втиснули между двух балерин, в одной из них я узнал приму Галину Деревягину. Прима магаданского балета Галина Деревягина запомнилась мне в основном по юморному хореографическому номеру (повторявшемуся из концерта в концерт) «Повара», где она и ее партнер Фролов хлопали себя по телу, выбивая мучные клубы. Она блеснула присущей ей экстравагантностью: на столе, среди бутылок, тарелок с салатами и кастрюль с пельменями, выдала, ничего и никого не задев, искрометную забойную румбу.

В число ведущих актеров драматического труппы входил и Александр Николаевич Мартынов. Ему здорово подфартило тогда: обком партии разрешил воплотить на магаданской сцене светлый образ Ленина. В 1956 году Мартынов сыграл вождя в «Кремлевских курантах» Н. Погодина. Потом у него будут и другие «шедевры» ленинианы, и в конце концов он получит звание «заслуженного». Но другими ролями Александр Николаевич не выделялся. Да и Козин в предлагаемых записках его не упоминает.

Из состава драматической труппы на страницах козинских записок мелькают имена Н.В. Шайкина, И.Г. Любовича, В.П. Лугового, М.Д. Лазученкова.., но все они, пожалуй, с большим успехом выступали в оперетте. Больше всего зрителям нравился Шайкин, актер с внешностью интеллигентного «урки», с пропитым, ужасно хриплым голосом, дававшим повод для насмешек. Да он и был бывший зэк, до ареста работавший прорабом некоего «Военбензостроя» Красной Армии. Но вот на Колыме в нем открылся талант комика. Его коронный номер значился в «Летучей мыши», где он играл «дежурного по тюрьме», который, находясь в постоянном подпитии, вечно удивлялся, почему в его смену заключенные упорно раскачивают тюрьму. Он убедил в этом и своего начальника, пришедшего навеселе с вечеринки у князя Орловского. Зал покатывался со смеху, когда Шайкин с грудой бутылок шарахался по сцене, то есть по кабинету, соображая, куда бы перелить содержимое, чтобы начальник не обнаружил и чтобы «не протекало». В горшки с цветами нельзя – протекали. Наконец придумал. Выпив залпом бутылку и похлопав себя по животу, он удовлетворенно хрипел:

«Не протекает!»

Остальные из названных выше актеров ничего интересного из себя не представляли. Несколько высокомерный (так мне казалось) Любович играл эпизодические роли, больше отрицательные, а в концертах выступал как конферансье. Иногда разыгрывал скетчи в паре с маленьким толстеньким Луговым, напоминавшем мне Гаргантюа. Лазученков в конце концов ушел из театра на радио, где вел «последние известия» и читал отрывки из произведений местных авторов – это у него получалось лучше, чем его «серятина» на сцене.

С идеологической точки зрения драматической труппе придавалось приоритетное значение. Но цветом театра была все-таки оперетта. Народ валом валил на музыкальные спектакли, поэтому ставились они чаще. Как ни крути с партийными установками, а финплан выполнять надо.

Примадонной номер один 1956 года я бы назвал Анну Васильевну Грибкову, обладавшую мягким певучим голосом. Она стала первой в Магадане «заслуженной артисткой». Вернее, приехала уже с таковым званием (из Хабаровского театра оперетты). Несмотря на солидную комплекцию, Анна Васильевна продолжала играть роли молодых героинь: Чаниту («Поцелуй Чаниты»), Лену («После свадьбы»), Лолиту («Где-то на юге»), Зорику («Цыганская любовь»). Ничего получалось, когда она трясла, пардон, своими телесами, исполняя танец молодой цыганки. В 60-е годы Грибкова, кажется, какое-то время занимала пост директора театра. И то, наверное, благодаря своему мужу, начальнику управления культуры Г.М. Слюзко.

Оставили след в моей юношеской памяти и супруги Пименовы: Василий Васильевич и Фрейда Иоанновна (в приказах по л/с: Исааковна), которых так органически не переносил Козин. Во вторую поездку он их не взял. Но вот почему он снова включил в свой антураж одиозного Кабалова и «достававших» его Деревягину и Фролова, остается загадкой.

Со многими персонажами записок (Е.А. Гаскин, М.А. Арш, Г.В. Язвич, А.Г. Шульгин и пр.) я вообще не сталкивался, хотя внешне помню каждого. Фигура главного дирижера Г.В. Язвича, например, нередко торчала из оркестровой ямы, и после увертюры он обязательно поворачивался к зрителям и раскланивался. Свет в зале при этом, естественно, добавляли. Какие-то подробности о других театральных личностях я сообщу в своих комментариях по тексту записок.

Словосочетание «проклятое искусство» встречается на пожелтевших от времени страницах, и я осмелился вынести его в название книги лишь по одной причине. Эстрада, подобно сияющей медали на груди лауреата, имеет две стороны: лицевую («чистую») и оборотную («грязную»). Вот эта вторая, невидимая сторона, сиречь богемная артистическая жизнь, похожая больше на клоаку; искорежила судьбу молодого Козина (но не сломала его тонкой поэтической души) и в условиях тоталитарного режима положила начало той трагедии, которая случилась с выдающимся исполнителем. Именно в этом аспекте и следует воспринимать его исповедь.

Эти потрясающие записки, сделанные певцом в 1955—1956 годах, были изъяты у Козина «компетентными органами» во время его второго ареста и возвращены автору только в начале 90-х годов, а от него попали ко мне. Разумеется, с перспективой на посмертную публикацию. Я долго колебался: печатать их или нет? Полагаю, это время настало. В дневнике есть такие строки: «Тот, кому достанутся эти записки, пусть будет честным человеком и когда-нибудь что-нибудь скажет в мою защиту, когда и после смерти меня будут забрасывать камнями». Теперь, полагаю, это обращение ко всем нам, и наш долг беречь память о певце-мученике.

Текст дневника мною сокращен (устранены повторяющиеся перечни исполняемых песен, ежедневные сводки погоды, списки покупаемых и отсылаемых в Магадан книг и др.) и подвергся незначительной литературной обработке.

В заключение хочу выразить безмерную благодарность Дине Акимовне Климовой и Людмиле Леонидовне Секачевой за ценную помощь в подготовке этой книги.

Борис САВЧЕНКО

Дневники

Часть I

1 июня 1955 – 30 марта 1956

1.06.55. 19.10. Биробиджан

Очень красивый городишко, утопающий в зелени, с живописной рекой Б. Бирой. Ездил сегодня на «Сопку», где размещается военная часть, в гарнизонный универмаг. Думал, найду термос, но вместо этого купил очень приличные лайковые перчатки, о которых так мечтал. Теперь нужно лишь хорошую коричневую велюровую шляпу или выдровую шапочку, и внешне все будет обстоять в порядке.

2.06.55. 1.35. Вост. Куйбышевка

Концерт в Доме офицеров. Зрительный зал приличный, имеет не менее 600 мест, а то и все 650, но военный, который нас любезно встретил, утверждает, что мест около 400. Между прочим, мне запомнилась небольшая деталь. На моей афише, висевшей в кабинете, где я гримировался, карандашом было помечено количество мест и их расценка. По этой «калькуляции» выходит, что аншлаг исчисляется в сумме 8700 рублей.

16 руб. х 200 = 3200 руб.

14 руб. х 200 = 2800 руб.

12 руб. х 100 = 1200 руб.

10 руб. х 150 = 1500 руб.

650 м. = 8700 руб.

На всякий случай переписал все в свой дневник, вдруг выйдет что-нибудь не так.

Я все ж таки простудился, ибо нос у меня побаливает, нарывает, как бывает при простуде. Завтра в 7 ч. утра выезжаем «молошным» поездом в Благовещенск. Не знаю, что будет с голосом.

Возвращаясь с концерта, вспомнил о своем Мосеньке и вдруг услышал его мяуканье, меня бросило в дрожь. Я знаю, что за забором, вдоль которого я шел, находился какой-нибудь кот. Да, мой дорогой зверь! Неужели ты своей смертью искупишь мою вину?!

3.06.55.3.45. Благовещенск

Ехали поездом очень прилично, в чистеньком плацкартном вагоне, полупустом. Все время любовался чудесным русским простором, милыми березками, дубами и рябинами. Сегодня голосу немного легче, но голова по-прежнему почему-то болит. Вчера после концерта был совершенно мокрый – необходимо брать с собой чистую, хотя бы нижнюю, рубашку, чтобы, выходя из помещения, быть сухим и не простудиться. Я быстро заснул, но около трех часов ночи был разбужен стуком в дверь. Открыв ее, увидел в дверях молодого красивого парня в офицерской форме. После нескольких вводных фраз выяснилось, что он пришел засвидетельствовать мне свое почтение от имени нескольких товарищей, стоящих в коридоре. Они, будучи на полевых занятиях, прибыв вечером в казармы, узнали, что в Доме офицеров состоялся мой концерт, и, зная меня лишь по пластинкам, пришли поглядеть на Козина вблизи. Поблагодарив за такое внимание к моей особе, я попросил передать стоящим за дверью мою глубокую признательность за такой «полуночный визит» и выразил уверенность, что они будут на моем концерте либо в Благовещенске, либо на вторичном выступлении на обратном пути. Выпроводив очень дипломатичным образом ночного визитера, я вновь крепко уснул, несмотря на непрекращающуюся головную боль.

В шесть утра я был уже на ногах, а в семь – на вокзале. Поезд «Шимановская—Благовещенск», придя с некоторым опозданием, простоял на ст. Вост. Куйбышевка лишних 20 минут. В Благовещенск прибыли четверть одиннадцатого утра. На вокзале нас встретили хабаровский администратор и представитель благовещенского Управления культуры. Приехав в гостиницу «Амур», Мармонтов хотел поселиться со мной в номере, но я категорически отказался, потому что я хочу быть совершенно один и не могу спать без света. Он сразу понял это, и мне был предложен одиночный номер. Открыв дверь, я увидел комнату – типичный номер дореволюционной русской провинциальной гостиницы: узкий, длинный и неуютный, но, в противоположность старым гостиничным «клоповникам», чистенький, со свежим постельным бельем и свежим воздухом. Разложив вещи, я сразу же вышел в город, прошел в универмаг, помещающийся на Пионерской улице в двухэтажном здании. Термосов не оказалось, но нашлись синие чернила для авторучек. Купил сразу 5 флаконов. Завтра, думаю, купить еще 5 и никому не давать. Полагаю, этого добра хватит на весь год. Купил также галстук и 28-й и 29-й тома ПСС Горького, ценные тем, что там помещены его письма и телеграммы. Так что остался последний 30-й том, который в Москве еще не выходил.

По дороге в гостиницу купил в аптеке бутылку боржома. Затем, побрившись, пообедал в ресторане «Амур», лег в постель и поспал до того времени, пока не начал писать. Только что заходили Мармонтов и хабаровский уполномоченный, который, как выяснилось, помнит меня еще по тем временам, когда я гастролировал с джазом Жукова^[1], и мы ездили по Амуру и реке Амгуни, обслуживая концертами золотые прииски. Он сказал, что здесь выступает группа ленинградских артистов эстрады, в этой группе работает один из братьев Маслюковых^[2], тот самый, которого я помню чудесным, стройным, черноглазым, мечтательным юношей, сторонившимся людей и жившим в гостинице «Метрополь» в одиночестве. Здесь также, недалеко от Благовещенска, в каком-то местечке работает Рудольф Рудольфович Краузе – бывший директор Ленгосэстрады. Он, оказывается, ездил в Ленинград, останавливался у Марии Казимировны Наровской^[3], которая вместо певицы стала «мастером художественного чтения», видимо, по примеру Александры Егоровой^[4]. Маслюков сейчас находится на ст. Завитая, и вряд ли его удастся где-либо встретить, а как мне этого хотелось. Три дня мы работаем в Доме Советской Армии, а в понедельник в городском театре (3, 4, 5 и 6-го). Поглядим. Как все это я вытяну. Русланова^[5], кажется, 11-го не будет в Хабаровске, и мне придется заполнять брешь.

Программа концерта (№4) в г. Благовещенске:

I отделение

1. «Москва—Саратов», исп. Пименов.

2. «Колыбельная», арии из «Фиалки Монмартра» и «Марицы», исп. Пименова.

3. Балет «Разговорники», исп. Деревягина и Фролов.

4. Скетч «Кирогазов», исп. Пименов и Кабалов.

5. Дуэты из оперетт «Золотая долина», «Сады цветут», «Жизнь актера», исп. Пименова и Кабалов.

6. Стихи, чит. Пименов.

7. Вальс Мошковского, исп. Деревягина и Фролов.

8. Сатир, куплеты «Раз, два...», «Попурри», «Ну, разве у вас», исп. Пименов.

II отделение

1. Танго «Жалюзи», исп. Деревягина и Фролов.

2. Вадим КОЗИН:

1. «На далеком берегу».

2. «Парень с девушкой гулял».

3. «Всем ты, молодец, хорош».

4. «Мой костер».

5. «Так со всеми бывает обычно».

6. «Песня о матери».

7. «Чудо-чудеса».

8. «Песня про шофера».

9. «Песня о бурке».

10. «Нищая».

11. «Вот ведь вы какая».

12. «Комарик».

5.06.55. 7.02

Вчера после концерта в уборную зашла небольшая группа девушек – студенток педагогического училища или института. И среди них одна, на руках которой я заметил следы татуировки. Правая рука забинтована. Девушка при всех рассказала, что помнит меня, еще когда я приезжал во Владивосток, она тогда была девочкой. Ее история показалась мне малодостоверной. Будучи моей поклонницей и узнав, что я арестован и сослан на Колыму, она совершила какой-то проступок, чтобы попасть в лагерь, но, по своему возрасту, угодила в колонию и не на Колыму. Теперь, по ее словам, она замужем и мать семейства. Извиняясь, заметила, что я очень изменился в худшую сторону во всех отношениях, и в особенности потускнели мои глаза и голос. Не очень-то приятно выслушивать подобные вещи, но от старости никуда не денешься. Остальные девушки знали меня лишь по пластинкам, и я им нравился таким, какой есть в настоящее время.

В ресторане «Амур» ко мне подошел пожилой сухощавый мужчина, попросил разрешения познакомиться со мной. Оказался любителем моих пластинок. Представлял меня, по рассказам других, «рябым», «рыжим», «уродом». Я бы добавил: внутренним уродом, это совершенно правильно.

Вчера и сегодня концерты сопровождались аншлагами, позавчера также. Что даст понедельник в Драматическом театре? Мне кажется, что аншлага не будет. Отношения мои с участниками бригады становятся все более официальными. Мои компаньоны постепенно начинают сознавать свое место, и это бьет по их самолюбию. Я, в свою очередь, постараюсь не замечать этого, чтобы не оскорблять актерского себялюбия, но их нетактичность просто поражает меня. Прихожу несколько позднее, и никто из них, хотя бы из уважения, не уступит места. Все столы заняты, стулья тоже. Хамство это или полное отсутствие культуры? Трудно сказать. Я больше склоняюсь к последнему. Вот вчерашний случай с Иваном Фроловым. На мое замечание, что неудобно заливать пол водой, используя бак для питья как умывальник, вместо извинения он «полез в бутылку» и заявил, что если артисту не предоставляют условий, то нечего требовать от него... аккуратности и соблюдения чистоты! Своеобразная логика. К счастью, подвернулась уборщица. Я попросил ее навести порядок. Он вызывающе спросил у нее тряпку, чтобы лично вытереть пол. Это все идет, конечно, от недостатка культуры.

Забыл записать, что меня в гостинице ожидала какая-то женщина, назвавшаяся Тамарой Леонидовной Кесельман, проживающей в Благовещенске по ул. Ленинской, 107. Ее брат, Иосиф Леонидович, по ее мнению, находится на Колыме и, как ей кажется, должен быть музыкантом в Магаданском театре. Борису Тернеру эта фамилия не попадалась. Такого музыканта в театре, по-моему, никогда не было. Я дал ей адрес, куда она может написать по поводу исчезнувшего брата. Обратилась она ко мне, очевидно, потому что знает, что я приехал из Магадана и находился в Колымских лагерях.

Что делать? Надобно идти в баню, потому что душ работает с 4 часов дня, а мне это несколько поздновато. Может, повременить до Свободного, но здесь надобно бы помыться. Погибаю я... погибаю... тяжело мне петь и быть одному...

6.06.55. 7.28

Список спетых во вчерашнем концерте (№6) песен:

«На далеком берегу», «Парень с девушкой», «Всем ты, молодец», «Мой костер», «Рассказ ямщика», «Про шофера», «Песня о матери», «Чудо-чудеса», «Так со всеми бывает», «Не сердитесь», «Калитка», «Песня о бурке», «Нищая», «Вот ведь вы какая», «Комарик», «Осень», «Одывэс» (17 вещей, время с 22.30 до 23.20, 50 мин.).

Мне кажется, я вчера перепел больше, чем следует. Последние вещи еле дотянул. Так нельзя. Чем я буду петь сегодня? Затем я чувствую, что не будет полного сбора. Испортит погода. Пошел дождь, вот он и будет виновником плохого сбора.

В Свердловск я ни за что не поеду. Поехать туда – это значит опять мучиться. Зачем призраки прошлого встали передо мною? Зачем и еще таким образом? (о чем идет речь, о каких «призраках прошлого», установить я не могу. – Б.С.).

Вчера видел интересные часы, показывающие число (сейчас это обыденная вещь, а тогда, похоже, воспринималась как новинка. – Б.С.). На почте встретил обоих администраторов и поговорил с Левантовским, который справился о моем здоровье. Я предупредил его, чтобы перед хабаровскими выступлениями мне дали сутки отдохнуть.

На Свободный выезжаем около часа дня. По предварительной продаже реализовано билетов на сумму 5300 рублей. Я не знаю, каков аншлаг театра, но это, мне кажется, всего лишь половина. В нотном отделе когиза удалось приобрести «Сборник старинных романсов», тот самый, который у меня «прикарманила» Давиденко (кто такая, может, знакомая любительница пения? – Б.С.).

Пришел Кабалов и сказал, что в театре уже продают входные билеты. Господи, дай мне силы спеть. Кабалов также рассказал, что в Хабаровске находится Нечаев^[6]. Ох, уж эти мне свежеиспеченные гастролеры! Итак, из благовещенской публики выкачано за 4 дня минимум 36 тысяч рублей. Если это из-за меня, то мне как-то не по себе, потому что, откровенно говоря, я в данный момент настоящее... барахло... каких мало! Публика меня просто жалеет. С чего сегодня начинать?

Пришла какая-то 20-летняя девушка, в простецком платьице и соломенной шляпке, с веткой вишневых цветов. Краснея и смущаясь, попросила взять ее с собой и устроить в театр хотя бы уборщицей, но с тем, чтобы после она могла бы стать певицей (она, видите ли, поет). Ну что я мог ей на это ответить?! Доказав всю нелепость ее просьбы, я записал ее адрес и посоветовал принимать активное участие в художественной самодеятельности, и, если в ней заложено артистическое дарование, несомненно, ее заметят и смогут послать учиться. Наивная, непосредственная молодежь! Она работает в гарнизоне в пошивочной мастерской. Простая, скромная девушка, ненакрашенная и ненапудренная, с хорошими зубами. Не думаю, чтобы она могла играть роль невинной девушки. Дал ей свой адрес, чтобы писала мне письма. Пошлю ей фотографию, надобно будет сняться. Ну а теперь пора одеваться. «Двухэтажные домики», которые считают себя недостроенными небоскребами, уже уехали.

7.06.55. 8.34

Дождь льет и льет. Эта странная благовещенская погода, как мне кажется, связана с наличием такого мощного водного бассейна, как Амур. Интересно, что с утра стояла солнечная, теплая погода, к 12 часам начал идти дождь, который с перерывами лил до 6—7 вечера, затем наступает опять солнечная погода, но температура уже несколько пониженная.

У меня из головы не выходят сны сегодняшней ночи. Первый – это скатывание на каких-то колесах (виденные мной днем инвалидные коляски) Ив. Фролова, стоя вниз головой, по крутой лестнице, и мое возмущение по поводу этого артиста Захарова^[7]: «Как же можно валять дурака перед своим выступлением, так ведь артисты не поступают». Интересно, что во сне я говорю Захарову, который именно перед своим выступлением пошел на рыбную ловлю, где-то провалился и сломал несколько ребер.

Второй сон. Какая-то комната, мы укладываемся спать (подразумевается наша семья в составе 1924 года), я лежу на кровати посередине комнаты на животе (самой удобной и любимой моей позе). Неожиданно открывается дверь и входит мужчина, с ужасно обезображенным, болезненным лицом, наклоняется ко мне и ложится на меня. Я ощущаю тепло его тела, лица и рук, он меня просит оказать ему какую-то помощь, но я в ужасе, что ко мне прижимается заразный больной, пытаюсь крикнуть, но, как бывает в таких случаях, мои губы лишь беспомощно шевелятся, звука никакого не слышно, наконец я громко восклицаю: «ПАПА!!» и... просыпаюсь. Горит лампа, за окном внизу у входа в ресторан шумят и ругаются его пьяные завсегдатаи.

8.06.55. 1.04. Свободный

Этот город я помню смутно, т.к. был в нем приблизительно 20 лет тому назад. Помню только концерт для заключенных Бамлага, среди которых находился композитор Борис Прозоровский. Потом, возвращаясь с концерта, мы шли через какой-то пустырь, дул отчаянный ветер^[8].

Зрительный зал Дома Советской Армии очень приличный, но т. к. в Свободном еще не существует «канализации», то уборные находятся на улице, а у меня какой-то психоз: если туалет далеко, я беспрерывно чувствую позывы. Но это не столь важно.

Сижу в гостинице и, скучая, смотрю в окно. По небу быстро несутся сплошные тучи. Бедные молодые тополя трепещут своей ярко-зеленой листвой. Утром Ив. Фролов рассказал, что якобы в Чите и Сковородино выпал снег, подморозивший высаженную в грунт овощную рассаду. Если это так, то очень досадно. Очевидно, в этом районе свирепствует какой-то холодный циклон, который может принести большие неприятности местному сельскому хозяйству. Жители Свободного говорят, что они впервые за много лет видят такую непогоду в это время года.

Кабалов приобрел мне две книги. Сам лично я бы их не купил, но, чтобы его не обидеть, сказал, что они мне нужны для моей библиотеки.

Заболевшую Деревягину и Фролова отправил в Хабаровск, пусть «прима» отдохнет.

10.06.55. 6.53. Шимановская

Ранее эта станция называлась Пёра, затем ее переименовали в Гондатти (по фамилии тогдашнего наместника), а Шимановской ее стали называть в память большевика-революционера Владимира Ивановича Шимановского (сына военного врача), связавшего свою жизнь с революционной борьбой рабочего класса и погибшего в Благовещенске от рук японских интервентов и белогвардейцев. Это был человек лучших качеств и имевший высшее образование (Петроградский технологический институт). Недавно указом Президиума Верховного Совета РСФСР станция Шимановская причислена к городам РСФСР.

Остановились и ночевали в общежитии железнодорожников. Опять видел неприятный сон. Мать беспокоилась, что у меня многие почтовые марки с иностранными штемпелевками, но, когда я уверил ее, что они могут быть из различных мест, она начала весело улыбаться. Сейчас меня осенило, почему я все время вижу во сне своих родителей. Я каждый вечер выступаю и в каждом концерте исполняю «Песню о матери». Очевидно, во сне она как-то трансформируется в образы моих родителей.

На станцию Завитая мы прибыли около 5 час. Езда в поезде превратилась в настоящий ад. Я вообще предпочитаю любоваться и восторгаться детьми в кино и только в кино. Здесь же был сплошной детский сад. Кругом висели пеленки, в уборных грязь, потому что в вагоне было большинство женщин-пассажиров, а они вне дома гораздо неаккуратнее, чем мужчины. При мне проводница вагона делала замечание в том же роде одной мамаше. В общем, отдохнуть я не смог. Голосовые связки страшно ноют, на ночь необходимо сделать согревающий компресс для того, чтобы вытянуть еще два концерта в какой-то «Рачихе». В Хабаровске, куда мы потом направимся, я потребую отдыха. В Завитой концерт состоится в ДОСА. Это новое здание, выстроенное до войны, фундаментально, с множеством огромных комнат, со зрительным залом на 700 мест и сценой без артистических уборных и входом на сцену только через зрительный зал. Чья умная голова проектировала эту часть здания, мне неизвестно, но, очевидно, у архитектора в тот момент голова либо совершенно отсутствовала, либо была занята другим делом.