Текст книги "Проклятое искусство"

Автор книги: Вадим Козин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Annotation

Вадим Козин, один из грандов российской эстрады, был знаком с Вертинским и Руслановой, Есениным и Маяковским, Сталиным и Берией, Черчиллем и Рузвельтом. Но после пика своей предвоенной славы он оказался колымским узником. Трагедия артиста заключалась в его нетрадиционной сексуальной ориентации.

Певец вел дневник. Его скрупулезные, почти повседневные записи – это не только интимные тайны страдающей души. Это еще и поразительная по своей нелицеприятной правде хроника эпохи. Дневник был изъят у Вадима Козина «компетентными» органами во время его второго ареста в 1959 году и возвращен артисту лишь в начале девяностых годов.

Теперь читатель имеет возможность познакомиться с этим ярким и поистине уникальным документом.

В дневниках В.А. Козина сохранена авторская орфография и пунктуация

Вадим Козин

ПРЕДИСЛОВИЕ

Дневники

Часть I

1 июня 1955 – 30 марта 1956

ДНЕВНИКИ

Часть II

5 апреля 1956– 31 декабря 1956

ПОСЛЕСЛОВИЕ

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72

73

74

75

76

77

78

79

80

81

82

83

84

85

86

87

88

89

90

91

92

comments

Вадим Козин

ПРОКЛЯТОЕ ИСКУССТВО

ПРЕДИСЛОВИЕ

Вадима Алексеевича Козина я знал почти четверть века.

Так сложилось, что последние пятьдесят лет своей многострадальной жизни великий певец провел на берегу студеного Охотского моря, в Магадане. Там же прошла моя бесшабашная молодость, начиналась моя литературная деятельность. С детства я интересовался живописью, театром, музыкой, но в конце концов получил юридическое образование. Почему, не знаю. Может быть, просто ради «корочек». Диплом «правоведа», однако, не изменил вектора моей судьбы и не помешал мне стать профессиональным литератором, автором почти двух десятков книг по искусству («Авторская песня», «Александр Вертинский», «Колымские мизансцены», «Эстрада ретро», «Опальный Орфей», «Московская эстрада в лицах», «Лариса Мондрус» и др.).

В 60-х же годах прошлого столетия (ох, как давно это было!) я публиковал в «Магаданском комсомольце» статьи, бичующие абстракционизм и недостатки в книжной торговле, рецензии на спектакли, интервью с заезжими знаменитостями, обзоры художественных выставок. К этому времени относится и мое знакомство с Вадимом Алексеевичем.

Дело происходило в читальном зале областной библиотеки. Я набрал целую кипу книг по русской живописи начала века, и, пока девушка-библиотекарь записывала их в формуляр, за мной образовалась очередь. И первым стоял невысокий лысоватый человек, на которого я сначала не обратил внимания.

– Ого! Не много ли? – мягко произнес он.

Я обернулся и обмер: Вадим Козин – живая легенда советской эстрады! Я сразу узнал его. А он продолжал спрашивать:

– Искусством интересуетесь?

Я растерялся, проговорил что-то насчет того, что хочу написать рассказ об одном эпизоде из жизни Репина, когда полоумный фанатик порезал картину художника «Иван Грозный и сын его Иван», и что, мол, для этого мне надо понять и ощутить атмосферу того времени... Хотя как можно уловить дух эпохи, листая лишь книги об искусстве в далеком провинциальном городе?! Но Козин, мне показалось, отнесся к сказанному вполне серьезно.

– Интересно, интересно... Знаете что, у меня есть несколько журналов тех лет – «Столица и усадьба». Приходите ко мне. Может быть, они вам пригодятся. – И он написал на клочке бумаги свой адрес. – В любой день вечером, после семи, милости прошу.

Я возликовал от мысли, что попаду в гости к знаменитому артисту, но вдруг моя радость померкла, все было перечеркнуто неожиданным чувством странной неловкости. Придя домой, я уже сильно сомневался, стоит ли мне вообще появляться в квартире Козина. Наверняка за ней наблюдают, ведь о хозяине квартиры идет такая «слава» (много лет спустя я узнал, что в смежной квартире жил кагэбэшник, так что делайте выводы)! И меня мучил вопрос: «А почему он пригласил к себе меня? Почему именно меня? Может быть, я приглянулся ему, как тот подставной «любитель марок», из-за которого его арестовали в 1959 году?» Я был молод, симпатичен, нравился девушкам. Наверное, понравился и ему... Потом я спохватился.

Моему кумиру было уже шестьдесят пять – какая уж тут физиология, какие чувства...

Беспокоило и другое. Что подумают люди, друзья, мое начальство. Словом, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна». «Он ходит к Козину?! Он – «голубой»?!» Преодолев и этот психологический барьер, я все-таки отправился к певцу.

Сразу утолю законное читательское любопытство: а было ли?.. Отвечаю: нет, не было. Во времена оны я принадлежал к классу «заслуженных мастеров» постельной борьбы с противоположным полом, как бы выспренно это ни звучало, был неутомимым «ходоком», угомонился поздно, и всякие там проявления мужеского неравнодушия претили мне до тошноты. Правда, в одну из первых наших встреч, за партией в шахматы, из уст маэстро все-таки прозвучал завуалированный деликатный намек на... Я так же интеллигентно, но твердо отверг его «игру» (в стиле современного американского клише: «даже и не думай»), и дальнейшие наши – сначала спорадические, потом более частые – беседы носили сугубо деловой характер, с моим дальним прицелом на статью, очерк или книгу о забытом певце.

В конечном итоге в начале 1982 года в журнале «Советская эстрада и цирк» я опубликовал свой первый материал о Козине «Еще не спето столько песен...», вызвавший громадный резонанс, а спустя еще десять лет вышло несколько моих книг об «опальном Орфее». Так, помимо иных литературных пристрастий, я стал еще и «козиноведом». Сам виновник моей «специализации» отнесся к публикациям и к своей вновь вспыхнувшей славе весьма сдержанно, но где-то в глубине души он, конечно, был доволен, я это чувствовал.

Не могу сказать, что в те годы наши встречи отличались теплотой и сердечностью. Иногда хозяин соглашался принять меня, но за столом был крайне раздражителен и замкнут. То был изнурительный процесс «выдавливания» из Козина каких-то фактов личной жизни. В редкие минуты Вадим Алексеевич как бы забывался и приоткрывал створки своей души. Эти мгновения дорогого стоили. Информация отпускалась дозированно. До конца, я думаю, он не раскрылся даже в своих дневниках, хотя по уровню откровенности они на порядок превосходят любой опус исповедального жанра.

Несмотря на то, что я написал о Вадиме Алексеевиче Козине несколько книг, «узкие места» его биографии все же остались. В частности, до сих пор мне задают вопросы:«когда же он родился?» и «за что все-таки сидел?».

В паспорте певца в графе «дата рождения» записано:

21 марта 1906 года. Сам же Козин упорно настаивал на том, что в действительности он появился на свет тремя годами раньше. Возраст, дескать, ему потом убавила мать, чтобы получать на него в голодные годы революции добавочный продуктовый паек. Отсюда, то бишь с 1903 года, мы и вели отсчет его юбилеям, эта дата попала и во все справочники и энциклопедии.

Однако недавно удалось наконец установить истину. В метрической книге петербургской церкви Св. Матфея указано, что Вадим Алексеевич родился 21 марта 1905 года, крещен 10 апреля 1905 года (актовая запись №108 за 1905 год). Родители: купец 2-й гильдии Алексей Гаврилович Козин и мещанка Вера Владимировна Ильинская. Но их ребенок считался незаконнорожденным, поскольку в то время Алексей Гаврилович официально находился в браке с другой женщиной – Натальей Никитичной Козиной (умерла 14 января 1916 года).

Рос Вадим Алексеевич в сравнительно богатой купеческой семье и спустя восемьдесят лет вспоминал удивительные для современного человека вещи: катание на дедушкином «бенце» по Островам и Невскому. Или как Юрий Морфесси – тогдашняя эстрадная знаменитость – сажал его на колени и шутя говорил: «Вот растет наша смена».

Увы, от богатства Гаврилы Васильевича в наследство будущему певцу достались лишь воспоминания его родителей. Дедушка ушел из жизни еще до рождения внука. На его капитал многочисленное семейство Козиных безбедно существовало вплоть до самой революции. И даже содержало домашнюю воспитательницу, в роли которой выступала автор нашумевшей тогда повести Клавдия Лукашевич. Она привила маленькому Вадиму и его четырем сестрам любовь к русской литературе, разучивала с ним длинные церковные молитвы. Очень добрый и хороший человек, в 1937 году Клавдия Владимировна погибла в застенках НКВД.

После революции имущество дедушки было национализировано, и Козины зажили более чем скромно. Занятия в школе Вадиму Алексеевичу пришлось совмещать со случайной работой на невских пристанях. После получения аттестата зрелости он с приятелем поступил в военно-морское училище. Но учеба продолжалась недолго: выгнали за сокрытие «непролетарского происхождения». Чтобы содержать семью, Вадим Алексеевич устраивается тапером в Народный дом, возвышавшийся мрачной громадой напротив Петропавловской крепости. Там был большой четырехъярусный кинотеатр, в котором демонстрировались немые фильмы с участием Чарли Чаплина, Макса Линдера, Веры Холодной, Ивана Мозжухина. Тапер должен был сопровождать показ картины непрерывной игрой на фортепиано. К концу вечера болели пальцы. Но эта работа – игра бесконечных регтаймов – послужила хорошим тренингом, выработала творческую выносливость, научила пониманию характера эстрадного исполнительства.

После кинофильма зрителей приглашали на дивертисмент. Можно было остаться и послушать музыку, песенки-ариетки а-ля Вертинский, понаблюдать закулисную жизнь артистов-эстрадников. Дивертисменты также прибавляли творческого опыта. Именно тогда к Козину, которого природа наградила, как выяснилось, необычным по красоте голосом, пришел первый успех. Как-то заболела известная артистка, и в сборном концерте его просто вытолкнули на сцену – давай, мол, докажи, что умеешь петь. Он исполнил одну из своих первых песен – «Песню о стратостате» на слова Демьяна Бедного, тогда это был модный у простого люда поэт. Зрителям понравилось, и с тех пор судьба его была решена.

В середине 1924 года Козин, выдержав конкурс, поступает певцом-вокалистом в Ленпосредрабис – Ленинградское посредническое бюро работников искусств. Бюро занималось трудоустройством и обеспечением занятости эстрадных артистов, не имеющих постоянного места работы. Начинающий певец выступает в кинотеатрах «Гйгант», «Капитолий», «Колосс».

В 1931 году Вадим Алексеевич получает постоянное место в концертном бюро Дома политпросвещения Центрального района Ленинграда, а спустя два года переходит на работу в Ленгосэстраду, становится профессионалом. Он даже придумывает себе сценический псевдоним Холодный, навеянный ему памятью о звезде русского дореволюционного кинематографа Вере Холодной.

Несказанная радость охватила его, когда он впервые увидел отпечатанную рекламу с лаконичной строкой:

«Известный исполнитель цыганских романсов Вадим Холодный». Перед каждым концертом молодой артист шел на склад Ленгосэстрады и забирал там кипу свежих, еще пахнущих типографской краской афиш. Мать вечером варила в ведре клейстер, а в шесть-семь утра «известный исполнитель» с рулоном в одной руке и с ведром в другой выходил на ленинградские улицы и принимался за расклейку афиш со своим звучным именем. И каждый раз к нему обязательно подходил бдительный милиционер: что это молодой человек расклеивает в такой ранний час, уж не крамольные ли какие объявления?

В 1936 году Вадим Алексеевич окончательно перебирается в столицу, и тут к певцу приходит настоящая слава. Когда на Кузнецком «выбрасывали» пластинки Козина, у прилавка начиналось легкое столпотворение. Был случай, когда киоск вместе с защитным тентом сдвинули с места, да так, что сломали ногу продавцу.

На эстраде имя певца котировалось очень высоко. Его приглашали и в большие филармонические концерты, и тогда, когда требовалось обеспечить «кассу» зарубежным гастролерам, еще мало известным в нашей стране. К примеру, в Зеленом театре ЦПКиО концерты строились так: первое отделение – еще не раскрученная Клара Юнг, второе отделение – Вадим Козин. Или: первое отделение – Поль Робсон, второе – Вадим Козин. Публика всегда раскупала билеты и ради любимого певца, выступавшего во втором отделении, слушала и Клару Юнг, и Поля Робсона, имена которых массовому слушателю ни о чем не говорили.

Удостоился Вадим Козин и высочайшей чести быть приглашенным для выступления перед «любимым вождем» Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Правда, распространяться на эту тему певец всячески избегал. Только один раз проронил, что Сталину очень нравились «Псковские страдания», и он в компании артистов повторял запомнившийся ему куплет:

Ритатухи ходил к Нюхе,

Нюха жила в пологу.

Нюха девочку родила,

Больше к Нюхе не пойду.

Утилитарная подробность, открывающая нечто новое в «светлом облике» вождя.

С началом войны Козин одним из первых в составе концертной бригады выехал на фронт. Он пел в частях действующей армии, в госпиталях, на боевых кораблях. После одного из концертов на передовой генерал Баграмян вручил певцу орден Красной Звезды. Нарком путей сообщения выделил ему специальный вагон для поездок, чтобы артист мог выступать не только перед фронтовиками, но и перед рабочими оборонных заводов тыла.

В конце ноября – начале декабря 1943 года состоялась Тегеранская конференция глав правительств трех союзных держав – СССР, США и Великобритании. 30 ноября участниками конференции отмечался день рождения У. Черчилля. Вадим Алексеевич рассказывал мне, что английский премьер тайно пригласил на свое торжество выдающихся артистов – «звезд» мировой эстрады: Марлен Дитрих, Мориса Шевалье. Изу Кремер. Черчилль попросил Сталина, чтобы от СССР на вечере выступил Вадим Козин, и такая поездка состоялась (хотя многие оспаривают факт пребывания артиста в Тегеране).

После выступления к Вадиму Алексеевичу подошла Иза Кремер, наслышанная о репрессиях НКВД, и сказала, что у него есть прекрасная возможность обратиться к Черчиллю с просьбой о предоставлении политического убежища и таким образом остаться на Западе, в Советском Союзе, мол, после этой поездки его обязательно «посадят». Как в воду глядела, но Козин тогда воспринял ее предложение как сущий бред.

Покойный директор Мосэстрады В.А. Рубан сообщил мне интересную подробность (не знаю, откуда он почерпнул эту информацию, могу только догадываться). Прилетев утром в Тегеран, Козин якобы исчез на целый день (посвятил свободное время тамошним злачным местам) и объявился только к началу концерта. Версии, конечно, слишком неправдоподобные, но кто теперь скажет, как оно было на самом деле?

В мае 1944 года имя Козина неожиданно исчезает с концертных афиш. Перестают продаваться его пластинки, не слышно соловьиного голоса певца и по радио. Никто не знал, что Вадим Алексеевич был арестован...

За что же сослали на Колыму замечательного артиста? В своих книгах о нем (они писались еще при жизни Козина) я сознательно, по этическим соображениям, подробно не касался этой темы, ограничиваясь прозрачными намеками. Тогда было важно рассказать новым поколениям, «как пел» (и пел божественно!) опальный Орфей, а не «за что сидел?». Десять лет прошло, как певца нет с нами, ушли в мир иной и его родственники. Видимо, пришла пора дать дополнительные разъяснения, хотя я, право, не любитель копаться в чужом белье.

Трагедия Вадима Козина эпохи 1930—1950-х годов – в его, как теперь говорят, нетрадиционной ориентации. Сейчас в артистическом мире (по-моему, не только в нем) кичатся однополой любовью, она чуть ли не признак некой элитарности, а раньше за нее сажали! Конечно, подобное отклонение от нормы можно списать на проявление нездоровой наследственности в седьмом колене или на осложнение после какой-то болезни, но в случае с Козиным все было проще (или, наоборот, сложнее).

Физическую природу, физическую сущность певца ломали с самого детства. Сначала двоюродный брат показал, как надо заниматься мастурбацией и получать от этого удовольствие (ну, это «цветочки», через эту «болезнь» проходит большинство подростков). В ранней юности его соблазнила учительница русского языка. В кабинете следователя УКГВ в 1959 году в своем «признании» Козин писал: «Однажды в вьюжный, морозный вечер она дождалась меня (я закрывал помещение) и попросила помочь ей донести книги до ее квартиры, по формуляру я знал, где она живет, как раз недалеко от моего дома. Она пригласила хотя бы на минуту зайти к ней и, обогревшись у нее, уже идти домой. В ее комнате было страшно натоплено. На столе стоял кипящий самовар. Я не отказался выпить стакан чая и рюмку коньяку или какой-то желтой, страшно крепкой наливки. Я опьянел и, видимо, заснул, ибо, очнувшись, увидел себя лежащим на кровати без брюк и ботинок, а она лежала рядом со мной, почти раздетая, и держала в руках мой половой орган, пытаясь возбудить его. Затем она неожиданно взяла в рот мой член, я перепугался и начал вырываться, но потом почувствовал какое-то странное ощущение и возбуждение. Через минуту я получил удовлетворение. На меня напала дремота, что она делала со мной, я уже не помню. Помню, что она взваливала себя на меня, и я опять получил удовлетворение. Домой я пришел около 2 ч. ночи. (Похоже, такие подробности при написании «автобиографии» требовались следователем или сочинялись под его диктовку. – Б.С.) Эта связь с 35-летней женщиной продолжалась до нашего отъезда в Ленинград до 23 года. Выражалась она в подавляющих случаях – просто говоря, минетом. Я был истощен, мне она была уже противна, но бросить ее я не мог, она угрожала мне, что ей придется объявить моим родителям, что у нее должен родиться от меня ребенок. Я начал испытывать какую-то неприязнь к женщинам и теперь никак не мог представить, что я смогу жить каждый день или ночь с женщиной. Я думал, что половая связь с женщиной главным образом заключается в минете, а через ее половые органы – только для того, чтобы иметь детей».

Когда Козин ступил на театральные подмостки, восполнить «пробелы» в его половом образовании вовсю постарались старшие товарищи по эстрадному цеху. Тайны «мужской любви» раскрыл ему известный композитор, автор популярных романсов (см. подробнее в примечании к записи от 8.06.55 г. – Б. С.).

Артистическая богема довершила свое дело. С 1930-х годов Козин гастролирует по Союзу с разными эстрадными группами. Продолжу цитировать его «показания»:

«...B группе со мной ездило акробатическое трио: муж, жена и его брат, молодой интересный парень лет 26, чуть старше меня. Он был очень бледен, держался обособленно, любил быть один, не курил. А так как я не курю, то мне пришлось жить с ним в одном номере, и так почти всю полугодовую поездку. Однажды ночью после концерта, уже после месячного концертирования, в каком-то городе в гостинице в номере была одна широкая постель, а другая приставная койка. Он сказал, чтобы я шел к нему на кровать. «Расскажи, как ты любишь? Я знаю, что я тебе нравлюсь, а ты мне тоже нравишься. Но какой ты, расскажи откровенно, а я расскажу, какой я. Как ты раньше жил?» Я все ему откровенно рассказал. Он меня крепко, до боли обнял и, поцеловав, сказал: «Сегодня спи, а завтра будем разговаривать».

В течение нескольких дней он объяснял мне все «тонкости», но как ни заставлял меня быть «активным», у меня ничего не получалось. Несколько раз я был для него пассивным, но никакого ощущения от этого не получал. Я откровенно сознался, что больше не хочу ему давать. Мне было приятно лежать рядом с ним и, когда он уснет, самому себе проонанировать. Однажды он это заметил, стал меня в это время целовать. «Так вот что ты в конце концов любишь! Я – то же самое, я иногда люблю один представлять себе мужчину и онанировать». После этого разговора мы продолжали спать вместе, но никаких физических соприкосновений не было...»

Когда Козин начал выступать в Москве, у него появилась масса поклонников. Фанатики караулили певца у «черного входа», ему желали отдаться и женщины, и мужчины, считавшие его «активным». Мне кажется, что какое-то время он даже не видел между ними разницы.

Далее Козин признавался: «...хотя мне и нравятся юноши, я лишь мысленно представляю себя с ними пассивным, а физически я смогу, будучи рядом с ним, лишь проонанировать, а иногда даже мне достаточно посидеть и поговорить с понравившимся человеком, и, когда он уйдет, я один, мысленно представляя его, буду онанировать. Этот человек может лежать, спать рядом со мной, я к нему не прикоснусь, мне будет приятно, что он находится около меня. Такое же чувство я испытывал к женщинам, но здесь меня охватывал какой-то шок. Я знал, что общение с ней непременно должно окончиться половой близостью, но каждый раз передо мной возникал образ учительницы, и всякое чувство и желание сразу пропадало. Боязнь и стыд, что я опозорюсь в самый нужный момент, атрофировали мою волю и психику. И когда у меня были какие-то романы, я прерывал их до того дня, когда предполагалось сближение. Так окончился роман, нашумевший по всей Москве, с Мариной Расковой, Ниночкой Бадигиной и т.д.».

Если бы все это было написано не в кабинете следователя по особо важным делам... А так, что тут правда, что ложь – это, к сожалению, Вадим Алексеевич унес туда, откуда не возвращаются. Но будем довольствоваться хотя бы этими «признаниями», они тоже в какой-то степени помогают понять тайны его внутреннего мира:

«Я понял, что я человек ненормальный, неполноценный. Если в чувствах к мужчине я был более смелым, я знал, что самым худшим будет, если меня обругают психопатом, «не рыбой и не мясом», то в отношении женщины остаток моего мужского «Я» не мог перенести чувства стыда за мою неполноценность. Я озлобился...

Первые годы я получал вместо концертного гонорара, как говорят, на извозчика: 75 коп. В кино «Жар-птица», за Нарвской заставой, у Путиловского завода я пел 6—7 концертов после каждого киносеанса и получал за это полтора рубля.

В годы наибольшей популярности в Москве перед войной меня окружала масса молодежи. Я часто сидел с ними в ресторанах, заказывал на всю компанию ужин, оплачивал, а сам уходил к себе в номер. Никто из них мне не нужен был, я думал, пусть они посидят за мою юность и повеселятся. Сто, двести рублей для меня ничего не стоили, ибо я зарабатывал до 125 тысяч в месяц. Отсюда шли толки, что я развращаю молодежь пачками. Некоторые мерзавцы, которые кутили за даровым столом в ресторане, на следствии говорили обо мне несусветные вещи. (Вспоминаю, когда я издал свою первую, тоненькую, книжечку о Козине, один отставной генерал Комитета Глубокого Бурения поучал меня: «Ну о ком вы взялись писать?! Он же натуральный педераст! А вам известно, что на него в ЦК и другие органы письма шли потоком: «Примите меры, Козин развращает нашу молодежь!». – Б.С. )

Я по природе в половом отношении очень холодный человек, могу месяцами не удовлетворять себя. Соблюдению режима и распорядка дня обязывала меня моя концертная деятельность. С годами этот режим усиливался, сохранился он и до настоящих дней (напомню: до второго ареста в октябре 1959 года. – Б.С. ). Режим певца запрещает перед концертом принимать ванну, душ, иметь половые сношения. Перед началом концерта необходим трехчасовой отдых, с пробуждением ото сна за 2 часа до концерта. Так что что-либо позволить я мог себе лишь в свой выходной день, и то не всегда, ибо выходные дни в большинстве случаев падали на переезды из города в город...

Война, поездки с концертами по фронтам... В январе 1942 года смерть матери и младшей сестренки. Вся моя семья осталась в Ленинграде, ожидая, когда по договоренности Московский комитет перевезет их в Москву, я уехал в Севастополь с этой уверенностью, когда же я вернулся, Ленинград был отрезан, мать ослепла, и всем пришлось остаться в Ленинграде. В Москве произошел большой словесный инцидент между мной и Берией и Щербаковым (секретарем Московского комитета ВКП(б). – Б.С.). Я наотрез отказался ехать на фронт и только после поездки по Уралу, Волге и Средней Азии поехал на Северный флот...

Весною 43 года одна из моих знакомых, работавшая на фабрике звукозаписи, сообщила с испугом и под большим секретом, что ей ежедневно в конце рабочего дня звонят, чтобы она несколько задержалась на Гранатном переулке, на который выходила тыльная сторона фабрики. Сама она также жила в Гранатном переулке. На этот же переулок выходил особняк, в котором проживал Берия. Выяснилось, что он сам несколько раз ей звонил. «Вадим, что мне делать?» Мы решили, что я буду часто бывать у нее в доме. Через некоторое время, – я жил в это время в гостинице «Москва», – мне по телефону мужской голос передал, что ему приказано сообщить мне, что я хожу не туда, куда мне полагается. На что я ответил: «Передайте тому, кто вам приказал, что я буду ходить туда, куда мне вздумается!..».

Версии и обстоятельства ареста артиста описаны мной в книгах «Опальный Орфей» и «Вадим Козин». Сейчас я уточню, что Вадим Алексеевич был осужден на 8 лет лагерей по постановлению «тройки» НКВД по совокупности трех статей УК РСФСР в редакции 1926 года:

ст. 58-10, ч. 2-я (пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти; ч. 2-я: те же действия, связанные с военной обстановкой);

ст. 152 (развращение несовершеннолетних, совершенное путем развратных действий в отношении их);

ст. 154-а (мужеложство).

Отбывал срок Козин в Маглаге. После досрочного освобождения (сентябрь 1950 года) он работал худруком клуба ВСО и библиотекарем. В феврале 1955 года принят «артистом высшей категории» в Магаданский музыкально-драматический театр, где и проработал до 8 октября 1959 года, дня своего второго ареста (по ст. 154-а того же УК, подробнее об этом см. в послесловии). На этот раз ему «повезло» больше: он пробыл в заключении менее года.

Шестидесятые годы оказались самыми плодотворными для Вадима Алексеевича. Выступал он уже не так много, его концерты, всегда шумные, аншлаговые, престижные, можно было пересчитать по пальцам, но зато сколько было создано новых песен, включая обширный магаданский цикл «Я люблю эту землю».

Последний раз мне довелось слушать Козина, когда ему перевалило за восемьдесят. Голос его давно утратил жемчужную красоту, былую гибкость и утонченность, но манера, обаяние, умение на минимуме вокала создать необходимое настроение – все это еще жило в нем и напоминало о прошлом.

Именно тогда в его холостяцкую жизнь снова вошла женщина. Это была его давняя поклонница, а потом близкий и преданный друг Дина Акимовна Климова. Выйдя на пенсию, она ежегодно за свой счет приезжала к Вадиму Алексеевичу и оказывала ему посильную необходимую помощь; затем поменяла квартиру ради своего кумира, окончательно переселилась в Магадан. В декабре 1994 года Козин скончался, и Дина Акимовна с помощью городских властей организовала мемориальный музей великого певца и много лет была его директором...

Однако вернемся в далекие 50-е годы. В то время театр, несмотря на то что ставились и драматические, и музыкальные спектакли, испытывал серьезные трудности с творческим составом, ведь лучшие актерско-режиссерские силы Маглага, составлявшие костяк труппы: Л. Варпаховский, А. Демич, Ю. Розенштраух (Кольцов), Г. Жженов, В. Шульгин и другие, давно покинули пределы Колымы. Еще более отток кадров увеличился после смерти «отца народов» и первой послесталинской амнистии (Э. Рознер и др.). Проблемы с труппой влекли за собой финансовые трудности. Директора театра менялись, как перчатки: А.Ф. Карманов, Н.Ф. Венгржинский, Е.И. Александрова, Г.Л. Легков, Л.А. Шахнарович, опять Венгржинский...

Не знаю, кому из администраторов первому пришла мысль немедленно отправить Козина на гастроли по стране ради «спасения» театра, но это было гениальное решение. В «производственной характеристике» певца, данной театром в прокуратуру, между прочим, отмечалось: «Поездки его были производственно успешными и во многом выправляли трудное финансовое положение в театре. Так, в 1955 году В.А. Козин под административным руководством тов. Мармонтова с группой артистов театра совершил поездку по ДВК (Дальневосточному краю. – Б.С.), Сибири и Уралу. В 1956 году была четырехмесячная поездка по ДВК, Камчатке и Сахалину.

В 1957—58 годах – девятимесячная поездка под руководством Е.А. Гаскина «на материке», по областям РСФСР – поездка дала театру более 900 000 рублей дохода и в период массового длительного отпуска труппы помогла избежать театру больших сверхплановых убытков».

Дневники Козина охватывают две гастрольные поездки по стране в середине 50-х, как раз в период между двумя его «отсидками». Первая поездка артиста началась в июне 55-го и завершилась в конце марта 56-го. Возглавил бригаду Ананий Моисеевич Мармонтов, один из старейших (не по возрасту, а по стажу работы в театре) работников магаданской сцены. Будучи вольнонаемным, он еще в 1937 году работал художником-гримером театра УСВИТЛа (Управление северо-восточных исправительно-трудовых лагерей. – Б.С.), в 1938-м его назначили заведующим постановочной частью, в том же году он играл и как актер в «Любови Яровой». В 1944 году принимал участие в нашумевшей постановке оперы «Травиата» (режиссер Л. Варпаховский). Не единожды возглавлял концертные бригады театра, отправляемые по приискам и поселкам области.

В состав небольшой козинской группы вошли артисты опереточной труппы. Фрейда и Василий Пименовы прибыли в Магадан как вольнонаемные в августе 1951 года на пароходе «Ильич». Их амплуа – характерные персонажи. На сцене Василий Васильевич олицетворял доброту, обаяние и детскую рассеянность. Его «убойные» роли: камердинер Пенижек в «Марице», Яшка-артиллерист в «Свадьбе в Малиновке» и Лесничий в «Летучей мыши». В жизни, говорят, это был жесткий, даже злой человек. В начале 90-х его супруга эмигрировала в Израиль. Василий Васильевич же во время очередной пьянки заснул за столом, видимо, с непогашенной сигаретой. И так, положив голову на руки, сгорел во время пожара на своей подмосковной квартире.

Артиста М.И. Кабалова, которого Вадим Алексеевич склоняет в записках на все лады, я совершенно не помню. Знаю только, что он иногда выступал в концертах, пел дуэты из оперетт (с Е. Комаровой и другими солистками) и даже однажды ставил новогоднее представление «Приходите к нам». Наверняка в театре хорошо знали о «шалостях» Михаила Ивановича, потому и не доверяли особых ролей. Зато великолепно помню даму, обольстившую его (не знаю, чем) и женившую на себе. Это Валентина Николаевна Белозерская – директор облкниготорга. Свою трудовую деятельность, не поступив с первого захода в институт, я начал именно под ее руководством – сортировщиком книжной базы. Маленького росточка, сгорбленная, с крючковатым носом, с вечной папироской во рту. И взгляд у нее был пронзительно-острый, недобрый и хитро-сладострастный. О боже, как она буравила всех нас этим взглядом! Теперь выясняется, что Валентина Николаевна была в числе близких знакомых Вадима Алексеевича, хотя позже он, кажется, с ней поругался.