Текст книги "Стрелка (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Глава 313

Через несколько дней эта мода пройдёт. Но пока – прислугу, младших и подчинённых, каждую ночь, через «полосу минного поля», гоняют в лес – искать в темноте эти листики. А там…

За средневековыми армиями постоянно идут волчьи стаи, летит вороньё. На месте стоянки всегда остаётся куча объедков. То, что не сгрызли зубы «лысой обезьяны» вполне сгодиться какой-нибудь мохнатой или пернатой морде.

Падальщики, мусорщики, «санитары леса».

Среди двуногих, кроме птичек, есть и бесхвостые. Только силы у хомнутых сапиенсов – больше, и соображалка – мощнее.

Со стороны глядючи, иной раз, и не отличишь: с какой стороны пограничья – полосы лагерного дерьма проживает конкретная обезьяна. Наша она, или – приблудная. Пока «обезьяна» не начнёт себя «вести». А это уже бывает поздно. Особенно – для слабых и малых. Больных, пьяных, отставших…

Впрочем, и «наши»… бывают странноваты.

* * *

Я не люблю толпу. Не так – я прекрасно чувствую себя в толпе. Поймав темп, «музыку» её движения, прохожу её совершенно свободно, «как рыба в воде». Я хорошо знаю, какой это кайф – энергетика толпы. Когда мы все… дружно как один… единым движением… слитным возгласом. Когда все вокруг – тебе рады, потому что ты – один из нас, ты – такой же, чувствуешь – так же, хочешь – того же. Ура! Давай! Вперёд! Шайбу!

А потом вдруг… распоротый карман. Монетой работали – профи затачивают монетку, даже бритву в руки не берут.

Но водятся в толпе и «дилетанты». «Пернатые» – с «перьями». Вдруг над ухом:

– Не дёргайся. А то дружка твоего…

И кивает в сторону. А там – товарищ-лох с выпученными глазами и двумя… «собеседниками». Один из которых чуть отводит моему приятелю полу куртки. Чтобы я видел прижатый к печени лоха «ножичек нулевого размера».

А вокруг – густая толпа кассового зала одного из московских аэропортов, «лихие девяностые» и не одного мента в поле зрения.

– Сумочку отдай.

В сумочке – «северная» зарплата для бригады вахтовиков. Без которой семьям нашим не прожить следующие два месяца. А то и больше: ребятам просто не на что вылететь «на севера».

Как лучше? Утирать потом слёзы новоявленной сиделке у одра больного лоха-калеки, на рождении сына которой недавно отплясывал, или смотреть в глаза десятку голодных женщин, за которыми детишки. Некоторых из которых сам из роддома на руках выносил. Которым в следующий месяц-два-три – ни мяса, ни молока.

Нас тогда спасла чисто глупая случайность: вдруг в аэропорт заявился со свитой кто-то из дерьмократических боссов. И наши… «собеседники» мгновенно рассосались. «Вот оно былО и нету». В толпе… если умеешь – не проблема, в два шага.

Дальше… «бережёного – бог бережёт» – я летал один. Трое суток «в одну харю»… нормалёк, держим. Только к концу – зубы звенеть начинают.

«Один в поле не воин» – русская народная мудрость. В «поле» идут толпой. Идут долго, притираясь и примеряясь друг к другу. Знакомясь, завязывая «паутинки» дружбы и вражды, подчинения и начальствования, взаимопомощи и взаимоненависти. Создавая себе репутацию глупости, трусости, бестолковости… Или – разумности, храбрости, основательности…

Это происходит непрерывно, часто – независимо от твоих осознанных действий, от основных свойств личности.

Вылезал из лодки, зацепился, споткнулся, плюхнулся в воду на виду у всего войска…

– Бестолочь, раззява, шагу ступить не умеет…

Всё – появился повод для насмешек, кто-то из добровольных шутников ещё и подтолкнёт при случае.

– Так он же раззява! Он же с борта завсегда падает! Это ж все знают!

Парень стоит по колено в воде, утирает лицо, растерянно смотрит на своих «боевых товарищей». А те – ржут, тычут в него пальцами. И вёслами, не выпуская на берег:

– Давай, карасик, попляши! Ты ж у нас плясун. А ну-ка – в присядочку! А ну-ка – по речке раком!

Обычно начальники, просто воины постарше, прерывают такие игрища. Хотя бы потому, что вода холодная, в такой поплескавшись – можно заболеть нешуточно. «Небоевые потери» – постоянный бич любой средневековой армии. И не только: уже в наполеоновскую эпоху обычный корпус русской армии терял за кампанию до четверти личного состава. Без каких-нибудь серьёзных сражений.

Судьба Чарльза Гамильтона, первого мужа Скарлетт О'Хара, умершего в военном лагере от кори даже не успев вступить в первый бой, оставившего 17-летнюю вдову с ребёнком на руках – довольно благостна. Корь убивает всего в две недели.

* * *

У нас пока потерь нет. А вот чужих утопленников я уже повстречал. Я же говорю: что меня надо не – выручать, а – держать, соратникам стало понятно быстро.

На следующую ночь после обнаружения моего «оборотничества», встали у Дубны.

Ещё один «голядский след». «Dubus» – глубокий. Ещё один «китеж-град». Из крепостей Долгорукого, построенных для защиты Верхней Волги от смоленских да новогородских ратей.

Дубну тумены Батыя выжгли начисто. После татар – столетиями деревушка была, так и не могла подняться. Пока уже в 30-х годах не пришёл «Дмитровлаг», выкопал, закопав 1–1.5 миллиона человек-зеков, канал имени Москвы, Московское море и построил посёлок Большая Волга. А уж после войны сюда перебралась секретная «Гидротехническая лаборатория», которая стала «Институт ядерных проблем АН СССР».

* * *

И вот я, как дурак, раньше всех выспавшийся, надумал с утра побегать по леску. Мышцу на ногах погонять. А то руки, спина – нагружены, а ноги – нет.

Выскочили мы с Суханом тихохонько, пробежались до бережка. Речка там, Сестра называется.

Лес на берегу полузатопленный стоит. Темно, мокро, холодно. На сухом месте дерево подходящее нашёл. Делаю себе растяжечку типа «вертикальный шпагат», считаю про себя и тупо поглядываю по сторонам. А там что-то белеет в воде. Что-то такое… странное. Какая-то… звезда с хвостом. Хвост как у нашего петуха на стяге. Только белый. Не видать ни хрена.

Но я же умный! Я же прогрессор! Итить меня… Достал свою «зиппу» и, так это, с понтом, щёлкнул.

Мда… хорошо, что холодно. А то штаны стирать бы пришлось.

Смотрит на меня баба. Из под воды. А хвост – волосы её распущенные – течение колышет. Будто живая. А «зиппа», гадина, она ж и сама горит! Газовую бы отпустил – и не видно. И – не страшно… А тут…

Ну, что с дерева я сразу свалился – и так понятно. Потом продышался малость, полез утопленницу вытаскивать.

А их – двое! Факеншит уелбантуренный!

Мокрые, холодные, мёртвые… Бр-р. Огонёк пляшет – мертвяки будто шевелятся. «Бр-р» – два раза. И далее «бр-р» – неоднократно.

Потому что под этой, молодой, вроде бы, бабой, привязан молодой безбородый парень. Связаны они за локотки спина к спине. Оба – совершенно голые. Даже без крестов.

Вытащили мы их с Суханом на сухое, тут меня и вывернуло. Потому как у этой бабы во влагалище вбит толстый берёзовый кол.

Торец полена между ляжек торчит. А кончик заострённый – вышел чуть выше поясницы.

А у парня на гениталиях – намотан пеньковый канат. Второй конец каната в воде болтается. Будто змеюка живая.

Понятно, что убийство. Понятно, что нужно было сразу мертвяков назад в воду спихнуть. Там бы Сестра в Волгу вынесла и… и концы в воду. И пеньковые – тоже.

Но я несколько… растерялся.

Дальше – по собственным старинным привычкам. Мы ж на походе, я ж в хоругви! Дисциплина форева! Есть командир – ему и решать.

Погнал Сухана за Лазарем, тот заявился с целой толпой. По-охали, по-ахали, попробовали из бабы кол выдернуть – фиг, намертво вбито. Пока сама не сгниёт – не получится.

Так потрогали – совсем холодная, но вроде бы, недавняя. Тут Резан и углядел:

– А что это у покойника на шее? А ну-ка посвети.

Факел наклонили ближе – виден ошейник. В оплётке из белой свиной кожи. Потому и незаметен.

Взрезали кожу, внутри полоска железная. Я сам когда-то похожее носил. Только у меня оплётка была чёрная, из змеиного выползка.

Под кожей на железе давленный знак: круг, вертикальная черта в нём, от середины черты, под углом в осьмушку круга, в обе стороны от осевой – два восходящих луча.

– Боярский род Дворковичей. Их тавро. Прозвание рода – от дворки. Шутники, де, они, балагуры. А тавро – птица Алконост.

* * *

Кто не в курсе, Алконост – волшебная птица, результат ошибки переписчика «Шестиднева» Иоанна Болгарского.

Был такой книжник во времена болгарского царя Симеона. Из сподвижников в деле продвижения и просвещения. Перепутал имя собственное девушки – Алкиона, превращённой ещё древними греческими богами в зимородка (алкион – по-гречески), и из фразы: «алкионъ есть птица морская» (пишут же без разделения на слова!) – получил «алконостъ». «Поручик Киже» – слышали?

Вот как раз лет тридцать назад, портрет пернатого «поручика Киже» с грудями – появляется в книжных миниатюрах.

Уже и народные сказания складываются: утром на Яблочный Спас прилетает в яблоневый сад птица Сирин, которая грустит и плачет. А после полудня прилетает птица Алконост, которая радуется и смеётся. Птица смахивает со своих крыльев живительную росу и преображаются плоды, в них появляется удивительная сила – все плоды на яблонях с этого момента становятся целительными.

Птица – женского рода, откладывает яйца в море. Ещё у неё должен быть свиток в одной руке, райский цветок – в другой, женская грудь 4–5 размера и корона на голове. Но тавро маленькое, всё – не поместилось. Зрителям приходится включать воображение, додумывая детали.

* * *

Резан просто кипел от злости. Но выражался почти правильно, по вежеству. Хоть он и старший десятник, и муж добрый, а я – сопляк-чужак, но я – боярич. Поэтому – без мата и мордобоя:

– И какие ж черти понесли тебя, боярич, в такое место?! Все люди добрые ещё спят, а ты один, будто бесом обуянный, по лесам шатаешься, покойников на нашу голову сыскиваешь.

– Я сыскиваю?! Да они сами сыскиваются! А с чего ты, Резан, волноваться начал? Нашей вины здесь нет. А то можем бедолаг и в воду столкнуть.

– О-ох… Поздно – народу много. Кто-нить донесёт. Так что… придётся княжьих звать.

Пока бегали за княжьими, Резан просветил:

– Теперь будет сыск. Тебя расспросят, слугу твоего, меня, Лазаря. Ещё кого. Это дело неспешное. Грамотки царапать – быстро не бывает. Потом велят брать мертвяков да тащить в церкву на кладбище. Копать ямину. Две, мать их. Мужика с бабой – в одну не положат. Домовины – взять где или сделать. Ещё и «земляной налог» плати. Ну, попу за отпевание. Мы тут полдня переведём, караван уйдёт. Потом гребсти до полуночи. Ещё, не дай бог, на реке и влетим куда, по тёмному-то… Становиться… хрен знает где. А по утру – как все.

– Но надо ж татей-душегубцов найти!

– Ох же боже ты мой! Послал недорослей на мою голову! Да хрена их искать?! Хоругвь Дворковичей здесь же стоит! Местные они, с Дубны, с вечера к каравану пристали. А это… Это сынок его со своей бабой справился.

– Как это?!

– Да так! От дурня кусок! Пошёл в поход, да вернулся тишком. А у ней уже вот этот… холоп. Ублажает жарко. Ну, он обоих и… отправил в реку. Остывать. От жара любовного.

Во как. Зачин «Тысячи и одной ночи».

В сказках дальше всё так красиво получилось. Но уже с другой женщиной, с Шахразадой. С той, которую не поймали на «горячем». А вот с попавшейся… и с другими, кто не умел так красиво сказки сказывать…

– Погоди. Но это ж убийство! Душегубство! Душегуба надо имать и тащить к князю.

– О господи! За что?! Холопа казнил? Так холоп в воле хозяина. Жёнку? Так его ж жёнка! В воле мужа.

– Так что ж?! Он двоих людей убил и он – невиновен?!

– Да где ты людей видишь?! Баба с быдлом. А вот тебе… и нам с тобой… неприязни будут. Ты ж стыд Дворковичей – на народ вытянул! Теперь же над муженьком рогатеньким – люд наш смеяться будет! Они в отместку будут всякие… гадости делать. Это ещё хорошо, что боярыня нездешняя, родни у неё тут нет. А то и они бы на дурня, их опозорившего, взъелись бы.

– Постой. Но ведь это ж их дочку убили…

– Да родня сама б такую бл… удавила! Это ж на весь род позор! Бл…дищу вырастили! Люди ж скажут: «поди, и остальные – такие же». А ты этот срам – да на весь честной народ. Сдохла курва по-тихому – и ладно. Но тебе, вишь ты, побегать вздумалось!

* * *

 
«Упала на землю девка
Упало солнце на землю
Она не знала, что будет
Она не знала, что скажет
Её родимая мама
За что ругали бы сёстры
За что убили бы братья
Когда б узнали, где была
Ой-е-ё, она».
 

«Убили бы братья». Родня вступается только за неправедно, в рамках «здесь-и-сейчас» стереотипов, обижаемую женщину.

Как вступился Мстислав Удатный за свою дочь Феодосию – мать Александра Невского, изнемогающую от обид, чинимых ей наложницами мужа. Не за факт наличия гарема, не за невнимание и обиды от неверного мужа, но – за утеснения именно от наложниц. Что и привело к катастрофе – к взаимному уничтожению Залесских ратей в Липецкой битве. Около десяти тысяч убитых только с одной стороны.

Мда… Бабы – они такие… Мервяков – штабелями…

История с убийством «Синей бороды» – маршала Франции барона Жиля де Рэ братьями его жены – совсем другая история. Её просто не было.

* * *

Резан оказался прав: после долгого расспроса ярыжка княжеский заставил нас отволочить покойников к ближайшей церкви, выкопать могилы, прослушать отпевание и всё закопать. Вытащить вбитый в женщину кол мы не смогли, так и похоронили.

История эта добавила мне негативной репутации. И в самой хоругви – ребята были отнюдь не рады выпавшим на их долю трудовым подвигам, и в караване вообще:

– Пришлец-то смоленский… по ночам не спит, бегает чегой-то по лесу… а потом упокойники всплывают… свят-свят-свят…

Я ещё ничего «попадёвого» не делал, просто пытался поддерживать себя в форме. Но само по себе моё существование, жизнь в привычном для меня темпе, вызывал в русском воинстве проблемы. Которые приводили к появлению недругов, в этот раз – каких-то незнакомых мне бояр Дворковичей.

Подобно прежним местам моего обитания – в Смоленске, в Елно, в Пердуновке – вокруг меня сплетались новые паутинки мира. Отношения с новыми для меня людьми.

Всё это уже бывало, некоторые вещи я понимал заранее и старался их избежать. Но, увы – вроде бы и опыт уже есть, а всё равно – создавал себе недругов, даже не желая того. Просто фактом своего присутствия.

* * *

На другой день встали возле городка Кснятин. Ещё одна памятка от Долгорукого. Тоже выжжен Изей Блескучим, Ростиком, новогородцами… И славными смоленскими стрелками моего Акима – в том числе. За прошедшие 17 лет отстроился, поднялся. Потом его сожгут новогородцы, вобьют в грязь татары, свои князья делить будут до пустого места… Он будет каждый раз подниматься. Пока в 1939 земляные укрепления и древнее городище не уйдёт под воду водохранилища.

А пока нас в версте от того городища на городском выгоне поставили. Купцы наши гуляют – песни «провожальные» поют.

У Кснятина в Волгу впадает Нерль. Рек с таким названием – две. Есть – Нерль Волжская, есть – Клязьменская. Две Нерли – из важнейших транспортных путей нынешнего времени.

Нерль Волжская вытекает из озера Сомнино, связанного рекой Ваксой со знаменитым Плещеевым озером. Есть волок из Нерли Волжской от Плещеева озера около села Княжево в реку Моса, приток Нерли Клязьменской. Далее лодейки бегут в Клязьму, Оку и выходят на Волгу.

Или – не выходят: нынче эмир пути запер – свой Бряхимов на Окской Стрелке поставил.

Путь по Нерлям – короче собственно Волжского. Но князь ведёт караван по Волге. Не весь – часть купцов сворачивают, пойдут прямиком к Суздалю да Владимиру.

* * *

Купцы гуляют, а нас к князю позвали. Только мы воды нагрели, только намылились… прибежал отрок княжеский:

– К государю! Князю Тверскому! Володше свет Васильковичу! Спешно! Обоим бояричам!

Морда гнусная, сальная, глаза вороватые, сам на месте приплясывает… Как бы не спёр чего. Деваться некуда – вытерлись наскоро да пошли.

Князь с ближниками на посадниковом дворе встал. В тепле, на мягких постелях… Я не завидую: начальству должно быть хорошо – тогда оно не так злобится.

На дворе – гулянка идёт, девки хороводы водят, мужики комаринского выламают… Старается народишко – богатый гость пришёл. Может, расщедрится, сыпанёт златом-серебром?

Подвели к этому Володше. Лазарь аж трясётся весь:

– Сам! Князь! Государь!

А мне… что я, князей не видал? Да я с Ромиком – вот как сейчас стоял! А он не какой-то там князь подручный, а настоящий, «светлый». А если самое начало вспоминать, казнь на Волчанке, так и самого Великого Киевского Князя Ростислава свет Мстиславовича – лицезрел.

Володша, молодой парень лет 20, невысокий, чуть оплывший, слегка поддатый, расспросы расспрашивает. Сперва Лазаря: как дела, поздорову ли матушка оставалася, нет ли убыли в хоругви, как с припасами да не течёт ли лодейка.

Лазарь весь в энтузиазме. Сплошной «яволь гер оберст». Каблуками не щёлкает исключительно от неумения. Грудь – колесом, глазами – начальство ест. Я бы даже сказал – жрёт не прожёвывая.

Потом за меня взялись:

– Так ты – смоленский? А к нам с чего? А не думает ли князь твой Роман какую нам бяку учинить? А не ждать ли нам сюда снова стрелков вашинских?

Глупость, конечно, полная. Был бы я подсыл от смоленского князя – так бы не назвался. Но надо отвечать. Не вря. Или правильно – не вряя?

Выкладываю. Чистую правду. Что сам – ублюдок признанный. Что батюшка мой, Аким Рябина, конечно, славен, но сидит в вотчине, в отставке и в немилости. Что был в княжьих «прыщах», но вышибли. За глупую шутку с вонючей свечкой.

Демьян-кравчий мне так и говорил, когда я у него на дыбе висел: «Я тебя за ворота вывел да пинка дал. Стража и зеваки видели».

– А служил-то где?

– У оружничего в погребе чешую чистил.

В моё время человека, чья трудовая деятельность протекала в арсенале вероятного противника, сразу бы начали расспрашивать. Интенсивно. А тут… тут все знают, что оружие – у воинов, а не в схроне.

За столом народу полно, матёрые бородачи есть. Один из них, вроде бы – местный тысяцкий, про Акима Рябину услыхав, вспоминает поход семнадцатилетней давности. Так это… уважительно.

– Крепки смоленские, бьются знатно. А стрелки ихние – вельми искусны. Мы на них в конном строю кинулися, а они не бегут! На десяток шагов подскакали, а они, вишь ты, хитрецы какие, лёд речки этой Волнушки – вона она, за забором течёт, покололи. Передние-то под лёд и пошли. Я тогда чудом ушёл, конь добрый был, выпрыгнул.

Старшие – геройства свои здешние вспоминают. А Володше-то и вспомнить нечего. Как он с братом город свой проспал да в порубе сидел? И нурманам его – тоже. Вот один из них и понёс…

Хвастает про то, как они у себя там, в Норвегиях, по морскому льду бегают и вражьи войски наповал бьют.

Чего хвастает? Самый выдающийся поход сухопутной армии, с пушками, обозами и конницей, по морскому льду – совершён в марте 1809 года корпусом Багратиона, сумевшего не только занять Аландские острова и разгромить защищавших их шведов, но и, успешно пережив всей армией ночёвку на льду Ботнического залива, выйти на берег в сотне вёрст от незащищённого Стокгольма.

После чего шведы сразу устроили себе государственный переворот и запросили мира.

Не всякое знание следует озвучивать. Стараюсь не отсвечивать, не раздражать власти:

– О! А! Ну! Как это героически! Вы – такие храбрые! Морские львы! Ледяные тигры! Настоящие драконы!

Тут рассказчик замолчал, как-то скривился, соплеменники его чего-то на своём лопочут. С явной подколкой. Рассказчик озлился и на меня:

– Ты, ходелёс макрелл…

Понимаю – какое-то рыбное ругательство. Про макрель. Но с чего? Я ж ничего!

Объясняю, что дракон – это круто: летает, хватает, огнём сжигает… Как-то успокоились. Старший их, Сигурд – поплямкал, хмыкнул и объяснил:

– Ты нам такого слова не говори. Потому что у нас драконами, или дракошами называют… Драконы – это от слова «дрочить». То есть – молодь мелкая, которая другим, нормальным мужчинам… дрочит. А мы – змеи. Великий Морской Змей – слышал?

Факеншит! На ровном месте, чисто за семантическую неоднозначность, возникшую в какой-то малой общности… Ведь в нормальном норвежском этого слова нет! Это кто-то из наших – ихних приучил. Вот эту… битую компашку из партии Инге Горбатого. Мелочь какая-то, семантическая флуктуация… А ведь и зарубить могли!

* * *

Странно: морской змей – у скандинавов, летающий змей – Змей Горыныч – у славян. На концах стропил древних деревянных христианских церквей Норвегии – змеиные головы. На носах драккаров – деревянные головы Морского Змея, как на носах славянских лодей – головы коней. У делаваров: Чингачгук – Большой Змей. А драконы-то откуда?

Тут я представил себе престарелую Ле Гуин, которая рассуждает о власти над вещами при использовании их названия на «истинном языке».

Встаёт она, так это… в позу призыва. Где-нибудь… типа Дуврского утёса. Высокий обрыв, бушующее море, рваные тучи по небу…

И, воздев руки к небу, провозглашает:

– Дракон! Дракон! Заклинаю тебя! Приди по велению моему!

И поджидает с неба огнедышащую крылатую волшебную ящерицу.

Что-то близко к Пушкину:

 
«Вот идет она к синему морю,
Видит, на море черная буря:
Так и вздулись сердитые волны,
Так и ходят, так воем и воют.
Стала кликать она дракона.
Мнится ей: прилетит к ней дракон
Да и спросит:
'Чего тебе надобно, старче?'
Тут старуха-то нагло ответит:
'Подчинись мне, летающий ящур!'
Удивится дракон в раздраженьи:
Что мне делать с проклятою бабой?».
 

А тут раз… «дракоша»! И лезет уже своими ручками шаловливыми… Дабы исполнить пока невысказанные, но очевидно вытекающие из факта призыва, пожелания госпожи-филологини… Лишь бы с утёса не упала. С Дуврского.

Понятие «многозначность» – не знакомо? А хотя бы «двусмысленность» – понимаете? Аккуратнее надо с семантикой, а то покрошат «в капусту». Хотя, конечно, в капусте – младенцев находят, а не мужиков мелко-рубленных.

Неочевидный смысл слова, явно ассоциированного с нашим исконно-посконным глаголом, в ихние фьорды мог занести упырь.

Нет-нет, не кровосос, а Упырь. С большой буквы.

Был такой странный человек. Новгородский священник, обучался в Византии, делал намогильные камни в Скандинавии. Сувенирная копия одного из них несколько лет стояла у меня на письменном столе – бумаги прижимать.

Этот Упырь много с разными смыслами играл. На его камнях латиница сочетается с рунами, христианский крест с мировым змеем…

Но откуда этот смысл слова «дракон» прорезался уже в 21 веке в «зоне» под Днепропетровском? Какого-то скандинавского филолога туда посадили?

* * *

До наших за столом – дошло, они ржать начали и на нурманов пальцами показывать. Те сперва над своим посмеивались, потом уже против бояр стали ножи хватать.

Сигурд на своих рявкнул, Володша – на остальных. Все – злые сидят, поломал я князю веселье. Ох, отольётся мне эта… семантика – «драконьими слезами».

Ещё бы знать, чтобы это значило. Кармен у Мериме собиралась делать из них приворотное зелье. Но в свете вскрывшихся новых значений и ассоциаций…

Как бы чего лишнего не «привернуть»… Или правильнее – «приворотить»?

Кажется, у Булычёва парень подсовывает зазнобе приворотное зелье. А та, решив, что это спитый чай, выплёскивает снадобье на мусорку. Где его жадно поглощает случайно проходивший мимо козёл.

«Козёл» – в прямом, а не в переносном смысле этого слова. Который – с рогами.

Тьфу, блин! Не было у него козы! Я же сказал: в прямом, а не в переносном смысле!

Нализавшийся зелья козёл… Факеншит! Не надо здесь искать намёков!

Так вот, козёл влюбляется в парня и неотрывно ходит за ним следом, ест его восторженными глазами и томно блеет. Да сколько ж можно! Это не про однополые браки!

«Любовь зла – полюбишь и козла!»…

Ох как достали! Это – не про зоофилию! Это – русская народная мудрость! Видимо, есть масса примеров из народной жизни.

Наоборот… расхлёбывать козлиную любовь… Ну их нафиг! Этих драконов с их слезами…

Нас отпустили с миром. Я бы на хороводы поглядел – интересно девки пляшут. «Крутки» у них хорошо получаются. При широких подолах… Хотя, конечно – до фуэте далеко… И чтоб ножкой так это… Ту-ту-ту-ти-и… Эх, давненько я не держал в руках женских ножек…

Помечтай, Ванюша, только помни: как бы на этих нурманских мордоворотов не нарваться. В лагерь! Спать! Не высовываться, не засвечиваться… А в лагере – купцы гуляют, даже и поспать не дадут.

Лазаря трясло от пережитого, спать он не мог. Ещё бы – сам князь! Здоровьем матушки интересовался! Его, Лазаря, мнение спрашивал! Как у настоящего боярина!

Его грызло и жевало «остроумие на лестнице»:

– А надо было сказать… А я не додумался… А вот если бы он спросил…

Тут мы с Суханом собрались на ночную пробежку, он и присоединился. Осторожненько прошли «полосу вонючих препятствий» вокруг лагеря, проскочили приречный лесок, поднялись в сосновый борок…

Бегать в темноте никто не собирался, да и всяких подтягиваний, после дня непрерывной гребли… спасибо – не надо. А вот растянуться, покрутить плечевым и тазобедренным…

Плечи, руки, спина постоянно нагружены. Но – однообразно. Вот бы к моему веслу ещё и лопату добавить… Похоронить, что ли, кого? Чисто для физкультуры.

Кричать в ночном лесу как-то… не хочется. Поэтому я просто показывал Лазарю элементы своего комплекса упражнений, а он повторял.

Сухан, стоявший чуть в стороне, вдруг начал крутить головой. Я такое уже видел в усадьбе у Рыксы. Чего-то мой пеленгатор самоходный – шумящее засёк.

– Тама. Двое. Сношаются.

Ну и ладно, мне-то что? Дело обычное, повсеместное и повседневное. Всё человечество только с этого и выживает. Но у Лазаря сразу глаза загорелись. Нет, конечно, он, как всякий святорусский человек, выросший на природе среди людей, к этому привык и вообще – «плавали-знаем». Но… интересно – а кто именно?

Совсем они меня с ритма сбили. Движения пропускает, запаздывает, весь аж в струнку тянется – так прислушивается.

Тьфу на вас. Ладно, пошли тихонько, позырим.

В сотне шагов, у корней могучей сосны, в полутьме и густых тенях ночного леса обнаружили… трудящихся.

«Трудовой подвиг» происходил в довольно непривычной для «Святой Руси» форме. Вместо нормального «зверя с двумя спинами» под сосной наблюдался дорожный знак – «Пешеходная часть тротуара». Это когда на синем фоне в белом круге две фигурки рядом: большая и маленькая, большой – по пояс.

Это было странно, поскольку и в 21 веке в России я такого знака не встречал. А уж в «Святой Руси»…

Хотя стандарт был выдержан не вполне: белого круга – не было, фон был очень тёмно-синий – ночные тени в лесу, фигурки были не белые, а тёмные. Нет, на дорогу такую картинку не повесишь. А вот в укромном местечке…

Большая фигура стояла, упершись лбом в ствол сосны, и, держа меньшую двумя руками за голову, совершала характерные возвратно-поступательные движения тазобедренным. Полы длинного, почти по щиколотки, тёмного армяка, ритмично волновались и трепыхались вокруг голенищ сапог.

Хорошо трудится: чёткость выдерживания амплитуды и частоты колебаний вызывали у меня уважение. Чувствуется регулярная упорная тренировка на развитие гибкости и подвижности.

Мне – всё понятно. «Русский поцелуй» в русском лесу. Я и сам когда-то Марьяшу… Как давно это было…

Оказывается, задуманная мной инновушка не является абсолютной новизной для аборигенов. Это хорошо – легче пойдёт внедрение. Редкость, конечно, но вот же – встречается. Остаётся только распространить передовой опыт.

Нам тут совершенно делать нечего, помощь не требуется – трудящиеся и сами справятся.

Я уже собрался тихо удалиться, не прощаясь и не привлекая к себе ненужного внимания, как Лазарь, внимательно присматривавшийся к происходящему процессу, непонятному для него, обошел парочку справа и вдруг громко сообщил:

– Ах! Ё! Во бл…!

После чего схватился за горло сразу двумя руками и кинулся в сторону с глубоко задушевным криком:

– Бу-э-э…

Верхняя фигура, до того полностью занятая собственными движениями и ощущениями, от этого шума вернулась к восприятию окружающего мира. Увы – поздно.