Текст книги "Стрелка (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава 312

Две недели назад, подгоняемые разными, но очень сильными эмоциями, мы выскочили из Твери в лодейный поход.

Наш начальник, боярич Лазарь, был полон восторженных ожиданий:

– В поход! Ура! За славой! Ура! За шапкой и честью! Ура!

Парень, оставшийся после недавней смерти отца старшим мужчиной в роду, мечтал покрыть себя славой и заслужить боярскую шапку, не доставшуюся ему пока по возрасту.

Я тоже стремился убраться из этого милого городка – присутствие в Твери команды «княжих потьмушников» из Смоленска меня… нервировало.

Подхлёстываемые столь сильными энтузиазмами, мы и «побежали вниз по Волге лодочкой». В составе княжеского каравана.

Войско Тверского князя Володши несколько… разнородное. Не по родам войск: мы тут все – вариации морпехов. А вот в деталях…

В голове каравана идут княжеские лодьи. Князь взял с собой большую часть своей дружины – тридцать гридней. Всего – больше сотни человек.

Понимаю: неподготовленному человеку это непросто понять. Поэтому детализирую.

Три десятка здоровенных, под два метра, белесых, патлатых, наглых, с лошадиными мордами… норвежцев.

Здесь их называют нурманами. По-русски… балакают. Потом переходят на свою гадячую мову и похабно ржут. Очень хорошо вооружены: кольчуги есть у всех, у некоторых ещё и чешуи и такие… не знаю как называются – кожаные безрукавки с железными наклёпанными пластинами по плечам и фасаду. Ещё у всех – длинные мечи, боевые топоры и клевцы, кинжалы, железные шлемы яйцом.

На шлемах расширяющиеся книзу наносники, делающие морду этого… нурмана ещё более… неприличной. А вот бармиц они не носят – у всех торчат наружу паклей их длинные волосы.

Откуда нам такой подарок? – Так оттуда же, из Норвегии. Там уже лет 30 идёт война. И ещё долго – лет 80, идти будет. Там-то народу – с гулькин… мда… нос. Но все хотят стать гражданами. Поэтому война – гражданская.

* * *

В 1127 году человек по имени Харальд Гилли прибыл в Норвегию из Ирландии, называя себя сыном Магнуса Голоногого, отца правящего в тот момент короля Сигурда. Голоногий – потому, что носил короткие французские штаны. Остальные в то время были санкюлотами. Воевал он как-то в Ирландии, делал там, естественно, детей, и Харальд мог быть братом короля Сигурда.

Харальд подтвердил свое право пройдя испытание огнём, обычное доказательство того времени. Сигурд признал его своим братом, а Харальд дал клятву, что не будет претендовать на титул короля пока живы Сигурд и его сын. Через три года Сигурд помер, Харальд передумал, поймал племянника, ослепил, кастрировал, искалечил и бросил в монастырь. Дальше пострадавшего парня называли уже Магнус Слепой.

Через шесть лет приехал, уже из Шотландии, другой парень, и сообщил что он – тоже. В смысле: сын Магнуса Голоногого и уже проходил испытание огнём. Возникла коллизия, Харальда убили, началась свистопляска.

Имя получило такую окраску, что следующий король с именем «Харальд» появился в Норвегии только в конце 20 века.

Год назад Эрлинг Скакке захватил и убил в Бергене Сигурда Маркусфостре, ставшего новым претендентом на власть и вступившего в борьбу с Магнусом Эрлингссоном. В общем-то, ничего интересного: обычные династические игры диких северных европейцев. Я в этом Бергене бывал, в эту эпоху там ничего интересного, кроме дождя 330 дней в году, трески и фьордов, нет.

Фокус в том, что эти мелкие династические разборки подзатянулись, и в стране сформировались довольно устойчивые партии.

Как вы понимаете – «партии гражданского действия» и им же – противодействия.

Одна из них получила, за нищету обмундирования, прозвище «лапотники» (биркебейнеры – березовоногие). Позже они разгромят слиттунгов («оборванцы») и риббунгов («разбойники»). А пока ковыряются до крови с баглерами («посошниками»).

Мне это всё… малоинтересно. Но три года назад команда сторонников Инге Горбатого, убитого в битве при Осло, побежала куда глаза глядят. Как я понимаю, глядеть им надо было далеко: остатки партии Инге попали в руки крутому местному лендерманну Эрлингу Скакке. Который и врагов победил, и своих больно построил.

* * *

Наши нурманы, а это, фактически, родственники из одного клана, добежали аж до Твери. Где и нанялись на службу к уже удельному, но ещё бездружинному Володше. Тому-то это подарок: своих «янычар» у него нет, местным он не верит. А вот такие дальние… пока платишь – не предадут.

Глава команды попал даже на должность княжьего конюшего. То есть – главнокомандующего войсками княжества.

Дядя… звать Сигурд. Среди всей этой длинномерной братии – карлик. В смысле: чуть ниже нормального среднего для Руси роста. Немолод, худощав, сутуловат. Прозвище – «сука белесая», губами плямкает, говорит мало и тихо. Постоянно зол и очень конкретен. Типа:

– Десять плетей. У шатра перед отбоем.

– За что?!

– На поясе шов разошёлся. Не зашьёшь к вечеру – 20.

Это – не мне. Но я же – не просто умный, а чуток уже и мудрый! Я уже и на чужих ошибках способен учиться!

И не я один: вся хоругвь враз «помудрела» – всю амуницию через пальцы пропустила.

Резан, он у нас типа прапора или сержанта, уточнил одну деталь:

– Дурака-то перед княжьим шатром выпорют. А вот боярину его суке этой белесой – подношение нести. Так что, дурню ещё и свой господин на спине отыграется.

У тридцати княжьих гридней – тридцать княжьих отроков-оруженосцев. Остальное – свита из вятших и слуги. Часть – пассажиры. Лекаря княжеского на вёсла не посадишь – староват. Княжеского кузнеца – можно. Но он даёт в морду. А на веслах трудится его подмастерье. Сам князь, сударушка его, еёная служанка, писарь, походный спальник, поп, повар… – есть кому задарма прокатиться.

Три княжеских ладьи с гриднями и четвёртая со слугами идут впереди. По науке, в воинском походе положено иметь два комплекта гребунов. Потому на лодии должно быть 25–30 человек. Вот и получается в княжеской части каравана – за сотню голов. Лодочки битком набиты – поход дальний, припасу прилично взято, барахло горками лежит, да пассажиры сидят.

Нурманы – лбы здоровые, мы бы за ними и не угнались, но они тянут дощаники с лошадьми. Гридни в бой пойдут на добрых конях, сеунчеи (вестовые) – на резвых. На дощаниках ещё и сено везут. Крестьяне своё-то всё поели, трава ещё не выросла, а кормить одним зерном лошадь нельзя.

Хорошую вещь новогородцы придумали. Это я про дощаники – лет пятьдесят как в Новгороде появились. Раньше-то – всё корыты долблёные. Как у византийцев о Руси было сказано: «Спускают к Киеву по весне колоды во множестве. И ладят из них лодии». «Ладят» – в смысле – долбят.

Вторым сортом у нас в войске – боярские дружины. Их ещё хоругвями называют.

У каждой боярской хоругви есть свой стяг. Когда бить будут – нужно к нему бежать. А пока мы его над лодкой поднимаем. Когда становимся на берегу – тоже ставим, чтобы все видели. Княжеские стяги бывают ну очень большие. Их пока установишь, да закрепишь…

В летописях есть выражение: «не поднявши стяга». В смысле: «внезапная атака», «с марша в бой». У нас – флаг нормальный. Эту палку с тряпкой наш знаменосец, молодой парень – в одиночку таскает.

Стяги на «Святой Руси» – треугольные. Прежде были хвостатые, типа бунчуков, теперь просто сильно вытянутый от древка полотняный равнобедренный треугольник преимущественно красного цвета. Хотя встречаются желтые, зеленые, белые, черные. Иногда бывает специальное навершие (полумесяц или иное) – «челка стяговая», и рисунок на стяге.

В отличие от более поздних времён, в рисунках нет Спаса. В отличие от печатей – нет Богоматери и надписей. Много коней, птиц.

У нас, например, на красном поле чёрный петух вышит.

Лазарь целую лекцию прочитал. О глубоко сакральном смысле фона и рисунка. Типа: мы такие петухи, что, как прокукарекаем – так для ворогов чёрный день наступит, а к нам «радость красная» придёт. «Критические дни», что ли?

Петух вышит с таким… стелющимся хвостом как у степного жеребца. В этот хвост его дружинники и целовали. Ну, когда присягу принимали.

Воинов у нас, как положено – 15 человек, «большой десяток». А ещё – я и Сухан. Мы не дружинники, а товарищи. Путешествуем совместно по собственной надобности. И, в рамках этой надобности, подчиняемся командиру – бояричу Лазарю. Он, как и я, боярской шапки не получал ещё, поэтому не боярин, а боярич.

Над воинами главный – старший десятник Резан. Отличается резано-рубленной мордой, склонностью к мордобою и мрачным характером. И, почему-то, нехорошо на меня косится.

Остальные бойцы… не бойцы. Молодые крестьянские парни из вотчины. Есть пара бобылей постарше.

Кроме не-бойцов, ещё десяток совсем не-воинов: слуги разной степени непригодности. Кашевара, к примеру, нам боярыня Рада такого всунула… лучше я водицы речной похлебаю.

У нас хорошая «рязаночка» – плоскодонка на 6 пар весел. По головам считать – две смены гребцов. Но это когда все гребут.

Я сразу за весло сел. Лазарь начал, смущаясь, толковать, что, де, дорогому гостю невместно со смердами в общий ряд…

– Вот князь же… И бояре, и ближники… Они ж думу думают, ворогов извести помышляют…

– Лазарь, у меня с каждого гребка – сил прибавляется. Покуда до места дойдём – я во какой в ширину стану. А на носу сидючи, да в чистое небо глядючи – от тоски с ума сойду. Тебе нужен псих бешеный в лодии?

Понял, отстал. Подумал и сам на весло сел. Типа: за меня вступился, чтобы другие не насмехались. Спасибо друг!

Тут этот чудак, остряк наш Басконя, вздумал шутки шутить. Со мной как с ровней. Воды речной за шиворот плесканул.

Ну я и вышиб дурня за борт. Рефлекторно.

Я – даже и подумать не успел, он – и не чирикнул. Только матюкнулся. На лету. И завизжал. Когда долетел.

Еле успели назад втащить – вода-то ледяная.

Помогло? – Нет. С одного раза народ не понимает. Туземные «эскалаторы» прорезались. В смысле: пошла эскалация конфликта.

Вечерком отошёл в лесочек отлить. Подваливает компашка:

– Чегой-то ты, паря, наших ребят забижаешь. Добрых молодцов в Волгу-матушку помётываешь. Ты вот это видел?

Здоровущий лось. Типа этих мутантов-нурманов. Кулак мне под нос суёт.

Кулачище такой… гранитно-монументальный. Как в парке скульптур Вигеланда в Осло. Да видел я такие! Нашёл чем удивить.

– Я тебе не паря, а смоленский боярич. Звать Иван Рябина. А ты кто?

– А я… это… Афоней кличут.

Про свой ассоциативный кретинизм я уже рассказывал? Реакция… даже подумать не успел:

– А батяню Никитой зовут?

– А… Ну… Ага… А ты откуда знаешь?!

– Да так… Ну, здрав будь, тверской купец Афанасий, Никитин сын. При случае – бате привет передавай.

– Ага. Ну. Передам. Только мы – не купцы. Мы тама, в вотчине, ремесленничаем малость.

– Тю. Какие твои годы. Подойди после, за жизнь потолкуем.

Про наследование имён в средневековых семьях я уже… Хотя, конечно, случайность. А вот что следом Лазарь прибежал меня выручать – закономерность. Спасибо, друг!

Что меня надо не выручать, а держать… а лучше – держаться подальше – соратникам стало ясно прямо с утра.

Так, опять надо объяснять.

Я – «мышь генномодифицированная». Уже много раз сказано было. Да ещё и сплю по-волчьи. Поэтому мне хватает 4–5 часов сна.

Это я ещё пока росту. А что будет, когда вырасту? Совсем спать перестану? При том, что само это занятие я очень люблю. Но «сон – не водка, организм лишнего не примет» – русская народная мудрость.

У меня дома хорошо. Я это уже говорил? – Так это правда.

У меня дома, в Пердуновке, всё устроено и обустроено под меня. И под мой короткий сон – тоже.

С вечера можно девушку чистенькую позвать, поиграться. Утомил красавицу – книжку какую почитать, своих мыслей по-записывать, на станочке пожужжать. С народом потолковать.

Я не Сталин – людей среди ночи по телефону не дёргаю. Да и телефонов тут нет. Просто люди разные: одни ложатся поздно, другие встают рано. Я и к тем, и к другим поспеваю.

С утречка можно в физамбар сбегать. Такой амбар, в который я разных тренажёров, из брёвнышек понаделанных, поставил. Зимой ещё и отапливается – красота!

Как было правильно сказано: «Всё – во имя человека. Всё – для блага человека». А человек здесь, как уже неоднократно было объявлено – я.

А тут – поход. И это… напрягает. Дело не в деле – грести мне уже нравится. Тем более, я вырос и гребун ныне – из лучших. А вот мелочи… задалбывают.

В Пердуновке горячая вода – во всякий час. А здесь – набрал котелок, разложил костерок, подождал часок… Потом котелок отмывать холодной водой с песком.

Не смертельно. Но после дня с веслом на солнышке – хочется быстренько сполоснуться. Очень хочется.

Спать на земле, овчинку на лапничек постелив да кафтаном накрывшись – без проблем. Но эти же придурки вопить начинают:

– Боярич взбесивши! Боярич по ночам ходит! Глаз не открывает! Рычит по волчьему!

Насчёт «рычит» – костровой врёт нагло. Я сплю тихо. Хотя и подвижно: каждые четверть часа встаю на четвереньки и делаю круг по постели в разные стороны – девчонки мне всё про меня рассказывали.

Но остальные же воины вовсе в испуг впали!

– Бесноватый! Бесами обуянный! Оборотень!

Крест показываю – не помогает.

– Во! Оборотень с крестом! Осину! Осину ищи! Кол вырубим и…

Лазарь кинулся успокаивать – не слушают.

– Ты, боярич, ещё молодой, жизни не видал, с нежитью не воевал…!

Ну, конечно. Они тут все – сплошь ветераны сражений с зомбями и некромантами! Мантикор с василисками сапогами запинывают!

Пара дурней вопит, остальные стоят глаза выпучив. Тут уже и я обозлился. Экие невежи! Оборотня – нежитью называют! Ты ещё вампира покойником назови! Он же живой – только спит в гробу и режим питания… специфический.

Вытащил свои «огрызки заспинные», давай перед собой лезвие об лезвие потачивати:

– Ну что, дурни стоеросовые, кому охота поиграться-побегати? На один нож насажу, другим розочку вырежу. Подходи, не толкайся. Всяк свое получит, всяк своей кровушкой умоется. Где там обещанный кол осиновый? Долго ль ждать добру молодцу угощения? Ох, попотчую я вас – вашим собственным! Засажу дреколье крикунам в задницу, хорошо вобью – сопли с носа вылетят.

Народ приутих малость. А у меня за плечом Сухан топоры свои вытаскивает. Грустно так. И начинает, повторяя мои движения, водить лезвием по лезвию.

Тут снова Лазарь влез:

– А ну осади! Он мой гость! Он мой друг! Прекратить безобразие! Я – ваш командир! Присягу помните? Прекратить!

Мда… командир из него… Не те слова, не в той тональности… Не хватает нашему петушку басовитости.

Побухтели, осинку на дрова порубили. Сошлись на том, что мне надо к попу идти. Чтобы окропил. Святой водой, а не тем, что вы подумали.

Отвели меня, мало – не под конвоем, к нашему походному батюшке. Обретается сей слуга царя небесного поблизости от царя земного – у шатра княжеского.

– Оборотень?! Бесноватый?! Ахти мне! Тьфу-тьфу-тьфу! Святый боже, святый крепкий, спаси мя и помилуй! Изыди-изыди-изыди!

– Ну что, мужики? Удостоверились? Дымом не изошёл? С вонью под землю не провалился. Чего ещё надо?

Попец понял: все – нормальные. Начал вещички свои собирать – караван вот-вот сдвинется, да вопросы спрашивать:

– А ты хто? А на исповеди давно ли? А у святого причастия…

Но когда до него ответ на первый вопрос дошёл:

– Иван Рябина, смоленский боярич, сын славного сотника храбрых смоленских стрелков Акима Яновича Рябины…

– тут его и переклинило. Бородёнкой своей трясёт, воздух заглатывает:

– Ап, ап… Смоленский?! Смоленского?! Боярина?!!! Сотника стрелков?!!!

Рожок пропел, народ забегал быстрее: «До отправленья поезда осталось пять минут». В смысле – каравана. И мы – разбежались.

Мне всё это – очень не понравилось: я же беглец от князя Смоленского. В здешней терминологии – вор государев. Мне сильно отсвечивать… нежелательно.

Но я ж ничего не делал! Просто спал! Так, как мне удобно. А аборигены чуть кол осиновый в брюхо не загнали! Придурки предканутые… Или правильнее: предки придурковатые?

Вот, пришлось со служителем культа пообщаться. Теперь он кинется к Тверскому князю: «У нас в войске – вражий соглядатай!».

Смоленские рати лет семнадцать назад здесь не худо прошлись, весь Волжский верх – в пепел выжгли, только полону семь тысяч взяли. Помнят смоленских здесь, помнят. И конкретно – стрелков. Вот, конкретно, на этом месте. На холме пепелище уже заросло, но, пока свежая листва не закрыла, видны обгорелые венцы домов бывшего селения.

Место это… в моё время и не увидишь – устье Шоши, дно Московского моря.

Болотистая низина с несколькими холмами. Сейчас, в половодье – залита под края, лес вокруг – «по колено в воде» стоит. А тогда, зимой, стрелки подошли вплотную к поселению.

Ещё один город постройки Долгорукого, так и назывался – Шоша. Был.

Аким тогда наглядно продемонстрировал превосходство своих «новогородских берестяных луков» над местными. Почти все защитники так на валу и остались. Потом смоленские, новгородские, волынские ратники лезли через верх как к себе домой.

Нехорошо получилось, начальство теперь загрузится – кто я и зачем я? Придумает себе страшилку, и будут мне от этого разные бяки. А что делать? – Врать-то мне нельзя. Сам запрет придумал – сам исполняю.

Гребу, грущу да на ушкуи любуюсь.

Кроме четырёх княжеских лодий с тремя дощаниками, в караване идёт шесть лодей с пятью боярскими хоругвями. А третьим сортом у нас – охотники.

* * *

На «Святой Руси» всегда есть люди, которым заняться нечем. Или, в данном случае – охота сразится за веру православную, за князей добрых, за землю Русскую. И прибарахлиться маленько.

Гридни воюют – за жалование, бояре – за вотчину. А охотники – за свой интерес. В формате – хабар и полон.

На самом деле, и боярские хоругви состоят, в немалой части, из «охотников» – из тех, кто своей охотой пошёл.

Вокруг каждого боярина – куча народу. Слуги – теремные и дворовые, смерды в вотчине, вольные крестьяне и горожане.

«Клиентские отношения» – не только в Древнем Риме. Живёт себе сапожник в городе, шьёт сапоги боярскому семейству. А тут у него сынок подрос – надо бы отделять. А имение-то отделять… не хочется. А тут – поход.

Идёт сапожник к боярину – просит сынка в хоругвь взять. Сходит сынок на войну, принесёт хабар. Глядишь, и девку гожую приволочёт.

Найти себе жену в «Святой Руси» – не просто. А притащит полонянку… Тогда и на свадьбу сильно разорятся не надо.

«В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену – маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза».

И не важно, что будут трепать бабы по посаду:

«Хоть бы баба была, а то так… Ни заду, ни пуза, одна страма. У нас девки глаже ее выгуливаются. В стану – перервать можно, как оса; глазюки – черные, здоровющие, стригеть ими, как сатана, прости бог».

Лишь бы полонянка порчу не навела:

«Шепотом гутарили по хутору, что Прокофьева жена ведьмачит. Сноха Астаховых божилась, будто на второй день троицы, перед светом, видела, как Прокофьева жена, простоволосая и босая, доила на их базу корову. С тех пор ссохлось у коровы вымя в детский кулачок, отбила от молока и вскоре издохла».

Вот такая была бабушка у славного русского казака Григория Мелехова. Да и у него ли одного?

«Тебя не тронем, а бабу твою в землю втолочим. Лучше ее уничтожить, чем всему хутору без скотины гибнуть…

– Тяни ее, суку, на баз!.. – гахнули у крыльца.

Полчанин Прокофия, намотав на руку волосы турчанки, другой рукой зажимая рот ее, распяленный в крике, бегом протащил ее через сени и кинул под ноги толпе. Тонкий вскрик просверлил ревущие голоса».

Одна ли она такая была? Полонянка, убиенная доброхотным собранием простых русских людей.

В нашей хоругви «охотников» нет: у Лазаря нет ещё славы, нет примеров успешного грабежа, удачливости. В других хоругвях – и поболее половины бывает. Бояре своих слуг берегут, дома придерживают.

Цель существования боярской дружины – защита жизни и имущества боярина. Пока боярин в вотчине – оба охраняемых объекта вместе. Охраняешь один – цел и другой. А вот когда в поход идти… Поэтому до половины бойцов остаётся в вотчине. Наиболее верные, надёжные. Способные и неполным составом отбиться от обычных угроз.

Недостача «по головам» восполняется… разными. Преимущественно – добровольцами со стороны. Опять же: своего человека надо в поход собрать, вооружить. «Охотник» – приходит со своим оружием и припасом.

После удачного похода, вернувшиеся в свои «миры» крестьяне крестьянствуют дальше, вспоминая по праздникам во хмелю, свои храбрости да товарищей боевых.

Но не все: часть, попробовав иной жизни, подаются из «мира». Кто в слуги боярские да купецкие, кто в охранники или разбойники. А из разбойничков иные назад – в «охотники». И в караване такие есть – видно по характерным захмычкам, происходящим от специфического образа жизни.

Опять-таки – не у нас: мы и бесславные, и небогатые.

Вот чего в караване нет – чисто «охотничьих» хоругвей.

Время наёмных «компаний» ещё не наступило даже в Европе. На «Святой Руси» есть отряды, которые воюют за деньги и преференции при грабеже. Но это отряды племён (торки, кыпчаки) или государей. Так наёмничали Мономах с Гориславичем в Чехии.

Нанимают не воинов отрядом, но аристократов – князей, ханов. Это – люди. Остальные – «пушечное мясо», быдло, с которым договариваться бессмысленно. Команда Сигурда – экзотика, «заморские гости». Да и взяты они не «купно», а россыпью, в княжеские гридни.

Даже наши новогородцы, «охотники из Торжка» идут под боярскими стягами. Вот на их два ушкуя я и любуюсь, щурясь от речного блеска. Кораблики сходны с нашими «рязаночками». Чуть длиннее, чуть уже. Главное отличие – килевые. Похожи на «Заморских гостей» Рериха. Глубина корпуса – под два аршина, осадка – один.

В этом-то и беда: на волоках да перекатах с такими лайбами… утомительно. Но новогородцы больше ходят по северным рекам, которые такого низкого меженя не имеют, да по озёрам. Это у нас каждый лишний вершок – чей-то рваный пупок.

Кроме дюжины воинских лодий идут в караване и купеческие. Есть просто попутчики: купцам идти с княжьим караваном безопаснее. Кто в Ярославль идёт, кто в Кострому, кто во Владимир да Суздаль. Дальше – дорога закрыта, дальше – война. Дальше Бряхимов на Стрелке.

В этот год Мордва и Булгар, Ширван и Мазендеран… останутся без русских товаров.

* * *

Основная часть купеческого каравана – торг для воинов. Маркитанты речные. Всё, чего не пожелаешь. В разумных пределах. И в неразумных ценах – от городского торга втрое-впятеро-вдесятеро.

У них лодочки всякие, от больших, типа нашей, до маленьких распашных двоек. Подплывает такая метров на десять к борту, на корме пацан лет 12 орёт истошно:

– Дядя! Дядя! Купи! Щука нонешняя! Утром ловленная! Икряная! Сама в рот просится!

Подымает на руках рыбину. Здоровущая. Чуть его самого меньше.

– Купи дядя! Даром отдам!

Конечно – «даром». Щука на нерест пришла. Сейчас её… хоть обожрись. Через месяц – будешь по штучке выискивать. А пока возле каждого куста затопленного – шевеление, плавники торчат и колышутся. Самцы об самку трутся.

– Эй, малой! И почём же?

– Ногата.

– Дам резану за двух.

– Гоже. По рукам. Принимай.

Лодочка подходит к нам с кормы, перебрасывают рыбин, мужики разглядывают, ругают, из одной вылезает икра.

Кто-то бурчит:

– Продешевил наш боярич. Можно было бы и три взять. С таким головой – голыми останемся.

Цену сбили впятеро. Но мнения об успешности сделки – неоднозначные. Продавцы – малолетки, им можно было пол-цены и кулаком по шее отдать.

Кухарь, толстый, ленивый, вечно ноющий мужик с постоянно слезящимися глазами, поминая господа с присными, удручённо оставляет весло – ещё бы кто и поверил в его удручённость – перебирается на корму, начинает потрошить и чистить рыбу. Его периодически матерят: лодка плотно набита барахлом, что-нибудь да испачкает.

* * *

Вообще-то, по календарю – Великий пост. Приуготовление душ христианских к Пасхе. Но как вы себе представляете день гребли, если в понедельники, среды и пятницы – холодная пища без масла один раз в день в вечернее время; во вторники и четверги – горячая пища без масла один раз в день – тоже вечером?

Вот мы, зубами лязгая, с бережка, где ночевали-почивали, подскочили, на зарю перекрестились и в вёсла впёрлись? Ага. На пустой желудок.

Поэтому «идущие по путям – поста не держат». Соответственно, и запрет на рыбу – мимо. Но главное, конечно, солонина. Какой дурак придумал, что сало – украинская еда? Может, потому, что в Центральной России её всегда едят, а на Украине – только по праздникам?

Энгельгард приводит очень точное понимание мужиками соответствия состава пищи и характера работы:

«Известно, как поедаешь, так и поработаешь… при косьбе, например, требуется пища прочная, которая бы к земле тянула, потому что при косьбе нужно крепко стоять на ногах, как пень быть, вбитым в землю каждый момент, когда делаешь взмах косой, наоборот, молотить лучше натощак, чтобы быть полегче…

Чем жирнее пища, тем лучше: „маслом кашу не испортишь“, „попова каша с маслицем“. Пища хороша, если она жирна, сдобна, масляна. Щи хороши, когда так жирны, „что не продуешь“, когда в них много навару, то есть жиру. Деревенская кухарка не скоро может привыкнуть к тому, что бульон должен быть крепок, концентрирован, а не жирен, ее трудно приучить, чтобы она снимала с супа жир; „что это за варево, коли без жиру“…

По-мужицкому, кислота есть необходимейшая составная часть пищи. Без кислого блюда для рабочего – обед не в обед. Кислота составляет для рабочего человека чуть не большую необходимость, чем мясо… Отсутствие кислоты в пище отражается и на количестве работы, и на здоровье, и даже на нравственном состоянии рабочих людей. Уж лучше червивая кислая капуста, чем вовсе без капусты».

* * *

Рада – умница, вкинула нам кадушку кислой капусты. С клюковкой! А другие у торговцев прикупают.

Народ, вырвавшись из «холодная пища без масла раз в день» – трескает всё. Тем более – хранить негде, большинство припасов надо съесть быстренько. Но у нас… где ж она такого дурня в кухари нашла?

Я – человек тихий. Про таких говорят: «в еде – не переборчив, в одежде – экономен». Нашёл себе куль со ржаными сухарями и грызу помаленьку. А половина нашей хоругви весь вечер сидит в кустах, издавая «запахи и звуки».

Обычно нас ставят на деревенский выгон возле селения. С вечера выгребаем к чистому, чуть подёрнувшемуся свежей яркой зеленью, месту. Утром уходим от вытоптанной, «убитой» земли, с язвами-пепелищами костров, от порубленного, поломанного, ободранного леса.

Про туалетную бумагу объяснять? – Лес – голый: листья обдирают со всего – новых лопухов ещё нет.

Уходим от полосы дерьма, окружающей воинский лагерь за одну ночь по всему периметру. Две ночи на одном месте – не стоим. Толпа людей настолько отравляет природу в месте своего пребывания за одну ночь, что на другую – можно и самим потравиться.

Воинство «по-большому» обычно бегают «в кустики». Но «малую нужду» – «богатыри святорусские» сливают в реку. Часто – по-хоругвенно. Выстраиваются строем и сравнивают: у кого струя дальше добьёт. Юнцы, блин. Дети, мать их…

Отсюда же, из реки, набирают воду для похлёбки, для мытья и питья.

«Выше по реки живут плохие люди. Когда наши женщины идут по воду – плохие выходят из своего города и мочатся в реку» – это не только записки путешественника о Тибете 19 века, это будни православного воинства. Впрочем, воинства любого вероисповедания в эту, во все предшествующие и большую часть последующих эпох.

Коллеги-попаданцы! Вы из унитаза напиться не пробовали? А что ж так? Там-то чистый белый фаянс, который можно надрать до желаемого уровня чистоты, там всяких… пиявок нету.

Кипятить? – Кипяти. На сыром зелёном лесе, от которого лезет во все стороны едучий дым, ещё более усиливающий раздражение голодных, злых, намахавшихся за день веслами, мужиков. Знакомых, малознакомых, совсем незнакомых…

У каждого – свои тараканы.

В такой толпе – индивидуальные тараканы собираются в стаи и перекрёстно размножаются. Чья-то глупость, особенность, просто манера говорить или делать – вдруг распространяется, «овладевает массой». Какое-то время все вдруг начинают говорить при встрече:

– Привет, братан!

И совать кулаком под микитки. Или носить поверх одежды маленькие иконки. Именно – Димитрия Солунского. Или требовать на завтрак обязательно конского щавеля:

– Чтоб стоял! В соседней хоругви мужик есть. Так он кажное утро пучок съедает. Сказывал – наипервейшее средство!