Текст книги "Стрелка (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Глава 330

А дальше, оказывается, уже Волга.

Вдоль левого берега Оки медленно загибается дуга русских лодеек, вдоль правого, в тени береговой кручи, несёт клубы дыма от горящего Бряхимова, панически угрёбывают лодочки «друзей эмира». По бережку – панически уё… мда… убегают те же друзья, но – россыпью.

«Т-образный перекрёсток» видели? Похоже. По левой стороне перекладинки шустро приближаются лодки булгарского отряда, ходившего под Городец.

«Кто справа – тот и прав» – автомобильная народная мудрость. Они такого и не знали никогда, а тут и вовсе позабыли. Пропускать они точно не будут. Потому что за ними видны квадратные белые паруса ушкуев. А по правой палочке перекладинке, вниз по Волге…

– Мужики! Мля буду! Век церквы не видать! Эмирова лодейка бежит! С казной! Христом-богом клянуся!

А глазастый мне Илья Муромец попался. И – азартный.

Главный из Дворковичей завопил:

– Даёшь! Мать! В золоте-серебре ходить! Итить! Догоним, отберём и навставляем! Нах…яривай! На вёсла! Навались!

Мысль: «а на фига мне это надо?» – мелькнула и затихла.

«Остановите самолёт – я сойду». Сойду – куда? В воду? В толпу озверевших перепуганных придурков с остро-заточенным на берегу? Я уж не говорю про общую эмоциональную оценку – «струсил». И вообще: казна булгарского эмира… понятно, что не государственная, а чисто походная, но в хозяйстве…

И мы занялись неакадемической греблей. В смысле: быстро и матерно.

Хватило ума выгрести на середину, на стрежень. Большая часть булгарских корыт тянула вдоль берега, так что мы начали их лихо обгонять, устремляясь к издалека заметным четырём большим баркам под полосатыми парусами. Одна из них вдруг вильнула к берегу, где у уреза воды крутилась группка белых халатов и сгрудились лодочки поменьше. Остальные упорно пытались поймать под высоким берегом попутный ветер.

Гонка становилась уже утомительной. Мы постепенно догоняли высокие пузатые лайбы, когда у нас образовались конкуренты: четыре ушкуя, в полной мере используя превосходство своего парусного вооружения, нагоняли нас, обходя… я бы сказал мористее, но тут моря нет. Да им и пофиг: прут как по пустому, прямо на нас.

Я бы, честно говоря, бросил бы уже эту… греблю. Нахрена нам казна эмира? Денюжку я себе и так насрублю. И кушать уже хочется…

Но мои со-лодочники и одно-грёбники демонстрировали неувядающий энтузиазм в деле неупускания единственного шанса в жизни отобрать и поделить много.

Волга здесь не такая широкая, как по песням представляется. Куча всякого плывущего наполняла её правую полосу довольно густо. Постоянно что-то происходило, что-то тонуло, орало и утопало. Какие-то придурки башкиро-татарского мордовыражения вдруг начали кидать в нас стрелы. Нам ответить нечем, только вёслами.

Интересно: если на Королевской регате на Темзе оксфордцам с кембрижцами под задницы включённые паяльники сунуть – они нас обгонят?

Справа вдруг заверещали: одна из эмировых барок, атакованная сразу двумя ушкуями, наклонилась, легла на борт и стала тонуть. Значительно дальше, у выступающего мыса, ещё один ушкуй пытался в одиночку атаковать другую барку. На ней мгновенно вспыхнул парус, за секунды съёжился и опал чёрными хлопьями. Из барки вылетел клуб чёрного дыма, её как-то боком понесло к берегу, где она и застряла на отмели, круто задрав нос и наклонившись на борт. Оттуда горохом сыпались в воду какие-то люди в развевающихся одеждах.

Впереди маячила последняя лоханка. С нашей мечтой об эмирской казне. За ней гнался последний ушкуй. Ещё один левее горел, вместе с взявшими его на абордаж двумя лодьями поволжской национальности.

Тут наш Илья Муромец сказал:

– Ну них…

Посмотрел на вдруг образовавшуюся у него в груди стрелу, тяжко вздохнул и рухнул за борт. И мы все за ним. Поскольку лодка сделала… А называется это… оверкиль. Да, именно так он и называется. Очень, факен его шит, неприятный на вкус. Потому что приходиться всё выплевывать. В смысле – воду.

Только высунулся, только выплюнул – бздынь. Стрела пробила голову парню, который вынырнул на вытянутую руку от меня. Ё… ни… них… назад.

Я сразу ныркнул обратно. И – под лодку. Ухватился за скамейку и завис.

И затих. Под воздушным колоколом. Лодка перевернулась и плывёт.

В воде видно плохо. Под лодкой – темно. Разок стрела в днище ударила. Что там снаружи? ХЗ – хрен знает.

Сначала, вроде, крики были. На нерусском языке. Потом… стихло.

Как-то, идучи на рать с утра, «утопизма» я не предусматривал. Ладно – нет спасжилета. Но и свистка – акул отпугивать – тоже не взял! Впору «Варяга» вспоминать:

 
«Не думали братцы мы с вами вчера
Что нынче умрём под волнами».
 

Висю. Тихо.

Посмотреть? – Лодка качаться будет, заметят.

Висю. Считаю.

Не одержанные победы, не уничтоженных врагов, а время.

Считал сначала до двух. Потом – до трёх. Тысяч. Потом… терпелка кончилась – высунул голову из-под-за борт.

Несёт вдоль берега. Дистанция… приличная, но реальная. Надо сваливать, а то воздух из-под лодки выходит, днище к воде опускается.

Скинул сапоги с портянками – как они мне за сегодня надоели! Надеюсь – не вся рыба в реке потравится.

Кушак с ножнами от сабли Зуба. Так она мне и не пригодилась. Зря таскал-тренировался.

Извиняюсь за подробности, штаны с подштанниками – туда же. От себя оторвал.

 
«Волга, Волга, мать родная
Волга русская река!
Не видала ты подарка…»
 

Теперь – видишь. Лови. «Презент-сюрпрайз». Жертвую своё родное и близкое. Не княжна персидская – куда как полезнее.

На дно пошли. Жертвоприношение – принято. А вот кафтан с панцирем, котелок с намордником и портупею с «огрызками» – не отдам. Штаны я себе везде найду, а такие приспособы – вряд ли.

Ну что, Ванюша? Пора сваливать. А то занесёт меня река да в далёкие края. С недружелюбным туземным населением.

Отпустил ставшей родную деревяшку и поплыл. Стараясь не думать о всех возможных… Нет, не о всех – кайманов в Волге пока нет.

Баттерфляй в портупее не проходит. Проверено. А наплечные пластины – очень мешают кролю. Очень хочется побыстрее убраться с открытого, но… приходится тихонько, методично, брассом.

«Я – лягушка. Я маленький зелёненький лягушонок. Раз-два, раз-два, ква-ква, ква-ква…». Позванивая «бубенчиками», прополаскивая… пропотевшее, поджидая судорог… Раз-два, раз два…

Хорошо, что в Волге пираньи с акулами не водятся – никто не откусит болтающееся. Хотя, говорят, сомы…

Всё-таки – широко. И вода холодная. Я столько в ней провисел под лодкой! А потом ещё и грести… Добрался до отмели и упал. Выдохся. Редкий случай в жизни генномодифицированной белой мыши.

Разделся догола, что можно – выкрутил. Но кафтан с панцирем… У него же войлочная подкладка! В смысле – поддоспешник. Тяжёлая зараза! Особенно – мокрая.

С берега убрался – там чудаки разные греблей занимаются. Зашпындорят в меня чем-нибудь остреньким… не хочу. Нашёл повыше затишек, разложил тряпьё на просушку, лежу-загораю.

Хорошо-то как! Солнышко тёплое, водичка недалече плещет. Где-то далеко придурки орут, дым валит. А у меня тут… пчёлки жужжат. Мир и покой.

И чего люди всякой хренью занимаются? Бегают, суетятся, тычут друг в друга чем ни попало… Мозги себе сушат, хитромудрые планы придумывают – как бы друг друга побольше уелбантурить… А тут вот: цветочек цветёт, пчёлка жужжит. Ползает по нему. Делает ему удовольствие. В смысле – опыляет.

«– Как вы относитесь к сексу?

– Я обязан ему жизнью! А вы?».

И почему люди опылением не занимаются? Это ж так… увлекательно! Вот и ещё пчёлка появилась. Лазают вдвоём по одному цветочку… всовывают свои… хоботочки между дрожащих… тычинок и пестиков… одновременно с разных сторон… О! Ещё и третья прилетала! По верхушке… опыляет. Энергично так. Три хоботка… синхронно всовываемые… с разных сторон… в одном цветке…

Интересная мысль, надо будет попробовать.

И все участники вполне довольны процессом. А хомнутым сапиенсам… вечно им чего-то не так, вечно они…

Я поднялся и сел, прислушиваясь. Где-то недалеко раздался истошный, уходящий в ультразвук, вопль. Мужчина? Женщина? Даже вообще: человек или животное?

И чего я подскочил? Это ж нормально, это ж мир и покой! Кто-то кого-то кушает. Или – режет. Или – насилует. Жизнь. Благорастворение и умиление. Под божьим благословением. Ибо – естественно! Ибо – создания божие исполняют ГБешные замысел с промыслом. «Даже волос не упадёт с головы человеческой без Его воли». Едят? – Значит так и было задумано. Предвечный – он же того… всю вечность прозревает. Режут? – Значит – по Его промыслению. Кто ты такой, чтобы воспрепятствовать замыслу Божьему? Так надо, зарезайся.

Обитатели джунглей проявляют свои исконно-посконные кайманские навыки. «У нас кайманом становится любой». В смысле – в наших, Окско-Волжских недо-габонских джунглях…

Очередной вопль прервал моё неторопливое возвращение в горизонтально-расслабленное состояние.

Так, поспать не дадут. Пульта дистанционной «погонялки»… нету. Придётся вставать, одеваться, идти к… источнику акустических возмущений и… и выдернуть его из розетки.

Единственная уже высохшая вещь – бандана. Сыроватая рубаха, завязанная юбкой на поясе, приятно холодила… чресла. И дырку в ляжке: «мордовская бронебойная» – отметину оставила. Всё остальное, вместе с портупеей и «огрызками» – скомкал в узел, ухватил в руку.

Ну, Ванюша, пойдём-позырим – кого там местные кайманы… кушают?

«Кайманы» занимались своим исконно-посконным делом – «кушали» жертв кораблекрушения. Хотя здесь это называют – «потрошить». Выглядело это… грязно.

В ближайшем распадке, по характерным ритмическим по-ахиваниям, повизгиванием и пошлёпываниям удалось определить разновидность организмов: хомо сапиенсы сношающиеся. Совершенно типическое для сапиенсов проявление их хомнутости.

А по потоку обесценной лексики идентифицировал этническую принадлежность. Не-мордва. В части самцовой компоненты процесса – соотечественники. Гипотеза незамедлительно подтвердилась открывшимся мне пейзажом.

Пейзаж… – обычный послевоенный. Полянка, с одной стороны два русоволосых мужичка насилуют… фиг разглядишь… маленькую женщину с длинными чёрными косами.

Виноват: насилует один. Второй – «обувщик-мародёр» – занимается обувью: стаскивает с неё туфли. Хорошие вышитые туфли с загнутыми носам.

Ближе ко мне третий откинул в сторону обширный халат весёленькой желтенькой расцветки, и вытряхивает из залитой кровью рубахи обезглавленный женский труп. Почему женский? – А вы что, женщин только по головам отличаете?

Вытряхивает так долго и упорно потому, что у покойницы был при жизни большой избыток живого веса.

Парадокс: и жизнь – кончилась, и вес – уже не живой, а избыток остался.

Мда… к смерти надо будет похудеть. А то родным и близким все эти лишние пуды и килограммы кантовать…

– Бог в помощь, православные.

Мужики подскочили, схватили оружие.

– Эй, ушкуйники! Чего, не признали? Это ж я, Иван. Мы ж прям впереди вас в караване шли. Пока вы ту девку, Новожею – не прибрали. А я её у вашего старшего откупил.

Моя бандана ускорила опознание. Приметный, ещё по истории с Новожеей, «весельчак-вегетарианец» заулыбался:

– А, мать, тверяк смолненский, итить тебя. Аж перепугал. Показалось – опять поганые лезут. Да, лихо ты нас тогда с бабой… Ни чё. Во, новая сыскалась. Из-под самого эмира. Тощая, бл… Да нам без разницы – лишь бы селёдку ела. Гы-гы-гы…

Построение гипотезы об особенностях сексуального поведения Анки из анекдотов о Васильваныче на основании логического вывода из факта употребления в пищу данным персонажем селёдки – широко известно. Как и то, что подавляющее большинство анекдотов ещё питекантропы рассказывали синантропам. Перед взаимным употреблением.

– Не, ну ты, бл…, глянь! Какую не возьми – всякая в штанах. Экое бесстыдство! Одно слово – басурманы. Помоги-ка перевернуть.

Мой собеседник удручённо разглядывал холщовые штаны, остававшиеся на ногах обезглавленной, колышащейся от каждого пинка, липкой от крови, туши женщины с избыточным весом и обширными вторичными половыми признаками.

Тем временем солирующий исполнитель акта совокупления забился на втором теле. Завершение произошло успешно – он удовлетворённо отвалился в сторону на травку, проветривая своё перегревшееся, от энергичного трения, хозяйство. На его место, повизгивая от нетерпения, кинулся «обувщик», справившейся, наконец, со второй туфлей.

С некоторым удивлением я узнал в нём того малька, который стукал по лодыжкам Новожеи. В процессе «вбивания в девку ума-разума деревами». Как стремительно взрослеют дети в ходе освободительного похода под благословением Богородицы… И в сексуальном смысле – тоже.

Мы оба смотрели на «замену игроков на поле», когда я боковым зрением поймал странное движение моего визави-вегетарианца. Он сдвинул саблю на поясе и взялся за её рукоять.

– Получай, гадёныш плешивый!

Он рывком выхватил клинок из ножен, разворачиваясь ко мне и вздымая саблю. А я…

На голове – косынка, на поясе – завязанная рукавами рубаха, в руках – узел со шмотками. Ни доспеха, ни шелома, ни меча булатного. Как Добрыня Никитич перед Змеем Горынычем в ходе того достопамятного речного купания.

Но есть разница. Две. Но маленьких. Из шмотья выглядывают.

У меня – не мечи полуторные, не сабли харалужные в метр двадцать ростом. У меня – «огрызки», которые посторонним не видны. Ибо засунуты вместе с портупеей в общий узел. А вот рога-то их… никуда не сунешь – торчат снаружи.

Я швырнул узел в лицо противнику, одновременно выдёргивая другой рукой зажатые между пальцами оголовья своих «огрызков». Тот лихо отмахнулся, отбивая узел в сторону, инстинктивно отступил, наступил на объёмную, хорошо тронутую целлюлитом нижнюю конечность обезглавленного тела и завалился.

Я всегда говорил, что женские ноги – страшное оружие. Вот пример: ещё – ничего, а уже – лежит. Два шага, укол… Всё, уже и не встанет.

Отдыхавший после получения удовольствия чудак со спущенными штанами, был слишком увлечён успехами своего юного «сменщика на посту». Запоздалая попытка скрыться от меня на четвереньках…

Как известно от «Армянского радио»: изнасиловать женщину на бегу – невозможно. Ибо мужчина со спущенными штанами бегает медленнее, чем женщина с задранной юбкой. А уж убежать со спущенными штанами от мужчины в юбке из рубахи…

Я достиг финиша первым. Его финиша. Одним уколом под левую лопатку. Даже без укола в уносящуюся задницу, как было сегодня утром с мордвой. Вот что значит опыт!

Малёк, бившийся в пароксизме предвкушения экстаза на даме – там и остался.

Как барана. Шею перерезал. Глядя в широко распахнутые голубые детские глаза. Разрывающиеся между собственными ощущениями. Ощущениями своей головы, подпёртой моим «огрызком» и собственной головки, впёртой… мда…

Ши-и-ирк. Но – не полностью. Что в резники меня с этими железками… я уже грустил.

У меня ощущение, что я эффективнее режу своих, чем чужих.

Интересно, а новгородские ушкуйники для смоленского боярича, идущего в тверской хоругви с войском суздальского князя… свои?

Сукин сын с саблей! Развалил мне поддёвку под кафтан. Теперь зашивать придётся. И сам кафтан попортил…

Тут баба застонала.

«О поле, поле! Кто ж тебя усеял? Мёртвыми костями…». Плохо провели посевную – некачественно. Некоторые кости ещё не мёртвые.

Пинком отбросил мирно поливающего своей кровью ещё, кажется, шевелящегося юного героя Господина Великого Новгорода и окрестностей и пригляделся к… к «посевному материалу».

Баба была не бабой.

Ой, это не то, что вы подумали! Просто она не тянула на настоящую бабу! Так… максимум – девка. Лет 12–13. Но уже… при всём. Но только-только. Черноволосая, черноглазая, довольно смуглая, с тощими ручками и ножками, но с вполне наблюдаемой грудью, талией и… и всеми остальными признаками. «Всеми» в смысле – голая.

«– Мужчины такие странные! Для них все платья – одинаковые, а отвёртки – все разные!».

Вот не поверите, но я чуток в женской одежде понимаю! Могу отличить рубаху от шаровар. Даже женские! Даже когда оно всё – разодрано вдрызг. Просто клочками.

Кроме клочков одежды, кое-где к её телу прилипли песчинки. В других местах – травинки. То ли – её таскали по пляжу и полянке, то ли – сама каталась. В непросохшем состоянии.

Всё это сверху было обильно полито кровью последнего посетителя.

Вы думаете – первое, что пришло мне в голову, была эрекция? Увы, должен разочаровать. Это было только второе. Первой же была постоянно актуальная в жизни мужчины простая мысль: «как заставить молчать эту дуру?».

Вот! Вот до чего довела меня «Святая Русь»! До полного извращения и подавления естественнейших желаний и устремлений! Как я изменился! Как я поплохел и похудел! А всё – предки! Со своими всякими… «Русскими Правдами»!

Однако воинское преступление я совершил: убил трёх боевых соратников. Что они – гады, и сами на меня напали… Свидетелей нет, подтвердить некому. Девка эта… она ничего не видела. А если начнёт рассказывать… лучше не надо.

– Ты кто?

Она так и не смогла нормально разлепить слипшиеся ресницы, залитые кровью новгородского мальчишки, и просто негромко заныла. Подрагивая торчащими кверху сосками небольших круглых грудей, трясясь нежной кожей юного животика, в пупочке которого плескалось небольшое озерцо ещё не успевшей свернуться подростковой крови, неуверенно елозила пятками, пытаясь сдвинуть, наконец, широко раздвинутые ляжки.

Зрелище… Тут самый первый чудак резко захрипел, стал выгибаться, поёрзал по травке и… и успокоился.

Ты ж уже зарезанный! Чего суетишься?

Дошло. Хоть и с задержкой.

Заново осмотрев доставшийся мне… трофей, я понял – или дорезать, или отмывать. Уж больно она грязная. Отчего скинул с чресел своих завязанную рубаху.

Девка всё сразу поняла. Ещё бы не понять! И заново раскинула коленки. То есть – поняла, но по-своему.

В своей неправильности понимания она пребывала и дальше: пока я переворачивал её на живот и вздёргивал, за связанные локти, на ноги. Только когда потащил вниз по овражку к реке, она удивилась. Но в таком виде… Факеншит! Совершенно непригодна к употреблению! Она же вся грязная и липкая!

Узкую полосу пляжа проскочили бегом. И присели в воде.

По Волге ещё происходило интенсивное движение. Хотя пробок, как пару часов назад, уже не было. Несколько лодочек старательно угрёбывали вниз, определить их воинскую принадлежность я затруднился.

Слева за мысом что-то дымило. От мыса по пляжу валялось барахло и несколько человеческих фигур. Неподвижных. Штатско-мусульманского вида – в неподпоясанных халатах.

Я выдернул из воды за косы бьющуюся у меня в руке, захлебнувшуюся от полоскания, девкину голову, набрал с мелководья песок и начал оттирать измазюканную мордашку, поглядывая на поднимающийся из-за мыса дымок.

Похоже, ушкуи догнали какую-то лоханку эмира. Прижали к берегу и запалили. Пассажиры попрыгали в воду и побежали по бережку. Ушкуйники дорезали экипаж и, частью – занялись грабежом багажа, частью – отправились ловить живой груз. Для превращения в товар типа «полон».

На «Святой Руси» человека ценят: его можно продать.

Эта троица покойников – увлеклась и далеко отошла. Но искать их будут. Надо сваливать.

Я нервно размышлял о путях уклонения от наказания за совершённое мною тройное убийство. Механически вращая и поворачивая эту сопливку, отдраивая и начищая её речным песочком. Школа оружейной смоленского князя никуда не делась: как только мозги заняты – сразу руки сами тянутся чего-нибудь надраить.

Как вдруг поток повизгиваний – всё-таки, синяков и ссадин у неё немало – сменилось более глубоким дыханием.

Пока я полировал ей спинку с песочком, она начала характерно прогибаться и прижиматься ягодицами к… к моему «очень хор-р-рошему приятелю»!

Однако…! Ну, живуча! Её чуть не утопили, спутницу – убили, саму – избили, изнасиловали, а она… ещё напрашивается!

Хотя тут чисто инстинкт собственного выживания. «Мужчина платит браком за секс, а женщина – сексом за брак». Здесь: за надежду дышать ещё и завтра.

Холодная вода прекрасно остужает не только горячие головы, но и головки. «Приходи – третьим будешь» – меня не очень… Да и вообще – дура. Открытое место, зона боевых действий, явится вдруг какой-нибудь… Вот ежели в каком укрытии…

Выволок из воды, перебежками по открытому, снова полянка в овражке. Из её прежней одежды – одни ошмётки. А ткань-то тонкая, недешёвая. Девка из непростых. Стоит, дрожит. Тряпьём вытер, туфли ей надел – всё равно трусится. Халат покойной толстухи сверху – как мешок. С головой, в три оборота.

Какой-то поясок… шёлковый? Поводком на шею. Бегом в гору – здесь оставаться нельзя.

Мы отскочили с полверсты от берега в гору, когда она захрипела и упала. Всё – выдохлась. Дышит с всхрипом, взахлёб. Аж корёжит бедняжку. Я сдёрнул с неё халат, чтобы чуть остыла, но она никак не могла продышаться.

Только когда взял за горло – вздохнула глубоко, глаза закрыла и затихла. Под моими руками. По всему телу. Дрожащему от едва сдерживаемого желания дышать. И – страха. Страха дышать без разрешения. Ожидая в тревоге. Моих действий и своей боли. Моей воли. На себе. Горяченькой. Пропотевшей. Влажной. Спереди и сзади. Снаружи и изнутри. Готовой ко всему. Согласной со всем. Везде. Лишь бы не били. Или – били, но – не сильно. Или – сильно, но – не насмерть. Молчит. Подставляется. Предлагается. Чувствует. Как я её…

Вот это ей понятно: самец, хозяин осматривает новую игрушку. Несколько жестковато. Но это – неважно! Важно – понравиться!

Понравится игрушка владельцу – будет игрушка жить. Может, и проявить себя позволят. Угодишь – может быть, как-нибудь потом… чего-нибудь сладкого-вкусного, дорогого-красивого… Но сначала – просто попасть. К хозяину. Который предыдущих хозяев убил. Который может защитить. Приглянуться, подольститься, отдаться, зацепиться, стать принадлежностью, массажным ковриком, постельной грелкой, частью обихода, тапочки приносить… Тогда игрушку не сломают, не выкинут на помойку.

Я чуть дёрнул её на себя, она умело упала передо мной на колени.

«Умело»… В меня это Саввушка в Киеве вбивал, могу оценить профессиональный уровень проявления этого навыка.

Качающаяся перед её лицом «кобра»… «кобёр»…

Зрелище… не вгоняет её в ступор – визуально знакома…

Ещё не веря себе, боясь ошибиться в понимании моих намерений и быть наказанной за ошибку, потянулась, готовая в любую секунду отшатнуться, отодвинуться… или быть обруганной, отшвырнутой ударом, пинком… дрожа нервно облизываемыми губами, прикоснулась, чуть обхватила… дёргая лицом, уголками рта, подышала, согревая неровным, жарким, влажным дыханием… своим выдохом, собственным духом… уже внутри себя… коротко, будто случайно, будто невзначай прижалась языком… провела, будто ощупывая, будто удивляясь диковинке…

Пришлось надавить на затылок. Давай-ка, детка, по-простому, без игр и прелюдий, по-настоящему, на всю глубину. С захлёбом и проглотом. У меня, конечно, не пчёлкин хоботок с 7.2 мм в самом длинном кавказском варианте, ну так и здесь – не тычинки.

Она не пыталась сопротивляться, иметь собственное мнение, рассуждать о предпочтениях и пожеланиях. Старалась, всей своей трепещущей душой, уловить и предвосхитить все мои намерения. И немедленно исполнить, угодить.

Похоже, что для неё такая, несколько резковатая техника, была новой, но какой-то бэкграунд имелся.

Главное – у неё было желание. Острое желание доказать свою ценность.

Если у «орудия говорящего» есть потребительская ценность, то… «орудие» имеет шанс остаться целой. А уж в чужом краю… эти страшные гяуры…. эти дикие русские…

Проще: жить – хочется. «Хочешь жить – умей вертеться». Хочешь хорошо жить – умей «вертеться»… изощрённо.

А уж навык подстраиваться под желания господина… угадывать его поползновения… «Это ж не трудно! Мужчины – такие примитивные и однообразные!»… видимо, воспитывали с детства. Как неотъемлемый элемент психики «правильной» женщины.

В какой-то момент она закашлялась, захлебнулась. Пришлось дать отдышаться, милостиво простить неловкость и неумелость и, не давая ей затягивать испуганно-виноватую улыбку – «продолжить с той же цифры» – с корня языка, гланд и далее.

Я-то думал, что после сегодняшней суеты и нервотрёпки, после первого в моей жизни настоящего воинского боя… Но девка хорошо попадала. «В такт, в тон и в размер». И получилось очень даже… вполне.

Она пыталась отдышаться, а я присел рядом и, наконец, поинтересовался:

– Аденуз недир? (Как твоё имя?)

– Ой. Сахиби келиме степ союгунцилари билир?! (Хозяин знает слова степных разбойников?!)

«Степные разбойники»… мда… какой именно народ имеется ввиду: кыпчаки, печенеги, торки? По моему корявому произношению определить конкретное наречие…

Интересно: она понимает тюркские диалекты, но, явно, для неё – не родной.

– Измим Ану. Бен буюук бе санли Эмир Беюаз Булгаристан севгилим цариюеси вар. (Моё имя – Ану. Я любимая наложница Великого и блистательного эмира Белой Булгарии)

Врёт. Цену себе набивает. А может и нет. В смысле – не врёт.

– Была. Была наложницей эмира. Э… Олду. Цариюе олду.

– Бен генсим. Бен гузел бир юуз бе вуцут вар. Бен динленмек – Егер алтин бир суру ичин бени сатабилирсиниз. (Я молода. У меня красивое лицо и тело. Если я отдохну – ты сможешь продать меня за много золота).

Цинично, прагматично, реалистично. Красивое молодое мясо можно выгодно продать. Выгодно – себе, выгодно – ей.

Заплатить «много золота» может только богатый человек. С богатым и хорошим домом. Где «игрушке» будет сытнее и теплее.

Она аккуратно вытерла пальчиком уголки губ, искоса разглядывая меня. Прямой взгляд на господина недопустим. Но… про периферийное зрение у женщин я уже…

Несколько раз недоуменно переводила взгляд с крестика на моей груди на моего опавшего «приятеля» и обратно.

– И – ит вар! Сен – гизли муслуман! Сен суннет гизлемек зарунда! Бана юардим ет ве сана юардим едецегиз! Куртар бени! Эмир готур, ве о сизи одуллендиресектир! Сен зенгир бие еве, алтин бир суру, алтар ве цариуелек, цок олацак! (Я – поняла! Ты – тайный мусульманин! Тебе приходится скрывать обрезание! Помоги мне и я помогу тебе! Спаси меня! Отведи меня к эмиру и он наградит тебя! У тебя будет богатый дом, много золота, много коней и наложниц!)

Что за жизнь?! Едва разложишь женщину – она сразу разворачивает… блестящие перспективы. Прошлый раз это делала Рада в Твери. До того – княжна в Смоленске. Теперь эта… «жертва многопользовательского режима».

Стоит дотащить её до Великого Булгара, и я сразу стану богачом и вельможей. Меня признают единоверным, единокровным, благородным и особо близким. «Потерянный брат» из индийских фильмов. Может быть, эмир возвысит меня даже до… до главного евнуха. Просто потому, что кожа с меня слезала неравномерно.

Покажи дуре член, и она сразу признает в тебе брата. В смысле – по вере.

А как же любовь?! Типа: она так же старалась! Она же восторженно, всеми наблюдаемыми и озвучиваемыми телодвижениями выражала свою радость и искреннюю признательность от… от того, что мы с ней делали. Типа: «Ваня! Я ваша навеки!». И тут же хочет сменить меня на эмира, наверняка толстого и старого. У которого всех достоинств… с учетом особенностей моего кожного покрова – только одно: небольшой и уже битый эмират.

«Все бабы – …». Нет, не буду обобщать – разные бывают.

– Гитти (пошли)