Текст книги "Стрелка (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 319

Наконец, его снова подводят к начальникам. Вот теперь – совершенно канонический викинг: здоровенный, полуголый, босой, волосы собраны в косичку, морда – злобой перекошена, из оружия – полуторник в правой и боевой топор – в левой.

Князь, сравнив нас взглядом, презрительно фыркает на меня и благосклонно улыбается своему гридню:

– Давай Эрик. Покажи им: почём фунт лиха, что такое гридни князя Володши… А то… позабывали иные своё место… Напомни неукам – у кого тут божья правда.

Посадник смотрит на меня с раздражением. И с сочувствием.

– Да пребудет здесь Суд Господень. И милость его над нами. Ныне, и присно, и во веки веков. Аминь. Идите.

Расходимся к отмеченным на земле стартовым позициям – просто черты на земле проведены. Дистанция – шагов 20. «Не ходи по косогору – сапоги стопчешь» – не наш случай. Хоть и косогор, но пологий, да и мы без сапог.

Народ за канатами замирает. Ну… ну вот сейчас. У меня вспотели ладони, старательно вытираю их об штаны.

Спокойно, Ваня, спокойнее. «И что положено кому – пусть каждый совершит». Этому… персонажу жить – вредно. Я так решил. Остаётся только совершить неизбежный акт ассенизаторской активности.

Князь поднимает руки, наслаждается всеобщим вниманием, своим «центровым» положением, демонстративно опускает широкие рукава кафтана, встряхивает кисти, выставляет ладони…

Хлопок, бой!

Эрик мгновенно заревел, на его лице резко оскалились лошадиные зубы, вырвалось наружу страстное желание покусать и съесть не жуя, он прыжком кинулся на меня, поднимая меч в правой и отводя в сторону топор в левой. Мощным броском проскочил шагов 12.

А я – только 4.

Медленно я хожу.

Потому что кидаю.

Четыре шага – четыре ножа.

Построить на каждом шаге правильную «волну» от пятки, до швырковой кисти… у меня получается только неторопливо. Я уже объяснял: помётывание ножиков – очень благостное занятие.

У Эрика прекрасные рефлексы: первый «штычок» он отбил топором, и тот ушёл далеко, над головами зрителей, куда-то в ручеёк. Второй срубил мечом вниз, почти под ноги сидевшим начальникам. А вот дальше…

Человек, обычно, рефлекторно реагирует на первый-второй раздражитель. Потом срабатывает сознание. Начинает задавать глупые вопросы:

– Ой, а чегой-то? Ой, а почемуй-то? А кудой-то я попал? А гдей-то от этого спрятаться? А, может, ударить когдай-то?

Его левая-правая по разу отработали на инстинктах. Как от мух отмахнулся. Тут врубилось сознание. Стало мешать и спрашивать. А я продолжал с тем же мерным темпом шагать, «волноваться» и помётывать.

Он пытался уйти от ножа, но… третий вошёл в левое плечо над подмышкой. Пауза от толчка, от осознавания этого события – сознанием… Последний штычок лёг точно в солнечное сплетение.

Так, «патронташ» – пуст, переходим к ближнему бою. Я потянул из ножен на спине, прикрытых кожаной безрукавкой, свои «огрызки». Чуть качнул в кистях рук, восстанавливая чувство баланса, ощущение контакта с оружием.

Эрик безотрывно смотрел на меня.

Как стремительно изменилось выражение его лица!

Туповатое, несколько встревоженное, прислушивающееся. Прислушивается к себе. Я ему уже не очень интересен, страстного желания съесть не жуя – уже нет. «Как много нам открытий чудных…».

Я сделал резкий бросок навстречу Эрику. Имитировал быструю атаку. Меч в правой он смог как-то поднять, топор в левой… сорвался и повис на петле. Ну, я туда и пошёл.

Обходя его со стороны левого плеча, чуть уменьшая дистанцию, заставляя его поворачиваться за мной… Сначала – глазами, потом – головой, наконец – всем телом.

При босых ногах хорошо виден момент смены опорной, переноса центра тяжести. Он чуть переступил – я снова прыгнул-опрыгнул-шагнул. Он попытался рубануть мечом мне навстречу, но не смог ни поднять руку доверху, ни вытянуть её. Замах от локтя, прижатого к животу… не смешно.

Его полуторник прошёл мимо, Эрик – за ним, запнулся, завалился носом в землю, ничком. Немедленно забился, заелозил, пытаясь согнутся, перевернуться: ножи от удара о землю вошли глубже.

Я подскочил к нему со спины и провёл лезвием «огрызка» по его горлу.

Нет, не возьмут меня в резники – разрез не на весь просвет горла. Этим клинкам – ширины лезвия недостаёт. Но кровь потекла обильно. Розовыми пузырями.

Отскочил подальше, «за вылет стрелы» и стал ждать.

То публика вопила, а то раз – и стихла.

Ждут.

С задержкой, но дошло: «Кина не будет – кинщик копыта отбросил». Несколько шевелений Эрика ещё повозбуждали ложных надежд. Потом его тело вдруг характерно вытянулось, судорожно напряглось… и обмякло.

Я стоял лицом к начальникам и, в наступившей тишине, позволил себе совершенно банальную сентенцию:

– Благоволение Богородицы – дорогого стоит. Самому – не дозволяет лжу говорить. Но и от чужой лжи – всегда защиту даёт.

Постоял, внимательно разглядывая «судейскую команду», и внятно продолжил:

– Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою.

Тут бы, по правилам жанра, всё православное воинство и примкнувшие к нему местные жители должны были бы упасть на колени и истово запеть, вознести вместе со мной молитву. Сливаясь голосами и душами.

Только я – не пою. А повествовательная, разговорная интонация с этими словами… для туземцев – не совмещаются. Они слышат не молитвенное песнопение, а простой человеческий разговор, спокойную дружескую беседу.

Кого с кем?! Лысого полуголого недоросля-убийцы с Царицей Небесной?!

Первым очухался посадник:

– Мать ити… Да уж… Люди добрые! Господен суд свершился! Правда сего юноши правосудием высшим явлена! Всякие кляузы да наветы с него сняты. Платежи да расходы будут взысканы с убиенного. Да будет так!

Дальше… Болельщики ломанули на поле, завалив колья и оборвав канаты. Меня били и хлопали по всем местам, обнимали и целовали.

Здесь целовальный обряд между мужчинами распространён чрезвычайно. Хоть я несколько… но утираться – не успеваю.

Сухан дал в морду умнику, который пытался спереть мой «штычок» прямо из брюха покойника. Кому-то – мелочи, а у меня остались только два. Здесь два – так и не нашли, и ещё два – я раньше не смог найти у Рыксы в усадьбе.

Что характерно: в многочисленной ликующей толпе болельщиков вокруг меня – только молодёжь из простолюдинов. Вятшие и старшие… похмыкали и бочком… Неудовольствие князя – очевидно. А им – с ним жить.

Народ вокруг радуется, всяк жаждет меня угостить, кружками с бражкой – чуть зубы не выбили. Я улыбаюсь вежливо да одеваюсь потихоньку. Толпа начала уже рассасываться, тут княжий отрок:

– Конюший зовёт.

Отрок – не тот, что вчера. Тому уже домовину строят. Но у князя отроков много. Однако ж – зовёт не князь.

Вятшие из «балагана для начальства» уже разошлись. С «поля», с шагов двадцати, видно: стоит там только Сигурд – княжий конюший. И три-четыре нурмана.

Лазарь сразу занервничал:

– Опять?! Не ходи! Я с тобой!

Спокойно! Вокруг куча народа, солнце ясное светит. Для убийства – обстановка не подходящая. Это я, после своих вчерашних поисков удобного места, осмелюсь уверенно сказать. Ещё не профессионально, но уже по личному опыту.

Эти-то, конечно, в любом месте и в любое время могут. Но… непристойно будет.

Сухану махнул, пошли к главнокомандующему. Мордовороты его сразу за рукояти мечей взялись. «Сука белесая» губами по-плямкал, поморщился:

– Слугу своего отправь.

– Зачем? Он – ходячий мертвец. Лишнего не перескажет. Ты лучше своих… отпусти.

– Как это – «мертвец»?!

Достаю палец на шнурке, объясняю про волхвов.

Сигурд хмыкнул, своим головой махнул – они на десяток шагов отошли. Ну, и я Сухану также.

Сигурд смотрит ему вслед, губы жуёт, молчит, думает, переваривает. Они чего, там, в своих Норвегиях – зомбей не видывали?! Экое захолустье…

– What do you want to say me? We spend time. Aika menee nopeasti.

Оп-па… Удалось привлечь внимание собеседника. Остро-выраженное. Аж глазами вцепился! В лицо, в одежду… Взгляд мечется, ищет.

* * *

Я не знаю старо-норвежского. Ново-норвежский… это два языка. Один – локальный местный диалект, другой – датский. Норвегия долго была под властью датской короны, весь литературный, бюрократический – оттуда. Причём – позже. А пока, учитывая раздробленность популяции, изолированность поселений… сплошные узко-локальные вариации.

Мои познания в английском… а уж в оригинальном языке «Кентерберийских рассказов» или «Книги Судного дня»… Но у меня есть гипотеза, что Сигурд что-то в английском понимает. Хотя бы «музыку языка». Вся северная Англия говорит на норвежском. Так будет аж до начала 20 века и тотального прессинга масс-медиа.

Сигурд – человек мир повидавший, в разных местах бывавший, с разными людьми общавшийся… Что-то где-то…

А вот последняя фраза, насчёт быстро проходящего времени – из финского. Из языка, которого ещё нет. Его сделают шведы для протестантской проповеди и запустят в народные массы для подданных Российской империи. Агрикола придумает алфавит для перевода на наречие туземцев «Нового Завета» в самом начале 17 века, литературный – Лённрот в середине 19 века. Собирая сказки карелов и расцвечивая их диалектизмами западных финских племён.

* * *

А вот ты, Сигурд, знаком с зачатками этой филологии? Достоверные сведения о Финляндии начинаются с крестового похода шведского короля Эрика Святого в 1157 г. Но шведские и датские поселения были там и раньше – ты мог с носителями и этого языка сталкиваться.

– Who… Who are you?

Ага, клюнуло! Зацепило.

Причём форма обращения – не thou, «ты», как к Господу Богу или простолюдину, а более аристократическое «Вы» – you, «много вас таких». Пока используется как форма обращения только к высшему или равному по званию. Потом-то… «настоящий англичанин говорит „Вы“ даже своей собаке».

А теперь – пушку. Ну, из которой туману напускают. Туман – исключительно кристаллический. В смысле: кристально чистая правда.

– Я – Иван, сын славного сотника храбрых смоленских стрелков… Да тебе ж говорили.

Я нагло улыбаюсь в лицо этому светловолосому, с сединой на висках, невысокому, напряжённо думающему, человеку. Давай, совмещай. Английский – с финским, чертовщину «зомби» – с православным крестом и Богородицей, «смоленских стрелков» – с участником похода залесских ратей…

И – с сегодняшним боем, где у меня использован полный нестандарт. И по оружию, и по тактике.

Метательное оружие на «поле» – традиционно не используется. Настолько традиционно, что и запрета нет.

Короткие клинки – вспомогательное оружие. Да, добить, дорезать, как я сделал – нормально. Но оно должно быть в паре с длинным клинком.

– Ты… ты должен уйти из войска. Иначе… мои отомстят.

– Ты не можешь удержать мальчишек из твоего клана? Я не уйду. Твои люди – не трогают моих, мои – не трогают твоих. Иначе… скольких ты готов похоронить, прежде чем они поймут?

Сказанное – не просто угроза, это – оскорбление равенством. Обращение между равными врагами, но не недоросля к княжьему конюшему. Как юнге к адмиралу:

– А ты чё? Не могёшь?…

Да любой бы из гридней уже лез бы на меня, размахивая мечом! Поэтому я с ними таких разговоров и не веду. А Сигурд – умнее. Он больше видел, больше понимает. С ним можно и словами поиграть.

Сигурд ест меня глазами, ищет подсказку, какую-нибудь деталь, которая позволит ему понять – кто я. Оружие, одежда… Зацепляется взглядом за косынку.

Я осторожно снимаю её, встряхиваю… пропотела, однако.

Как он любуется на мой лысый череп! Будто ждёт, что там появятся огненные письмена… На безволосом черепе странного юноши… странно сражающегося, странно говорящего… Лысый череп, костяной палец, странные мечи… Но – смоленское боярство, православный крест, штопанный кафтан…

Снова аккуратненько завязываю бандану. И успокаивающе улыбаюсь главнокомандующему. Он болезненно морщится:

– Э… Нет… Князь…

Старательно закатываю глаза. Ну зачем сотрясать воздух такими глупостями? В данной ситуации… князь-то, конечно, князь…

– Не нервничай. Я постараюсь не мешать. По рукам?

Он ещё не может решиться, а я, старательно убрав руки за спину, отвешиваю учтивый поклон.

«Молчание – знак согласия». Мы ж не «дикие русские», чтобы варварски хлопать в ладоши. Налево кругом, шагом марш. Только строевого не надо – простая вольная проходочка.

…

– Ну! Ну что там?! Чего говорили-то?!

– Лазарь, спокойнее. Сигурд больше не трогает твою хоругвь.

– Ура! Сука белесая… Ну уж теперь-то… (кто-то из молодых ратников пришёл восторг от перспективы свободы)

– Поэтому, Резан, тебе придётся самому. За всё. Вдвое. Не сделаешь хоругвь лучшей в войске… – стыдно будет.

– …ать и …еть! Вот же, … и вас всех …!

– Понимаю. Согласен. Чем могу – помогу.

Что освобождение от присмотра княжьего конюшего есть, в наших условиях, не награда, а тяжкое испытание, мои одностяжники поняли сразу после обеда.

Резан… он, конечно, опытный воин. Но у меня перед глазами стоит как Чарджи дрючил новобранцев. Это было… не ласково. А после «ласкового разговора» Артёмия-мечника – парни в Пердуновке из физамбара на карачках выползали. А ещё у меня есть Ивашка, которому всё пофиг, который тупо знает, что «от сих до сих – дОлжно исполнить». А если ты в процессе сдохнешь, то… на то воля божья.

Конечно, всех наших задумок и приёмов я не показывал. Не от секретности – просто нет времени, нет бэкграунда у ребят. Резан их больше копейному бою в сомкнутом строю учит. Наверно – правильно. Но я кое-чего добавил. И по удару копьём – с доворотом корпуса, и по шагистике – движение, повороты, некоторые перестроения, и по разным типовым ситуациям – с отбоем или захватом копья воина, с оттягиванием противником щита…

«Коли!» – это, конечно, хорошо. Но что делать бойцу после? Давить кнопку «Reset»? Назад, на исходную и повторить? Фактор времени… Он – «на исходную», и я за ним, на его исходную… Второго «Коли!» – уже не будет.

И, конечно, физкультура. «Упал-отжался» для копейщика – из первейшего. Общее оздоровление, бег вприсядку…

– На Балуеву Гору, туда и обратно, в снаряге, бегом!

Мда… И это воины?! Да таких у меня в Пердуновке…! Спокойно, Ваня. Может, и из этих чего-нибудь приличное получится…

По результатам забега – «раздача слоников»:

– Ты, ты и ты. Увольнительная в город до рассвета. Вот вам… серебра чуток. Остальные – отдыхают. Как стемнеет – повторим.

– Дык… Ты цо?! Тёмно же!

– И цо? Ночью боя не бывает? Подшлемники да поддоспешники, рубахи да подштанники – высушить… пока сидите.

Посидели с Резаном, подумали… И перетряхнули греблю. Караван растёт – скорость падает. Поэтому ставим не по 6 пар гребцов, а по 4. «Меньше народу – больше кислороду», а главное – видно кто как весло тянет.

«Кто слабо гребёт – того старшой…».

Мда… рифмы в русском языке… очень грёбанные. Или – гребанутые? Гребцеватые?

– А на свободной банке – отжиматься будут. По очереди.

– Как это?!

– А вот так это: на носочках и кулачках. В перерывах – чемпионат по армреслингу.

– Чего?!

– Не чевокай. Смотри: руку вот так, локоть вот так. Дави. Понял?

– Понял. А ты силён, однако, боярич.

– Я ещё и глазаст. Сколько в хоругви драных портов на воинах?

– Ммм… Двое.

– Трое. Ищи, Резан – где третью дырку проспал.

Перетряхнули вахты на вёслах, перетряхнули барахло в лодке… Кое-кто начал, было…

– Резан, а нафига нам в лодии груз разговорчивый? Этот – кашляет, этот – из «до ветру» не вылезает, у этого – последние мозги с ушей лезут, команды слушать мешают. А, ещё кухарь наш… Собирайте-ка шмотьё, добры молодцы, да шагайте в город. Найдёте там кого до Твери. Нет – сами дотопаете.

Уже затемно заявился Басконя с напарником. Оба пьяные вдрызг, фингалы по лицу и костяшки сбиты. Но довольные-е…!

– Ну ты, бл…! Оху… нах…! И соткудова ты про этот, прости господи, попу… нализатор… вызнал?! Почитай, сотня прибытка! Е. ать меня кормилом повсеместно!

Для знатоков: кормило, кормовое рулевое весло, толще, шире и короче обычных гребцовых.

– Не ори. Дурней надо наказывать. Все отдали?

– Не… Тама есть один… и ещё…

– Списочек мне. Кто сколько. Сам взыщу. Что моё – то моё. Это – накрепко.

Забавно: воины на «поле» – меня поддерживали, а по ставкам получается, что ставили против меня… А, понятно: по плечам хлопали пацаны из простых, а ставки делали «вятшие».

Я ж обещал, что повеселюсь… «Мужик сказал – мужик сделал». А уж как народ наш со смеху давится над дурнями, денюжки отдающими…

Ныне, кто по глупости, кто по расчёту хитрому про меня небылицы складывают. Что я, де, всё наперёд знал. Всяких величий себе возжелал да хитрыми ковами того – каждый божий день добивался. Таким сказочникам, девочка, в очи наплевать надобно. Какие такие-сякие-этакие планы?! Вот смотри: из Смоленска убежал, чтобы голову не оторвали. Из Твери в поход пошёл – опять сбежал. От «потьмушников» княжеских. В Мологе княжьему слуге… подорожную до господа бога выправил, да нурмана зарезал. Так ведь задницу свою берёг! Это что – премудрость великая?! Где тут планы-замыслы хитромудрые?! «Хочу быть живым и здоровым» – это ли возвеличивание? Ну не даёт мне «Святая Русь» жить спокойно. Ну, тогда уж и я… покою не дам.

Для войска нашего стал я «притчей во языцех». Одной бы моей «смоленскости» довольно было, а тут ещё… Слава обо мне пошла… неоднозначная. Более всего говорили «лих», «ловок», «мутен». За манеру мою биться молча, не горячить себя рыком да рёвом, как покойный Эрик на поле, называли «немым душегубцем». Ожидали все, что нурманы, сами или по воле князя, меня прирежут. Но смерть моя всё не случалася, отчего люди в вельми сильное смущение приведены были.

Да не в том дело, чего люди промеж себя болтают! А в том, что люди обо мне сведали, что, как сел я во Всеволожске воеводою – ко мне пришли. Домой сходивши, поглядевши, подумавши, из мест своих родимых ко мне подались. Вместе с земляками своими. Немало народу с Волжского Верху в те поры ко мне перешло.

После соединения войск в устье Клязьмы история эта дошла и до Боголюбского. Как государь православный он должен был меня наказать. За бой между соратниками. Однако… «победителей не судят». Более того: победа моя налагала, по мнению верующих, отсвет покровительства Богородицы. Казнить же человека, которому Царица Небесная благоволит… Вскорости, как надумал князь Андрей мне голову срубить, и это вспомнилось.

Ну и кто ж, кроме господа бога, такие дела наперёд прозревать может?

Вот как-то так… А, ещё саблю свою достал, с Лазарем клинками позвонили. Оживает парень. И удар у него хорошо поставлен. А вот ногами двигать… Сомкнутый неподвижный строй щитоносцев – основа русской военной науки. И прорезается это – повсеместно.

С утра – молебен на пристани в Мологе, потом дождались, пока княжьи лодии вперёд выйдут, потом боярские по старшинству, наконец – мы следом. Дальше – уже ушкуи идут да купчики тянутся.

* * *

Переход короткий – Усть-Шексну можно бы проскочить без остановки, да уж больно место памятное. Здесь, во время Ростовского восстания ещё один Ян – Вышатич, волхвов рубил. На их костях церковь поставили.

Рядом ещё место интересное – Переборы. Тут Волгу вброд переходят. Досюда будут доходят хлебные низовые кораблики в Имперские времена. Отчего и разрастётся Рыбная слобода в город Рыбинск. В сезон будет собираться сюда разных биндюжников да бурлаков – вчетверо против горожан. Дальше-то – только плоскодонками или посуху. Но сперва – надо Казань с Астраханью взять под русскую «шапку».

Потом в эти Переборы посадят водосливную плотину Рыбинского водохранилища.

* * *

Интересно мне посмотреть, как наши ушкуйники – брод проходить будут.

Посмотреть на ушкуи на мели – не удалось. «Волгу – вброд», «по колено» – это в межень. Сейчас вода высоко стоит – никаких проблем нет, а вот моё внимание к ушкуйникам…

Может, кто-то думает, что главная забота в армии: «как побить врага?»… До супостата ещё дойти надо. Дожить бы до такого удовольствия…

Стендаль правильно пишет:

«Если солдат здоров – он хочет вернуться домой, помыться, поесть и завалится в постель с женой. А если солдат болен, он – не солдат».

Три главных войсковых проблемы: жратва, бабы, дисциплина. Что-то не так по первым двум пунктам – «дисциплина хромает». А она в средневековых армиях и изначально… Безногая?

У нас нынче два десятка «строевых» лодий – 5–6 сотен мужиков. А баб – две. Княжья сударушка и её служанка.

Служанку я видел. Внешне… тот же Резан, только «без архитектурных излишеств». А в войске… девять из десяти – парни от 15 до 20 лет. Все – холостые. То есть – нормального навыка общения с женщинами не имеют.

Для них «баба» – или мать: на стол подаёт да по ушам полотенцем бьёт, или девка на вечорке: мнётся, жмётся, не даётся. Хихикает, дурит, капризничает. Её бы прижать… Ан нет – рядом старшие. Которым всего этого… им бы – лишь бы новых забот не было. А то – и морду раскровянят, и спину распишут.

И тут… воля! Сравнивать войско на походе против жизни дома… Ай-лю-ли! Любо-дорого! Свободой – не надышаться!

Десятник – не батя с дедом, не уследит. Да и вообще: дома велят – чтобы покой был. А в войске… лихость в цене. Тут тебе честь не по отцу, а по тебе самому. Тут – не мелюзга сопливая, не старики бранчливые, скотина не поеная, дрова не колотые, трава не кошенная, мусор не вынесен… Тут не «мирок» деревенский – мир божий! Во всей своей красе майской! А вокруг – полно таких же! Молодых, рьяных… не битых, не ученных…

«Великий пост» им досрочно оборвали, жор идёт – «в три горла»: надо много чего съесть, пока не испортилось. Опять же – вокруг весна и нерест. Природа вся… всякая букашечка… «плодится и размножается». И всякому живому… ну очень хочется… как та букашечка… или хоть как та травиночка…

 
«Я был когда-то странный
Мальчонка безымянный,
К которому девчонки…
Никто не подойдет.
Теперь я стал войняшка,
Мне каждая милашка
При встрече сразу
Даёт-даёт-даёт!».
 

Гребля, конечно, несколько снижает накал… и предоставляет простор… для выхода энергии. Но народ в это занятие уже втянулся, начинает напряжённо интересоваться окружающими… пейзажами.

 
«Как будто вьюга намела
Два этих маленьких холма».
 

Вот эти? Таких маленьких? А давай сделаем побольше.

Делают. Стараются. Но… не по Бёрнсу:

 
«И между мною и стеной
Она уснула в поздний час».
 

Какой может быть сон у «девушки»?! Страда пришла! День – год кормит! Утром войско уйдёт, что нахлопала – то и полопала.

Каждый вечер, как только войско становится лагерем, с округи сбегаются туземцы. Кто-то барахло тянет на продажу – «продукцию народных промыслов». Но откуда у смердов – товары для войска? Особенно – по весне, когда старое – уже съели, а новое – ещё не выросло.

Ходит мужичок-коробейник по лагерю, кричит:

– А кому ложку? А кому ложку?

– Дядя! Не ори над ухом. Что ты хренью занимаешься? У всех же свои ложки есть.

– А… Ну… А вдруг кто обронил? Или – погрыз? Слышь, эта, мил человек, а может тебе… того… бабёнку? А? Дело-то молодое…

– Жену, что ли, предлагаешь? Так у твоей благоверной и зубы, поди, уже от старости по-выпали.

– А на что тебе в этом деле бабьи зубы? Не, не жену. Сноху. Молодая, горячая, сла-а-адкая… Тама вона, в леску дожидается. С супруженицей, стало быть, моей. (И громко, уже всему личному составу, отдыхающему вокруг костра). А, ребятки? Баба надобна? Чистенькая, беленькая, третьего дня в бане намывалася. А? Ласковая такая. И возьму недорого: по ногате за разик.

Лихой купец: у нас в хоругви два десятка самцов. Это – гривна. Две коровы. А сноха… «не лужа – останется и для мужа». Денёк отлежится… А то – и так. Пахоты да боронования ещё нет, работы по хозяйству – не тяжкие.

Многовато он просит: нам как-то в Пердуновке Кудряшок свою жену предлагал по куне. Но там, конечно, рынок был куда как ограниченнее. А тут вона сколько… хотелок озабоченных.

Семейный подряд. Но это – редкость. В смысле: редкость, когда такие дела мужчины предлагают.

В русском языке «сводня» – очень древнее слово, как «сваха». Производное мужского рода: «сводник» – позднее. А уж «сутенёр» – и вовсе новодел. К «свахе» мужской род так и не образовался. Свахун, свахец, свахуярин…? Исконно-посконное гендерное разделение профессий.

Обычно заявляется старуха. Но – не сваха. И начинает расписывать. А то и показывать: стайка из двух-пяти баб. Бабы – хихикают и жеманятся, старуха – цыкает и цену держит.

Дальше – по-всякому. Когда становимся лагерем возле города – сбегаются почитай все посадские, да и городские подзаработать выскакивают. Наши 5–6 сотен «необогретых» – «обогреваются».

Как попадаем возле селения небольшого… Десяток-другой баб да девок на нашу орду… А серебра-то у кого из воев вовсе нет, а у кого есть, да отдавать жалко. И смотреть не на что, и цена кусучая, и очереди ждать до утра… «Я тебе серебрушку обещал? Я тебе ещё пообещаю…».

Начинаются эксцессы. С одной стороны – наши. С оружием под руками. С другой – бабьё с визгом на три октавы. Впереди – деревенька. Там мужики с кольями. Рядом шатёр княжеский. Там нурманы с мечами…

Бабы в лагерь не идут – побаиваются, воины в селение… – аналогично. Уже есть примеры. Только толпой. Большинство устраивается «в кустиках» вокруг лагеря. Про «минное поле» вокруг воинского стана – я уже рассказывал? Про разных «санитаров леса», которые за этой полосой водятся… А придавить молодого, горячего – аж дрожит, ничего не видящего-слышащего, полу-одетого, в полу-спущенных…

Бардак. В смысле – наоборот. Борделя-то и нет. Фокус в том, что в хоругвях бабы запрещены.

Британский адмирал в отставке как-то признавался:

«На всех кораблях королевского флота есть женщины. Матросы тайно их приводят и скрывают. Держать под контролем офицеров все помещения современного эсминца – нереально».

У нас тут плоскодонки-«рязаночки», а не эсминцы «её королевского величества британского флота». Баб из-за их одежды и платочков – далеко видать. Поэтому в лодейках их нет. Но следом тащатся купцы.

Гюго, рассуждая о маркитантах, следующих за войском, в священном ужасе, шокируя тогдашнюю доброжелательную читающую публику, уточнят: «Некоторые – даже со своими жёнами!». Какой ужас! Какое падение нравственности!

 
«Отшумели песни нашего полка,
отзвенели звонкие копыта.
Пулями пробито днище котелка,
маркитантка юная убита».
 

Да, вот это – писец. Если уж и кулеш сварить не в чем… А «маркитантка юная»… Я не скажу за возраст, но по опытности… Разве что вспомнить тринадцатилетних девчушек из разных «лагов», привычных пропускать через себя бригады лесорубов.

У нас тоже такие есть: за воинским караваном тащится с десяток разнокалиберных лодочек. Есть там и десятка полтора персон в платочках. Купчики, владельцы лодок, обычно представляют их родственницами:

– Тёщиной двоюродной сестры падчерица. Вот, упросилась в поход – на приданое подзаработать, сами-то они… бедноватенькие.

У Потёмкина под Очаковым был целый «цветник» «племянниц». Правда, попытки уточнения степени и линии родства воспринимались светлейшим как личное оскорбление.

Эти – «родственницы», типа «трёхрублёвое заведение» по Куприну – приберегаются для командного состава. Им и палатку поставят, и винца кое-какого предложат. Но и цены… А солдатня… с чего поймалось – с тем по кустам и повалялось.

По мере того, как народ втягивается в греблю, а караван ход снижает, православное воинство, как и любое другое в подобной ситуации, начинает звереть. Девки купецкие даже в кустики – только толпой и под охраной. А то одну уже… прижали насмерть. Похоже, просто чтобы не орала, да сил не рассчитали.

Умные люди такие… коллизии предвидят и наперёд озабочиваются. А кто на «Святой Руси» самые умные люди по части речных походов? Тут есть разные мнения, но наша хоругвь из боярских – последняя, следом – ушкуйники новгородские. Вот к ним и присматриваюсь.