Текст книги "Стрелка (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Глава 317

В лагере должна ещё быть тёплая вода, а у меня в хотулях – «тревожный чемоданчик» от Мары. Чего-то она эффективное сделала из того лишайника, который туберкулёзную палочку убивает.

По нашему, по рабоче-крестьянскому: промыть, остановить кровь, прижечь, смазать потёртости и царапины. Успокаивающее внутрь… при таком отравлении и повреждении – промывания нормально не сделать…

Ну на хрена мне такие… заботы?!

Мы потащили чуть мычащего Лазаря к нашему костру, к нашему стягу.

Забавно, уже вбито до автоматизма: раненых – под знамя, потом разберёмся. Как у Наполеона в Египетском походе: больных, ослов и ученых – в середину. УчЁных или учЕнных – какие есть. С ослами… и так понятно.

На подходе нас заметил едва ли не единственный не спавший – Резан. Подскочил, послушал мои, в двух словах, объяснения, коротко бросил:

– К костру – нельзя. Давай тихо вон туда, за край лагеря.

– Свет нужен. И воды тёплой. И тряпок чистых.

– Сейчас принесу. Тихо тащите. Если спросят – просто перепил боярич. Без… что, как. Скоро луна выйдет – будет свет.

Мы послушно потащили беднягу в сторону темнеющего кустами берега Волги.

Лазарь – из самых молодых предводителей в караване, заслуг у него нет, родовитости – тоже. Поэтому нашу хоругвь становили у дальнего от княжеского стяга края лагеря, в растянувшейся вдоль берега цепочке лодок и костров.

Отошли от последней лодки на полсотни шагов, нашли на бережке ровное место, стянули с бедняги мокрое, стали умывать. Чем-чем?! Чем есть – холодной речной водой. В принципе… тоже кровоостанавливающее. А вот что-то серьёзное…

Зашивать раны я не умею. Я этого не умею! У меня нет даже нитки для этого! У меня иголка только портняжная! Я не умею! И не… не хочу!

Парень был никакой. Как размороженный кусок мяса. Такой… ляп-ляп. Только хрипло дышал сквозь зубы. Трезвый бы тут… вопил и в судорогах бился, а пьяный… У них свой бог.

Резан притащил нужное, включая тулуп, но исключая воду. Сам всё принёс, один. Я приступил к… к омовению и умаслению тела своего командира. Снаружи, вроде бы, серьёзных ран нет. А внутри? А посмотреть чем? По количеству вытекающей крови?

– Слышь, Резан, а чего ты тёплой воды не принёс?

– А на что? Кровь лучше холодной водой отстирывать.

– Мать… Я что здесь?! В прачки нанялся?! Я стирать ничего не собираюсь!

– Э… руки были заняты, взять некуда.

– Так кого бы из людей припряг. У боярича такая… хрень, могли бы и на помощь прибежать.

– Ты, боярич… тут дело такое… Ты про это не болтай. И слуге своему заповедай крепко-накрепко. Чтобы ни-ни.

– С чего это такая секретность?

– В народе говорят: «Кого е…ут – тот сам е…ать не может».

Забавно: первый раз я услыхал эту народную мудрость в 21 веке от одной очень известной режиссёрши. Как пример отношения к ней окружающих в начале её карьеры. Карьера у неё удалась и тон мог бы быть издевательский. Но она говорила, что это правильное правило. Просто из каждого правила бывают исключения.

Размышление над этой народной мудростью позволило мне сформулировать гипотезу о причинах странного исхода одного судьбоносного столкновения двух княжеских дружин в реальной истории Руси следующего десятилетия. И, через пять лет, озвучить своё предположение в моей, альтернативной, истории. «Озвучить» – одному из участников того боестолкновения и персонажа русской былины. Что заставило его выслушивать меня, хоть и с зубовным скрежетом, но – со вниманием. А дальше… Многие наши славы от сего произошли. Но главное: княжеские крамолы да усобицы на «Святой Руси» – задавил на корню. В то время – сиё было наиглавнейшее. Не услыхал бы нынче – не додумался бы после.

Горький всхлип Лазаря показал, что пациент пребывает в сознании и чрезвычайно удручён озвученной перспективой.

– Ежели в войске про такое узнают – нашим прохода не будет, засмеют-запинают. Да и в хоругви… не будут они слушаться, склока начнётся. А то к другим боярам перебегут.

– Я не щегол, чтобы песни петь. А Сухан и вовсе молчит. Если кто и разболтает – только ты сам. Ты лучше скажи: что это такое случилось?

Мы уже умыли Лазаря, переодели и переобули в сухое и чистое. Только штаны не надевали, оставив пострадавшую часть тела на свежем воздухе. Я хотел понять – так есть внутреннее кровотечение или нет?

Положили на бочок, чистую тряпочку с Мараниной мазью… Надо бы ещё что-то успокаивающее наружно. У него на шее содрана кожа по кругу. Петля пеньковая, ошейник жёсткий, дырка дощатая…?

– Дурни вы. Молодые да глупые. Кажный вечер намываетесь. Были бы как все – в поту да в грязи – никто б и не глянул. А так… чистенькие-беленькие-молоденькие… задницы полощут… поджидают-тоскуют-напрашиваются… Ну, напросились. А тут ещё ты шутки шутить над нурманами удумал. Насчёт драконов. Да ещё перед князем с боярами. Вот тот… хрен белесый… Его Эриком кличут… Ему ж деваться некуда! Он же честь свою уронил! Да и не только свою, а их всехнюю! Наши же теперя у кажного выспрашивают: а ты, мил человек, не дракон? А что ж так? Зубки кривеньки али ручки слабеньки? Нынче этому Эрику одна дорога: над вами… восторжествовать. Э-эх… пойдёт слух, как пить дать, пойдёт. Сивые дылды эти – обязательно растрезвонят. Хоть бросай поход да беги домой. Или этого – к маменьке под подол, а хоругвь – под другого боярина? В «пристебаях» ходить? В бою – всех в первую линию… За славой охотников… на наших костях-то…

– Погоди. А как же князь? Это же преступление, содомитский грех. Князь должен наказать этого Эрика!

– Вот же дурни, вот же ж олухи царя небесного! Ты глянь закон! Хоть «Правду Русскую», хоть «Устав Церковный». Нету там казни за мужеложство. Нетути! Епископы да игумены своей властью – своих, духовных, казнят. А для мирян казни нету! Да и не пойдёт князь против гридней. Ему-то шутка твоя… Да не в ней дело! То его гридней все наши земские… и слова поперёк сказать боялися! А теперя… подхихикивают. А они ж – его люди! Нет страха перед слугами – не будет страха и перед господином.

«Не судите по слугам о господах их» – сказано в Писании. Глупость сказана. «Русская Правда» постоянно возлагает ответственность за преступления холопов на их хозяев. И наоборот: возвеличиваются княжьи гридни, возвеличивается и их предводитель – князь.

Как всё это… забавно. Помыться после трудового дня: «напрашиваться». Упомянуть «дракона» – смертельно обидеть. Да ещё «шьют» разрушение «вертикали власти», подрыв основ и оскорбление органов. Гос. измена, однако.

Расформирование подразделения из-за… случая с командиром? Предки мои, а вы, случаем, мозгой не стронувши?

Факеншит! Сам дурак! Весь феодализм – на личной преданности! С чего Дмитрий Донской из-под знамени сбежал, боярина Бренка в своих доспехах на смерть оставил? – А чтоб все свои знали: государя не убили, живой он. Где-то.

Стоило Харальду Суровому, последнему из викингов, получить стрелу в горло в конце уже выигранной битвы при Стамфорд-Бридже 25 сентября 1066 года, как сражение было проиграно.

Аналогичных примеров в истории множество. Смерть сюзерена освобождает от присяги ему, и войско немедленно разбегается. Уникальное исключение – битва на Косовом поле. Милош Обелич убил султана, но турки не успели разбежаться: наследник – Баязет – был здесь же и сумел остановить бегство.

Целые государства, типа Великой Бургундии, растаскиваются за пару месяцев после смерти государя вчерашними, вполне лояльными государю, вассалами.

«Служили делу, а не лицам» – это из историй про дерьмократию и либерастию. Здесь взводом командует не лейтенант, а конкретный Иванов. Убили Иванова – всё. Присланный Петров – нам никто и звать никак. Вот ежели он нам понравится, ежели мы ему присягнём… Начальству проще распихать таких людей по другим подразделениям.

Сюзерена – сняли, его люди – ничьи люди. «Преданных» – в приданные, в «пристебаи». К кухне – последними, в бой – первыми.

Осознание повсеместности «культа личности» в феодализме, отсутствие в здешних управляющих структурах подготовленных резервов на замещение, «построенных в затылок», а то и прямое уничтожение государями своих потенциальных преемников, тяжёлые формы дезорганизации, вплоть до длительных династических войн, возникающие в подобном образом управляемых обществах, просто навязывали «личный террор» в отношении сюзеренов.

Я не был первым на этом пути. Ассасины-хашшашины Ибн Саббаха уже лет 70 довольно эффективно действуют на Востоке. Я лишь несколько смягчил формы навязываемой мотивации, подкрепив своих «потьмушников» материально и технически.

Резан, сняв сапоги и штаны, влез в Волгу и пытался отстирать снятые с Лазаря шмотки. Продолжая негромко ругать меня:

– Ведь говорил же я, ведь втолковывал! А она, баба-дура, ничего слушать не хотела! «Он мне обещал, он мне клятву дал…». Да хрена ей с той клятвы!

– Погоди. Об чём это ты?

– Да об тебе! Аспид злокозненный! Сразу тебя давить надо было. А она…

– Ещё раз. И – помедленнее. За что давить?

– Да за всё! Ты ж, сука плешивая, что – думаешь, ковы твои никому невнятны?! Да все хитрости твои – у тебя на лбу написаные! Всё ж видать! А эта дура…! И дурень сопливый…

Из последующих ругательств, плевательств и посылательств постепенно вырисовалась картинка моего поведения «при взгляде с той стороны».

Итак, я злобный тать и мошенник, который поссорился с шишами Зуба и их убил. Продолжая свои злодейства, проник в боярскую усадьбу, выбранную в жертву для своего разбойного промысла, воспользовавшись начавшимися родами бедняжки-полонянки и Радиным человеколюбием. Обдурив хозяйку с майном и зверски изнасиловав её, заставил пообещать старшую дочку себе в жёны. Засим напросился в поход, чтобы Лазаря извести, а самому, по возвращению, жениться, получить шапку и взять под себя вотчину.

Для погибели Лазаря я, в неизбывной злобности своей, не стал ждать боя, а устроил ссору с нурманами. Именно что в присутствии Лазаря, возложив на него ответственность, как на старшего в отряде. На которого злоба этих нехристей и оборатилася.

Подставил бедняжку неискушённого, прельстив его чистотой телесной с ежедневными омовениями. Что и вызвало желания похотливые в чёрных душах этих белобрысых схизматов.

А ныне, соврав насчёт болячки своей, отправил невинного агнца ко львам рыкающим на заклание, сам же от такой «чести» увернувшись.

Теперь Лазаря, во избежание насмешек и ссор придётся отправить назад, в Тверь. А я, сволота приблудная, к этим гадам и аспидам блондинистым – подольстюсь, сапоги им по-вылижу, после чего князь мне хоругвь отдаст – я ж хоть и пришлый, но – боярич. Тогда я вернусь из похода с честью, славой и богатством. Стану зятем, боярином, вотчинником. А бедняга Лазарь будет пребывать в унижении, утеснении и пренебрежении.

– Змей ты сатанинский. С хитростями своими. Только как хошь, а служить я тебе не буду. Вот хоть режь – не буду.

Резан уже выбирался из воды, укладывал мокрое тряпьё, когда я подскочил к нему, отвернул ворот-стоечку на рубахе, ткнул пальцем в шею.

– Холоп?

– Ты! Чего дёргаешь?! Да…

* * *

«Боевой холоп». Во всём мире рабовладельцы так или иначе вооружали своих рабов. Римские патриции являлись на Форум в сопровождении толп своих двуногих скотов и разгоняли законные собрания полноправных римских граждан. Но, пожалуй, только в России государство из рабов веками формировало армию. Для защиты системы, самого рабовладения.

«Быта ему на службе на коне, в пансыре; в шеломе, в зерцалех, в наручах, з батарлыки, в саадаке, в сабле, да за ним три человеки на конех, в пансырех, в шапках железных, в саадацех, в саблях, один с конем простым (запасным), два с копьи, да человек на мерине с юком» – так записывали в Разрядных книгах Московского царства. В этом перечне все, кроме «него» и коней – холопы.

Из рабов-крепостных набирались рекруты во времена Российской империи. Превратить наиболее униженную, бесправную часть населения Империи в её опору, в славных «суворовских чудо-богатырей» – это куда круче прусской шагистики для наёмников, тут ещё и мозги хорошенько промывать надо.

* * *

– Страхи твои – выдумки старческие. Молчать! Утром попрошу Лазаря – он тебя мне продаст. Или отдаст за безделицу. Дошло? Уж как я на дураке старом отыграюся… Мало не покажется. Вотчина ваша мне нафиг не нужна, у меня своя – вчетверо больше, вдесятеро лучше. Молчать! Патриот Епифановки, итить тебя ять… Я обещался Лазаря вернуть живым. У меня сказано – сделано. Обещанное выполню. А тебе, ежели живыми вернёмся, выпрошу вольную. Твою мать! Верить – не верить – твоя турбота, твоя печаль! Я лгать просто не могу! Богородица не велела. Да! Факеншит! Именно Божья Матерь именно мне! Лично! Уелбантурю к едрене фене! И пошёл ты нахрен со своими… раздолбать тебя коромыслом, домыслами!

Резан хмыкал, крутил головой, всемерно изображал тотальное недоверие к моим словам, но деваться ему было некуда: кинуться на меня драться он, в присутствии Сухана, не рискнул. А иные проявления чувств – не соответствовали их накалу.

Лазарь тяжко пыхтел во сне. От его выхлопа в округе засыхали кусты и дохли насекомые. Хорошо, что по темноте мы не видели этого Апокалипсиса. К моей радости, кровотечение прекратилось, мы подхватили своего предводителя, потащили на овчинке к своему костру.

– Резан, скажем так: боярич вечером погулял круто, принял на грудь через меру, зашибся где-то. Теперь пару-тройку дней отдыхает. Хоругвь ведёшь ты. По временной нетрудоспособности командира.

– А ежели благородного требовать будут?

– Посылай ко мне. Чего глядишь? Я – боярский сын. Хоть христом богом поклянусь. Свежий прыщ смоленского князя Романа Ростиславовича. Перекреститься? Побожиться? Землю есть?!

Мои философские рассуждения в Смоленске по теме: «без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек» – оказались правдивы и актуальны. Я тут вообще никто, «прыщ на ровном месте». Но «прыщ» – княжеский. От чего этот матёрый мужик, битый, резаный-рубленный Резан хоть как-то, но меня слушает. А не режет насмерть без разговору, как татя или другого подозрительного простолюдина.

Лазарь… ничего, оклемается, молодые – живучие. Худо если звон пойдёт… вот с такими, как Резан говорит, результатами… вплоть до всеобщей травли и расформирования подразделения…

* * *

Герой нескольких войн, председатель Объединённого комитета начальников штабов, госсекретарь США Колин Пауэлл как-то сказал, что солдат в бою должен быть уверен, что товарищ прикроет ему спину, а не беречь от него задницу. По-английски это звучит ещё забавнее: американцы используют слово «back» для обозначения и того, и другого. И «героя» сразу же ушли в отставку.

Как-то мне не верится. Православное воинство, святая цель… Опять же – власти же есть. Князь, поп… А с другой стороны – вспомни, Ваня, чего хорошенького делали славные русские воины с русскими же отроками в войске Ивана Грозного при осаде Казани… Чего они делал с полонянами-казанцами – первосвященника не интересовало, в летописи – не попало.

«Если не знаешь что делать – не делай ничего» – международная мудрость.

«Вы на мне уже двадцать минут лежите и ничего не делаете. Ну делайте хоть что-нибудь!» – та же мудрость, но через двадцать минут и из одесского трамвая.

Подожду 20 минут, найду трамвай и… и чего-нибудь уелбантурю. Из нехорошего.

* * *

Едва сыграли подъём, как кратковременная вспышка интереса наших воинов:

– А чегой-то боярич лежмя лежит?

была быстро погашена матюками Резана:

– Хрена вылупились?! Перебрал вчерась. Шевелите ластами, мохноногие. Шибче, шибче, мать вашу…!

К обеду болезный начал шевелиться, попил тёпленького отвара, пописал в Волгу и, притянув меня за гайтан нательного креста к себе, вздрагивая и всхлипывая, довольно бессвязно воспроизвёл некоторые фрагменты запомнившегося.

Да, его в самом деле привели к князю. Князь был ласков, говорил весело. Почествовал Лазаря кубком доброго вина со своего стола. Судя по описанию, речь шла о ёмкости литра в полтора, наполненной красным «задуренным» вином. Оно-то и в чисто портвейновом выражении, взрослому человеку, «в один дых»… А уж юнцу, после трудового дня да без ужина…

Потом он помнил плохо, пятнами: куда-то вели под руки, он вдруг оказался голым, стало жарко и мокро, рядом кто-то пел боевую песню древних викингов:

 
«Villemann gjekk seg te storan Е,
Hei fagraste lindelauvi alle
Der han ville gullharpa slЕ
For de runerne de lyster han Е vinne
 
 
Villemann gjenge for straumen Е stЕ,
Mesterleg kunne han gullharpa slЕ
Han leika med lente, han leika med list,
Og fugelen tagna pЕ grЬnande kvist…
 
 
(На берегу одной реки цвела
Липа, коей краше не сыскать.
Однажды Филлеман пошел туда,
Чтобы на арфе золотой сыграть.
 
 
Пошел туда, чтоб над потоком встать,
Ему удачу руны обещали.
На арфе Филлеман умел играть,
Как мастера немногие играли)».
 

Что именно подразумевалось в этом оригинальном воинственном тексте легендарных «пенителей морей», вроде бы 10 века, под именем gullharpa («золотая арфа») – Лазарь не понял.

«Камасутра» именует некоторые сексуально-технологические изыски «игрой на флейте». Термин «смычок» – встречается в куртуазной европейской литературе разных периодов. «У тебя есть палочка. Палочка-выручалочка» – из российской эстрады. «Палочка» здесь – вполне для дирижирования. Но не симфоническим оркестром.

А уж к каким разнообразным… поползновениям ведут очертания скрипичного ключа в популяциях, осчастливленных знакомством с нотной грамотой…

Но ассоциативный поиск по музыкальной терминологии не был применён, поскольку Лазарь снова отключился. Он не помнил, кто и что с ним делал, как его нам отдали, своей последующей… санитарно-прачечной обработки. Но, к удивлению моему, запомнил фразу Резана. Ну, насчёт: если – кого, то тот уже – не.

– Иване… я же ещё ни разу… я ж ещё ни с одной! Ванечка, миленький, так что ж мне теперь… Никогда?!! А? Как жить-то, как?! Зачем, для чего? У-у…

* * *

Факеншит уелбантуренный! Вот же ж… Нашёл себе и загрузился.

По жизни есть две проблемы: пародонтоз и цирроз печени. Это – необратимо. Остальное – довольно быстро… или относительно безболезненно… если не учитывать окружающих, близких и ухаживающих… Да проходит оно всё!

Чего он дёргается?! «Все в землю ляжем, всё прахом будет!». Человеческая жизнь – краткий миг между тьмой и… и тьмой. «Мы пришли ниоткуда и уйдём в никуда»…

Попадизм в этом смысле – очень поучителен. Все люди, которых я тут вижу, не только умрут, но и полностью сгниют. Задолго до моего рождения. Лодка, на борт которой я опираюсь – станет трухой. Нож у меня в сапоге – ржа съест. Вода, которою плескаю себе в лицо – стечёт в Каспий, испарится, будет унесена ветром, прольётся дождём, станет льдом… Много сотен раз.

Всё, что есть вокруг, расточится в прах. Изменится, пересоберётся заново в новых формах и в новых сущностях.

Город впереди – Молога – станет дном моря. И никто не узнает: кто именно вдруг изменил проект и поднял верхний бьеф Рыбинского водохранилища просто на один метр. Целое царство – «журавлиное царство» бесконечных болот в низовьях Мологи – исчезнет.

Исчезнет – всё.

 
«Смерти я не страшусь, на судьбу не ропщу,
Утешенья в надежде на рай не ищу,
Душу вечную, данную мне ненадолго.
Я без жалоб в положенный срок возвращу».
 

«– А какой у вас сюжет? А чем он кончится?» – что за глупые вопросы?! «Возвратом» он кончится. Мы ж не в банке! «Без жалоб, в положенный срок…».

«Летай или ползай – конец известен»! Умрут – все. Или кто-то собирается жить вечно?!

Так это значит – мне всё можно!

Никогда не понимал: почему Ужу в «Буревестнике» приписывают трусость. Раз – «всё прахом будет», то и – «гуляй рванина от рубля и выше»! «Очертя голову» – слышали?

 
«„Ад и рай – в небесах“, – утверждают ханжи.
Я, в себя заглянув, убедился во лжи:
Ад и рай – не круги во дворце мирозданья,
Ад и рай – это две половины души».
 

Если всё – во мне, если всё – половинки моей души… А фигли я тогда тушуюсь? Прячусь, стесняюсь, маскируюсь…

Они все – прах. Все окружающие, «люди русские» – «станут просто землёю, травою». Неоднократно! Даже не в масштабах вечности, просто – до моего рождения!

Раз так… Тогда… как и всегда – «главный вопрос современности»: чего же ты хочешь?

Ваня! Скажи себе честно – чего тебе хочется? Ну, кроме «вернуться домой»? И там… дёрнуть кофейку, выкурить сигаретку, увидеть телик… Не посмотреть телик, а просто увидеть… О-ох… Едрить всё куросависто…

Какой дурак сказал: «мечтать – не вредно»? Вредно. Отвлекает от насущного. А насущно хочется мне, пока даже больше, чем домой – найти гада, который этого ребёнка, Лазаря, обидел, и порвать сволоте… ну, скажем так, хрип.

Ванечка, это садизм, это непристойно. Люди должны умирать легко и быстро. Как скотинка под ножом еврея-резника. Так – кошернее.

Звыняйтэ хлопци, шо там с небес подглядывают, но мы медресей с хедерами и семинариями не кончали, мы – по-простому, по-пролетарски: как получится – так и порвём. Но – меленько.

Прирезать княжеского гридня… – И что?! Это для аборигенов – табу. Грех, измена, «свят-свят…». А мне-то… Я ж – дерьмократ и либераст! Исконно-посконный, итить вас коромыслом! «Все люди – братья!». А некоторые – ещё и вскоре-покойные братухарики.

Если очень хочется, то можно. Нельзя, нельзя отказывать себе в столь сильно желаемых маленьких радостях! А уж мне-то… в свете ещё не наступивших восьми с лихуёчком веков… Всё ж «прахом будет»! Всё! И – «концы – в воду». На какой там речке Харон перевозчиком трудится? Нехорошо лишать грека работы. Особенно – древнего и мифологического.

Принято, работаем.

Дальше пошли детали, деталюшечки, вариантики, заготовочки, оптимизация…

«И хрен меня потом найдут!» – не мой лозунг. Мой принцип: вот он я! И хрен укусишь.

Опоздали, ребятки-ребятишечки! Это в Киеве меня можно было голыми руками брать, это в Рябиновке меня в первый день задавить было – запросто! А ныне – вот он я, «Зверь Лютый»! Укуси – зубки выкрошатся. Упустила «Святая Русь» свое времечко. Проспала-опростоволосилась.

Поздно, детишечки – сыграем-ка!

Топаем-топаем… в смысле: гребём-вгрёбываем. Чего-то сегодня караван быстрее идёт, останавливаться не собираются…

Проскочили устье Юхоти. Напротив должен быть Мышкин. Нет его ещё. Нету пока здесь того храброго мышонка, который заснувшему на полянке русскому князю из литовских Гедиминовичей, на лицо вскочит, по мордасам надаёт, тем – разбудит и от ядовитой змеи спасёт. От чего городок и начнётся.

Нету, тем более, и тех нескольких русских женщин, отнюдь не топ-моделей и примадонн, которые из ничего, из любви к своему музейно-библиотекарскому делу да к этому городку, соберут банки собственной закатки с грибочками да ягодками – а не было у них ничего другого! – и поедут «за свои кровные» в Питер к Лихачёву. За советом, за ответом на глупый вопрос: как спасти родной город?

Тут – лихие девяностые! Страна рухнула! Гайдаровские реформы! Демократия – в разгуле! Бандюки и путаны – мечта школьников! Тут не город – страну никто спасать не собирается! Вокруг у всех одно: урвал-убежал!

Не у всех. Эти бабы… Как они в здании полуторавековой постройки, где только горбольница сто лет сидела, водопровод прокладывали… Сделали. И «Мышкины палаты» построили, и улицы замостили… Сделали из лежачего поселения – игрушку.

Эй, попандопулы, кто там про неотвратимость законов исторический развития плакался? Про неизбежность урбанизации с глобализацией, стандартизации с унификацией?

Верю. Всё – правда. Только понимают эту правду – по-разному. Вот же: Мышкин должен был умереть. А он живёт и процветает.

Города основывать – «Здесь будет город заложён» – это, конечно, дело царей да князей. А вот чтобы эти города жили…

Просто три бабы с баночками грибочков… стали осью. Вокруг которой закрутилось местное «мироздание».

Это уже из легенд 21 века. Как легенда из 16-го – об исходе Ионы Сысоевича из Ростова.

К ночи пришли в Мологу. И переход – длиннее, и поставили нас коряво: по Волжскому левому берегу за устьем речки.

«Речка»… у неё ширина в устье под 300 метров!

Вот это место – самая северная точка Волги. Отсюда она поворачивает к югу, хотя и течёт к востоку. Сюда же, по Шексне, выведут уже в 20 веке Волго-Балтийский канал.

Молога – ещё один «китеж-град». Только не от Батыя спрятался, а водой накрылся. А ведь было время – про здешние места сказки сказывали, песни былинные пели. Были эти места – из самых исконно-посконных, «сердце Земли Русской».

Повесть Временных Лет говорит о «начале Руси»:

«И Пришли к славянам, и сел старший Рюрик в Новгороде, а другой – Синеус – на Белоозере, а третий – Трувор – в Изборске».

Из Белоозера и течёт Шексна. Ходит по этой речке в русской средневековой песенке пескарик – праведного суда ищет. Хорошо, что колючий, а то съели бы судейские. А не в сказке – ходит «шекснинска стерлядь золотая» из стихов Державина. Её будут в огромных бадьях доставлять на санях к царскому двору в Питер.

Будут. Потом. Пока здесь – пограничье.

Вот досюда дошли Изя Блескучий с братом своим – Ростиком Смоленским. Самый нижний из шести сожжённых ими в том достославном походе русских городов. Долгорукий и не мявкнул. Но началась оттепель, поверх речного льда пошла вода, и заставила братьев-князьей спешно с Волги убираться.

Новогородцы, зная особенности здешних мест, не слушая Изиных приказов, рванули вверх по Мологе, к дому ближе. Пришлось и братьям-князьям за ними бежать. Подгоняя бредущий чуть ли не по колено в ледяной воде, собранный по Волжскому Верху полон.

7 тысяч – это то, что ярыжки посчитали, воины поделили, летописцы записали. Кто дошёл. Остальные… я уже говорил: мертвяков от живых полонян – считай вдесятеро, не ошибёшься.

Сейчас здесь власть новгородская, оттуда посадник сидит. Туда, в Новгород, идут с Мологи, «воинские берестяные грамоты». Секретные – без указания автора и адресата, с описаниями пропажи из отряда людей и коней. Идут и подати. Деревянные полые цилиндрические замки на шнурах, завязывавших мешки с собранным – отсюда.

Войны Новогорода с Залесьем нынче нет, но Боголюбскому новогородская крепость на Волге – как кость поперёк горла. Нет суздальским вольного хода от Зубца до Городца. То есть – пока есть, но чуть в Новгороде передумают… и уже нет.

* * *

Пока выгребали, пока на место становились, ужинали да обустраивались – уже темнеть начало. Я потихоньку барахло своё перебираю: реквизит кое-какой… подготовить надо.

Обещали же мне «комме морген!». Ну, жду в нетерпении. «Морген» уже кончается, а «комме»… никак не приходит.

 
«Морген, морген, нур нихт хойте,
Заген алле фаулен лойте»
(«Завтра, завтра, не сегодня.
Все лентяи говорят».
«Все» – в смысле: германо-говорящие).
 

У меня уже терпение всё вышло, а у них – «Не начинается! Не начинается!».

 
«Расцвела под окошком акация.
До чего же счастливая я!
У меня началась менструация!
Значит я – не беременная!».
 

«Залетели» они там, что ли? Я даже волнуюсь.

Тут появляется вчерашний слуга. Морда… аж светиться. Кинулся к нам. С восторгом как к родным:

– О! Вот вы где! Еле нашёл. Пошли. Оба-два. Князь зовёт. Спешно. Гы-гы-гы…

Ему-то что? А вот же – радость так и… проистекает. Изо всех отверстий.

При моей склонности к дерьмократии и либерастии, первое устремление – дать в морду. Но… где я, а где – торжество гумнонизма? «Святая Русь» вокруг, проще надо быть, прощее. «Князь зовёт!». Сюзерен, господин, государь… Хорошо хоть, пока ещё – ГБой не помазюканный.

Лазарь… мордочка испуганная, в глазах слёзы стоят. Но – «воля господина»! Всхлипывая, постанывая и покряхтывая, поднимается, собирается. «Слуга царю, отец солдатам». «Отец» из него пока никакой, а вот «слуга» – верный.

 
«Он несёт свою… Мда… беду
Да ко княжьему шатру
Разболелася беда, надорвалася…».