Текст книги "Стрелка (СИ)"

Автор книги: В. Бирюк

Глава 331

Связал ей локти, замотал в этот, размеров на восемь и роста на четыре больший халат, накинул сверху поводок, и, прихватив свой узел и снова замотавшись в подсыхающую рубаху, потопал в сторону «полчища». Надо найти своих, узнать – что с Лазарем. А с этой… видно будет.

В благодарность эмира – я не верю. В благодарность правителей – вообще.

Воздаяние, добром или злом, нужно начальнику не «за прошлое», а «на будущее». Чтобы и впредь, чтобы и другие впоследствии… Что делали? Спасали брошенных при полном разгроме, изнасилованных гяурами-победителями, наложниц?!

Она глупа и не может ещё понять – назад дороги нет. Наложницы, гарем – это, в значительной мере – статусные вещи. А какой у неё теперь может быть статус?

Типа пафосной футболки. Была да вывалилась. Потом где-то валялась. Её кто-то носил, какие-то бомжи-алкаши-придурки, сопли ею вытирали… или ещё что… щели в окнах затыкали… или ещё где… валялись в ней… не пойми по чём. Потом приволокли с мусорки – «на, носи, твоё» и награды требует…

Она будет постоянным напоминанием эмиру о позоре поражения, о пережитом страхе. Занозой стыда. И кто такую «красоту» будет в доме держать? В лучшем случае – бросят как милость какому-нибудь князьку в заштатном стойбище. А вернее – просто придушат. И меня – за компанию.

Девка занервничала от моего нежелания принять её столь блестящее предложение. Принялась хвастать – как много у неё влиятельных знакомых в окружении эмира. В смысле – их жёны. Какие они все богатые и приближённые. Как мне хорошо там будет…

Тюркские слова и имена заставляли напрягаться, царапали слух… Некоторые – застревали.

Мы топали через большую поляну, когда откуда-то сбоку выскочил отряд конных. Меня они испугали, но на открытом месте – от верховых не убежишь. На красной попоне у одного вышиты белые кресты. Мне белые кресты… но не немецкие же танки! Всадники подскакали и закружили вокруг нас:

– Эй ты. Кто таков? Почему голый? Что в мешке тянешь?

Молодые парни горячили лошадей вокруг, наезжали на нас, один с седла попытался сорвать халат с головы Ану – она завизжала. Несколько более матёрых всадников держались чуть поодаль.

– Здрав будь государь Андрей Юрьевич!

Княжеское корзно, высокомерно вздёрнутое широкое лицо, круглая короткая борода… Всадник повернулся на моё приветствие. Взглянул, явно не узнавая.

Я стукнул себя в грудь кулаком, коротко поклонился и, пока он не переключился снова на своих собеседников, понёс в голос:

– Желаю тебе здравствовать! Многие лета! Во славу господа нашего Иисуса Христа и Царицы Небесной! Во одержание побед славных над супостатами безбожными! Во всякое Святой Руси нашей богоспасаемой благоустроение и в вертоград превращение. В человецах повсеместное и разливанное благорастворение!

Он рассматривал меня, пытаясь вспомнить: кто я, видел ли он прежде такого наглеца, который безбожно смешивает и перевирает величальный чин. Да ещё стоя полуголым посреди поля.

– Княже! Аль не признал? Ясно дело – у тебя перед очами тысячи проходят. Два года назад был ты, проездом с караваном своим по пути в Киев, в вотчине моего батюшки, славного сотника смоленских стрелков Акима Яновича Рябины. Я ж сын его, Иван! Может помнишь – мы ж с тобой там беседовали, я ножички в стенку метал, ты меч свой чудесный, от святого князя Бориса доставшийся, обещался подержать дать.

Несколько мгновений он разглядывал меня, пытаясь вспомнить. На всякий случай сурово поинтересовался:

– Почему голый?

– Увлёкся преследованием противника. В составе сборной муромско-тверской группы пытался догнать и захватить лодию с достоянием эмира. В ходе лодейного боя… понесли потери. Дальше пришлось выгребать самому. Доспехи и оружие сохранил. Тут они. А вот тряпки… Виноват, одет не по уставу. По возвращению в лагерь – незамедлительно исправлю.

Как у них тут за непорядок в форме ношения обмундирования…? Автоматически попытался переключить внимание:

– В ходе преследования противника захвачен трофей.

Я сдёрнул поводок, размотал халат и вывернул девку на колени перед копытами коня Боголюбского.

Ану взвизгнула. Но от моей руки на её голове затихла.

Картинка – классика жанра: малолетняя, но уже оформившаяся девица, стоит, полная страха и любопытства, покорно склонив голову, голая, со связанными за спиной локотками, на коленях, перед конной толпой чужих, страшных, весёлых и суровых инородцев. Что-то похожее я видел в учебнике истории насчёт «Сбор русской дани ордынскими баскаками».

Хотя… там же – «для средней школы». В смысле – девка одетая.

Я потянул её за волосы вверх, заставил встать, ещё сильнее развернуть плечи, демонстрируя хоть и небольшой, но увлекательный бюстик. И нервно дрожащий животик.

– Говорит – любимая наложница эмира. Звать Ану.

Как говориться: «товар – лицом». Впрочем, лицо её особого внимания не привлекло, и я, чуть нагнув, развернул полонянку, позволяя славному святорусскому князю, будущему православному святому – полюбоваться её задком.

Князья – тоже люди! Пусть порадуется.

Всадники восторженно зашумели, а вот Андрей… Огладил бороду, прищурился, чуть ухмыльнулся.

– Хороша у тебя добыча, воин. Продай-ка мне.

Он разглядывал Ану, не обращая внимания на меня. А я судорожно соображал. Как бы не продешевить… сколько же запросить? А полученное – куда девать? А я, вроде, всегда считал, что людьми торговать – гадость и мерзость, что я сам – никогда… А тут сказать «нет» – без головы запросто…

Боголюбский уловил затянувшуюся паузу, повернулся в седле всем корпусом ко мне, презрительно хмыкнул:

– Ну. Чего – продешевить боишься и запросить трясёшься?

Презрение ко мне, к моей жадности и трусости, прямо лилось в каждом его слове. А я ж – я ж не такой! Я ж и сам – парнишечка с гонором! Ну и на:

– Я, государь, людьми не торгую. Ибо всяк человек – подобие божие. Посему прошу принять эту девку в… в подарок. В знак моего глубокого уважения и восхищения. По случаю одержания. В благодарность за великую победу во славу Богородицы и веры христианской.

Сказал и замер.

Наглость. Наглость несусветная. Рядовому делать подарки военачальнику…

«За успешно проведённую операцию – правительство наградило маршала орденом, а ефрейтор – талончиком в бордель».

Боголюбский хмыкнул, мотнул головой, и они поскакали дальше. В полусотне шагов двое гридней развернули коней и направились к нам.

Вот это мне сейчас будет полный…

Отнюдь-с.

– Эй, ты. Иван, как там тебя. Князь велел девку забрать. Принял он твой подарок.

А вот это успех! Редкостная удача.

Я уже говорил о «подарочной» культуре на «Святой Руси». Ценность подарка зависит не от товарной стоимости, а от социальных позиций дарителя и получателя. От их личных репутаций. От их удачливости, успешности.

Как бы объяснить… Вот портянка из сапога Боголюбского, в которой он был в Бряхимовском бою. В ней – отсвет победы, удачи. Её можно одеть в сапог, завязать на руке или на шлеме. Что ты отдашь, собираясь в сечу, за победу, за возвращением живым и целым? Как Боголюбский.

Общее правило – отдариваться. Равные – равным. А вот неравные… Разброс – в два порядка в любую сторону. Ты ему – жеребца племенного, а он – от своего мерина грызло старое. А то – жизнями отдариваются. Часто – чужими.

Ану была испугана внезапной переменой в своей судьбе – новым хозяином. Да ещё таким старым и суровым…

Как мог успокаивал, заматывая в тряпки. Тихонько надавал советов:

– Конусмак юок. Юкаланди, кацис, гетирди. Дигер – дегирди. Бенимле – дегирди. Денеуин. О – сетвел. (Не болтай. Убежала, поймал, привёл. Других – не было. Со мной – не было. Старайся. Он – правитель).

Один из гридней подхватил замотанную с головой девушку в седло, и они весело поскакали в сторону, где скрылась в перелеске княжеская кавалькада. Ну, наверное, и мне туда.

Я не знаю, чем именно обратила на себя внимание Боголюбского эта девочка в реальной истории. Да и эта ли? Летописи не сохранили её имя. Известно только, что после возвращения из Бряхимовского похода князь Андрей повелел своей первой жене Улите (Софье) Степановне Кучковне постричься в инокини, и взял в жёны привезённую из похода полонянку. Родом не то из алан, не то из яссов («ясыня»). Через год она родила ему сына Юрия. Который, через десятилетия, оказался на Кавказе, в становище половцев. Там юношу и нашли сваты грузинской царицы Тамары.

Ану была из алан. Союз между половцами и аланами был утверждён ещё Шаруканом, бежавшим от Мономаха и его сыновей за Кавказ, при посредничестве грузинского царя Давида Строителя, и продержался до Калки. Первой акцией Субудея, после прорыва из Закавказья, стал обман половцев и алан, позволивший расколоть этот союз и уничтожить союзников поодиночке.

Здесь же мне доподлинно известно, что, когда после «пира победы» князь Андрей повелел позвать к себе на ложе юную полонянку «на пробу», и, ожидая её, заснул, то Ану, вспомнив об опыте общения со мной, решила, что у здешних неверных, такие обычаи повсеместны. Андрей был пьян и устал. Поэтому не успел испугаться, обругать, воспрепятствовать. А после… ему было уже хорошо.

Ану сделала редкостную карьеру: «русский поцелуй» в исполнении юной аланки из булгарского гарема произвёл на православного князя потрясающее впечатление. Пятидесятитрёхлетний Андрей, весьма активный в этом «поле» по-молоду, вдруг столкнулся с прежде невиданным. Взволновался и «воспылал страстью» – занимался этим делом с Ану по три раза на день. Её постоянная готовность и относительная лёгкость получения удовольствия – восхитили его. Это было причиной, почему Ану, за которой не стояла богатая и могущественная родня, стала его женой. Её крестили под именем Анна. Когда Андрей стал Великим Князем, она стала Великой Княгиней. Первой государыней Святой Руси после переноса столицы из Киева во Владимир.

Карамзин, говоря о последнем десятилетии жизни Андрея Боголюбского, указывает на нарастающее высокомерие, жестокость, веру в собственную исключительность, богоизбранность. В какой мере это было следствием влияния Анны? «Ночная кукушка всех перекукует»…

Впоследствии я весьма сожалел, что не наложил на Ану «Заклятия Пригоды». Это позволило бы не допустить ряда совершённых ею глупостей. В реальной истории вторая жена Боголюбского была казнена его приемником, братом Михалко, за участие в заговоре Кучковичей против князя Андрея. Свойства же её характера имели проявления и прежде.

Но увы… Да и не получилось бы: акустическое внушение должно идти на родном, свободно используемом языке участников. А тюркский был для нас обоих… иностранным.

Боголюбский должен был «отдариться». Но сразу – не до того было. Потом – ценность моего подарка в его глазах возрастала еженощно. Он никак не мог подобрать достойного «ответа»… Доказывая вскоре, что отрубить голову мне будет… «неправильно», я не говорил Андрею: «Должок за тобой, княже». Он и сам об этом помнил. Насколько это помогло мне не попасть на плаху… «Вятшие отдариваются жизнями. Часто – чужими». Например: моей собственной.

Надо понимать, что и мой глупый разговор с Манохой на Мещерском острове, и нынешний наглый – с Боголюбским вполне могли окончиться для меня смертью. Одна из причин моего сохранения «в числе живых» – «отдаривание». Их давешнее пребывание у нас в Рябиновке, исполнение Акимом и мною «долга гостеприимства», ныне, в войске, где Боголюбский был «хозяином», создало некоторые, хоть бы и весьма слабые, «паутинки» отношений. Я не был им ни врагом, которого надо убивать, ни неизвестным пришлецом, которого можно убить по любому поводу. Теперь и им следовало «отдариться» гостеприимством. Это не было жёстким обязательством. Но чуть расширяло границы допустимости, чуть смягчало их реакцию на мою глупость и наглость.

То, что я оказался весьма вовлечён в дела этого семейства – стечение обстоятельств. Просто хотелось остаться в живых. А дальше «храповик» – одно за другое цеплялось.

Я много слышал рассказов о подготовке к бою, о ходе боя. «О подвигах, о доблести, о славе». И очень мало о – «после боя».

«В темноте как будто текла невидимая мрачная река, все в одном направлении, гудя шепотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из-за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же…

Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него…

Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, и раненые и нераненые, – это они-то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтоб избавиться от них, он закрыл глаза».

Я не был ранен в руку, как Николай Ростов под Шенграбеном. Дырка от «мордовской бронебойной», хоть и горела и дёргала, но ходить, пока, не мешала. Солнце было ещё высоко. Главное: мы победили. Хотя особого восторга… как-то не было.

Забавно: войско на марше похоже на жидкость. Течёт, разливается, заполняет впадины и неровности. Как жидкое стекло. Потом, при построении на поле боя, пытается выглядеть твёрдым. Даже, местами, кристаллизуется. Как бывает со старыми стёклами. А после боя – становится газообразным: люди пытаются, подобно молекулам газа, заполнить всё пространство, не держатся рядом большой массой, но наоборот – отодвигаются, разделяются на малые группы, распыляются.

«…эти солдаты… – это они-то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы…».

Видеть, слышать соратников после боя… – противно. Слишком многим собственным эмоциям они служат наглядным напоминанием. Не важно как ты вёл себя в бою. Важно, что ты – чувствовал, волновался. И вспоминать это сразу, пока эти чувства не затуманились, не «замылились»… Изнурительно.

Силы взаимного отталкивания преодолевают силы притяжения. Пока не придёт ночь, пока темнота снова не заставит людей сблизится, собраться вместе, защититься от тьмы мира кострами, хмельным, разговорами, друг другом.

По «полчищу» бродили отдельные люди и маленькие группки. В середине блестела Владимирская чудотворная, окружённая богатыми ризами причта, видны были хоругви Владимирского городского полка, ещё несколько стягов.

Но остальная часть линии, на которой пару-тройку часов назад кипел смертный бой, была пуста. Она ещё была видна, отмечаемая редким пунктиром лежащих человеческих тел и, более часто – обломками оружия, брошенными, расколотыми, сломанными щитами и копьями, «ежиком» воткнувшихся в землю стрел…

У иконы рядками лежали наши погибшие. Однообразно положенные на спину, с одинаково сложенными на груди руками, они казались одним воинством. Отрядом, выровнявшим своё построение в ожидании атаки. Предожидающих новых врагов с той стороны, куда были обращены их спокойные лица. С голубого жаркого неба.

Чуть в стороне, в куда большем беспорядке, на земле лежали тяжелораненые. Между ними ходили попы и несколько странно и разнообразно одетых фигур лекарей. Периодически четверо мужичков поднимали кого-то из этой части за руки-ноги, и перетаскивали к уже отмучившимся.

Левее, в глубине оврага, шевелились землекопы. Они копали длинную канаву на дне под «теневой экспозицией». Имея в виду устроить там братскую могилу погибшим воинам, с тем, чтобы заполнив её телами покойников, обвалить часть боковой стены оврага.

Где-то тут должен быть Сухан с ребятами, носилками и Лазарем.

Ой! Я же ему дал команду только до богородицы! Он же встанет там и не сдвинется!

Тут моё внимание привлекла странная процессия, вышедшая из леса. Четыре бойца тащили… каяк? Байдару? Какую-то кожаную лодку с закрытым верхом. Среди них была видна и знакомая фигура Сухана.

Несколько прислужников кинулись к ним навстречу, радостно вопя и размахивая разными ковшиками и глечиками. Я подошёл поближе. Точно – мой зомби.

– Сухан, ты чего тут делаешь?

– Воду ношу.

Ну, «зомбяра»! Ну и ответил! Хотя… настоящий математик – абсолютно истинно: кожаная лодка была полна холодной речной воды.

Какой-то монашек, предположив последующий выговор с моей стороны, кинулся защищать:

– Они воду принесли! Воды-то нет! Прочие-то грабить разбежались! Никому ни до чего! Страдальцам и пот-то смертный смыть…

Тут он замер с раскрытым ртом: Сухан вытащил из-за пазухи костяной палец на ленточке и протянул мне. Я уверенно надел его на шею, рядом с болтающимся «противозачаточным» крестиком.

– Ты, паря, рот-то закрой. На лежачих мертвецов, поди уже нагляделся, а ходячего – первый раз видишь? Тут, в пальце – его душа. Вот так и живём. А Лазарь наш где?

Лазарь был плох. Левое бедро опухло как бревно и посинело. Парню было больно. Так-то он молчит и чуть стонет непрерывно, но что – я своего человека не пойму? С которым столько уже бок о бок…

Пробегавший мимо попец и говорить о Лазаре не хотел. Пока «огрызок» к его глазу не приставил и не рявкнул. Так это… по люто-зверски. Потом… смысл понятный: «Много вас всех. Не напасёшься».

Костоправа бы мне, знахаря-травника ещё. Мараны нет. А сам я… сдуру ногу по бедро откочерыжить? Убью, нахрен, парня.

Разлили по кувшинам и ведёркам воду из байдары, отвязали фартуки, положили беднягу в лодку и понесли к Оке. Ребята говорят – лодейки с места стоянки сюда переставили. Наших видели. Хоругвь там собирается. Остатки хоругви.

Картинка… страшненькая. Из 22 человек, пришедших на «полчище» под стягом «чёрного петуха с лошадиным хвостом на кровавом поле» – четверо убитых, шестеро – «тяжёлых», десять – средних и лёгких. Целых – аж двое! Сухан и Резан. Что не удивительно: личное воинское искусство, боевой опыт – лучшая защита.

После, из разговоров, понял странную закономерность: почти все из «двухсотых» и «трёхсотых» – не убили ни одного противника.

Вот ребятки шли, гребли, трудились, учились, старались… Ни одного врага! Зачем?! Зачем было тащить их сюда?! В поход, в битву, на полчище?

Сухан, со своими сулицами и топорами, уничтожил десятка полтора. Ладно, он – «мертвяк ходячий», на него тяжело равняться… Я сам – зарезал троих. Ещё, наверное, вдвое – серьёзно ранил. Не зря мозолил руки веслами. Ладно я – попадун, нелюдь. Но вот же Резан! Он пятерых положил. Афоня, хоть и новик, а двоих завалил. Басконя парочку приколол. Если не врёт.

А остальные-то здесь зачем?! Численность изображать?! Чтобы на «полчище» – линия строя видна была?!

Воин должен убивать врага. А мы своих убитых хороним. Большинство из которых ни одного врага не убили. То есть – не-воины. Так зачем они здесь?!

Неправильно это…

* * *

Неся эту… байдару с раненым командиром, обходя трупы, над которыми уже стояли столбами рои мух, пиная прибежавших откуда-то собак, жадно слизывающих лужи крови с песка, отгоняя обнаглевших ворон, норовящих выклёвывать мёртвым мозг через глазницы, посматривая, как мужички «на счёт три» выкидывают в Оку трупы язычников и мусульман, очищая приглянувшийся кусочек пляжа, я всё чётче понимал, что эта катастрофа – безвозвратная потеря половины личного состава хоругви – моя личная вина. Следствие моего… идиотского героизма.

Моя храбрость, явленная в Бряхимовском бою, была князем Андреем замечена и оценена. Публичная милость государя подняла мой авторитет, упрёков – не было. Но я и сам понял собственную глупость. Такой уровень потерь в личном составе нашей и соседних хоругвей были следствием моей личной слабости.

Я, лично и конкретно, не выдержал обстрела стрелами противника. Неприятного, но не разгромного. Просто – безответного. От чего и взбесился.

Прямо скажу – испугался. Страшно стало. Не совладал с собой. Как солдат в окопе перед танками. Хочется бежать. Хоть куда. Но сзади – овраг. А впереди – враг. И нестерпимо хочется двигаться, делать хоть что-то! Такая… храбрость от трусости.

Задёргался, засуетился. Велел Сухану метать сулицы. Указал убить какого-то местного «панка». И положить насмерть кучку простых воинов. Чем спровоцировал атаку противостоящего мордовского отряда.

Потерпел бы – они ещё с полчаса вялым стрелометанием позанимались бы. Лезть в драку, головы свои подставлять… никому особо не хочется.

После внезапной, массовой, «нечестной» гибели своих – они просто обязаны были отомстить. Начался настоящий, ближний, кровавый бой. Сеча. И тут я просто проспал! Пропустил момент общего, всего-то на пару-тройку шагов, отступления общей линии войска. «Потерял строй»! По нерасторопности, по невнимательности – оказался в окружении.

Там бы меня и должны были прирезать. Но я, со своими сильно крутыми воинскими навыками и «ходячим мертвецом», побил несколько много мордовских воинов. Потянув за собой в атаку хоругви Лазаря и соседей. Личным примером провоцируя обострение. Втягивая в «сечу лютую» именно моих людей!

Именно на такого «идеалиста без опыта» как Лазарь, мой пример и подействовал. Соседний-то командир – стрый Божедара – хоругвь в атаку не пустил. Лазарь полез вперёд – «наших бьют!». А Резан не мог оставить его посреди супостатов. Хоругвь пошла вперёд, сломала строй… Эти ж парни… Они ж копейщики-щитоносцы! Их же ничему другому толком не учили! Ведь сам же втолковывал: выжить – только купно. А их оторвало, разнесло в стороны.

«Топорники» мордовские возле меня – повалялись или разбежались, лучники – набежали. Когда бьют в упор, с 5-10 шагов… Мне ничего не оставалось, как кинуться на них. Потом народ, увлёкшись преследованием, ссыпался на бережок и резался уже там.

А это всё – не надо! Надо просто стоять, просто терпеть! Пока замысел князя Андрея реализуется. Противостоящие нам отряды мордвы были бы, после относительно спокойного, дистанционного по преимуществу, линейного боя, порублены и затоптаны с тыла. И мы смогли бы спокойно добить раненых врагов, поймать бегающих…

Анализ средневековых битв показывает, что потери сторон в бою – примерно одинаковы. Кратная разница возникает тогда, когда бой переходит в избиение. Когда одна из армий обращается в бегство, и их просто режут как овец.

Причин бегства три: существенное превосходство в вооружении (как у Кортеса против ацтеков), удачное тактическое решение (как у Ганнибала под Каннами), просто паника у врага. Или – их сочетание.

По тактике Боголюбский переиграл эмира. Дальше неизбежна резня «друзей эмира». Нужно было просто не мешать! Наши потери были бы значительно меньшими, у противника… пожалуй и побольше.

Вот же – и храбрецом меня зовут, и в воинском искусстве – умельцем, а это – во вред!

Просто явил я эти качества – не вовремя. Неуместно. И никто мне слова худого не скажет. Даже и матери через мою глупость убиенных мальчишек:

– Ты ж бился яро, старался. Ворогов множество посёк-порубил.

Просто никому невдомёк, что ненужный это был героизм, эти ярость да храбрость.

А князь Андрей, который понимает – тоже не скажет. Он от воина ума не ждёт. Были бы стойкость да ярость. Хоть что яви из этого – уже хорошо. А что не вовремя, не в лад… Победа-то за нами? – Ну и ладно. Герой? – Прославим. Как пример. Может, в другой раз пригодится.

* * *

Бряхимовский бой был моим первым воинским боем. Заставил прочувствовать, примерить на себя долю рядового бойца. С огромным количеством тяжёлой, тупой, кажущейся бессмысленной, работы. С состоянием беспомощности, когда от тебя ничего не зависит. Даже и сама жизнь твоя. С постоянным дерьмом вокруг, неустроенностью, тревогой, страхом… С острым непониманием вокруг происходящего, с ненужностью даже и лучших чувств человеческих в походе, в бою.

Посидев на лодейной банке с веслом, постояв на полчище с копьём, потыкав в супостатов «огрызками», выкопав могилы для погибших и наслушавшись стонов раненых… Своих. Одностяжников. Ребятишек. Я напрочь избавился от… от «игры в солдатики», от радости при виде: «реют стяги над полками», от восторга выровненных, слитно, ровно марширующих парадных «коробок» военных отрядов.

Просто воображение позволяло представить себя самого – там, внутри, в …ом ряду, … цатым слева. И предвидеть, предчувствовать: они/мы, в большинстве своём – погибнут, они умрут впустую – не убив ни одного врага. Измучившись сами, испортив многое в себе и вокруг себя. Без пользы.

Солнце поднялось высоко, заливая своим теплом уже и Окское правобережье. Было жарко и тяжко. Тошнотворно-сладковато пахло кровью, тревожно-горьковато – пожарищем.

Надо было помочь нашим раненным и похоронить убитых. Вычистить оружие, найти новые штаны и сапоги, какую-то замену потерянному щиту и копью… Как-то вытащить Лазаря – я же обещал! Объясниться с Манохой. Не пропустить делёжку хабара и полона, что-то делать с полу-уничтоженной хоругвью, определится с собственной судьбой…

Бой закончился. А жизнь – нет. Даже этот день – ещё нет.

 
«Спите себе, братцы, – все придет опять:
Новые родятся командиры,
Новые солдаты будут получать
Вечные казенные квартиры.
 
 
Спите себе, братцы, – все начнется вновь,
Все должно в природе повториться:
И слова, и пули, и любовь, и кровь…
Времени не будет помириться».
 

Сладковатым тянет – от мертвецов.

В этот раз – не от меня.

Конец шестидесятой части