Текст книги "Пейзанизм"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
Используют и слова "верста" как синоним. Вы синоним километру представляете? А гектару?
А еще версты бывают "путевые", которыми расстояния меряют, и "межевые", которые используют при размежевании. Причём "межевая" в два раза больше. Тут у меня мозги закипели. Струйки пара ударили из всех ушей. И пошёл я заниматься делами более простыми – людьми-человечками.
Больше всего меня доставал Чарджи. И не только меня. Над Ивашкой посмеивался, Николая вообще со стола сшиб: чего это купчик на проходе расселся, ему, иналу (наследнику) из славного рода самого ябгу (царя) Абакун-али-Ахмата пройти мешает. Снова спас дрючок. Я грохот услышал, выскочил в сени и палку свою Чарджи в грудь упёр. Правильно дрессировщики делают – так значительно эффективнее, чем рукой. Чарджи сперва не понял, потом надулся как индюк. Но я успел задать вопрос:
– Ты хочешь уйти?
– М...шеди-деди! Хочу!
– Уходи. Вон твои вещи.
Мужики все так и замерли.
– Оружие моё где?
– Ивашка, выдай. Ещё что?
– Нам с Ноготком Храбрит не заплатил. Обещал гривну ему, две мне.
– Ноготок со мной остаётся. Говори о себе. Ты с Храбритом договаривался – с него и спрашивай. Или тебя еще и в могилу к нему положить?
Как он взвился... Шипит, но молчит. На дрючок косится.
– Ты – ребёнок, я – воин. Я тебе служить не могу.
– Ты не воин, ты – дурень. Если не можешь разглядеть истину даже в таком маленьком объёме как этот. (Я себя в грудь ткнул). Хочешь уходить – уходи, кроме меня ты здесь никому не нужен.
Вечером Ноготок пришёл. Вроде за мазью. Тут и остальные подошли. Сколько Чарджи над ним не прикалывался, насчёт "отвалится", а Ноготок за него просит:
– Господин, если ты его прогонишь – он седмицы не проживёт.
– Как так? Он при барахле – чего надо купит. При сабле – если что – отобьётся.
Объяснили малолетке попаданскому. На Руси в одиночку в дорогу не ходят. Никто. Даже нищие в ватажки сбиваются. Прокормиться так тяжелее, а вот выжить... Всякий человек, способный создавать хоть какой-нибудь прибавочный продукт – имеет товарную ценность. Хоть на цепи сидеть и вместо петуха кукарекать. Местные хозяева прихватывают таких... прохожих и к делу какому-нибудь попроще приставляют. А зимой, когда от такого человека толку мало, а кормить надо – в лес на мороз. Волкам на пропитание. Или осенью торговцам: в Степь, гречникам... да хоть куда. Лишь бы серебрушку дали.
Так что по Святой Руси – только гурьбой, только вместе, в толпе, ватажке, коллективе. Свободная охота на рабов как стимул коллективизма.
"Я чувствую друг как всегда
Твой локоть, а также плечо.
Сегодня мы как никогда.
А завтра гораздо ещё"
Не чувствуешь сегодня «локоть, а также плечо» – завтра будет «гораздо не ещё».
Не только прохожих ловят и "холопят". Самих холопов и сводят со дворов, и просто воруют. Недавно у княгини в Новгороде служанку украли. Тут же пару раз быстренько перепродали куда-то не то в Полоцк, не то в Витебск. Но по тому делу хоть розыск пошёл. Не международный с Интерполом, а хоть Всероссийский – с выкликанием на торгах. А у простых владетелей – рабов и рабынь сводят постоянно. Поэтому, например, по "Русской Правде", за убийство чужого холопа штраф 5 гривен, а за воровство – 12.
В одиночку даже славный боец Чарджи долго не продержится. Человеку спать надо. А он и одет хорошо, и оружие дорогое, и сам молодой и красивый. Товар – первый сорт. Да еще чужак. И без службы. Искать или мстить никто не будет. Опоят или просто во сне повяжут. Был иналом, станет аналом. Ну или как новый хозяин соблаговолит пользовать.
Как-то мне такая "товарность" всякой особи хомосапиенсов... Умом понимаю, а на уровне рефлексов – не доходит. До моих коллег-попаданцев, очевидно, тоже. Но я-то при своём специфическом здешнем опыте вроде бы должен... И крепостное право в моей России всего полтораста лет как отменили. Почти все мои современники – потомки недавних рабов. Причём не в столь уж далёком колене. А вот... не доходит.
"Человечество смеясь расстаётся со своим прошлым". Это Ремарк, "Чёрный обелиск". На тему того, как бывшие пацифисты и дезертиры с фронтов Первой мировой стали с восторгом милитаризировать Германию и строить Третий рейх. До них тоже... "не дошло".
Как-то у Ремарка... безысходно. "Смеясь"... и ничего с этим не поделаешь. Свойство такое у хомосапиенсов. У Герцена – конструктивнее: "Человек, не знающий истории, подобен дереву без корней – всякий ветер его валит". Здесь хоть какое-то решение просматривается: берёшь человека, делаешь его "человек знающий". Глядишь, и не завалится. На "ветру". Одна беда: власть предержащие это тоже очень хорошо знают. И очень волнуются, когда ветер с их стороны несёт, а "ветровал" не получается.
Я не про украинские или азербайджанские учебники истории. Это уже не тема для обсуждения, это уже контингент для лечения. У Кащенки. Но вот тут, рядом царица Тамара вычистила Грузию до блеска. Чтоб ни одна строчка про её отца и деда, не совпадающая с "линией партии"... Мономах тоже в части "Россия – страна с самой непредсказуемой историей" потрудился. Но Русь большая, "всех не перевешаете". Своё вкинуть в информационное поле можно, а вот чужое убрать... Вот, к примеру, и дошёл до нас апокриф о встрече Христа и Гаутамы исключительно в русском варианте.
Зрелище фигурной резьба с моими комментариями Чарджи и доконало. Принёс мне клятву верности. На сабле своей. Вести себя стал приличнее, сказанное – исполняет. Но ухмылку свою издевательскую – не убрал. С остальными задирается. Так... аристократически-издевательски. А бабы на него заглядываются – парень молодой, красивый, одет богато. Сплошная секс-экзотика. Мачо мачастый. Мужики местные, естественно, тоже звереют. Вообщем – скоро будут бить. Не знаю кто кого, но мне, как хозяину, надлежит свары избежать. При такой хуторской демографии – конфликт неизбежен.
Глава 47
Интересный у Акима хуторок. Девятнадцать персон мужеского полу в фазе полной половой зрелости. Ещё два «аксакала». Которые отнюдь не глубокие старики. С не столь ярко выраженными, но вполне присутствующими потребностями. Один недомерок, в моем лице. Тоже очень озабоченный. И восемь женщин.
Шесть замужних. Из них две хорошо беременные, две кормящие. Две оставшихся были с Ноготком и Чарджи в ту достопамятную ночь. И получили от мужей урок в полном объёме. Светана до сих пор со двора не выходит.
Ещё есть незамужние – две штуки.
Хозяйка, Марьяша, вдова свежеприготовленная, лежит плашмя. Даже на панихиду не вышла. Пришлось мне самому к ней идти. Обошлось без эксцессов и насильственных действий. Пришёл, раскрыл её. Всю. Оглядел тело в следах побоев, перевязки сломанных рёбер и ноги. И напомнил:
– Ты меня обещала слушаться. И не выполнила. Первый раз на Степко в Сновянке глаз положила. Помнишь что он с тобой сделал? Второй раз мне с мужем своим изменила. Тайны мои ему рассказала. Видишь как он тебя? Теперь ты мне не хозяйка. Наоборот – я тебе брат. Хоть и не родной. Теперь ты и по этой причине меня слушаться должна. Хоть где слукавишь... Сдохнешь мучительно.
Марьяшка тихонько плакала. Громко не могла – рёбра болят. Погладил дуру по голове. Кажется, новые родственные отношения как-то перевели для неё ситуацию в разряд понятных и правильных. Брат над сестрой – хозяин. Так что на прощание она мне и руку поцеловала. Главное – Ольбег успокоился, а то его мать от моего имени трясти начинало. И мальчишку, на неё глядючи – тоже.
Вторая безмужняя баба в усадьбе – Домна. Повариха, стряпуха, поилица-кормилица, утешительница всей детской части усадьбы. Тоже вдова. Только давняя. Детей нет. Первые роды были ранние, неудачные – ребёнок умер, и очень тяжёлые. С тех пор её и разнесло. Сейчас в ней пудов девять. Больные ноги, крикливый голос, уйма энергии и полное отсутствие всякого страха перед людьми. Мужики сами ее побаиваются. Чарджи – наглец гонористый, но когда баба Домна на него со скалкой пошла... убрался из поварни, и без остальных туда больше не ходит. И внутри – молчит.
Я уже сказал: у меня с ней – контакт. Как часто бывает – на ровном месте. В окружении собственной глупости. Пришёл как-то в поварню, никого нет, а столы грязные. Ну не люблю я беспорядка. Зануда я. Взял тряпку и пошёл столы протирать. Мы же тут кушать будем – должно быть чисто. Тут Домна заявилась. Постояла в дверях и тихонько к скамеечке – ноги у неё крутит. Посидела, посмотрела, выдала:
– Первый раз в жизни вижу, как мужик столы протирает.
Поглядела на мою радостную улыбку типа "а мы и не такое могем" и припечатала:
– Ещё раз увижу – пришибу мокрой тряпкой. Не смей. Увидят – засмеют. Тебя. Хоть ты и боярыч.
И больше у меня проблем с ней не было. Наоборот, пришлось притормаживать, чтоб уж слишком жирные куски мне не попадались. Но мои пристрастия в части поесть она уловила, расспросила и, по мере возможности... О возможностях средневекового повара... "обнять и плакать". Ладно, о еде – в другой раз.
Лучше о бабах.
У нас с бабами плохо. Точнее – наоборот. С бабами хорошо, а без них плохо. Как у нас.
Марьяшка по весне поехала к Храбриту. Новое место посмотреть, усадьбу там прикинуть. И увезла с собой свою кормилицу и двух молодых служанок. Одну из них мужики вспоминали с особенно большой скорбью. "Такая баба была. Весёлая. Безотказная. Всегда готовая. Любой-каждый с усадьбы не обогретым не уходил". Очевидно, их всех там, на Черниговщине, половцы и положили. Кормилицу точно насмерть. Это я сам видел. Служанок... то ли насовсем, то ли, как саму Марьяшку на той болотине, на время.
Ещё одну по весне выдали на Пердуновский хутор. Это выше по реке. Вот и получается, что баб стало меньше, а мужиков, с нашим приходом – больше. Шесть женатых, шестнадцать озабоченных. Шестнадцать ищущих мужских... рыл и не одной "весёлой и безотказной".
Обстановка накаляется, еще чуть-чуть и двух относительно свободных дам... Которые на самом деле – замужние, но – порожние и не-молочные, по кругу пустят. И тогда начнётся на усадьбе разброд и шатание. В форме ссор и мордобоя. Аким, конечно, кинется всех строить и порядок наводить. Но... По весне был Аким орлом, было у него четверо добрых старых преданных бойцов во главе с Яковом. Потом пришло известие о смерти единственной дочери в виде чудом выжившего Храбрита. Только старик чуть оклемался – приехала сама покойная. Вполне живая но... несколько изменившаяся. Тут бы и порадоваться. Ан нет – зять ни с того, ни с сего взбесился, чуть дочку с сыном не убил. Потом пришлось душегубство организовывать – самого зятя успокаивать... насовсем. Да еще и сынок появился. Внебрачный. Ублюдок.
Обычному человеку и одного раза бы хватило для полного инфаркта. Аким, конечно, боевой командир и много чего в жизни повидал, но столько залпом... Так что теперь Аким больше лежит, болит у него левый бок. Не то сердце прихватывает, не то в ребре после зятьевой "ласки" трещина. Не боец дед. Хорошо бы – только временно.
Одному из Акимовнах "верных" Храбрит руку сломал – тоже не боец. Да и драка эта показала, что боеспособность "верных" несколько... преувеличена. И есть еще моя команда. Три очень неплохих бойца. Конечно, против Якова одни на один... А если толпой? И я сам. Не то малёк, не то колдун, не то хозяйский сынок, не то черте что плешивое. Местные меня... опасаются. А ведь и моим людям тоже надо что-нибудь... "для услады тела".
Надо что-то придумать. Но как-то... не придумывается. Либо надо что-то найти. Одну или нескольких самочек хомосапиенского вида. А ближайшая популяция особой этого вида – "Паучья весь". С которой отношения... сложные.
Когда Аким пришёл на это место, он попытался провести с "пауками" размежевание. "Пауки" сходу взялись за дреколья. Потом пытался сам, по своей воле поставить "знамёна" – вытесать на деревьях знаки, обозначающие границы владения. Местные тайком все эти "знамёна" срубили. Потом у Акима жена заболела, стало не до того. Как-то установился статус-кво. Один из элементов этого "кво" – наш берег левый, их правый. И тут я полез на их сторону. Набрал там раков, набил детишкам их морды. Да еще и девку-полонянку привёл. Гарантируется "всем биточки по-селянски" и гарнир из матюгов. В лучшем случае. В худшем... может быть вполне по песне, русской народной:
"И с тех пор в хуторке уж никто не живет.
Лишь один соловей громко песни поёт".
Этими прекрасными поэтическими образами, в сопровождении милой лирической мелодии, русский национальный менталитет формулирует своё, глубоко народное, отношение к специфической особенности хуторского образа землепользования, выражающейся в полном и быстром самопроизвольном восстановлении естественной окружающей экологической среды при всеобъемлющем и окончательном истреблении населения всех возрастов, полов, национальных и религиозных принадлежностей упомянутого землевладения. И меня, любимого, в числе прочих. Полный «пи» маячит в натуральную величину.
Что радует – не у одного меня голова пухнет. Вон Ольбег бежит:
– Иване, пойдём скорее, деда кличет.
– Пойдём. Ты деду уже все рассказал?
– Ну... А чего, это тайна была?
Насчёт "не болтать" я ему крепко вдалбливал. Но против деда малыш слаб. Да и хорошо что рассказал – время терять не придётся.
– А ещё кто там?
– Яков, Доман. Дед еще Паука велел позвать.
Интересный персонаж. Первые годы "пауки" жили очень скученно. Все боялись, что им подать большую посчитают. "С дыма". Потом им установили норму ежегодного платежа в княжескую казну. Очень даже мягкую. Да еще и форму определили в 10 штук их же собственного полотна. Ну тут они и развернулись. Все быстренько построились, отделились. Пашню начали резко распахивать. Сейчас в веси уже четыре десятка домов. А вот пока жили скученно – этот парень и погорел. Отец его овдовел и взял в жены молодую девчонку. Моложе сына даже. Когда "пауки" так удачно осели, к ним много из малых да погорелых селений просилось. Они принимали, особенно девок молодых. Их и выучить "паучьему" делу можно, и в жены взять. Вот такая сиротинка и попала в жены к отцу этого нашего Паука. Я даже имени парня не знаю – только так и зовут. Парень молодой, мачеха еще моложе. Сошлись. Молодые тела и такие же души. Без мозгов.
"Любви все возрасты покорны
Но юным, молодым годам
Её порывы благотворны
Как воды вешние – полям".
Эх, Александр Сергеевич... Ваши бы слова да богу в уши. А вот народная мудрость гласит, что спешка – это необходимое свойство организма при общении с чужой женой. Хоть бы и молодой.
Любовнички попались на горячем. Под "порыв" отца и мужа. Отнюдь – не "благотворный". Старший "паук" пытался сынка убить – старики не дали. Выгнали из селения. "Изверг" – извергнутый из рода. Покойник уходящий вдаль. Отец его потом свою молодую жену бил нещадно несколько лет подряд каждое воскресенье. В память о сыне.
Парень бы пропал, сгинул бы. Но попал в холопы. Аким как раз в то время свой хутор ставил. Ему люди нужны были. Знающие здешние места – особенно. Паук и самопродался. Есть на Руси такой обычай.
"Коль глава растёт из попы
Не пойтить ли мне в холопы?"
Получил в уплату молодую жену. Ту самую Светану. Её из города прежняя хозяйка в прислужницах привезла. Вышла замуж за холопа – сама холопкой стала. Не хотела? А кто спрашивать будет? Любаву мою родили. Потом, когда избы внутри тына поставили – получил Паук и избу, и корову, и прочее. Другие люди у Акима – или из Смоленска, или здесь уже к нему пришли. Но из Паучьей веси – Паук один.
Прежде чем заявиться на военный совет к родному батюшке, заглянул к своим. Николай – то волосы на затылке чешет, то металлическим стержнем по бересте нарезает. На бересте чернилами не пишут. Берут заточенный стержень, металлический или костяной, – писало, и процарапывают буквы. В одну строку. Снова, задери их бабай на букву ё, без разделения на слова. С этим самым "юс большой йотированный". Читать в привычной мне по прежней жизни манере скорочтения... Было бы из чего – застрелился бы.
Ноготок грушу мордует. Я ему во дворе сообразил боксёрскую грушу. Из кожаного мешка с песком. Боксёр из меня... как умирающий лебедь из новорождённого цыплёнка. Хук от свинга отличить могу. И все. Но туземцы драться вообще не умеют. Русская кулачная забава – это либо оплеуха, либо что-то "под микитки". Вообщем-то, понятно почему. Вы пробовали боксом заниматься, когда ваш противник в тулупе до полу? Основной приём – снос по корпусу. А профессионалы не дерутся, а режутся. Саблями, мечами, ножами... Совсем другая техника.
Знаете какое лучшее средство от всякого карате? – Овчина. Выделанная, плохо выделанная – не важно. Одеваешь противника в тулуп армейской караульный и молоти. Если повезёт – собьёшь с ног. Пробить хоть рукой, хоть ногой... Это тебе не кирпичи головой ломать. Кирпич амортизационных свойств не имеет. И такая одежда на людях – значительную часть года. А на самом бойце – рубаха по колено. Армяк – еще ниже. Это отнюдь не борцовка и не кимоно. Проводишь удар пяткой в переносицу? – Ну и выпрыгивай во всем этом.
Когда-то давно персидский царь Кир разгромил широко известного размером своего капитала лидийского царя Креза. Кир был первым из персидских царей, человеком очень оригинальным. Поэтому Креза не придавил как-нибудь... в показательно-извращённой форме. А сделал своим советником. Видимо, по финансовым вопросам. Через некоторое время лидийцы, оставшиеся без царя в стране и, очевидно, без того же, но и в голове, подняли против персов восстание. Естественно, оно было подавлено. По обычаю предполагалось полное истребление всего народонаселения с продажей в рабство случайно выживших. Но Кир был гуманистом. Кажется, вообще первым в мировой истории. Особенно после ассирийцев с их манерой строить оборонительные сооружения слоями: слой живых, но связанных пленных, метровый слой глины. И так далее.
Вообщем, позвал гуманист персидский Креза и поинтересовался:
– А чтобы нам тут напоследок сделать с твоими бывшими и моими нынешними подданными?
Крез, хоть и финансист, тоже был гуманистом – пожалел своих бывших. И посоветовал в приказном порядке сменить стиль общенародного обмундирования. Лидийцам было указано носить длинные свободные одежды. Через несколько лет только седые ветераны могли вспомнить о славной лидийской коннице. Народ весь стал мирными земледельцами и жил долго и счастливо.
А тут и без Кира Великого и Креза Богатого – все длиннополое. Национальное миролюбие как неизбежное следствие фасона носимого.
Про удар ноги, обутой в лапти... Да еще в онучах... Заматываешь ступни полотенцем, одеваешь сверху корзинку из лыка. Хоть липового, хоть берёзового. Именно из лыка – соломенная корзинка... несколько другой эффект даёт. Становишься в стойку киба-дачи. Ни в какую другую в такой обуви встать невозможно. И проводишь какую-нибудь йока-гири. Ну и как? На ногах остался? – Чёрный пояс на брюхо и медальку на грудь.
Но Ноготок нашёл в боксе кое-какой смысл. Конечно, против его секиры – Мохаммед Али еще выстоит... Может быть. Однако есть ситуации, когда за оружие браться нельзя. По "Русской Правде" меч вытащил – плати штраф. Кулаком иногда получается дешевле. И крови можно сделать меньше. Особенно, если правильно попасть. Хоть в лоб, хоть в челюсть. Пусть и бородатую. Только не в нос. И по глазам... аккуратнее. Так что – челюсти. Сломал челюсть – крови нет, а боец уже не боец. Вот и отрабатывает "прямой в голову".
Чарджи ножики кидает. В мишень. Зачем степняку метательные ножи? Это же традиционно матросская забава. Оказывается – надо. Для дальнего боя есть лук со стрелами, для ближнего – сабля с копьём. А вот для среднего... Я сначала удивился, потом вспомнил. Казаки ставили во вторую шеренгу в своих лавах метателей. На десятке шагов те из-за спин копейщиков первого ряда закидывали противника градом метательных ножей. А мастера обоерукого боя, прорвавшись сквозь строй противника с двумя шашками в руках, вторую тоже метали во врага.
Один Ивашка изображает начальника. Разлёгся в теньке и дремлет. Тут меня местные из-за раков чуть не затопали, а он дрыхнет.
– Рота, подъем. Слушать всем. Предполагается нападение противника. Форма одежды – по-боевому. В бронях и с оружием. Чарджи, лук со стрелами. Займёшь позицию на возвышении... Что уставился? Влезь на крышу поварни и будь готов завалить всех. По моей команде. На провокации не поддаваться. Ивашко, Ноготок, находится у парадного крыльца. Николай, найти Любаву, Ольбега. На двор не соваться. При угрозе разгрома, пожара отойти к тыну. Дальше – эвакуация по обстоятельствам. Отходить на Пердунову весь. Вопросы? А, мя, чё – вопросами не считаются. Исполнять.
Насчёт нападения я несколько погорячился. Но я же деревенских знаю – у "пауков" мужиков в три-четыре раза больше. Придут разговаривать, разгорячатся при виде нашего малолюдства... Возможны варианты.
Военный совет проходил... бестолково. Сначала Аким потребовал моего "отчёта о проделанной работе". Облом-с вам. С полным моим к вам уважением. Я же не Ольбег, чтобы взахлёб с подробностями. Чётче надо, голые биты информации. "Они напали. Детей схватили. Любаву свалили. Невосстановимых потерь в живой силе и технике – нет. У противника – аналогично. Пленных – одна штука"
Паук наш, его Потаном кличут, только глянул на меня, когда я его дочку Любаву вспомянул. То ли благодарен за заступничество, то ли наоборот. Сложные у них там отношения.
Доман больше про кровь спрашивал: "неужто и носа никому не разбил?" Пришлось объяснять насчёт применения биологического оружия. Типа: может и есть у кого кровь, но не от меня, а от раков.
А вот Яков прямо в корень зрит:
– Девку поял?
– Нет.
– Целка?
– Цела.
– Откуда знаешь?
Так-то Ванька. Попался в простейшей двухходовке. Думай, парень. Предки не дураки. "Чёрно-белого – не брать, да и нет – не говорить. Что желаете купить?" – старинная крестьянская игра, развивающая коммуникативные и логические навыки. А также контроль за собственной речью. Типа: а не ляпнуть бы лишнего.
Объяснил, что проверил. На всякий случай. Во избежание инсинуаций и диффамаций. Аким сразу в атаку пошёл. Ты... такой-сякой, молодой-зелёный, молоко на губах, да в моё время да за такие проверки... Утомлять начинает. Тут Доман влез:
– Чего со стадом делать?
Крестьянину, особенно хуторянину, с соседями ссориться очень рискованно. Могут ведь просто ночью запалить. С четырёх концов. И потушишь, а все равно убытки. Или есть, вот как сейчас, стадо на пастбище. С двумя пастухами. Уведут "пауки" стадо и чем жить? Даже если и вернут. "Коровка заблудилась, лошадка убежала, пару овечек твои пастухи сами съели". Найти своё – очень не запросто. А то уже и невозможно.
И другие способы есть. Насчёт отравить жизнь соседу. На островах Самоа в девятнадцатом веке процветала охота за черепами. Собираются деревенские и идут к соседям. Когда у тех праздник с питьём местного пива. Пивохлёбы ночью выходят из дома по одному-два – отлить в кустики. Их по голове дубинушкой – стук. Череп отделяется, потом прочищается, сушится, вывешивается в общественном доме как признак доблести и "вятшести". По этому поводу всем племенем пьют пиво. Утром одного-двух из своих недосчитываются. И так – столетиями. И никто особенно не возмущался. Пока не пришли бледнолицые с нарезным, многозарядным и крупнокалиберным.
В середине двадцатого века в те края один европеец с женой забрался. Тихо-мирно никого не трогает, с местными – уважительно. На третий день обнаружил, что все кокосовые пальмы вокруг его хижины – без кокосов. Причём что интересно – полный остров кокосовых пальм. Везде орехи эти гирляндами висят. А вокруг его дома – на сто шагов единственные шары – его собственные. Человек интеллигентный, сразу предположил страшное – флуктуация, мутация, радиация. Стагнация и деградация. Но как-то ночью вышел пописать, а там местные – пальмы вокруг его дома трясут. Зачем? А интересно им посмотреть как он будет корячится – за кокосами ходить подальше, таскать подольше.
Ну не любят деревенские чужаков. Хоть в Самоа, хоть в Святой Руси. И выдумки, как бы нас по-корячиться заставить – у них хватит.
Доман старательно убеждал, что с деревенскими ссориться не надо, девку-пленницу с почётным эскортом отправить к родителям, раков отдать, выкатить за битые детские морды бочку пива. А стадо, чисто на всякий случай, как бы чего не вышло, немедленно вернуть и скотину загнать по стойлам.
Мирная, познавательная беседа была прервана появлением совершенно неуместного персонажа. В дверь влетел Долбонлав и возопил:
– Тама!... Эта!... Боляличевы на клыльце!... Олужные в блонях!
Я-то с Долбонлавом много за последние дни общался, а до остальных глубокая, серемяжная правда сказанного дошла с задержкой. Но дошла. Дальше все пошло быстрее. Значительно быстрее.
Аким: – Кто?!
Я: – Я.
Аким: – Да ты... Да как посмел?!
Я: – Мои люди – мне решать.
Яков: – Пойду я.
Аким: – Куда!
Яков: – Своим скажу. И самому...
Доман: – Да как же это?
Я: – Скажи своим, чтобы брони вздели у кого есть. И вели ворота закрыть.
Аким: – Что?! Сопляк недоношенный! Ты тут будешь...
Стук конских копыт за окошком, топот ног по крыльцу. Дверь распахивается настежь, с мощным ударом в стену. Вваливается мужик, грязный, в рваной до пупа рубахе, с разбитым лицом. Без шапки, со следом коровьей лепёшке на одном колене. Вторая штанина на другом колене просто прорвана. В дверном проёме съезжает на пол, тычет в стену рукой и орёт:
– Тама! Эта! Убили! Пауки идут! Тысячи!
Дальше – дурдом. Куда там Чаплину с его падениями. Яков кинулся в двери на выход. В проёме этот мужик сидит. Сбил его по ходу, но и сам зацепился. Выехал мордой на крыльцо. Тут Аким с постели встать пытается, орёт как резанный:
– Яков! Яшка! Твою мать!
Яков назад. Снова сбил мужика, наступил на него. Этот уже просто как гудок пароходный. Навстречу Доман. С маху лбами с Яковом. Итить-ять! Так же и убиться можно. После аналогичного случая с двумя трупами на Нью-Йоркской фондовой маклерам вообще запретили бегать. Так они тренеров по спортивной ходьбе наняли...
Следом за Доманом Паук кинулся. Наступил на Якова... Оба озвучили. Яков двинул – Паук поймал. Лёг рядом. Тоже лежит и высказывается. Под ногами у меня Долбонлав визжит. Поросёнок молодой, недорезанный. На него еще никто не наступал, это он в порядке профилактики. Аким матерится в голос, Яков зубами скрипит от боли. В дверях гонец в коровьем дерьме тоже... делится познаниями в не нормативной лексике. Молчат двое: я от полной охренелости. И Доман. Лежит себе на полу. Благостный такой. Осталось только ручки на груди сложить и позвать снова попа. Разоримся на похоронах. Без всяких "пауков".
А я сижу себе как сестрица Алёнушка на известной картине. Ножки к груди подобрал, чтоб не оттоптали. И ме-е-едленно соображаю. Мы же в сенях. А сени всегда проходные. Кроме этой кучи-малы на входе, должна быть вторая дверь. Точно. Вот она – столом заставлена. А ну-ка, развернись рука, раззудись плечо, полетай-ка хрень на хрен. Все со стола долой, стол долой, дверь – ногой. "Вышиб дно и вышел вон". Кто сказал? – Пушкин. – Правильно, он же гений.
Это я уже на бегу добреживаю. Изба-сени, изба-сени, изба-сени. Гридница. Крыльцо. Опоздал. Ворота открыты, в них вливается толпа мужиков с дубьём. Ножи и топоры у всех и так всегда с собой. А дровеняка – оружие первого удара.
И я очень этому удару соответствую: ни шлема, хоть бы мотоциклетного, ни щитков каких завалящих хоккейных. Рубашоночка, порточки, пока еще сухенькие. Ножки косенькие, головёночка бедовая платочком прикрытая. В одной руке – дрючок берёзовый, в другой – какой-то кусок бересты с висюлькой. Аника-воин на тропе войны. Встречайте гостей – ирокезы прибыли. Сейчас будет произведён съем скальпов и установление к пыточному столбу. Ну и морды. Как писал Фонвизин в "Недоросле": "мамка остервенясь бросилась...". А здесь "папка". И не один.
"Пауков" было не менее полусотни, они беглым шагом вливались на двор и расползались по постройкам. Одна группа сходу потопала к поварне, другая, заглядывая во все открытые ворота, к конюшне. Высунувшемуся из хлева мужику дали сходу по морде. Аналогично с конюшней. Старший конюх хоть и жлоб, но жалко мужика – получил жердиной в брюхо. Второй удар – сбоку по загривку. Переступили и вошли.
А третья группа, самая колоритная и седобородая, топает прямо ко мне. И разговаривать не собирается – сразу дровеняки метать начали. Вот когда я порадовался присутствию моих слуг. Спасители мои. Ивашка с Ноготком сразу, как я на крыльцо выскочил, встали перед первой ступенькой. У Ноготка и щит есть. Небольшой, круглый, металлом окованный. Первую дубинку он на него поймал. Вторую Ивашка "гурдой" своей перенаправил. В стену дома. Аж звон пошёл. Третья... Пришлось пригибаться и пропускать над головой. Летит как пропеллер грузового вертолёта. Жужжит.
Конечно, бумеранг – оружие австралийских антиподов. Но это исключительно от их бедности. В смысле – леса у них мало, поэтому метнутое куда-нибудь должно при промахе возвращаться. А вообще-то всякое метательно-зашибательное... наше, родное. И пусть не возвращается – у нас еще есть. Всегда под рукой. Под полусотней мускулистых трудовых ручонок.
Когда грохот от попадания "пропеллера" в дверь за моей спиной затих, я сделал шаг вперёд, углядел сидящего верхом на коньке поварни Чарджи, и, поймав его взгляд, стукнул концом своего дрючка по фронтону крыши над крыльцом. Он понял. У нас хоть крыльцо боярское всего из одной ступеньки, но крыша над ним есть. И фронтон есть, из тонких, высохших полешек. Вот в них Чарджи стрелу и посадил. Целевое поленце с громким звоном, переходящим в хруст, развалилось и осыпалось частями за моей спиной.
Народ перед крыльцом начал крутить головами. Тут Чарджи, умница, проявил инициативу и вогнал вторую стрелу прямо в торец конька крыши над моей головой. Стрела вошла и осталась, дрожа и звеня. Теперь уже все начали выглядывать стрелка. Повернулись к поварне. И вовремя. Из открытых дверей оттуда сначала вылетел спиной вперёд один из "пауков", потом головой вперёд, крича и матерясь, второй. Причина столь приятного для моего сердца явления природы – "пауки летающие" – проявилась незамедлительно. В дверной проем вышла Домна с ухватом в руке. И встала подбочась. Зевс-громовержец. Громовержка. То она ходить не могла, а то стоит как бетонный надолб под Москвой в 41 году.
