Текст книги "Пейзанизм"
Автор книги: В. Бирюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)
Кое-какие похожие мысли мне потом и у Блаватской попадались. Да и в "Империи ангелов". Только там все сильно... гуманитаристически.
А вот нынешний мой опыт продолжает ту давешнюю тему. Мы тогда так "набрендились", что даже закон причинно-следственных связей не учли. А ведь если добавить... И еще это мировое дерево Иггдрасиль. Можно решить проблему "добросовестных лжепророков". Таки-да. Душа влетает в прошлое. От трёхсот лет и далее. И там пророчествует. Но вляпывается не в своё прошлое, а в произвольную ветвь мирового дерева. Тогда будущее данного конкретного пророка может, вообще говоря – существенно, не совпадать с прошлым данной конкретной души. Так что – "не врёт, а заблуждается".
И вот, когда я закатил кубик Рубика своей психо-информо-матрицы в эдакие эмпиреи, эти гоу-лядские подсоблятники скотского падальщика собираются мне душевную кастрацию устроить? Задушевно-музыкально. Вы сперва найдите искомое. А уж потом... А потом я вам весь пищеварительный тракт испорчу. Выгрызу все. Вплоть до толстой кишки. Я не брезгливый – выгрызу.
Так что – прорвёмся. А вот Сухана сильно разобрало. Волхвы продолжали втыкать ему свои костяные иголки. Толстые. Такими до шестнадцатого века работали. Каждую до крови. Мужик становился похожим на ёжика. Что радует – ни в кисти, ни в пальцы рук волхвы не колют – высоко. Уши у него не прокалывают. У меня аж от сердца отлегло. Слишком много стало неприятных последствий. Когда пирсинг пошёл в массы. В ушах чересчур много нервных окончаний. И слишком близко к голове. При такой плотности легко ошибиться, а естественных противовесов... А вот то, что они за его брови взялись. Ё-моё! Да еще и веки! И вокруг крыльев носа... За... акупунктуркуют мужика... Размер активной точки вообще зависит от разных факторов, включая эмоциональное состояние. Если Сухан сейчас... за гранью столбняка, то у него эти точки могут быть двойного размера. Соответственно, в местах их плотных скоплений – с перекрытием. То-то у этих... голядских пунктирщиков такой жёсткий выходной контроль с летальной выбраковкой.
Волхвы закончили втыкание. Ритм бубна изменился, замедлился. Колотушка работала только в нижнюю треть. Низкий бам. Остальные волхвы собрались вокруг главного, взялись за руки. И начали водить хоровод. Совсем не по-детски. Низкие мужские голоса, замедленный темп, резкие обрывы и звука, и движений... Ощущение отнюдь не детского праздника. Скорее – надвигающейся опасности. Глобальной катастрофы. О которой не убежишь. Волхвы то приседали, то подпрыгивали. Медведь в середине двигался в противофазе. Поворачивался внутри круга против часовой стрелки, косолапил. И рычал. Когда дед выпрыгивал – глаза медвежьей его головы резко вспыхивали. И медленно затухали.
Вдруг круг распался. Волхвы опустились на колени, сцепили руки у себя за спинами. И пошли вокруг медведя на коленях. Нога, согнутая в колене, ставится на всю ступню. Не выпрямляя её, перенести на неё вес тела, вторую ногу поставить также согнутой, впереди себя. А колено первой опустить и упереться этим коленом в землю. Я такую проходочку видел. Так подходит ученик к сенсею на татами. Не равный – стоя, не раб – на коленях. Ученик – переходя с одного колена на другое.
Волхвы сползались к медведю в центр. Дед уже перестал прыгать. Здоровенная, чудовищная фигура. В отсветах пляшущего пламени костров. Поднял бубен над головой, будто пытался сохранить его от своих помощников. И ударил колотушкой в верхнюю треть. Б-и-и-м.
Звук еще не закончился, а волхвы вокруг медведя попадали на землю. Будто мертвые. Но дед не остановился. Колотушка снова ударила. Теперь колотушка била в верхнюю и в нижнюю трети. Так это же шаманское мировое дерево! На бубне проступил трёхчастный мир шаманов. Вверху духи, в середине – живое, внизу – мертвые. Шаманы не различают покойников на плохих и хороших. Сначала он бил в среднюю и нижнюю полосы бубна. Переводили Сухана из живого в мёртвое. А теперь его душу тянут из мира мёртвых в верхний мир – мир духов. Вовсе не обязательно добрых.
Волхвы поднялись с земли и начали... предпродажную подготовку Сухана. Не знаю что противнее – видеть как в твоего спутника втыкают костяную иглу, или видеть как её вытягивают. Как ту, длинную, сантиметров пять-шесть, иглу, которой было насквозь, так что оба конца снаружи, проколото веко, медленно, чуть покачивая, вытягивают наружу. А потом волосатая морда слизывает выступившие на веке капельки крови.
Сухана отвязали от столба. Но он так и оставался неподвижным, с поднятыми вверх руками, с остановившимся взглядом. Статуя. Зажатая собственной судорогой. Нет даже дыхания. По мере того, как выдёргивали иголки, мышцы расслаблялись. Вот выдернули иголки из крыльев носа и руки опустились. Упали и висят. Как плети. Ещё пара игл – Сухан тяжко, стоном-всхлипом вздохнул. Но глаза не двигаются. По его глазам, по чудовищно расширенным зрачкам пляшет тень медведя. Тень пляшущего волхва в медвежьей шкуре на фоне двух пляшущих костров. И бубен. Бам-бим, бам-бим, бам-бим. Тянет из зомби душу. Из мира мёртвых в мир духов. Минуя живых.
Ритм ускорялся, взвинчивался и вдруг – тишина. Волхвы отступили от Сухана. Он пару секунд стоял неподвижно. Потом – осел мешком. Ноги подогнулись, проехался спиной по столбу. Стек на землю. Кучей. В тишине жалобно тренькнула струна. Скорбно. Плачуще. Соболезнующе. Раз. И затихла. И снова зазвучал бубен. Ярко, резко, требовательно. Бим-бам, бим-бам. "Вставай мертвец. Вставай – боги зовут. Жизнь кончилась – рабство – нет. Вставай. Вставай служить и прислуживать. Исполнять волю и слово. Повелителя и владетеля. Твоего"
Дед все повторял какое-то слово на своём языке. "Клаусутти, клаусутти, клаусутти". Знать бы еще – что это значит. На этом голядско-шаманском. Потом он отдал помощнику бубен с колотушкой, подражая медведю, вперевалочку подошёл к Сухану. Поднял руки-лапы вверх. В каждой было по зеркальцу. Медное или там бронзовое. Овальные, довольно большие – сантиметров тридцать по большой оси. Он сначала посмотрелся сам. И так... довольно заурчал. Потом развёл руки и вывернул кисти. Так чтобы видеть в зеркалах отражения костров за своей спиной. И снова заурчал. А потом начал крутить их в поднятых кистях. Зайчики заметались по поляне. И остановились. Бубен грохнул нижней частью. Два световых зайчика сошлись на затылке лежащего Сухана. Медведь резко опустил лапы и сам присел. Бубен ударил высоким.
Конец одиннадцатой части
Часть 12 Медведь и обезьяна
Глава 60
Бубен ударил высоким. Высокий, длинный колокольный звук. И противный скрип ручкой колотушки по обечайке. Снова звон и, задолго до его затихания, режущий уши скрип. И опять. И медвежье рычание: «клаусутти». В слове – ни одной буквы "р". Но – медвежий рык. Низкое рычание на всех гласных. Горловое, утробное, из живота, из медвежьего брюха. Поднимающееся к короткому взвизгу-щелчку на последнем «ти».
Снова удар бубна и вдруг, из-за моей спины, из темноты, из группы стоящих там не то зрителей, не то помощников, высокий мальчишеский голос. "Вста-а-о-у-авай". На три тона. С звенящим и резко оборванным звуком в конце.
И снова: колокол бубна, медвежье рычание, трёх-тонная музыкальная фраза, забирающаяся уже в какое-то... колоратурное сопрано.
Куча, сваленная у столба, начала шевелиться, разворачиваться, подыматься. Превращаться в Сухана. В нечто, напоминающее человека. Количеством конечностей, туловищем. Формой. Но не пластикой, не движениями. Он поднялся на четвереньки, не поднимая головы, мотал ей.
Главный голядина вытащил откуда-то из своей шкуры какую-то... веточку? Что-то тоненькое, беленькое, скрюченное. Ещё раз подпрыгнул. Вверх и вперёд, прямо на Сухана. Огромная, трёхметровая туша в медвежьей шкуре воздвиглась над человеком. Над маленьким, голым, стоящим на четвереньках подобием человека. Один из волхвов ухватил Сухана крюком на конце своего посоха за шею и вывернул его голову лицом вверх. Лицом навстречу чудовищной, мохнатой, огромной медвежьей голове с горящими багровым глазами. Пауза. Несколько мгновений полной тишины. И снова сопрано на три тона: "Да-о-у-й", "Да-о-у-й". Зазвучал бубен. Не колоколом – рокотом. Похоже на барабанную дробь в цирке при исполнении опасного номера. Только глуше, без звона. Там палочками по барабану, а здесь – колотушкой. По коже. По ушам. По душе. Рокот – как рокот моря. Только быстрее, непрерывнее, повышаясь по тону и темпу. Совсем не успокаивает. Будоражит, тревожит, пугает.
Огромная туша медленно опускается прямо перед Суханом. Оседает, расплывается в ширину. Контур плывёт в глазах. Оплывающая, наваливающаяся тёмная масса. На вытянутой рук-лапе, прямо над задранным кверху лицом – качается эта... веточка. Как лакомство перед мордой собаки. Такая... поноска? Или угощение? Оно как-то распрямилось на весу. Висит и покачивается. А ведь это... Палец! Человеческий палец! Кость. Собственно палец из всех трёх фаланг: проксимальной, средней и дистальной и его продолжение – пястная кость. Она пустая, трубчатая. Медвежья морда подносит её к себе и дует в неё. Резко тренькает струна. Но не отпускает свой звук, а тянет, длит, повышает его, уходит вверх. А сзади снова голос: "Вых-о-у-ди", "Вых-о-у-ди", "Вых-о-у-ди". На три ноты. Неизбежно, неотвратимо. Повышаясь. Обрываясь на грани фальцета. Где уже и дыхания быть не должно.
Кость висит открытым концом прямо над лицом Сухана. Сантиметров 10-15. Чуть качается над его сжатыми губами. Два волхва с посохами подходят к нему с двух сторон. Удар бубна. Удар посохами по рёбрам. Вскрик. И Сухан замирает с открытым ртом. С открытом прямо под нижним концом пустой кости чьего-то пястья.
Кажется, Сухан пытается дёрнуться, отодвинуться. Но три посоха его держат. А он сам не может оторвать ни ладони от земли, ни – колен. Стоит. Высокий, я такого еще не слышал, короткий бряк бубна. Дружный выдох всех присутствующих. Главный голядина резко, как бармен за стойкой, переворачивает кость открытым концом кверху. Будто-то там что-то есть. Жидкое. И затыкает какой-то затычкой. Подымается, удовлетворённо рыча. Сухан мешком снова валится на землю.
Но это не конец. Медведь поднял вверх зажатую в руке кость. Отпустил, так чтобы держать только за последнюю, ногтевую фалангу. И резко встряхнул. Как колокольчик. По телу Сухана прошла судорога. Он как-то пытался свернуться. Человек, когда ему плохо, всегда инстинктивно сворачивается в позу эмбриона – у мамы в животике хорошо. Без-опасно, без-боязно, без-страшно. Мама, роди меня обратно.
Один из волхвов что-то сказал Сухану, ткнул его посохом. Медведь снова позвенел костяным колокольчиком. И Сухана вздёрнуло. Точно – они его не поднимали. Он сам как-то очень быстро, судорожно оказался стоящим на ногах. Согнутый в пояснице, какой-то скособоченный, с опущенными руками и головой. Снова команда одного из волхвов. Этот стоит ко мне лицом и я успеваю поймать часть команды: "... прямо". И Сухана снова вскидывает. Голову, поясницу. Ему сказали, скомандовали... Стоит прямо. Ещё не "по стойке смирно", но похоже.
Волхвы выдают команды по-очереди. Во все возрастающем темпе. "Сесть, встать, лечь, левую ногу, руку, поворот..." Сухан дёргается как марионетка. Резкие ломаные движения. Абсолютный баланс. Я думаю, вчера он бы не смог исполнить прыжки на руках. А теперь прыгает. Вперёд, назад. И – закрытые глаза. Мечта пьяного сержанта – полное повиновение без всякого соображения. Наконец, эти... посохатые сержанты останавливаются. Голядина снова поднимает свой... костяной колокольчик. Встряхивает его и рычит в лицо Сухану. В абсолютно неподвижное, мёртвое лицо с закрытыми глазами: "клаусутти". Потом очень по-хозяйски, как кошелёк в набрюшник, убирает это многосуставное хранилище Сухановой души себе в пояс. Сухан... всхлипывает и оседает на землю. Будто из него выпустили воздух.
А громадный, мохнатый... ужас в медвежьей шкуре поворачивается ко мне.
Вот это я попал... Мама моя родненькая... Теперь они за меня примутся.
Общий выдох как-то вернул и меня к осознанию и восприятию окружающего. Но... Попытка пошевелить пальцами связанных над головой рук не привела к ожидаемой боли. Она вообще ни к чему не привела. Рук не чувствую. Ноги, все тело – как деревянные. Каждое движение отзывается... Очень плохо отзывается. Меня уже тоже..? Я уже частично зомби? Ну, с Барбодосом вас, Иван Юрьевич.
Только не надо путать "антилизм" с "атлантизмом". И то, и другое – параша. Но непосредственный "кай-кай" несовместим со "жвачкизмом". На зубах может скрипеть либо то, либо другое.
Оценивая уровень собственного юмора, я ощутил чувство глубокого стыда. Что радовало. Хоть какое-то чувство. Все остальное – глухая, тупая, безысходная... паника. Покорность. Полное согласие с любой... С любым развитием событий. "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца". Все попытки возвратить себе... себя, вспомнить картинки, которым я так радовался недавно, какие-то... лингвистические изыски... Как это не... не соразмерно, неуместно, глупо, по-детски... Перед вот этим. Перед царём зверей. Перед Велесом. Перед ними, владеющими и приобщёнными. Извлекающими и запечатывающими души человеческие. Перед служителями Его.
"Дети у вас прекрасные. Но то, что вы делаете руками...". А также ногами, головами, глазами...
Сами волхвы и вывели меня из этого... нокаута. Именно их этого состояния, которое характеризуется головокружением, частичной или полной потерей ориентации, иногда – потерей сознания в результате удара. Все это я либо уже имел, либо балансировал на грани. Ритуал-то у них был... вполне ударный.
Но будучи уже на грани обморока, уже согласившись с мыслью: "закрою глаза и пусть делают что хотят", я поймал взгляд одного из волхвов. "Дьявол кроется в мелочах". Я мелочный человек – человек, внимательных к мелким деталям. Например, к беглому взгляду. Взгляду в лес за моей спиной. Точнее, в просвет в кронах деревьев на востоке. Все это время я, как и все остальные, смотрел на происходящее здесь, в центре поляны. В круге света от пляшущего пламени костров. А вот последовав за коротким взглядом волхва, повернув непривязанную голову лицом в непроницаемую темноту окружающего леса... я обнаружил, что темнота... уже не настолько непроницаемая.
Выворачивая голову, пытаясь рассмотреть хоть кусочек света под своей подмышкой, я вдруг обнаружил еще одну ошибку этих "велесобищ" – у меня не были связаны ноги. Сухана они привязали правильно, а вот со мной... то ли поленились, то ли не посчитали важным.
Полу-петушённый волхв попытался стать совсем петушённым: не только заметить рассвет, но и прокукарекать. Позволил себе обратить внимание главной голядской голядины на изменение освещённости. Себе он позволил, а вот ему нет. Утробное, удовлетворённое медвежье рычание сменилось коротким рыком. И ударом. Волхв получил медвежьей лапой по уху и отлетел метра на четыре. Так... катапультировать здорового мужика... Медведь-то – да. Но ведь это дедок в маскарадном костюме. Я же видел, как его выводили под руки. Полуслепого, само – не ходящего, согбенного и шаркающего. С трясущимися от "тремола покоя" ручками. А тут он этой ручкой...
Главный снова взял в руки бубен, парочка волхвов рысцой убежала куда-то мне за спину. Между главным и группой волхвов прошёл короткий обмен мнениями. Чем они там обменивались – не понятно, но главный снова рыкнул и ударил в бубен. А по тёмной массе зрителей прокатился какой-то... шепоток. Восторга? Предвкушения? Радости? Участники как-то раздвинулись, очистили площадку. Чьи-то жёсткие пальцы ухватили меня за ремень, который не позволял закрыться моему рту, что-то сделали и... выдернули эту кожаную гадость из моих одеревеневших челюстей. Над ухом раздался чей-то тихий голос: "Кричи".
Я бы закричал. Но челюсти... И пересохшее горло. Пока я сглатывал и двигал своим едальным аппаратом, в голове возникло недоумение: "а зачем?".
Каждый раз, когда у нас в ВУЗе начинали читать новый курс, мы на первой же лекции задавали лектору один и тот же вопрос: "А нафига оно надо?". Глупые обижались. Или несли ахинею: "Так положено. Так требует учебный план...". Умные – объясняли место своей дисциплины в... в общей картине мироздания. Когда мне и самому пришлось детишек учить – я всегда начинал с ответа на этот, пусть и не заданного, вопрос.
И тут также: а чего кричать-то? "А нафига оно надо?" У вас что, своей музыки нет? Подпевки не хватает? У вас вон, у меня за спиной, такой... "Робертино Лоретти". А у меня голосок... в хоре ближе третьего ряда не ставили. Причём только сбоку. И то, что я называл "петь", велели делать только в кулису. Как при мощном выхлопе. А тут вдруг... Арию вам оперную, что ли, уелбантурить? "О соле! О соле мио...".
Мощный медвежий рев из-за спины прервал мои воспоминания в части оперной классики. Не, не Ла-Скала. Совсем – не. Я там был, чисто пиво пил. Просто – мёда не было. Музей у них там классный, кисти рук отрубленных – там есть. А вот медведей там нет. Италия, факеншит. Сапог-сапогом.
Сзади снова заревело. Ближе, громче. Удовлетворённее. Твою мать! Так они настоящего мишку выпустили! Вот то самое кадьякское угробище. Из ямы. Так он же тут всех... Нет, не всех – меня. Меня, единственного! Единственного привязанного. "Пристолбанутого".
Я задёргался в этих вязках, пытался посмотреть – что там сзади, пытался как-то... вырваться, отвязаться, убежать. Уже набрал воздуха в лёгкие чтобы заорать. От ужаса, невидимого, подбирающегося сзади, страшного, животного, огромного... И... получил посохом по ноге: "Кричи".
А вот и не буду. А вот такое я дерьмо вонючее. Билет купил, а не поеду. Как там Разгон пишет: у следака и сидельца – общих целей нет. А у кормёжки и кормильца? Мои челюсти рефлекторно сжались. Но, похоже, отсутствие моей реплики не было критично для остальных участников этой... "зверя-кормительной" самодеятельности. Главный снова стукнул в бубен, рявкнул по-медвежьи и подпрыгнул. С места вверх взлетает трёхметровая косматая бурая туша. Ага. А цвет уже различим. Раньше-то гляделось просто как тёмная масса в отсветах костров. А тут уже и солнышко люксов добавило. Поплыла у вас эстетика, господа голядины. Вы, конечно, экспрессионисты. Но, пожалуй, уже – "экс". Прессовать меня уже не получится. Я и сам такие экспрессы видывал...
Такого я не видал. Никогда. Огромная, с бочонок, мохнатая голова выдвинулась из-за моей правой подмышки. Прямо мне на грудь. Посмотрела своими маленькими чёрненькими глазками мне в лицо. Запах... сдохну просто от запаха. Голова кружилась, я, явно, поплыл. Ещё чуть – и потеряю сознание.
Голова чуть отодвинулась. Чудовище занялось моей подмышкой. Старательно обнюхало. А потом – лизнуло. Мокрый, горячий, шершавый язык. Прямо по голому. По... по мне. Я бы заорал. Но – челюсти как заклинило. Зажались. Сцепились. Н-н-не могу. Н-н-не расцепить. И – не буду.
"Я щекотки не боюсь.
Если надо – щекотнусь".
Тварюга снова повернуло башку, внимательно посмотрело мне в глаза. И... потрусила к главной голядине. «Потрусила» в исполнении трёхметровой туши... Ну, пусть будет – «потрусила». Как правильно, что нам не дали есть, как хорошо, что я даже квасу не попил. А то бы стоял тут... в мокрых штанах.
Как забавно эти милые животные выглядят на арене цирка. С дрессировщиком. В зоопарке – тоже ничего. За стальными прутьями ограждения. А лучше всего – на экране. По ту сторону объектива. Ни запаха, ни половины звуков. И главное – нет пластики. Нет постоянного ощущения, что этот милейший "брат меньший" чуть двинется... Чуть повернётся. Не выпуская когтей – они у него и так всегда выпущены... Чуть-чуть... И... необратимые последствия. В форме вырванной спины, откушенной ноги, расколотой, мозгами наружу, головы. Или – скальпированной. Медведь еще и скальпы хорошо снимает.
Светлело. У меня в глазах. Светало. На поляне. Бутафорский медведь перерыкивался с натуральным. Костюмированный – требовал. Настоящий – возражал. Но... какой лесной зверь может противостоять зверю общественному? Самому лютому из зверей... Голой бесхвостой обезьяне...
Волхов обошёл сидящего медведя вокруг, стал ко мне спиной и снова ударил в бубен. Медведь обиженно рявкнул. Не дали, видать, сахарку мишке. Бубен ударил снова. Громче, резче, требовательнее. Угробище снова рявкнуло и поднялось на задние лапы. А все-таки, настоящий выше поддельного. Не на много, но видно. Поддельный размеренно застучал в бубен и начал отступать перед настоящим. Спиной вперёд. Спиной... ко мне! Он же это чудище ко мне ведёт! К завтраку недоеденному!
Бум. Рёв. Шаг. На каждом шаге мишка ревел. Крутил своей чудовищной башкой. Кажется, ему тоже не нравился я. В роли завтрака. А может, у него радикулит? Или там, мозоли на пятках? И ему ходить больно? Но голядина бил в бубен, и медведь делал очередной шаг. Все ближе ко мне.
А вокруг светало. Стоило только отвести взгляд от этой чудовищной пары, от притихших, но еще стоящих и горящих костров-чумов, как становилось видно – идет рассвет. Где-то запели птицы. Не громко. Не много. Но мёртвую паузу между ударами бубна вдруг нарушило какое-то "уить-уить". Я из птиц по голосам знаю ворону, воробья и соловья. Не знаю, что это за птаха решила порадоваться утру, в котором меня кушать собрались. Но... раз птицы поют...
"А подыхать нам рановато.
Есть у нас еще дома дела"
Голядина стоял ко мне спиной, чуть справа, на расстоянии шага. А у меня руки к столбу привязаны. Хорошо привязаны, крепко. А ноги – нет. В смысле – не привязаны. И это тоже очень хорошо. А еще тут у меня – задница медвежья бутафорская на уровне пояса. Ну и? Ну и не думая, чисто инстинктивно – на руках подтянуться, спиной в столб, ногами в эту... голядскую спину. С выдохом. Со всей силы. С полным зажимом стопы в момент прикосновения. С наполнением ударной части в основании пальцев ног – всем своим «ки», или как они там это называют. На.
Я – попал, он поймал. И не только он. Голядина от толчка в задницу побежал вперёд. Настоящий мишка сработал по-милицейски: раз бежит – надо ловить. Он поймал этого "загримированного клоуна" на инстинктивно выставленную левую лапу. Что у медведей когти не убираются – я уже сказал. Такой был... хруст. А потом "хлопнул в ладошки". Ударом лапы медведь ломает хребет лошади. А двумя? – Два хребта?
Туша главного голядины в медвежьей амуниции рухнула ничком. От удара бутафорская голова отскочила в сторону. Стала видна тыковка этого самого "служителя морга". С розовой лысиной и беленькими волосиками венчиком по кругу. Как реагируют дрессированные зверушки на потерю дрессировщиком штатного головного убора... В истории цирка есть несколько таких эпизодов. Прямо на арене. А здесь – прямо на поляне. Медведь свалился на этого клоуна. Потом приподнялся в свою обычную стойку на четырёх лапах. И ударил по торчащему беленько-розовенькому. Лапой. Как по мячу в бейсболе. Только там битой бьют, а здесь... Что лапой хребет ломает, что когти не убираются... – я уже сказал.
Беленько-розовенькое оторвалось от грязно-бурого, перелетело поляну, стукнулось об лежащего Сухана и отскочило. Летающие головы здесь я уже видел. В самом начале. На льду Волчанки. Но каждый раз... впечатляет.
Зверюга переступила по-удобнее. Там что-то жалобно скрипнуло. Бубен. Медведь раздавил лапой бубен. Ну и правильно: бубен и шаман – одно целое. Смерть одного означает смерть и другого. Мастер и его инструмент.
«Вам не жить друг без друга».
Медведь еще чуть сдвинулся и начал лакать кровь, вытекающую фонтанчиком из шеи «личного представителя скотского бога по Верхне-Угрянскому округу».
Мгновения тишины, стоявшей над поляной закончились – все закричали. А также – побежали, завопили, засуетились. И вообще – не сделали только одного – исконно-посконного, в данный момент – очень полезного. Не засунули себе бороды в рот для последующего вдумчивого пережёвывания.
Один из волхвов кинулся ко мне. Отомстить? Наказать? Два ха-ха. Первый – не бегай мимо медведя, когда он кушает. Второй – не размахивай дрекольем своим. Опять же, рядом с медведем, когда их царско-зверское величество трапезничать изволят. Медведь видит плохо вообще, а этот... престарелый пережиток язычества – особенно. Но на движение реагирует как датчик в Гохране.
Шустряк отделался переломанным посохом. И полётом. В костёр. Правый "вигвам" наконец-то прогорел. И рухнул вместе с "посетителем". Вой завалившегося в кучу горящего дерева обожжённого волхва, столб взметнувшихся искр – добавили общей картинке динамики и выразительности. Впрочем, добавка здесь уже не требовалась. Один из выскочивших из толпы зрителей "скалозубов" метнул в медведя короткое копье. Сулица. Убил бы, наверное. Они же тут охотники. Но стоявший рядом волхв в последний момент врезал "скалозубу" по рукам посохом. Потом по ногам, между ног, по затылку. Ну и правильно – зверушка-то священная, олицетворение самого... Ну сам знаешь кого.
А олицетворение, получив-таки метнутой палкой по морде, решило напомнить – чьё оно именно. Бога смерти. Сегодня, извините за откровенность, – вашей. Рывок с места огромной туши с окровавленной оскаленной мордой произвёл на присутствующих сильное, неизгладимое впечатление. Двое волхвов, пытающихся вытащить своего товарища из "чумного аутодафе", сами туда влетели, вместе со своим подопечным. В эту... "зону термообработки". Где и возопили. Остальные возопили везде.
Лозунг всякого медведя:
«Зато я нюхаю и слышу хорошо».
Таки-да. Слышит. А тут вопят. Раздражает. Привлекает. Дичь. Добыча. Слабая.
Чудовищная башка на усевшейся на задницу громадине, повернулась. Влево-вправо. Просканировала местность. Как недавно делал сам голядский голядина, как отрабатывает захват цели "Шилка". "Захват цели произведён". И он рванул. Что такая зверюга по лесу бегает как скаковая лошадь... ну я это уже сказал. Остальные... Остальные постарались бежать быстрее скаковой лошади. Сразу все. Во всех сразу направлениях. Полянка опустела мгновенно. Некоторое время был слышен их визг, лом сквозь растительность, рёв медведя. В правом костре вдруг резко взлетели искры, и вопящая горящая фигура, выскочив оттуда, метнулась куда-то к главному идолу. И стихло.
Живых...
"Нас оставалось только трое
Из восемнадцати ребят".
Из скольких – не знаю. А оставшихся... Сейчас посчитаемся. Я. Это – точно. Пока. Все еще. «Скалозуб», волхвом битый. Куда били последний раз – не заметил. Но били посохом. Может, и дохлый. Сакрально-летальный удар... Может быть. И Сухан. Лежит без движения. Глаз не видно, видно что дышит. Мой человек. Не мой – «верный» батюшки моего. Который мне не батюшка. Все равно – мой. Раз мой – должен спасти. Меня. Ага, неподвижный бесчувственный спасает связанного, к столбу привязанного. Плевать. Я – господин, он – слуга. Он обязан меня спасти. Это его обязанность – «холопа верного». Даже ценой его жизни. Но... не может. Если он не может, то мне...
"Крест деревянный иль чугунный
Завещан нам в грядущей мгле".
Я не против креста. Хоть какого. Посмертно. Потом. «В грядущей мгле». Не сейчас.
А сейчас... Вставай холоп. Вставай дело делать. Своё главное холопское дело – господскую волю исполнять. Волю к жизни. К моей единственной и неповторимой. Не встаёт. Может этому "свободолюбу" Интернационал спеть? Вот уж точно:
"Вставай, заклятьем заклеймённый...".
Не встаёт. Из него душу вынули. Он теперь не человек – зомби. Раб колдуна. Он и так-то – не "раб лампы". Дворца в восточном стиле – точно не построит. И потереть что-нибудь чем-нибудь – нечем. Не подыму этого... раба, не заставлю его его же собственное рабство исполнять – мне конец.
"Мы в ответе за тех, кого приручаем". А за тех, кто нам служит? А за тех, кем владеем? Не обустроил господин владение своего, не был "в ответе" – так оно само ответит. Так ответит... "А не угодно ли господину приодеться? Медным тазиком?"
Нет раба – не будет меня. Мораль?
Я обязан спасти его. Cюзеренитет, факеншит. Феодализм, мать его.
Мать-то мать, но! Мой приказ – для него закон. Должен быть. "Приказывай, господине".
– Сухан! Вставай, иди сюда.
Слышит. Глаза открылись. И все. Мда...
"Решили как-то Василий Иванович с Петькой выяснит: а чем это мухи слушают? Поймали муху и кричат ей:
– Ползи!
Муха ползёт. Оборвали ей ноги. Снова крикнули:
– Ползи!
Не ползёт.
– Пиши, Петька. Ухи у мухи – на ногах"
А у этого и уши на месте, и ноги. Но – не ползёт. Слышит, но... не ползёт.
Я хорошенько прокашлялся, сплюнул, обложил Сухана матом. Громко и выразительно. Даже битый "скалозуб" начал шевелится. А Сухан – нет. Вижу, что слышит, но не двигается. Первый раз в моей жизни... в двух моих жизнях – чтобы человек мой мат слышал, понимал, но не двигался. У меня так болящие из комы выскакивали, "деды" из каптерки вылезали. Заслушавшись. Даже абсолютно нерусская шпанка поймав эти интонации... осыпалась и приносила извинения. А тут... Сильны голядины, если мои "русские народные, частушки хороводные"... с места не сдвигают.
Я лихорадочно пытался вспомнить мелочи проведённого над Суханом ритуала. Быстрее-быстрее. Мишка один – голядей много. Зашибить его они... вряд ли. Но ведь кто-то из них вернётся. А тут я. На столбе вешу. Приготовленный. Надо срочно отвязаться. "Ванька отвязанный" – большая сила, уровня стратегического удара.
"Мчались танки, ветер поднимая.
Наступала грозная броня...".
Чтобы «мчаться» надо сначала «отвязаться». Отвязать может только Сухан. Нужно ему приказать. Отдать приказ. Но он на мои приказы не реагирует. А на чьи? А – на голядские. А как они ему приказы подавали?
Стоп. Если этот ритуал, как я предполагаю, состоит не в изымании души для последующих прогулок по миру мёртвых и миру духов. Я в это не верю. Так что – нет. Тогда здесь – какая-то смесь иглоукалывания с гипнозом. Отягощённая акустикой и цветомузыкой. При гипнозе в разных техниках используются символы. Всякие знаки, образы. Те же тотемы. Используются как ключи. Особенно, вот в таких – не лечебно, а командно ориентированных.
Была серия очень загадочных самоубийств в самом начале девяностых. Когда несколько человек, державших в руках хвосты от "золота партии", вдруг решили полетать. После странных телефонных звонков. Прямо из окна. Без парашюта. Был очень интересный разгон демонстрации в Тбилиси, проведённый американцами. Ну, то что толпу они нестандартно разогнали... Но там в заключительной фазе пошли ну совершенно интригующие по последствиям телефонные звонки на мобильные телефоны активистам. Что общего у мобильника и стационарного? Акустика.
