Текст книги "Пасынки судьбы"

Автор книги: Уильям Тревор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Я еще не утратила привлекательности, хотя и не столь яркая женщина, как миссис Мэлсид; мы с ней вообще совсем разного типа. Я ни за что не позволила бы себе располнеть, если бы Стрейф не твердил, что терпеть не может женщин, похожих на мешок с костями. Я слежу за волосами и в отличие от миссис Мэлсид регулярно их крашу, иначе у них делается омерзительно пегий вид. Мой муж Ральф умер молодым от пищевого отравления, он предсказывал, что в зрелом возрасте я останусь интересной женщиной, в известной мере его слова оправдались. Мы с Ральфом не спешили обзаводиться детьми, после его смерти я осталась бездетной. Потом встретила Стрейфа и уже не вышла замуж.

Стрейф женат на Синтии. Я бы сказала, не боясь покривить душой или показаться злой, что Синтия невзрачная пигалица. Это не означает, что мы с Синтией не ладим или как-то сводим счеты, у нас прекрасные отношения. Не ладят Стрейф и Синтия, и я часто думаю, что все мы были бы гораздо счастливее, если бы Синтия вышла замуж за кого-то другого, хотя бы за Декко, если допустить, что такое вообще возможно. У Стрейфов двое сыновей, оба пошли в отца и оба служат в армии. Как это ни печально, но сыновья Синтии совершенно равнодушны к бедняжке.

– Кто тот человек? – спросил Декко мистера Мэлсида, который пришел пожелать всем доброй ночи.

– Крайне сожалею, мистер Дикин. Это моя вина, он заказал номер по телефону.

– Боже сохрани, мы совсем другое имели в виду, – всполошился Стрейф, а Декко испугался, как бы не подумали, что он настроен против местных жителей. – У него потрясающая внешность, – сказал он, явно пережимая.

Мистер Мэлсид пробормотал, что мужчина остановился здесь всего на одну ночь, и я, улыбнувшись, кивнула, давая понять, что все в порядке. В Гленкорн-Лодже есть милая традиция – каждый вечер мистер Мэлсид обходит отель и желает всем доброй ночи. Именно поэтому Декко не должен был спрашивать мистера Мэлсида про того человека, в Гленкорн-Лодже не принято задавать подобные вопросы. Но Декко считается только с собственной персоной, он долговязый и нескладный, всегда в безукоризненном костюме, у него длинный нос и мышиного цвета волосы, облагороженные сединой. У Декко солидный капиталец, он встречается с девушками вдвое его моложе, но так и живет холостяком. Недоброжелательный человек сказал бы, что у Декко глуповатый смех; действительно, он иногда смеется до неприличия громко.

Мы видели, как мистер Мэлсид подошел к незнакомцу и пожелал ему доброй ночи. Тот не ответил и продолжал все так же сидеть, уставившись в пространство, не замечая ничего вокруг. Его неучтивость не показалась намеренной; человек точно окаменел, и мысли его явно витали где-то далеко.

– Пойду к себе, – сказала я. – Спокойной ночи.

– Пока, Милли, – кивнул Декко. – Подъем в девять, не забудь.

– Спокойной ночи, Милли, – сказал Стрейф.

На отдыхе Стрейфы всегда занимали отдельные комнаты, как, впрочем, и дома. На сей раз ему отвели «Герань», ей «Фуксию», а мне «Розу». Немного погодя Стрейф заглянет ко мне. Он не бросает жену из жалости, боится, что она не проживет одна.

Стрейф добрый и сентиментальный, его ничего не стоит растрогать до слез; он и представить не может, как это Синтия, такая беспомощная, останется одна, ей не с кем будет словом перемолвиться. «А кроме того, – повторяет он, когда бывает в шутливом настроении, – это бы расстроило нашу карточную компанию», Разумеется, мы со Стрейфом никогда не обсуждаем Синтию и вообще их семейную жизнь, соблюдая и тут наше неписаное правило.

Пропустив стаканчик-другой, Стрейф проскользнул ко мне в комнату, я ждала его в постели, но, как он любит, не разделась, только сняла платье. Он никогда не говорил мне об этом, но я знаю, что Синтия не поняла бы его и не стала бы ему потакать. Ральф тоже не понял бы; бедный старина Ральф был бы просто шокирован. На самом деле в этих причудах Стрейфа нет ничего плохого.

– Я люблю тебя, дорогой, – прошептала я в темноте, но Стрейф не был расположен вести беседы о любви, предпочитая действия словам.

Если бы на следующее утро Синтии не вздумалось остаться в отеле, вместо того чтобы пойти с нами в Ардбиг, все сложилось бы иначе. Но не стану уверять, что я ужасно огорчилась, когда за завтраком она сказала, что хотела бы побродить по парку и посидеть в тишине с книгой. У меня даже появилась надежда, что и Декко останется с ней, тогда мы со Стрейфом пойдем вдвоем, но вопреки моим ожиданиям Декко такое и в голову не пришло. «Бедная мартышка», – произнес он, глядя на Синтию с таким состраданием, будто она на краю могилы, а не просто немного выбита из колеи сменой обстановки.

– Не волнуйтесь за меня, – успокоила его Синтия, – Честное слово.

– Синтия – страшная лентяйка, – заметил Стрейф, и это была чистая правда. Я всегда считала, что Синтия чересчур много читает. Порой она откладывала книгу и застывала с такой меланхолией во взоре, что сразу делалось ясно – от чтения ей один только вред. Ничего страшного, скажете вы, просто у Синтии богатое воображение. Признаться, ее начитанность часто помогала нам в наших путешествиях: за многие годы Синтия проштудировала десятки путеводителей по Ирландии. «Вот здесь гарнизон сбросил ирландцев со скал в море», – сообщила она нам как-то раз во время поездки на машине. «Эти скалы называются Девами», – просветила она нас в другом месте. Благодаря Синтии мы побывали в таких местах, о существовании которых не подозревали: в башне Гаррон на мысе Гаррон, в мавзолее в Бонамарги, на скале Дьявола. Синтия просто переполнена сведениями по истории Ирландии. Она читает все подряд: биографии и автобиографии, пухлые труды о долгих веках кровопролитных сражений и политической борьбы. Какой бы городок или деревушку мы ни проезжали, Синтия обязательно что-нибудь нам рассказывала. Честно говоря, мы не всегда воздавали должное ее блестящей эрудиции, но Синтия не обижалась, казалось, ей безразлично, слушаем мы ее или нет. Кстати, по-моему, ее супружеская жизнь сложилась бы гораздо удачнее и сыновья уважали бы ее, не будь она такая бесхарактерная.

Мы оставили Синтию в саду, а сами спустились по тропинке к берегу, покрытому галькой. Я была в брюках и блузке; на случай, если похолодает, я накинула на спину кардиган, завязав впереди рукава, – все было новое, куплено специально для поездки. Стрейф одевается во что попало, и, разумеется, Синтия не следит за ним; в то утро на нем были бесформенные вельветовые брюки – в таких мужчины обычно возятся в саду – и темно-синий трикотажный свитер. Декко был одет как на модной картинке: светло-зеленый льняной костюм с модной отделкой на карманах, ворот темно-вишневой рубашки распахнут, и виден медальон на тонкой золотой цепочке. Идти по гальке было неудобно, и мы шагали молча, но, когда начался песок, Декко принялся рассказывать о какой-то девице по имени Джульетта, которая перед самым нашим отъездом из Суррея без обиняков предложила ему жениться на ней. Декко обещал на досуге обдумать ее предложение и теперь сомневался, не послать ли ей телеграмму такого содержания: «Все еще думаю». Стрейфа это ужасно рассмешило, у него несколько примитивное чувство юмора, и до самого Ардбига он уговаривал Декко обязательно послать телеграмму, и не одну. Декко смеялся, запрокидывая голову, в такие моменты он напоминает мне одну австралийскую птицу, я видела ее по телевизору в фильме о животных. Теперь они будут развлекаться с этими телеграммами все две недели, честно говоря, это типично мужской юмор, но пусть себе веселятся. Эта Джульетта почти на тридцать лет моложе Декко, и, собираясь за него замуж, она, должно быть, знает, что делает.

Поскольку разговор зашел о телеграммах, Стрейф вспомнил, как однажды Трайв Мейджер послал А. Д. Каули-Стаббсу такую телеграмму: «Милый сожалею три месяца прошли люблю Ровена». Телеграмму Каули доставили в четверг, как раз на традиционный кофе. Ровена, по прозвищу Велосипед, была прислугой у Каули, в прошлом семестре ее уволили, и за старым Каули закрепилась репутация женоненавистника. Прочитав телеграмму, он побледнел и рухнул в кресло. Но телеграмму успел прочитать Уоррингтон П. Д., и готово – дело в шляпе. Я знала, что за этим последовало, но мне никогда не надоедает слушать Декко и Стрейфа, когда они вспоминают свою школьную жизнь, мне только грустно, что мы не встретились со Стрейфом в те годы, когда были еще свободны от семейных уз.

В Ардбиге мы выпили кофе, отправили телеграмму, а потом Стрейф и Декко решили навестить лодочника Генри О’Рейли, с которым в прошлом году ловили скумбрию. Поджидая их, я сначала выбирала открытки в местной лавочке, где продавалась всякая всячина, а потом медленно пошла к берегу. Конечно, им захочется выпить с лодочником по случаю встречи. Минут через двадцать они догнали меня, Декко извинился, а Стрейф вел себя как ни в чем не бывало, словно мне не пришлось их ждать: он не придает значения мелочам. Был уже час дня, когда мы вернулись в Гленкорн-Лодж, и мистер Мэлсид сообщил нам, что Синтия нуждается в помощи.

Действительно, в отеле был страшный переполох. Я никогда не видела такого мертвенно-серого лица, как у мистера Мэлсида; его жена в небесно-голубом платье как-то вся сникла. Мистер Мэлсид не успел объяснить нам, что же произошло, его срочно позвали к телефону. Через приоткрытую дверь их небольшого кабинета я увидела на письменном столе стакан виски или бренди и тянущуюся к нему руку в браслете. Нам тогда и в голову не могло прийти, что всему виной тот мужчина, на которого мы обратили внимание накануне вечером.

– Он хотел только поговорить со мной, – истерично твердила Синтия. – Мы вместе сидели у магнолий.

Я уложила ее в постель. Стрейф и я стояли по обе стороны кровати, на которой лежала Синтия без туфель, в простеньком розовом платье, помятом и буквально мокром от слез. Я хотела было снять с нее платье, но меня удержало какое-то смутное ощущение, что жене Стрейфа неприлично раздеваться при мне в таких обстоятельствах.

– Я не могла его остановить, – сказала Синтия, у нее снова покраснели глаза и потекло из носа. – Он все говорил и говорил, с половины одиннадцатого до начала первого. Ему надо было излить душу.

Мне показалось, что мы со Стрейфом думаем одно и то же: этот рыжий парень пристал к Синтии со своими откровениями и как бы невзначай положил ей руку на колено. Вместо того чтобы встать и уйти, Синтия продолжала сидеть, не то в смущении, не то лишившись дара речи, во всяком случае, она растерялась. В конце концов у нее началась истерика. Я представила, как она с воплями бежит по лужайке к отелю, а потом устраивает скандал в холле. Мне казалось, что и Стрейф думал то же самое.

– Господи, это ужасно, – повторяла Синтия.

– По-моему, ей надо уснуть, – тихо сказала я Стрейфу. – Постарайся уснуть, дорогая, – наклонилась я к ней, но Синтия затрясла головой, разметав спутанные волосы по подушке.

– Милли права, – настаивал Стрейф, – Тебе станет лучше, если ты поспишь немного. А потом мы принесем тебе чай.

– Господи! – снова вскрикнула она. – Господи, разве я смогу уснуть!

Я пошла к Декко, он всегда возит с собой снотворное, по-моему, он вообще с ним не расстается. Декко приводил себя в порядок перед ленчем, но лекарство нашел сразу же. Даже в самых критических ситуациях он умеет сохранять поразительное самообладание.

Я дала Синтии таблетку, и она покорно проглотила ее, С Синтией творилось что-то странное, она то рыдала, то, словно в испуге, замолкала, уставясь в одну точку. Она была похожа на человека, которому снится страшный сон, а он никак не может проснуться. Когда мы спускались в столовую, я сказала об этом Стрейфу, и он со мной согласился.

– Бедная Синт! – вздохнул Декко, когда мы заказали суп из омаров и антрекоты по-беарнски. – Бедная мартышка.

Я заметила, что новенькая официантка ужасно взволнована, а Китти, обслуживающая другую половину столовой, ходит мрачная, что на нее совсем не похоже. Все разговаривали вполголоса, и, когда Декко громко сказал «Бедная Синт!», головы повернулись в нашу сторону. Декко никогда не дает себе труда понизить голос. Миссис Мэлсид, должно быть, заранее поставила на столы розы в вазочках, но настроение было тягостным, и даже цветы не радовали глаз.

Официантка только что убрала тарелки после супа, когда в столовую торопливо вошел мистер Мэлсид и направился прямо к нашему столику. Суп из омаров был не так хорош, как обычно, и я невольно подумала, неужели скандал отразился и на поваре.

– Не можете ли вы уделить мне несколько минут, майор Стрейф? – спросил мистер Мэлсид. Стрейф сразу же поднялся, и они вместе вышли из столовой. Воцарилось молчание, все делали вид, что заняты едой. Тут было что-то не так. Я начала подозревать, что, поскольку все произошло в наше отсутствие, другие постояльцы знали гораздо больше, чем Стрейф, Декко и я. Неужели он изнасиловал бедняжку Синтию?

Вернувшись, Стрейф рассказал нам, что произошло в кабинете Мэлсидов. Миссис Мэлсид сидела там совершенно подавленная, Стрейфу учинили допрос двое полицейских.

– Послушайте, какого черта, что это значит? – возмутился он.

– Дело в том, что здесь произошел несчастный случай, – медленно проговорил один из полицейских. – Как следует из показаний вашей жены…

– Моя жена в постели. Ее нельзя сейчас ни о чем расспрашивать и вообще беспокоить.

– Мы и не собираемся, сэр.

Стрейф хорошо копирует антримский акцент и теперь не удержался, продемонстрировал свое искусство. Полицейские были одеты в форму, и их обычная тупость казалась особенно несносной в той гнетущей обстановке, когда все были удручены случившейся трагедией. В самом деле, здесь произошла трагедия: незнакомец почти два часа исповедовался Синтии, а потом, спускаясь по скале, упал и утонул.

Стрейф замолчал, я положила на тарелку нож и вилку – кусок в горло не лез. Как выяснилось, после беседы с Синтией у магнолий человек стал спускаться вниз, цепляясь за камни, по той стороне скалы, где никто не ходит, в противоположном направлении от песчаного берега, по которому мы шли в Ардбит. Никто, кроме Синтии, оставшейся наверху, не видел, как он боролся с коварными волнами. Был прилив, но, когда старый Артур и мистер Мэлсид добежали до скалы, начался отлив, море отступило, оставив на берегу бездыханное тело. По версии мистера Мэлсида, бедняга, скорее всего, поскользнулся на влажных водорослях, облепивших камни, и упал в море; скала была действительно скользкая, по ней с трудом удавалось пройти несколько ярдов. Тело оттащили в сторону, подальше от любопытных глаз. Мистер Мэлсид побежал в отель звонить. Он сказал, что Синтия совсем потеряла голову, твердит, что человек сам бросился со скалы.

Услышав это, я перестала жалеть Синтию. Только она способна впутать нас в такую дурацкую историю. Какого черта она сидела в саду с этим типом, вместо того чтобы поднять шум, когда он начал приставать к ней? Веди она себя умнее, ничего бы не случилось. И глупо теперь настаивать, что он покончил с собой, ведь она видела все издалека и могла ошибиться.

– Не понимаю, что на нее вдруг нашло? – не сдержалась я вопреки нашему неписаному правилу.

– Мэлсидам это ужасно некстати, – сказал Декко, и я порадовалась, когда Стрейф бросил на него раздраженный взгляд.

– Сейчас это вряд ли имеет значение, – сухо заметила я.

– Я хотел сказать, что в гостиницах обычно стараются замять такие истории.

– Похоже, на сей раз не выйдет.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я ждала их в Ардбиге и по дороге домой мы весело болтали о том, какое впечатление произведет телеграмма Декко. Он отправил ее с обратным адресом, и мужчины гадали, какой придет ответ.

– Синтия, наверное, решила, – сказал Стрейф, – что после своей выходки этот несчастный с отчаяния бросился в море.

– Но он мог и поскользнуться. Конечно, он перепугался, что она сообщит о нем в полицию.

– Какая ужасная смерть, – сказал Декко, давая понять, что ничего уже не изменишь и больше не стоит обсуждать случившееся. Он был прав.

После ленча мы разошлись по своим комнатам немного отдохнуть. Я сняла брюки и блузку, надеясь, что Стрейф все-таки заглянет ко мне, но он не пришел; я не сердилась, его можно понять. К своему удивлению, я поймала себя на том, что думаю о Декко, представляю, как он лежит в комнате под названием «Гортензия», вытянув на кровати длинное тело, и на подушке вырисовывается его носатый профиль. Втайне меня давно интересовал истинный характер его отношений с девицами, о которых он рассказывал: правда ли, будто у него в Лондоне есть некая Джульетта, готовая ради его денег даже выйти за него замуж.

Я заснула и увидела сон. Трайв Мейджер и Уоррингтон П. Д. работали на почте в Ардбиге и рассылали телеграммы всем знакомым, в том числе и приятельнице Декко, Джульетте. Синтию обнаружили мертвой около магнолий, и все ждали прибытия Эркюля Пуаро. «Поклянись, что не ты ее убил», – прошептала я Стрейфу, он ответил, что тело Синтии напоминает ему мешок сухих куриных костей.

Мы втроем встретились за чаем в гостиной. Стрейф заглянул к Синтии, она еще спала. Полиция уехала, сообщил нам Декко, полицейской машины не видно перед домом. Мы ничего не сказали, но каждый из нас подумал, что тело унесли с берега в безлюдные послеполуденные часы. Со своего места за столиком я видела, как через холл энергичным шагом прошла миссис Мэлсид, похоже, она уже оправилась после потрясения. Отдых, конечно, омрачен, но еще не окончательно испорчен. Остается надеяться, что Синтия придет в себя и эта неприятная история забудется. Сейчас самое время появиться молодой жизнерадостной паре и занять комнату, где жил покойный, и тогда все случившееся уйдет в прошлое.

В гостиной пили чай и увлеченно болтали французы – две девочки и их родители; тут же беседовали приехавшие сегодня утром трое пожилых людей, у них был явно американский акцент. Появились смущенные молодожены, проскользнули в уголок и стали там шептаться и хихикать. Семейная пара из Гилфорда, сидевшая в столовой за соседним с нами столиком, командир авиационного крыла Орфелл и его жена, прошли мимо, улыбнулись нам. Все в гостиной старательно делали вид, что ничего не случилось, и я знала – главное, чтобы к вечеру Синтия совсем успокоилась, и тогда мы сыграем два традиционных роббера. В Гленкорн-Лодже жизнь должна идти своим чередом, что бы ни случилось, и миссис Мэлсид подала нам пример.

За ленчем мне не удалось поесть, и к чаю я проголодалась. Чай у Мэлсидов был предметом особой гордости. Шеф-повару, мистеру Макбрайду, нашему старому знакомому, особенно удавались бисквитные пирожные и лепешечки с изюмом. Я намазывала лепешку маслом, когда Стрейф сказал:

– А вот и она.

В столовую вошла Синтия. Судя по ее виду, она как сползла с постели, так и спустилась вниз. Розовое платье еще больше помялось. Она даже не провела расческой по волосам и не напудрила опухшее лицо. Мне показалось, что она движется точно во сне.

Стрейф и Декко встали.

– Тебе лучше, дорогая? – спросил Стрейф, но она будто не слышала.

– Присядь, Синт, – сказал Декко, придвигая ей стул.

– Мне никогда не забыть его рассказ. Сейчас я увидела все это во сне. – Синтия, покачиваясь, стояла у стола и даже не подумала сесть. Честно говоря, ее речь была похожа на бред.

– О чем же он рассказал тебе, дорогая? – снисходительно спросил Стрейф.

– О девочке и мальчике, – ответила Синтия, – о том, как они сели на велосипеды, проехали по улицам Белфаста, выехали из города и добрались до графства Антрим. Велосипеды были совсем старые, продолжала Синтия, может быть, они их даже украли. Он не сказал, из каких семей были эти дети, но сердце говорило ей, что они бежали от нищеты и горя. От скандалов и драк, сказала Синтия. И вот они полюбили друг друга.

– Ужасный сон, старый как мир, – заметил Стрейф. – И так напугал тебя, дорогая.

Она покачала головой и села. Я налила ей чаю.

– Мне тоже приснился очень странный сон, – сказала я. – Трайв Мэйджер стал начальником почты в Ардбиге.

Стрейф улыбнулся, Декко хохотнул, но Синтия словно не слышала меня.

– Девочка была хрупкая, в ее огромных карих глазах пряталась какая-то тайна. Мальчик, разумеется, был рыжеволосый и худой как щепка. В то время Гленкорн-Лодж был заброшен, и здесь никто не жил.

– У тебя, старушка, просто немного сдали нервы, – заметил Декко.

– Да, да, – подтвердил Стрейф и мягко добавил: – Знаешь, дорогая, если этот тип действительно приставал к тебе…

– Господи, да зачем было ему ко мне приставать? – закричала Синтия почти на грани истерики.

Я взглянула на Стрейфа, он, нахмурившись, склонился над чашкой, Декко пробормотал что-то нечленораздельное и замолчал. Синтия продолжала уже спокойнее:

– Они приехали сюда летом. Цвела жимолость. И тимьян. Он не знал, что они так называются.

Мы молчали, прерывать ее было бессмысленно, Синтия все говорила и говорила:

– В школе они учили географию и арифметику. Им рассказывали легенды об ученых и героях, о королеве Мэб и Финне Маккуле[78]78
  Финн Маккул – герой ирландского национального эпоса.


[Закрыть]. О том, как святой Патрик[79]79
  Св. Патрик (конец IV – середина V в.) – основатель ирландской католической церкви; многие сведения о его жизни носят легендарный характер. 17 марта – день св. Патрика, считающегося патроном Ирландии, – ирландский национальный праздник.


[Закрыть] обратил язычников в христианство. В истории было много королей и верховных королей, и еще Шелковый Томас[80]80
  Томас из рода Килдаров, по прозвищу Шелковый, поднял в 1534 году восстание в защиту отца, заключенного Генрихом VIII в Тауэр, и осадил Дублин.


[Закрыть] и Уолф Тон, бегство графов[81]81
  В 1607 году вожди ирландских кланов О’Нейд и Десмонд, потерпевшие поражение в поднятом ими в 1602 году восстании, спаслись бегством на континент.


[Закрыть] и осада Лимерика[82]82
  В 1690 году Вильгельм Оранский осадил Лимерик, где закрепились якобиты, сторонники Карла II. Город держал оборону в течение месяца. Ирландские католики согласились на капитуляцию только при условии, что будут удовлетворены их требования свободы вероисповедания. Вильгельм вынужден был пойти на некоторые уступки.


[Закрыть].

Чем больше Синтия говорила, тем мне все больше казалось, что трагические события сегодняшнего утра подействовали на ее рассудок. Она вела себя странно – непричесанная спустилась в гостиную, стояла, покачиваясь, у стола и сразу заговорила о детях. В ее словах не было ни грана смысла, неужели она не в состоянии понять, что нужно поскорее забыть об этом прискорбном случае? Я протянула ей блюдо с лепешками, надеясь, что она начнет есть и замолчит, но она не обратила на лепешки никакого внимания.

– Послушай, дорогая, – прервал ее Стрейф. – Мы не понимаем, о чем ты толкуешь.

– Я рассказываю вам о девочке и мальчике, они жили здесь. Он не был в этих местах много лет, но вчера вечером приехал, чтобы в последний раз попытаться понять. А потом он бросился в море со скалы.

Левой рукой она вцепилась в платье и судорожно мяла его. Ее неопрятный вид просто ужасал. Не знаю почему, но я вдруг вспомнила, что она не умеет готовить, совершенно не интересуется кухней и вообще домашним хозяйством. Она так и не создала для Стрейфа уютный дом.

– Палило солнце, а они ехали на своих старых велосипедах. Вы представляете все это? Новый асфальт на дороге, дробь камешков, отскакивающих от колес? Клубы пыли, поднятые промчавшейся машиной, город, откуда они убежали?

– Синтия, милая, – сказала я, – Выпей чаю и съешь лепешку.

– Они плавали в море и загорали на берегу, там, где вы гуляли сегодня. Ходили к роднику за водой. Тогда здесь не было магнолий. Не было парка, аккуратных тропинок к морю среди скал. Вы представляете все это?

– Нет, – ответил Стрейф. – Нет, дорогая, ничего мы не представляем.

– Этот край, такой идиллический для нас, был и для них царством покоя: деревья, папоротники, заросли шиповника у родника, море и солнце только для них двоих. В лесной чаще был заброшенный дом, и они ходили искать его. Это была игра, что-то вроде пряток. На ферме их поили молоком.

Я снова придвинула Синтии блюдо с лепешками, и снова она демонстративно не обратила на меня внимания. И к чаю она не притронулась. Декко взял лепешку и весело сказал:

– Все миновало, и слава богу.

На Синтию снова будто столбняк нашел, и я опять подумала, уж не повредилась ли она умом от переживаний. Я не смогла отказать себе в удовольствии и представила, как ее выводят из отеля, сажают в синий фургон, похожий на машину «скорой помощи». А она все твердит о детях, как они хотели пожениться и открыть кондитерскую.

– Не принимай близко к сердцу, дорогая, – пытался урезонить ее Стрейф, и я снова попыталась уговорить ее выпить чаю.

– Может быть, все дело в тех улицах, на которых они росли? – заговорила Синтия, – Или виновата история, которую они учили, он у Христианских братьев, она – у монахинь? На этом острове история не кончилась, это в Суррее она давным-давно остановилась.

– Синт, мы должны отрешиться от того, что тут случилось, – сказал Декко, и я не могла не признать, что он прав.

Но на Синтию его слова не произвели никакого впечатления. Она все так же бессвязно бормотала про девочку, которую учили монахини, и про мальчика, которого учили Христианские братья. Она стала повторять уроки, которые им, наверное, задавали по истории, – вот так же она начинала порой вещать, когда мы проезжали по каким-то историческим местам.

– Представьте себе, – вдруг сказала она ни с того ни с сего, – самые дорогие нам места, оскверненные ненавистью, заговорами и местью. Представьте подлое убийство Шана О’Нила Гордого[83]83
  В 1562 году вождь Ольстера Шан О’Нил, по прозвищу Гордый, заключил с Елизаветой I мирный договор. Однако вскоре английское правительство, использовав жалобы вождей на Шана, обвинило его в измене и спровоцировало войну. В лагере Шана возник раскол, и в 1567 году он был убит своими бывшими союзниками, которым королева обещала его конфискованные земли.


[Закрыть].

Декко покачал головой, только диву даваясь. Стрейф хотел было что-то сказать, но передумал.

– Смута проходит через всю историю Ирландии, – продолжала Синтия, – как вьюнок оплетает изгородь. 24 мая 1487 года священник из Оксфорда привез в Дублин десятилетнего мальчика по имени Лэмберт Симнел, его провозгласили Эдуардом VI, королем Англии и Ирландии, короновали золотым венцом со статуи Девы Марии. 24 мая 1790 года фермеры-пресвитерианцы поднялись за одно общее дело вместе со своими работниками-католиками[84]84
  Имеется в виду восстание, организованное Т. Уолфом Тоном.


[Закрыть]. – Синтия замолчала и посмотрела на Стрейфа. – Смута и ненависть, – поведала она ему, – вот что скрывается за такими красивыми названиями. Битва при Йеллоу-Форде, – вдруг завела она нараспев. – Килкеннийский статут[85]85
  Имеется в виду статут 1366 года, запрещающий англичанам всякое общение с местными жителями.


[Закрыть]. Битва при Гленмама. Драмситский договор. Акт об устроении Ирландии[86]86
  Видимо, имеется в виду Акт об устроении Ирландии, принятый английским парламентом 12 августа 1652 года, направленный против бунтующего католического населения страны и его сторонников: конфискация земель, переселение в другие, не пригодные для житья, районы.


[Закрыть]. Акт об отречении[87]87
  Имеется в виду постановление английского парламента от 22 января 1783 года, подтвердившее предоставление ирландскому парламенту автономии и невмешательство английских судебных инстанций в ирландские судебные дела.


[Закрыть]. Акт об унии[88]88
  Уния 1801 года упразднила ирландский парламент, объединив его с английским. Ирландия юридически стала частью Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии.


[Закрыть]. Акт об облегчении участи католиков[89]89
  В апреле 1793 года с согласия английских властей ирландским парламентом был принят Акт об облегчении участи католиков: право голоса для имущих, право на собственность, право на обучение в Дублинском университете.


[Закрыть]. Сегодня это уже далекая история, и все же здесь веками одни голодали и умирали, а другие спокойно смотрели на это. Язык забыт, вера под запретом. За восстанием наступал голод, потом приходило время сева. Но не молодые леса зеленели на острове, а новые люди врастали корнями в чужую землю[90]90
  Имеется в виду Великий голод 1845–1847 гг., вызвавший народные выступления. Английские власти безжалостно выкорчевывали ирландские леса, в которых скрывались повстанцы.


[Закрыть], и всюду, точно зараза, ползли алчность и предательство. Немудрено, что сегодня память истории отзывается распрями и в ответ на задиристую дробь барабанов[91]91
  Имеются в виду оранжистские выступления, сопровождавшиеся барабанной дробью.


[Закрыть] гремят выстрелы. Немудрено, что здесь самый воздух отравлен недоверием.

Когда Синтия замолчала, наступила тягостная пауза. Декко с участливым видом кивал головой, Стрейф тоже кивал. Я растерянно изучала розочки на чайных чашках. Вдруг Декко выпалил:

– Как же много ты знаешь, Синт!

– Синтия всегда была любознательной, – сказал Стрейф. – И у нее превосходная память.

– Тех детей улицы породили прошлые битвы и Акты, – продолжала Синтия, не замечая, что ее речь все больше походит на бред сумасшедшего. – Их породила кровь, реки пролитой крови, той, что скрыта за этими благозвучными названиями.

Синтия умолкла, и я подумала, наконец-то она иссякла. Но она начала снова:

– Когда они приехали сюда во второй раз, вокруг все перестраивалось, У дома громоздились бетономешалки, грузовики мяли траву, повсюду крики и брань. И тогда они уехали, каждый отправился своей дорогой: детство кончилось, ушло в прошлое вместе с идиллией их первой любви. Он стал клерком на верфях. Она уехала в Лондон и поступила работать в игорное бюро.

– Дорогая, – очень мягко прервал ее Стрейф. – Все, что ты рассказываешь, очень увлекательно, но мы здесь ни при чем.

– Разумеется, нет. – Синтия в деланном согласии закивала головой. – Они же выродки, уроды. Разве они могут быть иными?

– Никто этого не говорит, дорогая.

– Их история должна была бы на этом кончиться, он так и работал бы в доках Белфаста, а она принимала бы ставки. Их не слишком веселая детская любовь прошла бы без следа, как суждено такой любви. Но почему-то у них все получилось иначе.

Декко попытался перевести разговор на другую тему, начал рассказывать, как у них в школе один ученик воспылал романтической страстью к дочери землекопа, а потом женился на ней. Мы помолчали, Синтия устало сказала:

– Вам на все наплевать. Наплевать, что их уже нет в живых.

– Их, Синтия? – спросила я.

– Господи, да я же говорю вам! – закричала она. – Эту девушку убили в ее комнате на Мейда-Вейл.

Хотя у меня любовная связь с женатым мужчиной, я стараюсь думать о душе. Хожу в церковь, принимаю причастие, Стрейф тоже ходит к причастию, правда, не так часто, как следовало бы. Синтию же никак не назовешь религиозной, и меня покоробило, с какой легкостью она произносит всуе имя Божие, как легко говорит о смерти на Мейда-Вейл после всего этого вздора про историю и детей. Стрейф качал головой – ясное дело, Синтия просто не отвечает за свои слова.

– Синтия, дорогая, – сказала я. – Ты ничего не путаешь? Ты в расстроенных чувствах, тебя мучили кошмары. Может быть, это только твое воображение или ты что-то прочитала…

– Бомбы не взрываются сами собой. Смерть не приходит сама собой в Дерри и Белфаст, в Лондон, Амстердам и Дублин, в Берлин и Иерусалим. Всегда есть убийцы – вот о чем история этих детей.

Наступило молчание, мы сидели растерянные, не зная, что сказать. Но Синтия и не ждала от нас никаких слов, она твердила свое:

– Мы пьем джин с тоником, едим барашка или куриные котлетки. Милая Китти приветливо встречает нас в столовой, а в холле старина Артур всегда готов к услугам. Здесь кругом цветы, и у нас свой постоянный столик.

– Разреши, мы проводим тебя в твою комнату, – умоляюще попросил Стрейф, а я взяла Синтию под руку.

– Пойдем, старушка, – сказал Декко.

– Искалеченные на улицах, лужи крови на стоянках машин. «Бритты, убирайтесь!»-написано на каменной стене, но нас же это не касается!

Тогда я сказала спокойно, четко выделяя каждое слово, чтобы до нее дошло. Пора, наконец, назвать вещи своими именами, и неважно, имею я на это право или нет. Я сказала:

– Ты просто не в своем уме, Синтия.

Французское семейство удалилось. Два далматинских дога, Чарджер и Снуз, медленно прошлись по комнате, понюхали и ушли. Китти принялась убирать со стола, за которым пили чай французы. Я слышала, как она говорит молодоженам, что на завтра прекрасный прогноз.

– Синтия, – сказал, поднимаясь, Стрейф. – Мы терпеливо слушали тебя, но, признаться, ты ведешь себя глупо.

Я кивнула.

– Действительно, – подтвердила я мягко, но Синтия перебила меня:

– Ему кто-то рассказал о ней. Назвали ее имя, а он не мог поверить. Девочка, которая смеялась на морском берегу и которую он любил, сидит одна в комнате на Мейда-Вейл и делает бомбы.

– Синтия, – начал было Стрейф, но она не дала ему сказать, и он снова беспомощно сел.

– Каждый раз, когда он узнавал, что где-то снова взрываются бомбы, он думал о ней и не понимал, что с ней стало. Он плакал, рассказывая об этом; его неотступно мучил вопрос, как могло ее сердце так ожесточиться. Днем он был не в силах работать, а ночью лежал не смыкая глаз. Ее образ преследовал его, он то вспоминал их робкие детские поцелуи, то видел ее руки, аккуратно выполнявшие свою страшную работу. Он представлял, как она торопливо идет в толпе с хозяйственной сумкой, оставляет ее там, где многолюднее, чтобы было побольше жертв. Он вспоминал, как перед старым заброшенным домом, каким был тогда Гленкорн-Лодж, они разводили костер и готовили еду. Долго лежали на траве, И возвращались на велосипедах домой, обратно на городские улицы.