Текст книги "Семья"
Автор книги: Тони Парсонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
Да, ее квартирка была самой маленькой во всем прибрежном квартале, а машине уже исполнилось пять лет, и в некоторых местах она слегка проржавела. Но все равно и то, и другое наполняло душу Кэт спокойствием и гордостью. Все это принадлежало ей! Все это она заработала сама! Выскочив из тюрьмы своего детства, она сама построила собственную жизнь.
Когда Кэт, отучившись в университете, вернулась в Лондон, женщина, которая дала ей первую настоящую работу, сказала, что в этом городе можно получить все, только иногда для этого нужно немного терпения: например, с хорошей квартирой и настоящей любовью иногда приходится немного подождать. И вот, в тридцать шесть лет Кэт, наконец, заимела квартиру. И, как она считала, мужчину.
Спустя долгие годы, за которые Кэт успела в полной мере отдать дань разным наркоманам, извращенцам или тайно женатым мужчинам, она наконец встретила (по одному памятному случаю) своего Рори и с тех пор не могла вообразить себя с кем-то кроме него.
Кэт встретила его в то время, когда он учил Меган приемам боевого карате. Он стоял в сторонке на праздновании Меган окончания семестра в медицинском колледже, и Кэт почему-то пожалела его. Создавалось впечатление, что у этого мужчины не было ни малейшего желания заводить с кем-нибудь разговор.
С виду он был мало похож на инструктора боевых искусств: мягкая, спокойная речь, заметная робость в общении, никакой чванливости или развязности в манере держаться. И когда вечеринка очень быстро скатилась к тому, что, по словам Меган, было типичным времяпрепровождением молодых сестер и докторов в медицинском колледже, Рори в это время объяснял Кэт, каким образом пришел в боевые искусства.
– В школе меня часто задирали. По некоторым причинам более крепкие мальчишки меня не любили. Всегда норовили толкнуть или подставить подножку. И в один прекрасный день они зашли слишком далеко: для меня все закончилось сотрясением мозга, переломом нескольких ребер, и вообще я потерял много крови.
– И тогда ты решил изучать… как это? – кунг-фу?
– Карате. Вадо-рю карате. Мне оно очень понравилось. Я делал успехи. Через некоторое время меня уже никто не смел толкать.
– И ты врезал хорошенько своим обидчикам?
Рори усмехнулся, наморщив нос, и тут Кэт поняла, как ей нравится этот мужчина.
– Все было совсем не так.
Спустя тридцать лет после школьных переживаний в нем все еще жил тот мальчишка. Невзирая на работу (а Рори дни напролет занимался тем, что учил людей бить, брыкаться, мутузить других и ставить от них защиту), в нем чувствовалась какая-то мягкость. Сильный, но добрый и спокойный мужчина. Человек, от которого хочется родить детей (разумеется, если женщина вообще собирается рожать).
Чего Кэт делать не собиралась.
После непрерывных упражнений в спортивном зале тело Рори стало твердым, как железо. Но за этим внешним фасадом скрывалась внутренняя ранимость разведенного мужчины, давно перешагнувшего сорокалетний возрастной барьер. В прошлом он столько сил и времени потратил на создание нормальной счастливой семьи, что, когда его усилия не увенчались успехом, он решил больше в этом смысле не рисковать (хотя и платил исправно детям алименты). И с точки зрения Кэт, это было хорошо.
Рори был больше чем на десять лет старше нее. Он жил на другом конце города в Ноттинг-Хилл – иногда вместе с сыном. Тот периодически наведывался, когда ссоры с матерью и отчимом ему надоедали.
После развода Рори встречался со множеством женщин – у всех, как у одной, начинали бить тревогу биологические часы, всем было чуть за тридцать и все отчаянно пытались встретить своего мистера Того-самого, чтобы тут же превратить его в мистера Ту-самую-сволочь. Для Рори это было слишком. Последнее, что он желал услышать от женщины, это что она желает иметь мужа и ребенка. Такие слова могут убить мужчину наповал. Особенно разведенного. В этом смысле Кэт он воспринял с облегчением.
Она не хотела ни выходить за него замуж, ни рожать от него ребенка. Она любила свою жизнь и не желала, чтобы какой-то стареющий Принц в ней что-то менял. Ей нравилось, что их отношения никого ни к чему не обязывают. Оба были счастливы тем, что имеют на сегодняшний день.
Все складывалось наилучшим образом, потому что Рори оказался мужчиной, не способным оплодотворить женщину. Кэт он рассказал об этом через месяц после вечеринки, в ту самую ночь, когда они впервые отправились вместе в постель.
– Если хочешь, я надену презерватив, – сказал он. – Но в сущности в этом нет необходимости.
Кэт недоверчиво посмотрела на него, раздумывая, какую избрать линию поведения.
– Я имею в виду, что надену презерватив, если тебе так будет спокойнее. Но относительно беременности тебе в любом случае нечего волноваться.
«Может, он имеет в виду прерванный акт? – подумала она. – Или собирается улизнуть, оставив на тумбочке чек?»
– Дело в том, что я не способен к оплодотворению, – продолжал Рори.
– Что?
– Я сделал маленькую операцию. Вазектомию. Стерилизацию.
Почему-то она ему сразу поверила. По некоторым признакам – как он наклонял голову, произнося эти слова, и при этом горестно улыбался, – Кэт поняла, что говорить об этом ему непросто.
– Я сделал это перед разводом. Мы с женой… ну, в общем, дела шли все хуже. Мы старели и понимали, что не хотим больше детей. Я сделал операцию, а она забеременела от своего тренера по теннису. – Горестная улыбка. – Право, ситуация получилась занятная.
– Это больно?
– Примерно, как если яйца защемить щипцами для орехов.
– Хорошо. Давай больше об этом не говорить. Иди сюда.
Сперва ощущения были странными: спишь с мужчиной – и никаких волнений относительно беременности! Столько лет она изворачивалась, чтобы не залететь, применяла различные средства: уголь, колпачок, презервативы, пилюли, – что в ее сознании это отпечаталось намертво, как и беспокойство, от которого не так-то легко было избавиться. Рори оказался вдумчивым, опытным любовником, совсем не из тех мужчин, которые категорически настаивают на том, чтобы женщина начинала первой, а в остальном отличаются отвратительными манерами. Некоторые из ее прошлых любовников даже прибегали к обману относительно средств предохранения, которых на самом деле не было.
– Как себя чувствует твоя яйцеклетка? – любил спрашивать ее Рори, и она радостно отвечала:
– Не оплодотворена!
На свою неспособность иметь детей от Рори она начала смотреть как на еще одно преимущество. Как на квартиру с видом на Тауэр, или на маленький старенький автомобиль, или на свою работу. Работала она, кстати, менеджером в одном из самых фешенебельных ресторанов Лондона – «Мамма-сан», где столы стояли в непосредственной близости от продовольственных припасов, в том числе от холодильников с мясом и бассейна с рыбами и омарами, и посетителям, чтобы заказать себе ужин, надо было ткнуть пальцем в облюбованный ими экземпляр.
Необремененность – вот слово, которое очень любила Кэт.
По воскресеньям она чувствовала себя свободной и могла позволить себе все, что угодно: провести весь день в ночной сорочке за чтением газет, прыгнуть в самолет и отправиться на уикенд в Прагу, приехать к Рори, если накатывало соответствующее настроение. Полная необремененность – именно под этим девизом ей хотелось жить. Потому что когда мать ушла из дома, детство Кэт стало сплошной и беспросветной обремененностью. Ей совершенно не хотелось вновь связывать себя по рукам и ногам домашним хозяйством.
Она не желала иметь детей, а теперь к тому же могла месяцами вообще не думать на эту тему. Иногда, конечно, кто-нибудь ей ненароком намекал, что в таком желании вести ничем не обремененную жизнь есть что-то неестественное, извращенное, но она себя чувствовала слишком успешной и слишком удовлетворенной, чтобы обращать на такие намеки внимание. Кэт не считала себя бездетной – скорее, не обремененной детьми. И в этом заключалась большая разница, между прочим.
Она была не похожа на других женщин. На свою сестру Джессику, например. Чтобы чувствовать себя полноценной, а свой мирок самодостаточным, Кэт не нуждалась в детях.
Откуда это идет – навязчивая мысль о том, что без материнства у женщины нет жизни, что она просто обязана желать детей? Кэт знала, откуда: эта мысль идет от мужчин, которые своих женщин не очень-то любят. От мужчин, которые норовят оставить в их жизни дыру, заполнить которую можно только с помощью орущего существа, непрерывно пачкающего пеленки.
Она лежала, прижавшись в темноте к Рори, и думала: «Разве это не замечательно? Вести такую хорошую, необремененную жизнь». «Необремененность» – замечательное слово.
И с чего некоторые хотят большего?
3
Паоло и Майкл выросли в одном из самых неприглядных районов Эссекса. Их отец работал инженером на заводе Форда, и во всех детских мечтах братьев фигурировали машины.
Больше половины мужчин района работало на том же самом заводе, и куда ни глянь – любой пейзаж в округе обязательно включал хоть какую-нибудь, но машину. Машины здесь означали все: работу, твердую зарплату, надежду на свободу. Благодаря машине мальчик становился мужчиной. Первый «Форд Эскорт», подаренный подростку родителями или заработанный им самим, означал пересечение им некоей заветной черты – как получение шрамов во время обряда инициации. Братья тоже любили машины, но каждый на свой манер.
Паоло был просто одержим восьмицилиндровыми движками, распределительными валами и не мыслил свое будущее без «Феррари Энцо». Майкл скорее тяготел к тому, что он называл «магнитами для кошечек».
Паоло любил машины ради них самих. Майкл – ради того, что они могли ему в жизни дать, ради сладких иллюзий и снов, которые с их помощью могли стать явью. Майкл любил женщин не меньше, чем машины. Даже в детстве его тянуло к определенного рода поступкам: например, он любил (еще будучи сопливым девственником) спать со своим старшим братом на одной кровати. Это, по его собственным словам, «приводило его в экстаз».
Пока Паоло изучал конструкции разных машин, Майкл читал не предназначенные для детских глаз журналы и с их помощью брал теоретические уроки взрослой жизни.
Оба обвесили стены комнаты фотографиями «Феррари» и автомобилей других фешенебельных марок, но у Майкла под этими фотографиями скрывались другие, совсем иного содержания, и однажды их благочестивая мать эту тайну раскрыла.
– Я не желаю терпеть дома вавилонскую блудницу, – сказала она, одной рукой брезгливо вытащив на свет изображение голой девки, а другой крепко оттаскав Майкла за ухо. Она прекрасно понимала, что Паоло на такое не способен. – Сейчас же повесь на это место изображение Божьей Матери.
– Никаких проституток на стенах, парни, – вечером спокойно объяснил им отец, когда пришел с работы. – Они расстраивают нашу маму.
А братья про себя подумали: проститутки? Интересно, что знает о проститутках их престарелый отец?
Их родителей еще детьми привезли в Англию из Неаполя, с интервалом в год, хотя тогда они, разумеется, друг о друге ничего не знали. Их отец, тоже Паоло, прошел все крути лондонского пролетария и имел чистейший выговор рабочего откуда-нибудь из Вест-Хэма или Ромфордских окраин, в то время как мать так никогда и не избавилась от итальянского акцента и прочих особенностей своей родины.
Мария (которую оба ее мужа и сына дружно называли Ма) не водила машину, в глаза не видела чеков или банковских карт и никогда не работала. «Моя работа – это мой дом», – любила говорить она. В своем доме она была бессменным и непререкаемым императором, давала сыновьям то, что сама называла «крепкой хваткой за ухо», и окружала их любовью, граничащей со страстью. Мальчишки не могли вспомнить, чтобы их отец хоть раз повысил голос.
В детстве, приходя к друзьям, Паоло чувствовал себя скорей итальянцем, нежели англичанином. Именно тогда он понял, что его семья – это нечто особенное, не похожее на другие семьи. И вовсе не потому, что они посещали мессу или ели национальные итальянские блюда, и даже не потому, что его родители между собой говорили на иностранном языке, а потому что они представляли собой тип семьи, которая в этой стране вымирала.
Некоторые из его друзей жили со своими настоящими матерями, один парень жил со своим отцом, а семьи всех остальных являли собой странную смесь из новых отцов, сводных братьев или сестер и приемных матерей. Семья Паоло по сравнению с ними была довольно простой и старомодной, и этот факт его очень радовал. Именно такую семью со временем хотел иметь и сам Паоло.
Разница между братьями составляла всего десять месяцев, и многие ошибочно принимали их за близнецов. Они росли в тесной дружбе друг с другом и мечтали о том, что однажды вместе откроют свой бизнес – что-нибудь связанное с машинами. Прокат, или починка, или торговля – все равно. То есть то, чему братьев с детства учил отец или что они сами узнали благодаря непосредственной близости к заводу. «Человек не может разбогатеть, работая на чужого дядю», – любил повторять отец, засыпая каждый вечер перед телевизором, где смотрел десятичасовые новости.
С шестнадцати лет, после окончания школы, братья стали таксистами, только Паоло – после прохождения курсов вождения – водил черное лондонское легковое такси, а Майкл – микроавтобус. Это продолжалось десять лет – пока они не скопили достаточно денег, чтобы взять ссуду в банке.
После этого они открыли автосалон на севере Лондона и начали торговать в нем импортными итальянскими моделями. Они покупали по предварительному заказу небольшие партии машин в Турине, Милане или Риме, затем сами переправляли их в Англию (что было дешевле), здесь сами же переставляли руль на правую сторону. Или же покупали подержанные автомобили в маленьких провинциальных английских городках, вроде Айлингтона, Кемдена или Барнета. Их наискромнейший автосалон был украшен вывеской «Братья Бареси», над которой весело развевались зелено-бело-красные итальянские флаги.
Оборот у них был хорошим, по крайней мере достаточным для того, чтобы каждый мог содержать семью, хотя – как и многие мелкие бизнесмены – они постоянно жаловались либо на то, что мало работы, либо (смотря по обстоятельствам) на то, что они не могут с ней справиться.
В данный момент торговля шла вяло, и Майкл занимался тем, что рассматривал фотографии своей дочери Хлои, разложив их на бампере «Феррари Модена». Надо сказать, что женитьба на Наоко существенно успокоила Майкла, а рождение Хлои, по наблюдениям Паоло, кажется, окончательно его усмирило.
Пока оба брата восхищались последними портретами маленькой принцессы, к ним подошла Джинджер – рыжеволосая секретарша автосалона. Джинджер была замужней женщиной лет за тридцать, и при виде Хлои ее могучие груди (что не преминул заметить Паоло) начали взволнованно вздыматься в мерном, величественном движении.
– Просто потрясающий ребенок! – с восхищением сказала она.
И Майкл в ответ на это гордо улыбнулся, будучи уверен в абсолютной неотразимости своей дочери. Глаза Джинджер затуманились, и она пошла ставить чайник.
– Секретаршам нравится, если у босса есть дети, – сказал Майкл, когда братья остались одни.
Паоло с ним согласился.
– Это доказывает, – сказал он, – что энергетический потенциал босса высок, а орган в полном рабочем состоянии. В общем, что он – хороший хозяин и просто хороший человек.
– Да, – подтвердил Майкл. – От этого они просто дуреют, не правда ли?
Меган плохо помнила все подробности той вечеринки. Рассыпающийся викторианский дом обеспечил приют дюжине медиков-стажеров. В комнатах стоял сладковатый запах травки. Все гости, которых Меган прекрасно знала, изображали из себя людей лет на десять лет моложе, чем им было на самом деле. И эта ужасная музыка, то есть музыка, ей не знакомая.
Начать нужно с того, что с виду он был гораздо здоровее, чем все присутствующие здесь молодые доктора. Он не пил столько, сколько они, и не курил, как они. В разговоре он не придерживался циничного тона, как делали ее сверстники в качестве способа совладать с тем парадом болезней и смертей, который ежедневно проходил перед их глазами.
Он просто стоял – складный, красивый австралийский мальчик, и вежливо улыбался, слушая ту несусветную чушь, которую несли окружающие за изобильными возлияниями.
– Здесь все такие остроумные, – сказал он, и Меган стало смешно.
– Ты так думаешь? Посмотрел бы ты на них на экзаменах.
– Нет, они правда очень остроумные. Разве доктору можно по-другому? Половину из того, что они говорят, я вообще не понимаю. Все эти медицинские термины. Вот тут только что кто-то сказал, что у его пациента НИО.
– Это значит: напился – и откинулся.
Он с ужасом посмотрел на нее:
– Неужели?
Тогда она решила в некоторой степени приоткрыть ему тайны языка медицинских студентов. Стараясь перекричать музыку (в то время как он приблизил ухо к ее губам), Меган растолковала ему, что пыльные деньги – это деньги, которые надо заплатить доктору за подпись на кремационных документах; красный дом – это кровь; ХОМочки – это хорошенькие мамаши, а РОМочки – это только что родившиеся малыши. Что если врач ставит больному диагноз – ОБИ («одному богу известно»), то это значит, что у того дела плохи. Она долго расшифровывала ему издевательский сленг, на котором говорили доктора, словно защищаясь от ужасов своей работы.
– Однако ты все равно очень остроумная, – настаивал он.
До чего же он прям и простодушен, подумала Меган. И так не похож на всех людей, которых она знала: те рта не могли раскрыть без того, чтобы не сказать какую-нибудь грязную или циничную шутку. Тут она впервые на него посмотрела (действительно посмотрела!) очень внимательно:
– А ты чем занимаешься?
– Я учитель, – ответил он, и такого ответа она ожидала от него меньше всего. – Я учу людей нырять. Знаешь, что значит нырять с аквалангом?
Она взмахнула стаканом, своим жестом охватив всю вечеринку, квартиру и город в целом.
– Кому здесь нырять?
На его лице появилась широкая белозубая улыбка. «Очень красивая улыбка», – подумала Меган.
– Не здесь, а в других, солнечных и теплых краях. Ты когда-нибудь ныряла с аквалангом?
– Нет, но у меня есть сертификат по плаванию со спасательным кругом. Это не одно и то же, не правда ли?
Он засмеялся:
– Для начала и этого достаточно.
Она ему понравилась. Меган точно могла это сказать. Такое с ней случалось очень часто. Конечно, она понимала, что не такая хорошенькая, как Джессика, чья красота сохранила всю детскую неприкосновенность, и не такая стройная, как Кэт, длинноногая и мускулистая, как танцовщица, но тем не менее Меган тоже нравилась мужчинам. Им нравились округлости ее тела и это лицо, которое – по каким-то неведомым законам генетики – казалось гораздо моложе, чем было на самом деле. Такой вот контраст: девичье лицо и женская фигура. Мужчины на это западали.
Она улыбнулась Кирку, и он оказал ей честь тем, что в ответ покраснел. Как хорошо быть с мужчиной после стольких лет общения с Уиллом – абсолютно открыто и без боязни посылать кому-то сигналы. Сегодня вечером она может посылать кому угодно любые сигналы, какие ей только заблагорассудится.
Наконец зазвучала песня, которую она знала и любила: Эдвин Коллинз «Я никогда не встречал такой девушки, как ты».
– Это наша песня, – с глупой улыбкой сказал Кирк, и хотя она в принципе терпеть не могла такой неуклюжей манеры заигрывания, но тут позволила ему продолжать в том же духе, – потому что он ей тоже очень нравился. По крайней мере, в настоящий момент. И что самое главное – он не принадлежал к ее кругу, а ей как раз хотелось раздвинуть границы своего круга или вообще, хоть ненадолго, выйти из его рамок.
А потом наступил момент, когда она почти забыла о том, что много лет подряд была чьей-то девушкой. И в глазах почти незнакомого ей человека появился проблеск понимания, и внезапно его лицо стало настолько притягательным, что этой силе невозможно было противиться, и их головы сблизились, и они неожиданно для самих себя поцеловались.
Он хорошо целовался. Страстно, но без всяких завихрений и ухищрений. Сохранял баланс между тем, что берет и дает. Она с полным одобрением относилась к такой манере поведения. Но гораздо больше ей нравилось в нем другое: ведь он мог оттрахать любую женщину на вечеринке, но почему-то выбрал именно ее.
И Меган подумала про себя: «Тебе повезло, парень».
А потом они оказались в одной из спален, и Меган слегка расслабилась только тогда, когда увидела, что на двери есть щеколда, и в темпе запустила свою биологическую программу на груде сваленных пальто. А внизу Эдвин Коллинз пел: «Я никогда не встречал такой девушки, как ты». И ей вдруг показалось: а может, это действительно поется про них?
Глядя на свою сестру, которая проходила через турникет, Меган улыбнулась.
В толпе Джессика выглядела потрясающе: словно королева, не удостаивающая вниманием окружающих ее изможденных пассажиров подземки. Мужчины всех возрастов поворачивали ей вслед головы: мгновенно отмечали красивой формы ноги, стройную фигурку, пухлое детское личико. Из-за этого лица незнакомцы часто принимали Джессику за младшую из сестер.
При взгляде на Джессику Меган показалась самой себе толстой и потрепанной жизнью женщиной. И эта вечная борьба с лишним весом! Стоит дать себе волю, и он тут же выходит из-под контроля. Внезапно Меган вспомнила, что сегодня утром едва потрудилась пригладить волосы ладонью, и что вообще – ей пора прекратить увлекаться шоколадными батончиками на рабочем месте.
Сестры обнялись.
– Когда мы рядом, у нас вид, как в сказке, – сказала Меган. – Прекрасная принцесса и безобразная жаба.
Джессика окинула сестру взглядом с ног до головы.
– Вид у тебя измученный, доктор Джуэлл. Слушай, как замечательно звучит: доктор Джуэлл!
– У меня ужасно много работы. Такое впечатление, что все женщины Ист-Энда хотят, чтобы именно я их от чего-то лечила.
– Чувство мне знакомо, – согласилась Джессика. – А как у тебя с обеденным перерывом? Все в порядке?
– Вполне, Джесс, – заверила ее Меган.
– Значит, у нас впереди четыре часа свободного времени?
В глазах Джессики появилась искренняя озабоченность. Она сохранила в себе какую-то невинность, которой обе ее сестры уже давно были лишены. Создавалось впечатление, что никаких острых углов в ее жизни не было и в помине. Что и говорить: средний ребенок, которого опекает старший и подстраховывает младший.
Меган улыбнулась. Да, утренний прием кончался в двенадцать, а вечерний начинался не раньше четырех. Но, как правило, она не укладывалась в отведенное до двенадцати часов время, и продлевала утренний прием по крайней мере на час. А до четырех ей еще нужно было посетить некоторых больных на дому.
– Я заказала нам столик в «Шеки», – сказала Джессика. – Там рыба. Ты рыбу любишь?
Меган любила рыбу и не прочь была выпить в придачу пару стаканчиков белого вина, но на столь изысканный обед в Вест-Энде у нее просто не хватало времени. Если честно, то обычно она едва успевала перехватить в ближайшей забегаловке сэндвич. С другой стороны, ей не хотелось расстраивать старшую сестру.
– Четыре часа отводятся не только на обеденный перерыв, – мягко начала объяснять она. – Еще визиты к больным.
– Больным! – с ужасом воскликнула Джессика.
– Да, больным. Вот сегодня, например, мне надо посетить одну женщину. Точнее, ее маленькую дочку.
– Вау, какая ужасная обязанность – посещать больных на дому, Мег! Я думала, что такое делается только на Харли-стрит.
Меган объяснила, что как раз на Харли-стрит больным не нужно, чтобы их посещали на дому. У этих людей есть машины, супруги, даже шоферы. На худой конец они могут заказать такси. А вот в Хэкни у пациентов «нет средств». Ни машин, ни денег на такси. Многие живут в тесных квартирках с кучей орущих детей и просто не могут себе позволить высиживать очередь в приемной у врача. В общем, вызовы врачей на дом – вполне стандартное явление для нижнего сегмента общества.
Меган не стала объяснять сестре, что, между прочим, старшие доктора в ее больнице терпеть не могут ходить к больным на дом, и поэтому большую часть из таких визитов взваливают на нее. Несмотря на то что между сестрами была четырехлетняя разница в возрасте, Меган всегда чувствовала себя старшей и более опытной, и поэтому считала своим долгом защищать ранимую Джессику от грубой правды жизни.
– Тогда давай найдем место поближе, – согласилась Джессика, стараясь скрыть разочарование.
– Да, пожалуй.
Они отправились в кондитерскую «Валери», сделали заказ и улыбнулись друг другу. Из-за новой работы Меган сестры в последнее время виделись нечасто. Через некоторое время они убедились в том, что выбор места не имеет никакого значения.
– Как Паоло и его бизнес? – спросила Меган.
– Хорошо, – ответила Джессика. – В прошлом году он принес восемь процентов дохода. А может, и не восемь? – Она тут же засомневалась в собственных словах и задумчиво уставилась в настенное панно. – Не помню. Знаю, что они привезли из Италии много новых машин. «Мазератти», «Феррари», «Ламборджини», такого рода товар. Народ их здесь заказывает. Поэтому Паоло с Майком их и привозят. А как Уилл?
– С Уиллом все кончено.
Джессика вздрогнула, как от боли.
– А мне нравился Уилл. Хорошенький. Конечно, если не обращать внимания, что он коротышка.
– Не такой уж он и коротышка!
– Ну, все равно. Наверное, вам трудно было поддерживать отношения, потому что вы оба так много работаете.
– Уилл ни разу в жизни не выполнил дневной нормы. Да, очень трудно было поддерживать отношения с таким отъявленным лентяем и бабником.
– О! Извини, я не знала.
– Ничего. Конечно, такие вещи лучше узнавать заранее, ну, ты понимаешь, пока не станет слишком поздно. Пока не влипнешь в какую-нибудь глупость.
– Но ведь ты любила Уилла, разве не так?
– По-моему, я была просто благодарна человеку за то, что он обратил на меня внимание, – сказала Меган. – Особенно когда этот человек оказался таким хорошеньким коротышкой. – Обе засмеялись. – Да ты обо мне не беспокойся. Между нами никогда не было великой любви. Как у вас с Паоло.
– И все же… Это очень грустно, когда люди расстаются. Я терпеть не могу, когда это происходит. Почему в жизни ничего не длится вечно?
Меган улыбнулась. Джессика – последний романтик наших дней. В точности такой же она была и в детстве. Над ее кроватью много лет висела фотография Эндрю Риджли, и столь же долго она была безнадежно влюблена в одного недостижимого мальчика в школе.
– Ты хорошо выглядишь, Джесс.
– А ты выглядишь плохо. Никто и не догадается, что из нас двоих больна я.
– Ты не больна!
– А зачем тогда мне собираются делать этот кошмарный тест? Проделывать дыру в животе в районе пупка?
– Это называется лапароскопия. Кто тебе будет ее делать?
Джессика назвала имя гинеколога и его адрес на Уимпол-стрит.
– Хороший врач, – одобрила Меган. – Тебе не о чем беспокоиться. А как дела со спермой Паоло?
Сидящий за соседним столиком бизнесмен повернулся и посмотрел на них в упор. Меган непоколебимо встретила его взгляд, так что в конце концов бизнесмен отвернулся.
– Есть проблемы с подвижностью.
– С подвижностью! Ну, это не конец света! Это значит всего лишь, что эти маленькие мерзавчики весьма ленивы. Я не могу тебе передать, какие чудеса сейчас творят с ленивой спермой!
Бизнесмен снова с укоризной посмотрел на них, покачал головой и сделал жест официанту, чтобы тот принес счет.
– На самом деле я не очень беспокоюсь о Паоло, – сказала Джессика, нервно перебирая руками предметы на столе и угодив пальцами в рассыпанный сахар. – Гораздо больше я беспокоюсь о себе. Интересно, что они во мне найдут, когда вскроют?
У Меган были свои соображения относительно того, что увидят врачи, когда обследуют ее сестру. Но она не стала говорить об этом Джессике, а просто взяла ее за испачканную сахаром руку и улыбнулась.
– У меня такое чувство, словно со мной что-то не в порядке, Мег.
– Ты чудесная. И с тобой все в порядке, – заверила ее Меган, а про себя подумала, что если человек так прекрасно выглядит, то он просто не имеет права грустить.
– Мне кажется, я какая-то неполноценная. – Джессика мягко высвободила свою руку из рук сестры и стряхнула кристаллики сахара. – Что я делаю далеко не все возможное. – Она сунула один палец в рот и сморщилась, словно сахар ей попался совсем не сладкий.
– Вы с Паоло родите прекрасного малыша, и после этого ты станешь самой лучшей мамочкой на свете.
В это время официантка принесла им макароны и салат, и при виде еды на Меган накатил приступ тошноты. Она вскочила со своего места, растолкала людей в кафе, отбросила в сторону попавшуюся на пути официантку и едва успела заскочить в туалет, как ее вывернуло наизнанку.
Когда она вернулась к столу, оказалось, что Джессика так и не притронулась к своей еде.
– В чем дело, Меган? – спросила она.
– Ни в чем.
Джессика смотрела на сестру с мрачным упрямством. Этот взгляд Меган помнила еще с детства.
– Что с тобой? – не отступала Джессика.
– Просто усталость, ничего больше. Слишком много работала, надо полагать. Ничего особенного. Ешь свои макароны.
Меган не могла сознаться сестре. От таких секретов Джессику надо охранять даже больше, чем от всех прочих неприятностей в жизни. Новость о чужом ребенке просто разобьет ей сердце.
Тем более, что Меган вовсе не планировала рожать этого ребенка.
– Говорю вам, доктор,… я сегодня так устала, что у меня не было сил даже зажечь газ.
Меган очень скоро поняла, почему другие доктора не жаждут навещать больных на дому.
Как правило, люди вызывают врача не потому, что реально заболевают и нуждаются в постельном режиме. Даже пенсионеры, согбенные артритом, или одинокие мамаши с вечно больными детьми, или пожилые женщины с раковым диагнозом – все эти люди стараются самостоятельно добраться до больницы и высиживают длинные очереди в приемной.
А те, которые вызывают, без вариантов оказываются крикливыми, эгоцентричными личностями, с удовольствием заявляющими о своих правах и относящимися к себе с несказанной жалостью. В точности как миссис Марли.
Эта огромная женщина жила в маленькой муниципальной квартирке в сердце унылого и бесцветного Санни Вью – одного из самых безрадостных районов Лондона. Если сам человек не живет в этих многоэтажных бетонных кроличьих садках, то вряд ли ему придет в голову добровольно сюда прийти, – разве что если ему нужно купить наркотики, или продать наркотики, или оформить какую-то неотложную бюрократическую бумажку. За исключением лета, когда здесь начинались традиционные ежегодные бесчинства, даже полиция обходила стороной районы типа Санни Вью. Но у Меган не было выбора.
За свою врачебную карьеру она успела много чего повидать (и не на шутку испугаться). Будучи стажером, она полгода проработала в муниципальной больнице под руководством консультанта, а затем еще полгода в приемном отделении скорой помощи в Хамертоне.
