Текст книги "Семья"
Автор книги: Тони Парсонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
– Она выглядит фантастически! Тут нет никаких сомнений. Любой мужчина в нашей стране… ну, в общем, ты сам понимаешь… И тем не менее. Она женщина в зените славы. Выглядит потрясающе. А что насчет ее яйцеклеток?
– Яйцеклеток Кайли Миноуг?
Паоло кивнул головой.
– Яйцеклетки Кайли Миноуг далеко не первой свежести. Их можно считать пожилыми. Знаешь ли ты, что происходит с яйцеклетками женщины после тридцати пяти лет? Ничего хорошего. Вот вокруг этого и весь сыр-бор. В этом смысле Кайли уже не может рассчитывать на первый приз. Кстати, она, кажется, хочет иметь детей? Только не может найти подходящего мужчину?
– Вот в этом и вся проблема с современными девушками, – поддакнул Кирк, принимаясь за пиво. – Свои детородные годы они проводят с теми, кто им не особенно нравится.
Официантка собрала кружки и в который раз вытерла стол.
– А у ребенка еще зубки резаться начнут, – констатировала она.
Накануне выписки из больницы Меган получила фотографию своей дочери, вставленную в рамку с надписями: «Меня зовут…» и «Я вешу…». На месте имени кто-то вписал слово «Поппи», а вот на месте веса никто ничего не вписал. «Потому что тут нам нечем хвастаться», – подумала Меган.
На фотографии Поппи выглядела древней старушкой: маленькая, морщинистая, завернутая в зимнее одеяльце. Глядя на нее, Меган думала: «Моя бедная крошка! Какая ты на самом деле?»
В дверь кто-то легко постучал, и затем в палату просунулось сильно накрашенное лицо Оливии.
– Тук-тук, есть кто дома?
– Ты видела ребенка?
– Мельком. Она потрясающая. – Оливия тронула дочь за руку, тщательно избегая прикосновений к капельнице, с помощью которой Меган накачивали обезболивающими препаратами. – Главное, как ты, Меган?
– Швы чешутся.
– Надеюсь, они расположены ниже линии бикини? – озабоченно спросила мать.
– Я думаю, что до тех пор, пока я снова смогу носить бикини, пройдет целая вечность. Даже поход в туалет для меня пока еще серьезное испытание.
– Да что с тобой, девочка? Настроение не ахти? Послеродовая депрессия?
Меган покачала головой. В том-то и проблема: она сама не знала, что с ней. Кажется, такое настроение бывает у проваливших экзамен студентов. А она не привыкла проваливать экзамены.
– Мне всегда казалось, что я должна родить совершенно нормальным путем, – сказала она. – А кесарево сечение – это очень тяжело. Вытаскивают из тебя ребенка. Накачивают тебя лекарствами. Режут, как на бойне. И все теперь болит и зудит, и конца этому не предвидится.
– Не строй иллюзий относительно того, как рожают другие. Я вот родила вас совершенно обычным образом, по плану, и что же? Те же швы и растяжки. Кстати, ты уже кормишь?
– Она для этого слишком мала. Да и молока у меня немного. – Меган показала на машинку на тумбочке у своей кровати, снабженную чем-то наподобие насадки для пылесоса.
– Что это?
– Я откачиваю молоко.
– Ты хочешь сказать, что ты сперва его откачиваешь, а потом его дают ребенку в бутылочке?
– Именно так.
– Какая странная наука! Когда я кормила Кэт, эта жадная телка едва не сжевала мои соски. Но могу поклясться, что все мои проблемы начались тогда, когда она отказалась брать сосок и перешла на искусственное питание.
Меган засмеялась. Пожалуй, за все последнее время только мать смогла ее развеселить.
– Но дело не в боли, – продолжала Меган. – И не в шрамах. И даже не в том, что Поппи столько времени находится в инкубаторе. Все дело в том, что все теперь ждут, что я вот так вдруг, в одночасье, стану другим человеком. А я ничего такого в себе не ощущаю.
– А, все понятно, дорогая. Все считают, что мы в одночасье должны превратиться в любвеобильных кормящих матерей, с радостью меняющих пеленки своим отродьям. То есть против твоей Попси я, конечно, ничего не имею…
– Поппи. Ее зовут Поппи.
– Ну да, конечно, Поппи. Мужчинам разрешается включать и выключать свои отцовские чувства по собственному желанию. А для нас это считается противоестественным. Считается, что мы автоматически должны превратиться в этакую самоотверженную мать Терезу. – Оливия наклонилась ближе к уху своей дочери, словно излагала ей невесть какую ересь. – Скажу тебе одно: в том, чтобы посвятить свою жизнь другому существу, нет совершенно ничего естественного. Но не грусти: самые ужасные во всей этой истории – первые восемнадцать лет, потом будет проще.
– Ты, как всегда, в своем репертуаре.
– Да, в своем! – с гордостью подтвердила Оливия.
– А я не хочу относиться к своему ребенку как к некой помехе, как к оковам на руках и на ногах. Я хочу любить ее так, как она того заслуживает. Но… вот ребенок у меня уже есть, а матерью я себя пока не чувствую.
– Ну, ты прямо как я! – с триумфом воскликнула Оливия. – С этим уже ничего не поделаешь.
Внезапно по телу Оливии словно прошла судорога.
– Что с тобой? – спросила Меган.
– Ничего, дорогая. – Она потерла левую руку. – Иногда стреляет в руку. Это старость, дорогая. То есть, я хотела сказать, пожилой возраст.
– Надо показаться доктору, – посоветовала Меган.
Тут в дверь вновь постучали, и Меган с удивлением увидела улыбающуюся физиономию своего отца, едва видимую за огромным букетом цветов и столь же огромной коробкой шоколадных конфет в форме сердца.
– Это тебе, детка, – сказал Джек, обнимая дочь, от чего та громко вскрикнула. – Ой, извини! Виноват! Прошу прощения!
– Па, это швы. Они еще не зажили.
Джек улыбнулся бывшей жене, не выказывая ни малейших признаков враждебности или стеснения. «Вот актеры», – подумала Меган.
– Оливия, какой замечательный день, не правда ли?
– Привет, Джек. Ты можешь в это поверить? Мы с тобой дедушка и бабушка! Тебе не хочется немедленно пойти и перерезать себе вены?
– О, нет, наоборот, я чувствую себя так, словно я на седьмом небе! – Он повернулся к Меган. – Мы ее уже видели, эту твою Поппи. Замечательное дитя! Немножко мала, конечно, ну ничего, нагонит.
Меган прижалась к отцовским рукам, спрятала лицо на его груди. Вот что ей было нужно сейчас больше всего. Человек, который сказал бы ей, что все будет хорошо. Вдруг она заметила, что отец пришел не один. Рядом с ним стояла высокая улыбающаяся рыжеволосая девушка приблизительно одного с ней возраста. Некоторое время Меган смотрела на нее непонимающими глазами, не зная, чего ждать. На секунду ей даже показалось, что девица сейчас скажет, что надо померить давление или принять какие-нибудь таблетки.
– Меня зовут Ханна, – представилась девушка. – Я тоже вас поздравляю, Меган. Вы родили настоящую маленькую принцессу. И не беспокойтесь, я тоже родилась на два месяца раньше. И вот смотрите, какая вымахала!
Меган с благодарностью взглянула на Ханну. Кажется, из уст этой девушки Меган услышала первую хорошую новость за весь день.
Оливия с пристрастием изучала рыжеволосую.
– Ханна работает парикмахером на киностудии, – пояснил Джек.
– Так вот как вы познакомились? – воскликнула Оливия. – Эта женщина причесывала твою редеющую шевелюру? Как романтично!
– Мама! – укоризненно сказала Меган.
– Вместе вы смотритесь хорошо, – продолжала Оливия. – Хотя, конечно, вы слишком молоды, чтобы быть… как это теперь называется?
– Оливия, а ты слишком стара и могла бы, наконец, попридержать свой острый язычок! – не остался в долгу Джек.
– Прекратите! – воскликнула Меган. – Мне искромсали весь живот, напоили сверх головы всякой гадостью, я только что перестала делать пи-пи в утку, а вы пришли сюда, и единственное, о чем можете думать, – это о своих старых дрязгах, которые сто лет как мхом поросли! Забудьте об этом хоть на день, я вас очень прошу!
– Ханна, я должна извиниться за свою дочь, – сказала Оливия, вставая, чтобы уйти. – Она сегодня сама не своя. У нее родился ребенок.
В конце концов все они ушли домой, даже Джессика и Кэт, и Меган осталась одна в палате. Тремя этажами выше, в отделении интенсивной терапии, в своем инкубаторе спала Поппи, охраняемая казенной плюшевой обезьянкой размером в два раза больше ее самой.
Это отделение никогда не закрывалось. Заступившие на ночное дежурство медсестры были даже счастливы, когда Меган туда заходила, аккуратно неся капельницу в руках, и наблюдала за своим спящим ребенком. По многим причинам ночью в этом отделении было гораздо спокойнее, чем днем, когда там толклось множество консультантов, врачей, родственников и друзей. По крайней мере, Меган предпочитала ходить туда по ночам, потому что тогда ей не приходилось притворяться и делать храброе и веселое лицо.
– Хотите сами покормить ее в три часа ночи? – спросила медсестра-китаянка.
– Вы сделаете это лучше меня, – ответила Меган, плотнее запахивая халат.
Медсестра пробуравила Меган внимательным взглядом.
– Вам лучше самой, – сказала она. – Для вас обеих так будет лучше.
Тогда Меган позволила медсестре вынуть Поппи из ее пластиковой кюветы, взяла девочку на руки и вставила ей в ротик соску от бутылки. В бутылке находилось ничтожное количество молока. Кажется, ее молочные реки пересыхают, так и не разлившись.
У Меган, которая чувствовала себя всегда такой сильной, которая смогла преодолеть все выпавшие на ее долю испытания: развод родителей, медицинский колледж, бесчисленную череду экзаменов, – из глаз потекли слезы. Она подумала: «Разве я могу сделать в жизни что-нибудь путное?»
Она кормила дочь, легонько наклонив бутылочку, пока малышка не закряхтела от крайнего напряжения и усталости и не выпустила изо рта соску. Головка ее откинулась набок, шерстяная шапочка упала на лицо.
– На этот раз хватит, – сказала медсестра.
Меган отложила бутылку в сторону, и тут случилось Это.
Поппи улыбнулась!
Уголки ее широкого ротика поползли вверх, и на несколько секунд обнажились пахнущие молочком беззубые десны. Улыбка! Ее дочь ей улыбнулась!
– Вы видели?
– Видела что? – переспросила медсестра.
– Она мне улыбнулась!
Медсестра нахмурилась.
– Это просто газы в животике.
«Газы в животике», – подумала Меган. Животик величиной с наперсток не может сразу переварить все влитое в него молочко. Или это просто совпадение – гримаса, вызванная неприятными ощущениями или усталостью, похожая на улыбку.
Нет, Меган отвергла все эти предположения. На лице своей дочери она видела улыбку.
16
Рори видел, как Кэт вошла в здание школы карате, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Еще Рори заметил, что к своему приходу она тщательно подготовилась: высокие каблуки, помада на губах, красивое платье для особых случаев. Он помнил ее другой. Раньше она никогда не делала специальных усилий, чтобы кому-то понравиться.
Ее приход его удивил: из всех мест здесь он ожидал ее увидеть меньше всего. Впрочем, тот факт, что она решила нагрянуть к нему вот так, неожиданно, без предупреждения, не особенно его обрадовал. В то же время усилия, которые она приложила, чтобы хорошо выглядеть, тронули его до глубины души, всколыхнули в сердце необыкновенную нежность.
Поверх голов двадцати мальчишек, которые сидели перед ним и ловили каждое его слово, он увидел, что она ищет свободное место, чтобы сесть. Его ученики в возрасте от пяти до пятнадцати лет, все босоногие, в белых кимоно с разноцветными поясами, ждали, чтобы он рассказал им про методы нижней блокировки с помощью ступней.
– Внутренний неожиданный захват, по-японски нами-аши, применяется тогда, когда ваш противник пытается брыкнуть вас в пах.
С задних рядов спортивного зала Кэт робко ему улыбнулась.
«Однако с такими ногами ей совсем не нужны каблуки», – думал Рори. И помада не нужна с такими губами. И ни в каких специальных платьях такая женщина, как она, тоже не нуждается.
Она была хороша без всяких примочек и финтифлюшек.
После того как занятие закончилось и Рори принял душ и переоделся, он сообщил ей, что знает небольшой японский ресторанчик неподалеку. Ресторан оказался переполненным, на двух свободных столиках стояли таблички «Зарезервировано», но их спросили, не возражают ли они, если им накроют ужин в баре. Они посовещались и решили, что это их устроит, и разместились прямо напротив шеф-повара в белом колпаке, который ловко поджаривал тонкие кусочки рыбы.
– В японских ресторанах мне больше всего нравится то, – сказал Рори, – что здесь можно спокойно обедать в одиночестве. Например, сидеть, как сейчас, в баре. Такое не позволишь себе во французском или итальянском ресторане. И даже в тайских и китайских заведениях. Потому что все сразу подумают, что ты какой-то мизантроп или попросту не можешь найти себе пару. А в японском ресторане сиди, сколько угодно, и никто дважды на тебя не посмотрит.
– Но лучше все-таки обедать вдвоем, – сказала Кэт. – Даже здесь, в баре. Лучше все-таки, когда у человека есть пара.
Он улыбнулся.
– Надо полагать.
– Мне так этого не хватало! – продолжала она, и ему показалось, что эти слова дались ей нелегко.
Они помолчали, ожидая, пока официантка поставит перед ними суп мисо, зеленый чай и лакированное блюдо суши.
– Спасибо, что ты приглядела за моим мальчиком, – сказал он.
– Никаких проблем.
– Мне надо было тебе позвонить и поблагодарить.
Вдруг Кэт осознала, что сидит очень близко от него. Она уже и забыла, насколько у него большое и сильное тело. Он совершенно не был похож на тех тощих мальчишек, с которыми она знакомилась в клубах.
– Я тоже была очень занята. На работе. И с моей сестрой, которая только что родила.
– Меган? У нее родился ребенок?
– Девочка. Она назвала ее Поппи. Поппи Джуэлл.
Его лицо осветилось искренней радостью.
– Фантастика! Передай ей мои наилучшие и все такое прочее.
«Разумеется, передам», – думала Кэт. Ведь Меган была когда-то его ученицей.
– Она, должно быть, очень счастлива, – продолжал Рори.
– Да… или, вернее, у нее все гораздо сложнее. По крайней мере, я бы не назвала это счастьем. Это что-то другое.
– А что такое? – спросил Рори, вспомнив свою бывшую жену и все ее непонятные слезы после рождения сына. – Тоже послеродовая депрессия? То есть, прошу прощения, я, кажется, вмешиваюсь не в свое дело.
– Нет, все нормально. Я знаю, что ты симпатизируешь Меган, да и она обожала своего учителя боевых искусств. Просто я не знаю, где кончается обыкновенная, банальная послеоперационная усталость и начинается послеродовая депрессия. Наверное, этого никто не может с точностью сказать.
Кэт вела себя раскованно и открыто – именно то, что он больше всего в ней любил. Вечно охваченная чувствами, полная жизни. Она не шла ни в какое сравнение с той вечно разочарованной и холодной барышней, с которой он встречался в последнее время. Но больше не собирался встречаться. Перед ним была та самая, его Кэт, которую он снова начал узнавать вопреки накрашенным губам, и высоким каблукам, и платью для особых случаев. Он не мог сопротивляться ее очарованию.
– Я тоже, – сказал он, разворачивая палочки для еды. – Я тоже очень тосковал.
«Придется привыкать спать вдвоем», – думал он чуть позже этим же вечером. На это потребуется время.
Придется привыкать не только к сексу (хотя и это тоже), но и к тому, что ты делишь постель с другим человеком. Привыкать просто проводить ночь вдвоем. Не перетягивать на себя одеяло. Чувствовать рядом чьи-то чужие руки и ноги, которые могут в любую минуту заехать тебе куда-нибудь в ребра или в другое место. Чтобы научиться правильно это воспринимать, обычно требуются месяцы, годы. Но с Кэт все получалось без усилий, словно само собой, и ему это очень нравилось.
С Кэт он ощущал физическую близость гораздо сильнее, чем с любой другой: наверное, потому, что так хорошо знал это длинное тело, от макушки до кончиков пальцев на ногах (средний палец слегка приплюснут, потому что в детстве, когда она очень быстро росла, ей вовремя не поменяли ботинки), эти маленькие груди, дурацкую улыбку, обнажающую и зубы, и десны, – улыбку, которая, как солнце, выходила из-за облаков и освещала все вокруг своим радостным, бесшабашным светом, – вплоть до едва заметных шрамов на мочках ушей, оставшихся после проколов (когда Кэт было четырнадцать лет, а Джессике десять, младшая сестра нагрела иглу над плитой и проколола Кэт уши – вся кухня была в кровищи). Рори знал это тело не хуже, чем свое, и, тем не менее, никак не мог им насытиться. И теперь он чувствовал себя бесконечно счастливым и гордился тем, что им так хорошо в постели.
– Я хочу, чтобы мой ребенок изучал карате, – пробормотала она ему куда-то в шею, освобождаясь из его объятий. – Если, конечно, у меня когда-нибудь будет ребенок.
Он улыбнулся в темноте.
– Твой ребенок? Ты, наверное, имеешь в виду кунг-фу?
– Нет, карате.
– С какой стати?
– Потому что я хочу, чтобы ты ее всему научил. Ты ведь преподаешь карате, не правда ли? На кунг-фу же ты не можешь переключиться?
– Человек не может ни на что переключиться, – сказал он. – Выучился одной профессии и держись за нее до конца. («Какой же непростительной ошибкой было то, что мы тогда расстались! – думал он. – Ведь я едва не потерял лучшего друга!») Я хочу сказать… ты не пойми меня неправильно… это все равно что выбирать себе партнера. Как долго в наше время длятся связи?
– Десять лет, – ответила она. – Сегодня среднестатистический брак длится десять лет. Я читала об этом в газетах. Но такое происходит, когда люди все делают неправильно. А если они делают все правильно, то, надо полагать, связь может длиться гораздо дольше.
Рори перекатился на кровати и заглянул ей в лицо.
– А что ты здесь делаешь, Кэт?
От такого вопроса она слегка вздрогнула.
– Я подумала, что, может, нам снова быть вместе. И еще я подумала, что, может, нам завести ребенка. В конце концов, почему бы не попробовать?
– Кэт.
– Знаю, знаю.
– Кэт, у меня не может быть детей. Ты же знаешь об этом.
– Ничего страшного. Я тут говорила с Меган. Она ведь врач, не так ли?
– Да.
– Так вот, она говорит, что операцию можно сделать заново. То есть провести вазектомию наоборот.
– Чтобы все вернулось на круги своя?
– Не совсем. Просто вместо того, чтобы резать… как это у вас называется? Трубы?
– Протоки. Спермопротоки. Кажется, так.
– Вместо того, чтобы резать протоки, они их сшивают.
Это заблуждение. Непростительное заблуждение. Единственное, к чему могла привести подобная операция, – это к новым разочарованиям и боли. Лучше не оглядываться назад. Да и поздно уже.
– А известно ли тебе, каковы шансы на то, что операция сработает?
– Я понимаю, что это как стрелять вслепую. Меган мне говорила. Я знаю, когда тебе делали эту операцию, тебя предупреждали, что она необратима.
– Именно. Ты считаешь, я сам не задумывался об этом? Не размышлял над тем, чтобы все вернуть обратно? И снова попытаться родить ребенка?
«Исключительно ради тебя, – думал он. – Исключительно, чтобы сделать тебя счастливой».
– Но такое случается сплошь и рядом, Рори. Мужчины делают обратную вазектомию и снова оплодотворяют женщин. Точно так же, как кто-то выигрывает в лотерею.
– А ты знаешь, каковы шансы выиграть в лотерею?
– Я еще раз тебе повторяю: да, это как выстрел вслепую. Но в то же время кто-то постоянно выигрывает в лотерею. А ты, мне кажется, станешь замечательным отцом. Сильным, благородным, остроумным. Да что говорить: ты уже стал замечательным отцом.
– Но я устал. Почему ты не хочешь этого понять? Я уже выложился до конца. Даже если бы все вернулось на круги своя, в чем я сильно сомневаюсь. Я уже все это проходил: бессонные ночи, грязные пеленки, вплоть до куска дерьма в ящике с бельем!
– Но ребенок придаст тебе сил. Он вернет тебе молодость. Он станет для тебя стимулом в жизни.
Ее желание иметь ребенка было беспредельным. И, что самое главное, она хотела родить ребенка именно от него. Ни от какого другого мужчины.
Наступил момент неустойчивого равновесия, когда он мог встать, одеться и уйти домой. Или обнять ее и прижать как можно крепче к себе. Он обнял ее и прижал как можно крепче к себе, и она поцеловала его в губы.
– Мне так тебя не хватало! – признался он. – Я так истосковался по всему, что с тобой связано!
– А я всегда считала, что девочка учится быть матерью от своей собственной матери. Но оказалось, что это неправда. Глядя на Меган и Поппи, я теперь точно могу это сказать. Только собственный ребенок учит женщину быть матерью.
Рори набросился на нее – его обуревала ненасытная жажда, ему хотелось восстановить в памяти все изгибы ее тела и завладеть им окончательно и навеки.
– Ведь ты же тоже этого хочешь? – прошептала она. – Ты ведь хочешь иметь семью и ребенка? Значит, мы оба хотим одного и того же?
Но ему некогда было отвечать на вопросы Кэт – Рори был поглощен поцелуями, – и потому они остались без ответа.
Поппи провела в инкубаторе три недели, а потом ее выписали из больницы. Она так долго прожила в отделении интенсивной терапии, что некоторые медсестры плакали, когда расставались с девочкой.
«Им кажется, что это их собственное дитя, – думала Меган. – И в некотором смысле они правы. Они кормили ее, одевали, беспокоились о ее здоровье. Они следили за ее дыханием и посадили к ней в инкубатор плюшевую обезьянку. Именно они спешили утешить малышку, когда она плакала по ночам».
Конечно, Меган тоже к ней заходила, и именно Меган выдаивала из себя мизерные порции молока, но к губам малышки это молоко подносили именно медсестры из отделения интенсивной терапии. Потому что они-то не были измучены ее рождением до полусмерти.
Сама Меган пролежала в больнице всего неделю и покинула ее с таким чувством, словно ее сперва разрезали пополам, а потом кое-как сшили заново. Каждый день она приходила в больницу и сидела с дочерью. И чувствовала себя при этом еще большей неудачницей, чем прежде. И на работу она не могла выйти, и за своей дочерью не могла ухаживать. «Я и не мать, и не врач, – с горечью думала она. – Я вообще никто. Лауфорд и другие принимают моих пациентов, а медсестры в больнице присматривают за моим ребенком».
Но теперь все будет иначе. Теперь она, наконец, отвезет свою дочь домой и останется с ней один на один. Медсестры бережно завернули Поппи в ее не по росту большие зимние одеяльца и вынесли из больницы.
Пока Меган пыталась сладить с ремнями безопасности на заднем сиденье «Альфы Ромео» Джессики, медсестры держали Поппи на руках. В конце концов они же помогли управиться с ремнями, и Поппи была водворена на сиденье. Меган ежилась, с ужасом думая о том, как они поедут по перегруженным улицам Лондона.
Джессика вела машину так, словно везла взрывоопасный груз, Меган переживала и дергалась. Больше всего ее раздражали воинственные мотоциклисты, которые с ревом проносились мимо или маневрировали у них едва ли не под самым бампером, и еще владельцы громадных «БМВ» и фургонов, которые считали, что правила написаны не для них и они не обязаны считаться с прочими участниками дорожного движения. Поппи всю дорогу проспала.
Кирк ждал их у дома.
– Что он здесь делает? – прошипела Меган. – Он что, собирается торчать здесь каждый день? Взял себе моду появляться без предупреждения!
– Меган! – попыталась образумить ее Джессика. – Он же отец!
Кирк жадно всматривался в окно автомобиля, и при виде Поппи его лицо расплылось в широкой улыбке.
– Не набрасывайся на него, как тигрица, – продолжала Джессика. – Он без ума от Поппи. Не отнимай у него дочь.
Потом Джессике с Меган пришлось повозиться с ремнями, но тут помог Кирк, который быстро освободил детскую колыбельку от удерживающих ее пут. Меган отнесла спящую дочь наверх, на последний этаж, в полную силу ощутив все шумы этого дома: вечно матерящийся сосед на первом этаже, нескончаемый тяжелый рок на втором, визгливая семейная пара на третьем и так далее. Все эти звуки вдруг предстали перед Меган в новом, устрашающем свете.
«Как я могла привезти ребенка в такое место?» – подумала она. Ей стало стыдно. По пятам за ней следовали Кирк с Джессикой. И снова в ней поднялось это сокрушительное чувство полной беспомощности и никчемности. Она привыкла всегда быть на высоте, но теперь ей казалось, что жизнь одерживает над ней верх.
Меган положила все еще спящую Поппи в кроватку. Джессика поцеловала свой палец, а затем приложила его к крошечному лобику девочки.
– Примите мои поздравления, – прерывающимся от волнения голосом сказала она. – Вы оба. Она восхитительна! Теперь у вас есть маленькое сокровище!
А потом сестра ушла.
Некоторое время они смотрели на спящего ребенка, и Меган непроизвольно улыбнулась. Малышка, казалось, чувствовала себя как дома. Три недели от роду, весом с маленькую рыбку, и тем не менее у нее был такой вид, словно она здесь полноправная хозяйка! Меган с Кирком на цыпочках вышли из комнаты.
– Ничего, что я пришел без звонка? – спросил он. – Я звонил в больницу. Там мне сказали, что Поппи сегодня выписывают.
– Ничего, – ответила Меган. – Только в будущем все-таки звони.
– Хорошо.
Она слабо улыбнулась.
– Я имею в виду, не надо вести себя так, будто мы женаты и все такое прочее.
– Хорошо, но ты тоже должна меня понять.
– Что я должна понять?
– Я хочу участвовать в жизни ребенка. Я хочу поддерживать вас всем, чем смогу. И, кроме того… я ее люблю. Это самое главное. Я люблю нашу дочь. Она классная. Она бесподобная! Настоящий маленький боец. Она так хорошо со всем справилась. Вы обе просто молодцы.
– Забавно, не правда ли? Можно любить ребенка, совершенно его не зная. Со взрослыми такого не случается. Невозможно любить кого-то, не зная его. Даже чтобы ему просто симпатизировать, нужно его для начала узнать.
– Ты ведь о нас говоришь, да? – Кирк улыбнулся. – Ты хочешь сказать, что ты меня совершенно не знаешь?
Он заглянул в ее бесстрастное лицо. «До чего же мы далеки друг от друга!» – подумал он. До чего же далеки от нас все женщины, с которыми мы когда-то были близки. Нет на свете более незнакомых друг другу людей, чем бывшие любовники. «Но кое-чего Меган не понимает, – думал он. – Между нами еще не все кончено».
– Ну что ж, наверное, пришло время узнать меня получше, – продолжал он.
– Зачем?
– Затем, что у нас есть ребенок, а ты совершенно одна.
Меган бросила на него злобный взгляд.
– Я не одна, парень. Не смей говорить мне такое. Я не нуждаюсь в жалости какого-то официанта. У меня есть сестры и Поппи. Я не одна! И с тобой я уже вполне знакома, с этаким стареющим серфингистом, которому захотелось поиграть в счастливую семейную жизнь, потому что всем остальным он сыт по горло.
– Я не серфингист. Я ныряльщик. А кроме того… ты что, думаешь, тебя трудно разгадать?
Меган недоверчиво фыркнула. Каков наглец!
– Что ж, попробуй!
Кирк скрестил на груди руки и измерил ее взглядом с ног до головы.
– Ты самый младший ребенок в семье, избалованный ребенок. В школе ты хорошо успевала, с легкостью сдала все экзамены. Но потом первый же серьезный бойфренд разбил маленькой принцессе сердце.
– А потом она встретила парня на вечеринке, – продолжила она. – И быстренько с ним перепихнулась.
– А потом она встретила одного парня на вечеринке. Переспала с ним. Потому что он очень милый.
– Заблуждаешься. Просто он оказался в нужное время в нужном месте.
– Может быть. А, может, в нем просто было немного больше жизни, чем во всех этих занудах из медицинского колледжа.
– Ты их совсем не знаешь!
– А девять месяцев спустя… Или только восемь месяцев, кажется? Она превратилась в мать-одиночку из Хокни. И – теперь догадайтесь сами! – маленькая принцесса вдруг обнаружила, что все это для нее слишком. Что груз навалившихся проблем ей не по плечу.
– О, иди к черту!
– Сама иди!
Тут из соседней комнаты раздалось странное, настойчивое мяуканье. Что-то кошачье и очень тихое, как отдаленный звук гудящей пилы.
Меган с Кирком посмотрели друг на друга. А потом вдруг поняли, что это плачет их дочь.
– Ребенок делает человека мягче, добрее, – сказал Майкл Джессике. Они вместе наблюдали за тем, как Хлоя ковыляет через комнату, похожая на маленького алкоголика. – Ты вдруг понимаешь, что просто не имеешь права умереть! Ты должен быть здесь, рядом с этим маленьким существом, которое сам же и породил. И в то же время ничто так не приближает тебя к смерти, как ребенок. Будущее принадлежит ему, а не тебе. И ты понимаешь – впервые в жизни понимаешь, что тебе отпущено на земле весьма ограниченное время. И тогда жизнь берет тебя в заложники. С одной стороны, ты не можешь умереть, а с другой, ты прекрасно понимаешь, что умрешь.
Хлоя была одета в трусики и майку. В кулачке она сжимала ободранную и заляпанную видеокассету. Она вставила ее в портативный плеер, стоящий на диване, и тут же на экране появился огромный красный автобус по кличке Бип, который ехал по зеленым горам и помигивал фарами, и при этом смеялся каким-то дурацким, заливистым смехом. Заиграла музыка, старая детская песенка под названием «Колеса автобуса». Хлоя начала раскачиваться из стороны в сторону.
И Джессика подумала: «Таково разделение этого мира. Грань проходит не между бедными и богатыми, не между молодыми и старыми, а между теми, кто имеет детей, и теми, кто их не имеет».
– Смотри, они танцуют раньше, чем начинают ходить! – сказал Майкл, удивленно качая головой. – Даже раньше, чем начинают ползать. До чего же странно, тебе не кажется? Танец – один из основополагающих человеческих инстинктов. Такой же основополагающий, как еда и сон. У нас врожденное желание танцевать.
Было время, когда Джессика не могла выносить присутствия Майкла. Сама мысль о том, что он так дурно поступил с Наоко, что посмел рисковать счастьем Хлои, приводила ее в бешенство. Но где-то в глубине души она очень быстро простила деверя, хотя и понимала, что не ее это дело – прощать его или нет.
Джессика простила его не потому, что, как она знала, он всегда ей симпатизировал. И не потому, что он изо всех сил старался наладить отношения с Наоко. И даже не потому, что он обладал своеобразным шармом, который в присутствии Джессики включал на полную мощность. Нет, Джессика простила Майклу все его грехи за то, что он любил свою дочь. Мужчина, который так любит своего ребенка, не такой уж и плохой, вам не кажется?
В комнату вошли Паоло и Наоко с подносами в руках. На подносах стояли крошечные кофейные чашки и тарелки с итальянскими бисквитами, которые так любили братья.
– Чем это пахнет? – поморщившись, спросил Паоло.
Все посмотрели на Хлою. Девочка стояла, держась за диван, в полном неведении относительно своего проступка, и продолжала покачиваться в ритме песенки «Колеса автобуса». Вот она подняла вверх ножку, и сквозь трусики и памперс немедленно полилась желтоватая струя. Четверо взрослых – Майкл, Наоко, Паоло и Джессика – дружно рассмеялись.
– Очень забавный ребенок, – сказал Майкл, подхватывая на руки Хлою и запечатлевая на ее бесстрастном личике поцелуй. Она продолжала, не отрываясь, смотреть на экран. – В высшей степени забавный ребенок.
Вечером, собравшись ехать домой, Джессика и Паоло некоторое время сидели в машине и молчали. Он ждал, когда она подберет нужные слова. Потом она сказала:
