Текст книги "Семья"
Автор книги: Тони Парсонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)
14
А потом вся жизнь сосредоточилась на ребенке.
Меган, которая собиралась работать до момента, когда у нее начнут отходить воды, которая воображала, что будет принимать больных и выписывать им лекарства до тех пор, пока в родовых путях не покажется головка малыша, вдруг обнаружила, что у нее нет времени ни на что, кроме того как готовиться к родам, или, вернее, оттягивать их как можно дольше.
Доктор Лауфорд проявил поистине впечатляющее участие. Он разрешил Меган взять весь отпуск сразу, уверил ее, что если понадобится дополнительный отпуск, то и этот вопрос они как-нибудь уладят. С кривой улыбкой Лауфорд пошутил, что у врачей-то всегда есть возможность выписать коллеге больничный лист.
Декретный отпуск они даже не обсуждали, точно так же, как и вопрос о том, как ребенок повлияет на суммарную оценку успеваемости Меган и как она вообще представляет себе свою новую жизнь. Сможет ли она в один год стать и матерью, и дипломированным доктором? Никто не знал наверняка. Но, готовясь к роли матери-одиночки, Меган не видела для себя другого выхода, кроме как стать доктором по возможности.
Привыкшая к роли всеми любимого младшего ребенка, а затем к роли блестящей студентки с большими перспективами, она даже помыслить теперь не могла о том, чтобы просить деньги у отца или сестер. Она слишком сроднилась со своими прежними ролями и теперь просто отказывалась признавать, что жизнь поставила ее в очень трудное положение и готовит для нее совсем другие жизненные роли.
Отпуск Меган проходил так: ежедневно она ходила в больницу сдавать анализ крови и мочи и делать мониторинг биения пульса ребенка. Главные опасения вызывала ее собственная, болезненная кровь.
Она пыталась представить себе (правда, безуспешно), как будет протекать ее трудовая жизнь после рождения малыша. Как скоро ей удастся вновь выйти на работу? Сможет ли она писать курсовые работы, пока ребенок мирно спит в колыбельке? Будет ли все еще кормить грудью, когда придет время отвечать на вопросы аттестационного листа? Или ее организм не выдержит таких нагрузок, и она сойдет с дистанции у самого последнего барьера? На эти вопросы Меган не находила ответов.
Она даже не могла себе представить своего ребенка.
Между тем ежедневно, снова и снова, ей приходилось отвечать на одни и те же вопросы, которые задавали акушерки и мистер Стюарт. Как у нее со зрением? Не плывет ли у нее перед глазами? Не появляются ли в глазах вспышки света? Не мучают ли ее отупляющие головные боли? Все эти расспросы в сущности сводились к одной проблеме: как развивается эклампсия?
Сперва Меган не обращала особого внимания на мистера Стюарта. Он казался ей не столько врачом, сколько шоуменом, выступающим перед обожающими его медсестрами и акушерками. Но постепенно она поняла, что ей с ним очень повезло, потому что за внешностью Роберта Редфорда скрывался блестящий гинеколог с обширными знаниями и опытом. По мере приближения родов Меган все больше осознавала, что его юмор и очаровательная непринужденность были всего лишь профессиональной маской, манерой поведения у постели больного и к его человеческим качествам не имели никакого отношения.
Мистер Стюарт тщательно изучал результаты ультразвукового обследования, анализы крови и мочи, кривые давления Меган, а также едва слышный ритм сердцебиения Поппи. Он уделял и матери, и ребенку столько внимания, сколько мог, боролся за каждый лишний день беременности, чтобы легкие ребенка успели развиться как можно лучше. Но вместе с тем доктор прекрасно осознавал, что кровь Меган в любую минуту может буквально вскипеть, и тогда ему придется не просто принимать роды или делать кесарево сечение, а бороться за жизни обеих. Конечно, он старался не допустить, чтобы дело зашло так далеко. Но Меган прежде всего боялась за жизнь ребенка, а заботы о собственной жизни полностью переложила на плечи мистера Стюарта.
Ее давление все еще оставалось высоким, сто пятьдесят на девяносто пять (уровень полнотелого пожилого чиновника, ведущего сидячий образ жизни), но тем не менее было стабильным. Каждое сканирование показывало, что ребенок вполне здоров, хотя растет немного медленнее, чем предписывает норма. У Поппи появилась привычка скрещивать свои крошечные ножки, словно она терпеливо ожидала наступления великого дня, как пригородный пассажир терпеливо ждет прибытия электрички. И этот простой жест открывал в сердце Меган источники любви, о существовании которых она и не подозревала раньше.
Ничего страшного с Поппи не происходило. Меган прекрасно осознавала, что вся проблема в ней, в матери. Она лежала на больничной койке, а Джессика стояла рядом с ней, и вместе они слушали с помощью сонографа с каждым днем усиливающееся сердцебиение Поппи, и вместе радовались, что у Меган в животе растет эта маленькая жизнь.
– Сердечный ритм уверенный и стабильный, – с улыбкой сказала медсестра. – Я оставлю вас ненадолго. – Она сжала руку Меган. – Не беспокойтесь, мамочка. У вас родится прекрасная дочь.
Когда медсестра ушла, Меган повернулась к Джессике.
– Иногда мне кажется, что я ее подведу еще до родов, – сказала она.
– Глупости, – возразила Джессика. – Вы обе пока справляетесь прекрасно.
В дверь вежливо постучали.
– Это снова он, – сказала Меган. – Больше никто не утруждает себя стуком.
– Войдите! – крикнула Джессика.
– Как дела? – Кирк робко просунул голову в дверь. – Всё по-прежнему?
– Как в кино у нас с Поппи вряд ли получится, – протянула Меган. – Я не собираюсь судорожно стискивать руками живот и вопить: «Пора!»
Кирк смущенно улыбнулся. Джессика посмотрела на него с симпатией. До чего же милый парень! Разве всем женщинам не хочется встретить на своем жизненном пути именно такого мужчину? Внимательного, заботливого, желающего быть рядом? И с чего это ее сестра так с ним грубо обращается?
– Мистер Стюарт просмотрел все мои анализы и решил, что давление слишком высокое, – продолжала Меган. – Поэтому он попросил анестезиолога найти окно в своем напряженном графике и вписать меня между игрой в гольф и коровой из соседнего кабинета. Можешь быть уверен, что никаких больничных драм здесь не ожидается, тебе ясно? Не будет никакого Джорджа Клуни и бегающих по коридорам дамочек в белых халатах.
Кирк еще немного помедлил в дверном проходе, неуверенно улыбаясь.
– Хорошо, – наконец сказал он.
– С ней все в порядке, – поддержала его Джессика. – И с ребенком тоже.
– Хотите, я принесу нам кофе? – спросил он.
– Было бы здорово, – любезно улыбнулась Джессика.
– А если ты дашь мне ключи, – обратился Кирк к Меган, – то я могу сходить в твою квартиру и покрасить гардероб.
Меган представилась ее маленькая квартирка и те изменения, которые в ней произошли за последнее время. Вместе с сестрами она уже вычистила спальню и обустроила место для ребенка. У нее появилась чудесная детская кроватка (подарок от Джессики и Паоло), коляска (вклад Кирка), в углу – новый комод с удобными полками (от отца), заполненными детской одеждой (от Кэт). Сентиментальные старые дамы из регистратуры и поликлиники надарили ей целое стадо плюшевых зверей, всех этих изумительно бесполезных медведей, собак и лягушек, которые, тем не менее, придали ее жалкой арендованной квартирке своеобразный уют и сделали ее больше похожей на детскую.
Больше всего Меган беспокоилась об одежде. Для нормального новорожденного ребенка она будет в самый раз, но для недоношенной Поппи слишком велика.
– Меган! – Кирк вернул ее в реальность. – Так кофе и ключи?
– Только кофе, – ответила Меган. – Если честно, мне бы не хотелось, чтобы ты ходил в мою квартиру, когда меня там нет.
– До чего же ты сурова. Холодна как лед. Хорошо, я принесу кофе.
Однажды она разрешила ему зайти: именно, когда он нарисовался на пороге с коляской в руках. Но и тогда ей не понравилось, какими глазами он осматривал ее жилище. Словно был разочарован, что его дочери придется жить в такой убогой обстановке. Как будто считал ее, Меган, никудышной матерью. А что он ожидал увидеть? – со злостью думала она. Кенсингтонский дворец? Она, между прочим, мать-одиночка!
– С чего ты на него так крысишься? – спросила Джессика, когда Кирк ушел. – Этот ребенок свяжет вас навсегда.
Меган задумчиво посмотрела на свою сестру.
– Может быть, именно это меня и бесит больше всего.
Дверь открылась, и в палату вошел мистер Стюарт с кипой бумаг в руках. Он одарил Джессику полным комплектом лучезарных улыбок, а затем сел на кровать и взял Меган за руку.
– Итак, на каком мы сейчас сроке? – спросил он.
– Тридцать четыре недели, – с готовностью ответила Меган. – По-прежнему слишком рано. Она еще слишком мала. Нам надо постараться дотянуть хотя бы до тридцати шести недель. Ну, пожалуйста! Помогите нам дотянуть до тридцати шести недель!
Он задумчиво покачал головой.
– Взгляните сюда.
Доктор показал на линию графика. Линия в начале быстро поднималась вверх, затем постепенно выровнялась, а затем остановилась на точке, с которой, казалось, готова была вот-вот упасть вниз. Она напоминала траекторию полета стрелы, которая в любую минуту собиралась спикировать вниз, к земле.
– Это график роста ребенка, – кивнула Меган. – Рост замедлился.
– Именно то, что и должно было произойти, – пояснил доктор Стюарт. – Эклампсия оказывает влияние на задержку крови в плаценте. Рано или поздно ребенок перестает расти. Но вам об этом известно не хуже моего.
Джессика жадно вглядывалась в график из-за плеча доктора.
– А что это значит? – спросила она.
На несколько секунд в палате повисла тишина, в которой слышался только усиленный сонографом ритмичный звук детского сердцебиения. А затем Меган сказала:
– Это значит, что нам пора.
А затем началось ожидание. Оно длилось и длилось до бесконечности, словно напряженный график анестезиолога и пробки на улицах Лондона сговорились, чтобы оттянуть момент рождения дочери Меган. Сестры и акушерки деловито входили в палату, мерили Меган давление, произносили какие-то ласковые, ничего не значащие слова, словно Меган ждала не ребенка, а автобус на остановке.
Это невыносимое ожидание! До какой степени оно может измучить человека в самом конце долгого и тяжелого пути! Меган казалось, что ее жизнь остановилась. Что на тот период, пока анестезиолог спешил в больницу по загруженным транспортом улицам Лондона, время умерло. Приехала Кэт с цветами. Джессика теребила Меган за ногу. Позвонил отец, но так и не нашелся, что сказать. Кирк переминался с ноги на ногу у окна, стараясь никому не мешать.
А потом все вдруг завертелось – Джессике показалось, что с определенного момента события стали разворачиваться с неестественной быстротой. Как в фильмах, где показывают смерть героя: внезапный сумасшедший рывок к цели, а затем все как будто позади.
Два дюжих санитара погрузили Меган на больничную каталку и покатили ее (Кэт и Джессика держали ее руки с обеих сторон) по освещенным мертвенным светом и пропахшим цветами и больничной едой коридорам. В огромном лифте они спустились в цокольный этаж здания, где мистер Стюарт уже ждал их в полном хирургическом облачении, столь же прекрасный, как Роберт Редфорд в фильме «Путь, который мы прошли».
Они остановились в предоперационной. Над Меган начал колдовать анестезиолог. При этом он лопотал ей в уши нечто нежное и бессвязное, словно любовник на свидании.
Рядом с предоперационной располагалась другая комната, полная народа, сплошь одетого в голубую униформу и пластиковые шапочки. Они болтали и смеялись, столпившись у большого, длинного стола. Из-за огромных светильников над ним стол казался алтарем. Сестры Меган ни на минуту не выпускали ее рук.
– Тут в поле зрения появился Кирк. Ему немедленно выдали голубой халат, пластиковую шапочку и маску. У него бешено колотилось сердце. Девочка, девочка, у него сейчас должна родиться девочка. Тот самый ребенок, которого он абсолютно не мог представить. Вот-вот она появится. И с этим фактом он уже ничего не может поделать. Разве что стать хорошим отцом. И вдруг Кирк задумался: «Интересно, а что он расскажет своей дочери про мужчин?»
Как сможет подготовить ее к их лжи, к их бесконечным уловкам? То есть к нашим уловкам, поправил он себя. Вот, пролетят детские годы, и на его драгоценное дитя начнут засматриваться мальчишки, и она вступит на тот самый путь, который до нее прошли миллионы других девчонок в разных странах мира, где он успел побывать.
Еще неродившуюся, он любил ее так сильно, что его обуревал страх: а вдруг в один прекрасный день она встретит на своем жизненном пути похожего на него мерзавца? Извечная ирония судьбы бабников всех времен и народов: однажды стать отцом и пытаться уберечь собственную дочь от таких, как ты сам.
Меган вкатили в ярко освещенную операционную, где было столько народа, словно на станции метро в час пик. Все они были молоды, все улыбались и были одеты в одинаковые голубые халаты и шапочки.
– У вас есть заявка? – обратился к Кирку кто-то, словно тот пришел на радиошоу, а не на экстренное кесарево сечение. Он вспомнил, что в кармане у него лежит компакт-диск. Он передал его в чьи-то руки, которые тут же поставили его на казенный операционный проигрыватель.
Вокруг Меган началась деловитая возня. На ее тонкие, бледные ноги натянули какие-то странные чулки, в вену на руке поставили капельницу. При этом с ней постоянно разговаривали.
Потом над ней склонился анестезиолог, который поставил поперек живота женщины низенький экранчик. Кирк смотрел на это в крайнем изумлении. Он где-то слышал, что в таких случаях живот оперируемой прикрывают чем-то вроде палатки. «Да, во время кесарева сечения живот беременной прикрывают палаткой!» – думал он со все возрастающим волнением. Или обширным балдахином, под которым может спрятаться целое племя бедуинов. А этот экранчик не больше носового платка. Стоит Кирку приподнять повыше голову, и можно увидеть происходящее.
Вот живот Меган смазали каким-то антисептиком, затем к ней подошел мистер Стюарт с тонким лезвием в руке. Кирк зажмурился и пригнул голову к самому изголовью Меган. Он с трудом дышал. Ведь он когда-то слышал, что такие операции проводятся в специальной палатке. Почему же сегодня никто не позаботился поставить палатку?
Что будет, если он случайно увидит внутренности Меган и не сможет этого перенести? Вдруг, едва родившись, ребенок увидит своего отца, распростертого на полу в глубоком обмороке? Какой будет позор!
Меган взяла его за руку.
– Не волнуйся, – прошептала она в наркотическом дурмане анестезии. – Ты выдержишь.
В это время заиграла музыка. Ей показалось странным: музыка в таком месте? Вокруг нее мелькали лица – знакомые и незнакомые – и до странности взаимозаменяемые. И совсем не потому, что все они были одеты в одинаковые халаты, шапочки и операционные маски, а потому что смотрели на нее с одинаковым выражением глубокой симпатии и участия. Словно она была юной невестой, которую в день свадьбы вели на брачное ложе. Словно она внезапно превратилась в самую важную персону на планете. А, может быть, дело не в ней, а в ребенке? Может, это он сейчас самая важная персона на всей планете? Да, кажется, так оно и есть.
«Я никогда раньше не встречал такой девушки, как ты!» – доносилось из стереоколонок.
И тут как будто кто-то произвел в ее животе грандиозную промывку. По крайней мере, так она это ощущала. Причем этот момент показался ей поразительно интимным (интимнее всего, что ей случалось пережить до сих пор) и в то же время до странности далеким. Какой-то парень, Кирк (да, его определенно звали Кирком), приблизил к ней лицо. Он лепетал что-то ободряющее, взяв ее за руку. И внезапно ей захотелось сказать ему, чтобы он начал красить гардероб.
Тут к ней в живот кто-то влез. Еще и половина песни не была спета, а у нее из живота извлекли нечто, что являлось частью ее самой, и всеобщее внимание переключилось на это нечто, которое было частью ее и в то же время ей не принадлежало.
– Все хорошо? – спросила она, или, может быть, только подумала, что спросила. Но все уже были заняты этим нечто, и Меган тут же почувствовала себя покинутой, забытой, словно невеста, брошенная у алтаря.
А потом кто-то засмеялся – радостным, довольным смехом, и над ней снова склонились заботливые лица ее сестер и Кирка. Они сталкивались лбами над ее головой, метались от нее к тому, что было только что из нее извлечено, двигались туда-сюда, туда-сюда, словно толпа на теннисном турнире, которая провожает взглядом каждую подачу своих кумиров. Как все могло произойти так быстро? Неужели это «нечто» – то есть «она» – уже появилось на свет, хотя песня даже не успела закончиться? Неужели «она» уже попала в опытные руки акушерок, которые ее обмыли, и осмотрели, и завернули в чистые пеленки? И тут Меган услышала слабые крики.
А потом перед ней предстала «она». Но ее держала на руках не Кэт или Джессика (что ей казалось предпочтительнее), а – в соответствии с каким-то негласным первобытным ритуалом – отец.
Ребенок был крошечным – до боли крошечным. Больше похожим на спящий зародыш, чем на активно брыкающегося в ее животе младенца. Меган глядела на нее в каком-то каменном оцепенении, не в силах сделать то, что давно хотела: то есть взять ее на руки, прижать к груди и любить, любить…
У «него» – то есть у «нее» – было крошечное измятое личико пьяницы, словно яблочко, которое упало с ветки слишком рано. И, несмотря на то, что девочку обмыли, лицо ее сплошь было покрыто липким слоем желтоватой слизи. Она казалась древнее самого мира – и в то же время была самым юным его творением.
– Какая красавица! – беспрестанно повторял Кирк, смеясь и плача одновременно. – Ничего прекраснее я не видел!
И он был прав.
Так началась жизнь Поппи Джуэлл.
15
«Все должно быть совсем не так», – думала Джессика.
Материнство представлялось ей совсем иначе: мать и дитя неразлучны: малыш спит, прижавшись к материнской груди; мать, конечно, измучена, но абсолютно счастлива. Такой вот библейский образ материнства витал перед мысленным взором Джессики, которой казалось, что союз этих двух существ должен быть столь же тесным, как и тогда, когда ребенок находился в утробе матери и трудно было определить, где кончается мать, а где начинается ребенок. Только теперь, после родов, их связь становилась невидимой.
Но маленькая Поппи находилась в отделении интенсивной терапии, лежала на животике в своем инкубаторе, завернутая, как для зимней прогулки, хотя никакой зимы никто, кроме нее, не чувствовал. А Меган лежала тремя этажами ниже, вся изрезанная, измученная и необъяснимо молчаливая.
Одна из медсестер посадила в инкубатор казенную плюшевую обезьянку, и эта обезьянка – вдвое больше самой Поппи – улыбалась ей с высоты своего роста. Глядя на племянницу, Джессика думала, что ничего более хрупкого и беззащитного она еще не видела. Она понимала, что малышка еще совершенно не готова к реальной жизни.
– Она размером с цыпленка из супермаркета, – сказала Джессика. – Бедная маленькая крошка!
– Не нужно так убиваться по нашей маленькой Поппи, – ответила ей улыбчивая медсестра, родом с Ямайки. – Конечно, она еще не совсем сформировалась, но развитие идет хорошо. Детки, рожденные от матерей с эклампсией, очень часто выглядят как маленькие педерасты.
– Она совсем не похожа на маленького педераста, – обиженно возразила Джессика.
Но все равно она была благодарна медсестре за участие.
Действительно, первые три дня жизни Поппи прошли успешно. Она начала самостоятельно дышать, уже выпивала крошечные порции молока – сцеживаемого у Меган, но скармливаемого опытной медсестрой отделения интенсивной терапии, – и даже прибавила в весе.
Но во всей этой истории было еще кое-что. Джессике стало ясно, что случай с ее сестрой – тридцатичетырехнедельная беременность и рождение недоношенного ребенка – не самое плохое, что может случиться в жизни.
В отделении интенсивной терапии Джессика не замечала детей меньше Поппи, хотя ей говорили, что они поступают сюда чуть ли не ежедневно. Однако в первый день она увидела здесь мальчика с врожденным пороком сердца, а во второй – еще одного мальчика, толстенького и розовощекого малыша, который родился с синдромом Дауна.
И медсестры, и врачи делали для этих детей все что могли («Хотя что они могли сделать?» – думала Джессика), а родители покорно стояли рядом со своими детьми, иногда всхлипывали, иногда просто молчали. Родители мальчика с синдромом Дауна уже имели дочь пяти лет, совершенно здоровую девочку. «Если первый раз все проходит успешно, – думала Джессика, – то люди расслабляются. Начинают думать, что несчастья затрагивают только чужие семьи. А потом вдруг – раз! – и их мир разваливается на части. И они понимают, что на этот раз несчастье коснулось их самих».
Сперва Джессика хотела сказать этим людям несколько ободряющих слов. Например, она могла бы сказать, что их малыши очень хорошенькие – даже несмотря на то, что лежат здесь в шерстяных шапочках, нахлобученных по самые глаза. Что недоношенные девочки – просто красавицы, хотя те больше напоминали кусочки бледного филе в мясных отделах супермаркета. Но Джессика поняла, что не в состоянии подобрать подходящие слова для людей, чье несчастье было гораздо значительнее ее собственного.
Она не могла сказать родителям мальчика с синдромом Дауна или родителям мальчика с пороком сердца, что все у них, даст Бог, обойдется. У нее просто не было права произносить столь легковесные слова. Какое утешение могла предложить им она, не обремененная подобными страданиями и опытом?
Джессика смотрела на спящую племянницу. Это зрелище уже становилось для нее привычным: малышка со слабым, прерывистым дыханием. «Маленькая, словно щеночек, или котеночек, – думала Джессика. – Личико сморщенное, но в то же время до умопомрачения прекрасное».
С Поппи, даст Бог, все обойдется.
Гораздо больше Джессику беспокоила Меган.
«Прямо как маленькая птичка», – думала Кэт.
Джессика положила малышку на колени, одной рукой поддерживала ее головку, а другой – пыталась накормить молоком из бутылочки. Глазки девочки были закрыты, а на удивление большой рот широко открыт. Пожалуй, этот рот был единственным большим органом у Поппи. «Прямо как новорожденный птенчик в гнезде, – думала Кэт. – Открывает клювик и ждет, когда принесут червячка».
– Просто песчинка, – вслух сказала она. – То ли она есть, то ли ее вообще нет на свете.
– Зря ты так говоришь о нашей Поппи, – возразила Джессика.
– Почему Меган не кормит ее грудью? Разве не доказано, что для ребенка нет ничего лучше, чем кормление грудью?
– Поппи еще слишком мала, чтобы сосать грудь. Она не может делать сосательные движения. Правда, дорогая, не можешь?
Ребенок будто уснул. Крошечный животик был полон, но губами она все еще сжимала соску на бутылке. Джессика мягко вынула соску изо рта девочки, отчего раздался негромкий хлопок: чпок!
Кэт провела рукой по лицу Поппи – едва касаясь, словно боясь ее разбудить или, может быть, навредить ей. И снова у нее возникло это чувство – бесконечного удивления перед чудом зарождения новой жизни.
– Как там себя чувствует Меган? – спросила Джессика.
Кэт покачала головой.
– У нее такой вид, словно ее перемололи в мясорубке. Мне всегда казалось, что кесарево сечение упрощает дело, что это шикарная альтернатива естественным родам. А ее как будто изрезали на куски.
– Кесарево сечение – это серьезная полостная операция, – назидательно произнесла Джессика, повторяя любимые слова мистера Стюарта.
– Там, в операционной, я таких кошмаров не ожидала, а получилась сцена из фильма ужасов.
Некоторое время сестры молча смотрели на спящего ребенка. Потом Джессика сказала:
– Я думала, мне станет плохо, когда я возьму ее на руки. Думала, сломаюсь окончательно. Потому что у Меган есть ребенок, а у меня нет. Но ты только на нее посмотри: как может это дитя вызвать у кого-то отрицательные эмоции? Теперь она перестала быть абстрактной, гипотетической идеей, превратилась в настоящего ребеночка! Поппи Джуэлл явилась в этот мир. Принимайте ее как данность!
Кэт тоже робко взяла ребенка на руки. Она держала ее не так ловко, как Джессика. Причем не только потому, что боялась уронить Поппи или стукнуть ее головку (хотя и это тоже), но и потому, что охватившие ее чувства грозили в любую минуту перелиться через край. Кто бы мог поверить, что такое возможно? Что Джессика воспримет рождение девочки как нечто совершенно естественное, а для Кэт это станет событием, которое перевернет весь ее мир с ног на голову?
Укачивая на руках это маленькое чудо, женщина чувствовала, как в ней поднимается желание более глубокое, чем все, что она испытывала до сих пор. Никакой любовник не мог с этим сравниться, никакая работа, никакая радость от обладания вещами. Ребеночек был такой маленький, что можно было даже усомниться в его существовании, и, тем не менее, Кэт хотела иметь точно такого же, своего. Это было глупо. Что она будет с ним делать? Где она его пристроит? Где уложит спать?
Но она ничего не могла с собой поделать. Ей вдруг показалось, что она впустую потратила много лет своей жизни, угробила лучшие годы на вещи, которые не имели никакого значения. Бесконечное зарабатывание денег и трата их на удовольствия, это бессмысленное, смешное желание иметь лучшую машину, лучшую квартиру, удовлетворение новых желаний и потребностей.
«А теперь мне тридцать шесть лет, – думала Кэт, – я уже ближе к сорока годам, чем к тридцати. Но я не хочу прожить жизнь, хотя бы одного дня не подержав на руках собственного ребенка».
Теперь ей хотелось только одного – спрашивается, чего же?
Ну да, разумеется, мужчину.
У входа в отделение интенсивной терапии стояла Оливия Джуэлл и заглядывала внутрь через стекло. Две ее старшие дочери нянчили там ребенка Меган. Первую внучку Оливии.
Ребенок был завернут, как эскимос. Но даже в таком виде Оливия ухитрилась разглядеть, что перед ней – нечто невообразимо безобразное и отталкивающее. Конечно, по своему опыту она знала, что все дети на свете в разной степени отвратительны, но от вида этого сморщенного мышонка могло прокиснуть молоко.
«Впрочем, подрастая, дети меняются», – думала Оливия. Она была совершенно уверена, что родила трех самых прекрасных дочерей на свете. Но даже они в детстве двадцать четыре часа в сутки требовали к себе внимания. Невозможно же было просто одеть их, а потом на них любоваться. Они постоянно обременяли родителей новыми заботами, требовали все новых и новых вещей.
Оливия вспомнила, как выглядели ее дочери перед тем, как она ушла из дома: длинноногой нескладной Кэт тогда было одиннадцать, невыразимо хорошенькой Джессике семь, а у трехлетней Меган животик был толстый, как барабан. И что-то в глубине души Оливии, что-то давно забытое и, как ей казалось, умершее, вдруг ожило и заныло. Но потом кто-то рядом с ней заговорил, и боль прошла.
– Вам помочь, мадам? – спросила сидящая у входа медсестра.
– Нет, я просто смотрю, – ответила Оливия Джуэлл.
– Она родила девочку, – сообщил Паоло официантке в баре, потому что он уже дошел до такого состояния, когда официанткам рассказывают о своей личной жизни. – Поппи. Она назвала ее Поппи. Такая маленькая красотка.
Кирк с гордостью засмеялся и снова потянулся к стакану. Но тот оказался пуст.
– Ну не правда ли? – непрестанно спрашивал он. – Она настоящая красавица?
– Мои поздравления! – улыбнулась официантка. Высокая, со светлыми волосами. Тридцать с небольшим. Она вытерла мокрую скатерть перед ними. – Подождите, когда она начнет орать в три утра. А потом в четыре. А потом в пять. Вот тогда и говорите, что она красавица.
Они посмотрели женщине вслед.
– Вряд ли у нее есть дети, – задумчиво произнес Кирк.
– Наличие детей можно определить с первого взгляда, – кивнул Паоло. – Я уже давно это заметил.
– Как бы мне хотелось, чтобы она была счастлива! – с жаром продолжал Кирк, снова переключившись на свою дочь. – Чтобы она была здоровой, росла на природе! Не так, как большинство современных детей. Лишний вес. Наркотики. Я бы хотел, чтобы она научилась нырять! Знаешь, что мы сделаем, когда она немного подрастет? Мы будем плавать с дельфинами! Ей понравится! Моей маленькой Поппи это наверняка понравится!
– Конечно, понравится. Вам понравится всем троим.
– Троим! – Кирк задумчиво повертел в руках пустой стакан. – Да, я отец! Просто не могу в это поверить. Что я вообще знаю об отцовстве?
– Ничего, научишься. А как Меган?
– Она потрясающая! Правда, какая-то… спокойная. Очень мало говорит.
– Это всего лишь адаптация. Она свыкается с мыслью, что стала матерью.
Кирк задумчиво помолчал, и Паоло в который раз осознал, что, несмотря на всю эйфорию момента, этот человек считает его абсолютно посторонним. Просто сегодня вечером ему больше не с кем поговорить.
– Она столько пережила! Предродовая эклампсия. Все эти анализы и обследования. Постоянное беспокойство, страх, что начнутся роды. Кесарево сечение. Господи! Они вскрыли ее, как банку мясных консервов! В больнице мистера Стюарта считают хорошим врачом. А между прочим, сестры говорят, что он оставил у нее на животе огромный шрам! И вот теперь Поппи в инкубаторе! А Меган… ну, я не знаю… У нее такой вид, словно ее избили до полусмерти. Избили так, что она не может встать. Между нами говоря: мне кажется, что она должна чувствовать себя счастливее.
– Это всего лишь адаптация, – повторил Паоло, хотя и сам не мог поверить в то, что женщина родила ребенка и не чувствует себя счастливейшим человеком в мире. Он махнул рукой официантке. – Прошу вас, еще пару пива!
– Но что тут поделаешь, – снова вздохнул Кирк. – У нас с Меган все не так, как у вас с женой. Мы не близки друг другу. Меган едва меня знает.
Официантка поставила перед ними пиво.
– Подождите, пока у ребенка начнутся колики, – сказала она.
– Дай ей время, – продолжал разговор Паоло. – Меган еще молода. Она самая младшая из сестер.
– Да, конечно, молода. Но не настолько. Я хочу сказать, что наши дедушки и бабушки, да и наши родители, совсем не считали, что двадцать восемь лет – слишком рано для того, чтобы рожать ребенка. Они бы скорей решили, что уже поздновато.
Паоло обдумал сказанное Кирком.
– По-моему, мои отец с матерью в двадцать восемь лет уже считали себя пожилыми.
– Забавно, не правда ли? В наше время люди вообще не задумываются о детях в… как бы это сказать?.. в детородном возрасте.
– Истинная правда, – согласился Паоло. – Посмотри вот на Кайли Миноуг. Твою соотечественницу.
– Да благословит ее Господь.
– Разумеется. Но я говорю о другом. Все считают ее самой желанной женщиной на планете. А ей сколько лет? Далеко за тридцать?
– Какое это имеет значение?
