Текст книги "Семья"
Автор книги: Тони Парсонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
19
Поздним утром детская площадка квартала Санни Вью была полностью оккупирована молодыми мамашами и их разновозрастными отпрысками. Подростки шныряли между взрослыми, преследуя какие-то свои, очень важные цели. Младенцы спали в колясках. Сами мамаши сидели на лавочках, каруселях и качелях, курили и разговаривали.
К площадке они относились как к своей собственности, потому что всего несколько лет назад они сами были такими же подростками, которые гуляли здесь по утрам со своими мамашами (или без них), катались на качелях и каруселях, курили и разговаривали.
Джессика и Поппи расположились чуть поодаль от них и кормили уток. Джессика бросала им кусочки старого хлеба, а Поппи следила полными восторга глазками за тем, как утки гурьбой налетали на хлеб, боролись за каждый кусочек, подхватывали его на лету.
– Красивая у вас девочка, прямо будущая красавица, – послышалось откуда-то из-за спины.
Это говорила одна из молодых мамаш, сама еще почти подросток, с двумя светлоголовыми малышами, которые жались к ее ногам. Джессика внезапно поняла, что эта женщина (лучше сказать девочка) говорит именно с ней и о ней.
– Прямо будущая красавица, – продолжала женщина, затягиваясь сигаретой. – Сколько ей? Месяца четыре?
– Пять. – Джессика подкатила коляску с Поппи к себе поближе. – Она родилась немного раньше срока.
– А, недоношенная? Ничего, они нагоняют. – Она указала на одного из своих шалопаев. – Вот этот родился в тридцать пять недель. Сперва был похож на ощипанного цыпленка, а не на ребенка. А теперь никто об этом даже не догадается.
Остальные мамаши тоже начали выражать свое восхищение Поппи и сюсюкаться с ней. Джессика оказалась в центре внимания. Глядя на этих женщин, трудно было поверить, что они способны на такую нежность. В конце концов, эти женщины ругались в супермаркете и не стеснялись в выражениях в обращении с непослушными детьми. Может быть, думала Джессика, благодаря этим детям проявляются лучшие стороны их характера?
Джессика позволила женщинам окружить Поппи – они любовались ею так, словно каждый ребенок казался им чудом, к которому они никак не могли привыкнуть. До чего же забавно: они желали знать имя девочки, вес, рост и все подробности ее поведения, но никто не спросил Джессику, как зовут ее саму.
Впрочем, Джессику это вполне устраивало.
– А по ней и не скажешь, что у нее ребенок, – заметила одна из мамаш.
Другие мамаши с этим дружно согласились. Джессика скромно рассмеялась, подбрасывая Поппи на коленях. Малышка заулыбалась и попыталась самостоятельно держать головку.
– Ты моя сладкая! – Засюсюкала с ней еще одна молодая мамаша, похлопав Поппи по щеке своим никотиновым пальцем. – Ты на кого больше похожа, на маму или на папу?
– Ее отец итальянец, – сообщила Джессика. Ее сердце замерло от этой лжи. – Он ее обожает. Называет нас своими любимыми девочками.
– Хорошо, если они рядом, – задумчиво протянула еще одна мамаша из Санни Вью.
– Джесси!
И вдруг среди всей этой толпы курящих женщин, их светловолосых детей-подростков и толстощеких младенцев появилась Кэт, и лица всех мамаш в присутствии этой хорошо одетой, вежливой и явно бездетной незнакомки застыли и посерьезнели.
– Что ты здесь делаешь? – в замешательстве спросила Джессика.
Кэт показала ей кулек с печеньем.
– То же, что и ты, – кормлю уток.
Джессика собрала вещи Поппи: варежки размером со спичечный коробок, шерстяную шапочку со звериными ушками, бутылочку с молоком, – потом взяла Поппи на руки, и они вместе с Кэт вышли из круга притихших мамаш. При этом Кэт толкала перед собой пустую коляску.
– Пока, Поппи! – бросила им вслед та молоденькая полудевочка-полуженщина, которая заговорила с ними первой. – Слушайся мамочку!
Кэт вопросительно посмотрела на Джессику. Та только крепче прижала к себе Поппи.
В глубине парка, на дальней стороне пруда сестры сели на покорябанную парковую скамейку и убрали хлеб и печенье. Поппи заснула на руках у Джессики. По воде до них доносились раскаты хохота.
– Ты знаешь, что я прошла курс искусственного оплодотворения, – сказала Кэт. – Доктор рекомендовал мне его в связи с возрастом. Возрастом! Ведь Рори почти на пятнадцать лет меня старше.
Джессика посмотрела на спящее личико Поппи и не сказала ни слова.
– Так вот, – продолжала Кэт. – Это был… я не знаю… бег с препятствиями. Инъекции, сканирования, ты ведь знаешь, Джесс. – Она покачала головой. – Бесконечное количество препятствий, причем неизвестно, преодолеешь ты их или нет.
– Я тебя очень хорошо понимаю, Кэт. Я сама через это проходила.
– Разумеется, понимаешь.
Джессика задумчиво смотрела на озеро, погруженная в свои мысли, словно не слушая Кэт. Та заговорила быстрее и громче, словно торопясь скорее покончить с некой неприятной обязанностью.
– Ко мне в матку подсадили два оплодотворенных яйца.
– Так, значит, Рори снова в строю?
– Рори снова в строю.
– Хорошо. Рори мне всегда нравился.
– А потом это ожидание! Мне пришлось ждать две недели, самые длинные две недели в моей жизни.
– И теперь ты беременна.
Голос Джессики был спокойным и бесстрастным, разве что с легким намеком на иронию. Она утверждала, а не спрашивала. Кэт повернулась к сестре, и ей захотелось тут же обнять Джесс и сказать: «Знаешь, я тебя так люблю!»
Кэт считала, что Меган порхает по жизни, хватает все на лету. Та спокойно пережила развод родителей, школу, всех своих мальчиков и мужчин. Даже послеродовая депрессия Меган, или усталость, или что бы там ни было, – даже это словно улетучилось после того, как к ней переехал Кирк.
«Но Джессика, – думала Кэт. – С самого начала ей все давалось нелегко». Кэт стало стыдно, потому что она пришла сюда и еще сильнее уязвила сестру.
– И теперь я беременна.
Джессика рассмеялась, и ее смех испугал Кэт.
– А знаешь, как я догадалась? – спросила Джессика. – Потому что иначе ты не пришла бы сюда, в Ист-энд.
Кэт вздохнула так глубоко, словно несколько минут перед этим сдерживала дыхание. Может, все не так и плохо, как кажется.
– Я хотела, чтобы ты узнала обо всем первой, Джесс. – Кэт схватила сестру за руку, словно освободившись от какого-то внутреннего запрета. – Даже Рори еще не знает.
Джессика смотрела на Поппи и кивала головой. Ждала, что еще скажет Кэт. Но та молчала, словно и так все уже было сказано.
– Я даже подумать не могла, что это сработает! – продолжила Кэт, поняв, что Джессика не собирается ничего говорить. – Все эти препятствия! Рори снова прошел через эту кошмарную операцию! Каковы были наши шансы на успех? Менее тридцати процентов. – Она повертела головой. – Это просто чудо! Вот уж никогда не думала, что со мной это произойдет!
– Забавно, – медленно произнесла Джессика. – Потому что когда я проходила искусственное оплодотворение, то ни на минуту не сомневалась в своем успехе.
– О, Джесс! Я не хочу, чтобы ты плохо относилась к этому ребенку!
Джессика взяла сестру за руку.
– Мои поздравления, Кэт. И спасибо, что подумала обо мне. – Она отвела глаза. – И не беспокойся, я не собираюсь предаваться отчаянию или впадать в ярость. И зависти никакой не испытываю. Даже грусти. Впрочем, грустновато, конечно. Но это же вполне естественно. Я рада за тебя. Ты будешь хорошей матерью.
– Только у меня есть сомнения, хочет ли этого Рори, – хлопотливо продолжала Кэт. Она хотела, чтобы сестра поняла: не все в ее жизни так просто и радужно, как кажется на первый взгляд. У нее тоже есть свои проблемы. Кэт беспокоилась о деньгах, и о том, где они будут жить. Но больше всего она беспокоилась об отце ребенка. «Не все так замечательно, как кажется, Джесс», – думала она.
– Рори станет прекрасным отцом, – задумчиво произнесла Джессика, проводя указательным пальцем по ротику Поппи. – Он в чем-то похож на Паоло. Любит детей.
Кэт была благодарна сестре за то, что та нашла в себе силы сказать это, подбодрить ее.
– Надеюсь, что он все сделает как надо. Впрочем, не знаю, Джесс. Это может обернуться ужасным кошмаром.
– Когда ребенок родится, он в него влюбится. Они все влюбляются, – размеренным тоном продолжала Джессика, глядя через озеро на игровую площадку. Местные мамашки уже ушли. – Я желаю тебе всего наилучшего, Кэт. И ребенку, разумеется, тоже. Только не говори мне о чудесах. Искусственное оплодотворение – это не чудо, а самый обыкновенный бизнес. – В ее голосе появилась горечь, на глазах выступили слезы. Она не смогла больше сдерживаться – судьба обошлась с ней несправедливо. – Сколько они берут сегодня? Три тысячи за одну попытку? А ты, Кэт, ты всего лишь потребитель. Внезапно тебе захотелось иметь ребенка, точно так же как раньше хотелось иметь машину, или квартиру, или отпуск. И ты получила желаемое, не правда ли? Поэтому не нужно говорить о чудесах, я тебя очень прошу.
Кэт встала. Внезапно ей захотелось уйти отсюда как можно скорее. Очевидно, придя сюда, она поступила неправильно. Не надо было разыгрывать роль заботливой старшей сестры. Мы все уже взрослые, у каждой своя жизнь. Даже поцеловать друг друга уже не можем.
– Джесси, что я могу на это сказать? Искусственное оплодотворение дает надежду людям, у которых ее нет. Мне этого вполне достаточно. К тому же, разве у детей, рожденных естественным путем, нет проблем? Разве у женщин, зачавших естественным путем, нет проблем? Посмотри на Меган. Она была на грани отчаяния. А ведь ничего общего с искусственным оплодотворением ее случай не имел.
Поппи капризно фыркнула. Потом начала кричать, причем ее лицо от настойчивого крика постепенно превратилось из розового в красное, а затем побагровело.
– Посмотри, что ты наделала, – огрызнулась Джессика.
«Она больше не может разыгрывать из себя храбрую и бесстрастную женщину», – подумала Кэт. Для нее это слишком. Моя сестра так долго носила маску мужества, а теперь все ее мрачные мысли внезапно всплыли наружу и захлестнули сердце.
– Как ты думаешь, Джесс, почему я пришла к тебе первой? – спросила Кэт. – Ведь я знаю, что причиняю тебе боль. Но ты мне нужна! Мне нужно, чтобы ты оставалась моей сестрой, стала чудесной тетей для моего малыша. Чтобы ты отнеслась к нему так же, как к Поппи.
– Отнесусь, – пообещала Джессика, успокаивая Поппи. – Стану этакой добренькой тетушкой Джесси.
– Мне надо идти, – со вздохом сказала Кэт, а про себя подумала: «Что я сейчас должна сделать? Извиниться? Но извиняться вроде бы не за что».
– Тебе надо было лучше за мной смотреть, Кэт.
– Что?
– Я тогда была еще совсем ребенком. Всего шестнадцать лет. А тебе было двадцать. Ты уже училась в университете. Была взрослой женщиной. – Джессика понурила голову. – Тебе надо было лучше за мной присматривать.
Кэт застыла на месте.
– Ты все еще о том случае? – спросила она. – Который уже забыт и быльем порос? А что нам оставалось тогда делать, Джесс? Ты что, считаешь, что могла стать матерью в шестнадцать лет? Забросить все остальное: учебу, жизнь?
– То есть ты полагаешь, аборт был оптимальным решением?
– Я этого не говорила.
– А ты спроси Меган. Глядя на вас, на карьеристок, мне хочется смеяться. Вы считаете аборт еще одной формой контрацепции. Врачи вырезают ребенка. Высасывают его с помощью пылесоса. А как это на нас влияет? Я тебе скажу, как. Нас это делает калеками на всю жизнь.
– Это же не твоя вина, Джесс! Ты абсолютно ни в чем не виновата! И другого выхода у тебя тогда просто не было!
– Калечит на всю жизнь.
Поппи между тем продолжала орать, как резаная. Казалось, ее вот-вот хватит апоплексический удар. Джессика качала ее, не переставая. Кэт никогда не видела ребенка такого цвета. Поппи выла так, словно случилось нечто ужасное.
Джессика переключила свое внимание на девочку, поглаживала ее по животику, произносила успокаивающие звуки: «Ш-ш-ш! Ш-ш-ш», напоминающие шум ветра или волн. Ребенок несколько раз всхлипнул и замолк.
– Вот Меган так не может, – с гордостью сказала Джессика. – А эта крошка по ночам кричит и кричит. – Она погладила ее по нежной, шелковой кожице. – Ты доводишь свою мамочку до изнеможения, правда, дорогая?
«Как хорошо, что мы нашли друг друга».
Именно эти слова Рори собирался ей сказать, если искусственное оплодотворение не сработает. А оно наверняка не сработает.
Каковы шансы на успех? Не надо быть доктором или букмекером, чтобы сказать, что это выстрел наугад.
Люди думают, что искусственное оплодотворение затрагивает только женщин. В каком-то смысле так и есть, потому что именно Кэт прошла через гормональную стимуляцию, которая превратила ее тело в фабрику яйцеклеток. Но Рори тоже был рядом: смотрел, как она втыкает иголки в свой прекрасный плоский живот, наблюдал, как меняется ее настроение от оптимизма до черной меланхолии, каждый раз задерживал дыхание, ожидая, что вот-вот случится нечто ужасное.
Но наконец-то мы друг друга нашли.
То есть он, конечно, чувствовал, что попробовать следует. И он попробовал – из любви к ней. Но в глубине души он готовил себя к поражению.
Вот, они попробовали, говорил он себе в течение тех долгих двух недель ожидания, которое могло сравниться разве что с тюремным сроком. И в это время они могли только ждать и смотреть, как те две оплодотворенные яйцеклетки, которые подсадили к ней в матку, растворятся и исчезнут без следа. В конце концов, мы сделали все возможное. Это не конец света и – что самое удивительное – не конец наших отношений.
Но такова статистика выстрелов вслепую: иногда они попадают в цель.
Они стояли посреди опустевшей школы карате.
– Ты счастлив, не правда ли? – шептала ему Кэт. – Ты ведь хотел этого не меньше, чем я?
– Ты шутишь?! – Рори рассмеялся. – Это самое прекрасное, что может быть в мире!
Она поцеловала его, и он отбросил все сомнения. Это самое прекрасное, что может случиться! У них будет мальчик, а может быть, девочка! Новая человеческая жизнь – плод их любви. Рождение ребенка было самой естественной вещью на свете, и тем не менее он воспринимал это как чудо.
Горечь развода с Эли не стерла из его памяти того чувства, которое он испытал, когда родился Джейк. Они оба испытывали гордость и какую-то всепоглощающую радость, и любовь, о существовании которой даже не подозревали.
Он поцеловал Кэт, вложив в этот поцелуй всю свою любовь к ней и к их еще не рожденному ребенку. Отныне они неразделимы.
– Ты это сделала! Ты смогла это сделать!
– Я смогла! – заливалась смехом она. – Но ведь ты же хотел этого не меньше меня? Ты в этом уверен?
– Это лучшее, что могло случиться со мной!
И для него это были не просто слова. Про свою прежнюю неуверенность он вспомнил только тогда, когда Кэт ушла в «Мамма-сан», а он позвонил сыну, чтобы поделиться с ним хорошей новостью.
– Классно, па, – сказал Джейк таким тоном, словно кто-то без спросу встрял в его жизнь и изменил ее кардинальным образом. – Но какое отношение это имеет ко мне? Кем я теперь стану? Этаким двоюродным братом-переростком, или кем-то вроде дяди? Как мне относиться к твоей семье? Как к своей собственной или как к чужой?
Рори не знал ответа на эти вопросы.
Но тут было и еще кое-что. Благодаря этому еще не родившемуся ребенку Рори словно обрел второе дыхание. Когда родился Джейк, Рори не думал о том, сколько проживет. Для него это не имело значения. Ему казалось, что вполне достаточно дожить до того момента, когда Джейк вырастет.
Но теперь Рори уже не был молодым человеком. Он лишний раз осознал это не далее как сегодня на занятиях, перед тем как Кэт пришла к нему на работу с радостной новостью. Почувствовал эту ноющую боль в мышцах и суставах. Конечно, он все еще мог сделать «маваши-гери» – удар ногой в повороте, с помощью которого с головы противника можно сбить шляпу, но потом у него так заныла коленка, что он понял: его время истекает.
К тому моменту, когда ребенок родится, ему будет уже за пятьдесят. Он вспомнил своего отца в этом возрасте. Тот был уже стариком, его жизненный путь подходил к концу. Ему оставалось всего десять лет жизни до обширного инфаркта.
Конечно, в отличие от своего отца, Рори никогда не курил. В отличие от многих представителей своего поколения, он не принимал наркотики. И благодаря работе постоянно оставался в форме – в гораздо лучшей форме, чем люди его возраста.
Но только идиот может поспорить с бегом времени. И когда ребенку Рори исполнится шестнадцать, его уже без всяких скидок можно будет назвать стариком. Если он, конечно, доживет до тех пор. Если не умрет в том же возрасте, что и отец. Если избежит рака, сердечной недостаточности, инсульта. Если не попадет под автобус.
А как насчет того, что истории свойственно повторяться? Что, если он разойдется с Кэт, точно так же, как раньше разошелся с матерью Джейка? Что, если они не смогут уберечь свои отношения, и они закончатся точно так же, как и все отношения Рори с другими женщинами?
Представители его поколения привыкли к тому, что любые отношения вращаются вокруг трех «л»: легкомыслия, лени и лжи. Причем эти три «л» считались нормой.
Такая моральная философия (или, лучше сказать, аморальная философия) имела свои преимущества. Рори никогда бы не узнал Кэт, не влюбись его жена в другого мужчину. После краха первого брака он обрел свободу и нашел любовь своей жизни. И этот новый ребенок никогда бы не имел шансов появиться на свет, не подпиши Рори бракоразводные документы.
Но развод повлек за собой и нечто такое, что до сих пор заставляло его сердце кровоточить, что грызло его все эти годы, не переставая, – тот факт, что его сын из веселого, солнечного мальчика превратился в замкнутого и испуганного человека, который по жизни не доверял никому.
Эли легкомысленно списывала произошедшие в Джейке изменения на переходный возраст. Однако Рори испытывал чувство вины: он вынужден был признаться себе, что эти перемены связаны с разводом.
Эли любила притворяться, что теперь, после развода, все трое стали гораздо счастливее, чем прежде. Возможно, эта ложь помогала ей справиться с происходящим. Потому что разве может хоть один родитель постоянно жить с осознанием того, что его поступки нанесли детям непоправимый вред?
И вот сейчас все это нахлынуло на Рори с новой силой: безмерная горечь и гнев из-за того, что его ребенка так грубо от него оторвали. Он вспомнил тот период, когда Эли с Джейком только начали жить с этим новым мужчиной, который, как предполагалось, должен был собрать по кусочкам разбитое сердце Эли. Рори не позволялось вечером даже звонить Джейку, чтобы пожелать спокойной ночи: Эли называла это вторжением в ее личную жизнь. И Рори оставалось лишь сесть в машину и ехать к их дому, чтобы там, припарковавшись, смотреть на окна спальни своего сына до тех пор, пока свет в них не погаснет.
«Доброй ночи, сыночек, – мысленно говорил он тогда. – Доброй ночи».
Неужели однажды ему снова придется парковаться под окнами чужого дома и смотреть, как гаснет свет в спальне его нового ребенка?
– Это самое лучшее, что может быть на свете, – сказал он Кэт, осторожно положив руку на ее пока еще плоский живот. И свято верил в сказанное.
Но у него не нашлось слов, чтобы передать, как этот ребенок словно определяет границы его жизни, что это маленькое существо есть также напоминание о его собственной смерти, самое естественное напоминание о том, что все на свете имеет конец.
20
– Смешно, – сказала Бригитт. – Ты еще успеваешь сделать ребенка до того, как тебе стукнет сорок! Молодец! Запрыгиваешь в поезд в самую последнюю минуту. Мне кажется, это… смешно.
Кэт неуверенно заулыбалась.
– Знаешь, на самом деле я еще не совсем готова к переменам, ты же знаешь.
– Нет, нет и нет! – энергично замахала головой Бригитт. – Не пойми меня неправильно. Я поздравляю и тебя… и Рори, разумеется. Кто бы мог подумать, что он на это способен? Я просто думаю, что это… ну… несколько смешно. Подожди минуту.
Бригитт исчезла на кухне. Вечер только начинался, и «Мамма-сан» еще пустовал. Только с кухни слышался гул голосов персонала. И в окна барабанил нескончаемый дождь. Кэт в который раз потрогала живот. Как хорошо в такой вечер, как этот, находиться под крышей и в тепле. Вернулась Бригитт с бутылкой шампанского и двумя бокалами в руках.
– Давай выпьем за тебя, Кэт!
Кэт насторожилась.
– Я бы с удовольствием, но, по-моему, мне лучше воздержаться. – И она снова дотронулась до живота.
Бригитт фыркнула.
– Ой, я тебя умоляю! Это же особый случай! Мы выпьем только по одной. Никакого вреда это не принесет.
Бригитт со знанием дела сняла с бутылки фольгу, раскрутила проволочную сетку и начала осторожно вынимать пробку. Та выскочила из бутылки с легким щелчком. Бригитт наполнила два бокала и подала один Кэт.
– Я не хочу. Но все равно спасибо.
Кэт похлопала Бригитт по руке. Этой женщине она была обязана слишком многим, и поэтому ей не хотелось ее обижать. Но в то же время… Она должна была дать своему ребенку как можно больше шансов. Кэт поставила бокал на стол.
– Кажется, ты становишься ханжой, Кэт, или я ошибаюсь?
Бригитт взяла в каждую руку по бокалу и отпила из одного.
– Ничего подобного, – возразила Кэт. – Просто… ну, в общем, мне лучше этого не делать. Мы с тобой выпьем позже, после родов, идет?
Бригитт ловко осушила один из стаканов и подняла другой вверх – пародия на приветственный жест.
– После родов! – провозгласила она. – Разумеется! Только обещай мне, что не превратишься в одну из тех самодовольных детолюбивых мамаш, которые отрекаются от своего фееричного прошлого!
– Я не уверена, что у меня было такое уж фееричное прошлое. Хотя, кажется, понимаю, что ты имеешь в виду. Я слишком долго жила свободной жизнью. Но все на свете надоедает, не правда ли?
Лицо Бригитт оставалось совершенно бесстрастным. Она молча отхлебнула шампанское. Кэт забрала у нее из рук пустой бокал и наполнила его водой. На свете было не так много людей, с которыми она могла пить из одного стакана: пожалуй, только с сестрами и с Бригитт.
– Не могу сказать, что жалею о прошлом, – продолжала Кэт. – Но все равно забавно. В юности, когда я ухаживала за своими сестрами, мне хотелось только одного – быть свободной. Чтобы никто меня больше не связывал и не стеснял. Но когда я действительно стала свободной, то это состояние почему-то не принесло мне особых восторгов. Раньше мне казалось, что, обретя свободу, я стану счастливее. Но, по правде сказать, с некоторых пор я начала чувствовать в своей жизни не счастье, а безнадежную тоску, какое-то отчаяние. А я терпеть не могу отчаяние.
Бригитт улыбнулась.
– А не кажется ли тебе, Кэт: то, чем ты сейчас занимаешься, как раз и является выражением безнадежного отчаяния?
– А чем я сейчас занимаюсь?
– Производишь на свет ребенка в самый последний момент, причем с первым попавшимся мужчиной, который в этот момент оказался под рукой.
– Никакой это не последний момент!
– Ну, хорошо, предпоследний. Все равно, это гораздо более отчаянный поступок, чем все, что ты делала, будучи свободной женщиной. И это, должна тебе сказать, смешно.
Кэт почувствовала, как все внутри похолодело. Ей не хотелось, чтобы их отношения принимали такой оборот. Она хотела, чтобы Бригитт за нее порадовалась.
– Будь любезна, перестань говорить мне подобные вещи. – Голос Кэт дрожал от волнения, и это ей не понравилось. – Уверяю тебя, ничего смешного здесь нет! И забавного тоже!
– А мне смешно, Кэт! Женщины, подобные тебе, вызывают у меня смех. Посуди сама. Сперва все эти разговоры про свободу и независимость, а потом ты внезапно хватаешься за первую попавшуюся возможность стать домохозяйкой!
– Между прочим, я собираюсь продолжать работать! У меня нет другого выхода. Рори любит свою работу, но особых денег она не приносит.
– И как же ты собираешься работать? Ты уже обдумала этот вопрос?
Разумеется, обдумала. Конечно, не до мельчайших деталей. В глазах Рори она читала сомнения. Но себя все же представляла не иначе как работающей мамашей, хотя такая перспектива была еще далека.
– Через двенадцать недель после родов я вернусь на работу, – сказала Кэт. – Если это тебя, конечно, устроит. Мне помогут сестры. И Рори. У Рори после восьми нет занятий. Все как-нибудь образуется.
Бригитт покончила с шампанским. И больше не улыбалась.
– Но тебе придется уходить с работы пораньше, не правда ли? А потом у твоего ребенка начнут резаться зубки, или откроется понос, или он просто будет плакать без мамы? А когда он чуть подрастет, то придется шить ему дурацкие костюмчики на Рождественские представления? И мамочка должна на них присутствовать, не правда ли?
Кэт покачала головой. На глаза у нее навернулись слезы. Она даже представить себе не могла, что между ней и Бригитт возможен такой диалог. За исключением сестер Рори и отца, она никого не любила больше Бригитт. Именно Бригитт научила ее, как стать взрослой женщиной, сильной и независимой. А теперь та лишала Кэт своей любви – впрочем, все, в конце концов, это делают.
– Ты говоришь так, словно моя беременность – это какое-то предательство, – сказала Кэт.
Бригитт засмеялась.
– Ты предаешь не меня, Кэт. Ты предаешь себя. Через два года ты будешь толкать коляску по захудалой пригородной улице и искренне поражаться тому, что сделала со своей жизнью.
Кэт допила воду и очень осторожно опустила бокал на стол.
– А знаешь, Бригитт, в чем проблема на самом деле? – спросила она. – Вовсе не в самодовольных и ограниченных матерях. А в таких прокисших старых калошах, как ты.
– Прокисших старых калошах, как я?
– Именно такие, как ты, боятся, что ребенок сломает их образ жизни. Я советую тебе родить ребенка, Бригитт. Он сделает тебя добрее.
– Послушай, Кэт. Давай не будем ссориться. Я же тебя не увольняю и вообще ничего плохого не хочу сказать. Ты же знаешь, как ты мне нужна.
Кэт подхватила плащ со спинки стула.
– Я знаю, что ты меня не увольняешь, Бригитт. Потому что я ухожу сама.
Уходя, Кэт слышала, как Бригитт позвала ее, но не обернулась. Она вышла из «Мамма-сан», думая о том, до чего же все забавно получается.
Она слышала о женщинах, которые теряли работу во время декретного отпуска. Таких было много. Но она ничего не слышала о тех, кто вылетал с работы просто потому, что заимел булочку в духовке. Она погладила живот, вверх-вниз, вверх-вниз, и подумала о том, что же им теперь делать. Всем троим. Их маленькой семье.
Возле ресторана под дождем стояла Джессика.
– Я совсем не хотела, чтобы все так вышло, – сообщила она.
Кэт сразу не сообразила, что сестра имеет в виду: то ли она не хотела промокнуть до костей, то ли не хотела держать в своем сердце столько обиды и злости, то ли не хотела оставаться бездетной среди внезапно забеременевших сестер.
Кэт не знала в точности, что имеет в виду Джессика, но зато понимала, что та чувствует. Поэтому она взяла сестру под руку, вдохнула исходящий от нее аромат и прижалась к ней крепко-крепко. Она так ее любила! И сейчас, под дождем, возле пустого ресторана женщины на короткое время забыли о маленькой жизни, которая росла в одной из них.
Когда Поппи не плакала, она лежала между своими родителями, и они смотрели на нее так, словно это неразорвавшаяся бомба, которая в любой момент может шарахнуть прямо им в лицо.
Ребенок спал, но взрослые не могли заснуть. Они даже дышать боялись, чтобы, не дай бог, не разбудить девочку.
В ее плаче им виделось нечто загадочное. Кто бы мог подумать, что столь маленькое тельце может издавать такие оглушительные звуки? Причем такие горестные, полные гнева и обиды… Родители были измучены и напуганы, не в силах перекинуться лишним словом. Они решили, что их ребенок – самый крикливый на свете.
Между тем, из блестящих розовых десен малышки начали проклевываться первые молочные зубки, а из носика (такого крошечного, почти незаметного) непрестанно текли сопли, и этого было достаточно, чтобы превратить жизнь двух взрослых в настоящий кошмар.
В конце концов, Меган перед самым рассветом забылась беспокойным сном, но почти тут же, по звонку будильника, ей пришлось вскакивать снова.
И вот она уже устало карабкается по лестнице знакомого ей дома в Санни Вью, вся в мыслях о ребенке, об этом пришельце, который ни с того ни с сего стал центром ее вселенной, и ее жизнь – вернее, их жизнь в одночасье изменилась кардинальным и непредсказуемым образом.
Когда к ним приезжала Джессика, малышка вела себя отлично. Ее личико (при виде которого Меган замирала от любви и счастья) светилось от радости.
Поппи была рада Джессике. Она стала узнавать свою тетушку. И пока Меган отсчитывала побитые и щербатые ступени бетонной многоэтажки Санни Вью, она не переставала удивляться: неужели Поппи уже умеет любить? И неужели любит Джессику больше, чем ее, родную мать? А, с другой стороны, кто может ее в этом обвинить?
С ребенком Джессика вела себя раскованно и естественно. Меган же ни на минуту не могла освободиться от внутренней напряженности и озлобленности. Она стала совсем не такой матерью, какой собиралась быть, и причину этому видела не только в недостатке сна.
Меган постоянно ждала, что вот-вот стрясется что-то ужасное. Иногда, когда ребенок уставал от собственного плача и засыпал, Меган ложилась возле кроватки так близко, чтобы слышать дыхание девочки, и, не в силах побороть страх, постоянно проверяла, жива ли ее малышка. Долгими часами женщина молила об одном: чтобы Поппи, наконец, уснула, но когда та действительно засыпала, Меган обуревал страх: ей начинало казаться, что дочь умерла.
Любовь к дочери словно поработила Меган, и из этого рабства ей не освободиться никогда. Это была первая и единственная любовь, от которой она никогда не сможет уйти, которую никогда не сможет преодолеть, которая будет длиться до конца ее дней. Эта мысль одновременно вдохновляла ее и повергала в депрессию.
Меган постучала в покарябанную грязную дверь.
Ответа не последовало, хотя изнутри доносилась музыка: Джастин Тимберлейк обещал веселить свою девушку всю ночь напролет. Меган снова постучала, гораздо громче. Наконец дверь открылась, и женщина оказалась посреди непередаваемого хаоса.
На мебели то тут, то там валялись кучи грязного белья. В воздухе висел тяжелый запах табака, гашиша и немытых подносов из-под дешевой пищи на вынос. Тощая маленькая собачка рылась в остатках еды.
– Мне нужен настоящий доктор! Дипломированный! Я свои права знаю!
– Я теперь и есть дипломированный доктор, миссис Марли.
Лицо миссис Марли подозрительно скривилось.
– Когда это ты успела?
– На прошлой неделе.
Каким-то образом Меган ухитрилась пройти итоговую аттестацию. Поздними ночами, пока Кирк укачивал их воющую дочь, она писала письменные работы, а по утрам, приходя в клинику, совершенно измученная, она проводила видеосъемку своих врачебных приемов и консультаций, причем очень трудно было сфокусировать камеру, когда, к примеру, приходилось осматривать простату какого-нибудь пенсионера. Рядом с ней совсем близко сидел Лауфорд и делал пометки в своем блокноте для отчета научного руководителя.
