Текст книги "Семья"
Автор книги: Тони Парсонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)
12
Лондон. Гнусный Лондон. Он уже и забыл, до чего же холодно бывает здесь летом. Если это называется у них летом, то что же такое зима?
Кирк приехал в Лондон и шел по Вест-Энду в поисках работы и девушки. Работа его устраивала любая, а вот девушка нужна была только одна, единственная. На Оксфорд-стрит дул пронизывающий ветер и пробирал его до костей.
Но больше всего его донимал не этот холод, и не безалаберное движение на улицах, и не сумасшедшие мотоциклисты, несущиеся со страшным грохотом едва ли не по кромке тротуара, и не гнусный запах кебаба из многочисленных, заваленных грязью забегаловок, и не шлюхи за стеклами крошечных студий, и не безработные, роющиеся в отбросах.
Хуже всего на него действовало это белесое, жиденькое лондонское небо, которое выпивало из него все соки, этот мертвенный свет, словно в морге, который подавался весьма экономно и к тому же за ненадобностью рано отключался. Глядя на это небо, Кирк даже подумывал о том, чтобы сбежать обратно, в Манилу, или, на худой конец, в Сидней.
Однако, как и большинство мужчин, которые относились к своим собственным поступкам, как к чему-то фатально предопределенному, Кирк мечтал преодолеть свою марафонскую дистанцию. Именно поэтому он и вернулся в Лондон. Чтобы найти девушку и положить конец метаниям. Когда-нибудь они все равно должны будут кончиться, эти метания, не так ли? Все эти развлечения, путешествия и неразборчивый секс. Потому что разве они могут длиться вечно?
Кирк всегда очень плохо относился к семейной жизни. Не потому, что он был одним из тех несчастных, кто воспитывался в неполной семье. А потому, что он принадлежал к числу других несчастных, чьи родители никогда не расставались.
Он любил и маму, и папу, но только по отдельности. Вместе, в качестве семейной пары, они представлялись ему сущим бедствием. Живя с ними под одной крышей, он не мог выносить их вида, звука их голосов, запаха, идущего от отца, – запаха того, что папа называл «сногсшибательными шотландскими каплями».
В его детстве бывали моменты, когда ему казалось, что этому наказанию не будет конца. Пьянству отца. Злости матери. Они нескончаемо пилили и пожирали друг друга живьем, день за днем, год за годом, причем с годами и десятилетиями пьянство одного и злость другой только усиливались.
С какой стати пил его отец? Потому что мать все время злилась. С какой стати злилась мать? Потому что отец пил.
Именно таким вспоминалось Кирку его детство, именно от него он все время убегал, бросил свою девушку в Австралии, затем обосновался в барах и отелях Филиппин. И только во время короткого пребывания в Лондоне он увидел перед собой смутный проблеск другой жизни. Жизни, совершенно не похожей на ад, царящий у него в семье.
Его отец был умеренным алкоголиком и, когда находился не под градусом, то представлял собой весьма приятного собеседника, доброго и заботливого папашу. По профессии он был таксистом и пил, собственно, только для того, чтобы утопить в вине некое смутное, зудящее чувство разочарованности в жизни. Мать была вспыльчивой женщиной, домашней хозяйкой, расточающей в супермаркете или у ворот школы дежурные любезные улыбки, но совершенно забывающей о всякой любезности за обеденным столом или на кухне, где она пронзительно вопила и бросала в отца всем, что попадалось под руку. Но Кирк не мог ее не любить: когда отца не было дома, или он лежал в коматозном состоянии после принятия «сногсшибательных шотландских капель», она становилась мягкой и нежной, сострадательной и гуманной. Особенно если речь шла о какой-нибудь приблудной собаке.
Когда Кирку исполнилось шестнадцать и он начал учить нырянию с аквалангом туристов и местных жителей, его родители, по идее, должны были расстаться. Но они почему-то не расстались, и, глядя на них, можно было уверовать в священную силу брака – или в столь же священный страх перед разводом.
Сидя в ресторане, Кирк вертел в руках фирменный коробок спичек: «Мамма-сан». Ему сказали, что здесь можно найти работу.
«Странное название придумали владельцы для своего ресторана», – думал он. Очевидно, они считали это название безошибочно азиатским: сочетание английского разговорного слова с уважительным японским «сан». Очевидно, им казалось, что это значит что-то вроде «глубокоуважаемой мамаши».
Но в барах Азии это название означало нечто совсем другое, а именно старую сутенершу, которая помогала мужчине найти на ночь девочку. Или на час. Или на пятнадцать минут в каких-нибудь затемненных ВИП-апартаментах. Именно такие сутенерши, которые представляли собой нечто среднее между заботливой бабушкой и опытной сводней, научили Кирка, что барным девочкам нельзя платить за секс – им надо платить за то, чтобы после секса они убирались вон.
Но теперь он считал, что свободного, рекреационного секса с него довольно. И продажного секса тоже. И секса с туристками-аквалангистками, с которыми после выныривания совершенно нет желания ни о чем разговаривать. Кирк почему-то верил, что теперь он созрел для оседлого образа жизни с этой необыкновенной девушкой с вечеринки – с доктором Меган Джуэлл.
Конечно, если быть честным, то иногда ему было трудно вспомнить ее лицо. Они оба были тогда немного пьяны. Но в памяти у него осталось достаточно, чтобы – как бы это объяснить? – она влезла ему под кожу, проняла его до мозга костей, так что даже на другом конце света, даже в постели с другой женщиной, даже занимаясь платным сексом, он не мог ее забыть, она не покидала его ни на минуту. Никто не может объяснить это чувство, однако и спутать его с чем-то другим невозможно. Кирк считал, что это чувство называется любовью.
Ему очень импонировало, что она врач. По существу, этот факт ему нравился больше всего. Он находил в этом нечто сексуальное. Весьма глупо, но он ничего не мог с собой поделать. Такая темпераментная молодая особа, которая имеет дело с жизнью и смертью. В его глазах это придавало ей значимость, которой другие знакомые ему женщины не обладали. И, в отличие от всех прочих участников той вечеринки, она не смотрела на него как на тупого пляжного бездельника с песком вместо мозгов.
Поэтому Кирк решил, что она и есть его судьба. Хотя в глубине души он подозревал, что это всего лишь некий фантом. К тому же ему вряд ли удастся найти ее в городе с десятимиллионным населением.
Кроме того, Кирк все время задавал себе вопрос, который, очевидно, задают себе все мужчины на свете, у которых в прошлом было бессчетное число любовниц: что будет, если после достижения желаемого ему снова захочется вернуться к прежнему образу жизни?
Женщины, с которыми встречался Рори, были младше его.
Гораздо младше. Он не планировал этого заранее, однако таковы были условия рынка, и его это вполне устраивало. Все женщины были достаточно молоды, чтобы… ну, в общем, чтобы называться его подружками.
Ему не хватало воображения, чтобы представить себе, что могут делать женщины его возраста (сорок девять лет и девять месяцев), когда остаются дома одни. Воспитывают своих подрастающих детей? Учат их, как надо одеваться в разных случаях жизни? А может, вспоминают тех негодяев, которые загубили их жизнь? Или, наоборот, чувствуют сильное облегчение, оказавшись наконец вдали от страхов и унижений семейной жизни? Вполне возможно, что они чувствуют себя счастливыми – гораздо счастливее, чем были в молодости. Но что бы они ни делали, их жизнь представлялась Рори чем-то далеким и загадочным, параллельной вселенной, в которую ему никогда не найти доступа.
С молодыми женщинами было гораздо проще. Они за свою жизнь еще не успели так наволноваться. А вот что касается женщин младше его лет на десять, то те уже не могли отвлечься от громкого тиканья своих биологических часов. Причем это касалось не только бездетных особ, но и одиноких матерей, которые в некотором смысле были еще хуже. Даже если развод в свое время стал для них облегчением.
Их тела все еще были в прекрасной форме, их яйцеклетки прилежно созревали и страстно жаждали оплодотворения. И даже если у них уже имелся ребенок (или двое), они все равно хотели зачать еще одного, чтобы не упустить свой шанс и создать новую, настоящую семью.
Рори не мог винить их за такое желание. Он очень хорошо их понимал. Его одинокое сердце жаждало, по существу, того же самого.
Настоящей семьи.
Оглядываясь назад, на разбитые обломки бывшей семьи, он жаждал невозможного, а именно – снова собрать по кусочкам свою жизнь. Так что ничего криминального в желаниях тридцати– или сорокалетних женщин он не находил. Но большинство из них хотели слишком многого и сразу. После одного-единственного ужина, похода в кино или в постель он чувствовал, что они начинают смотреть на него как на материал, пригодный для создания семьи, и от этого они словно брали его на поруки, а ему становилось скучно. В большинстве современных женщин было что-то до смешного старомодное: они приравнивали секс к замужеству и детям. Но благодаря его операции ни у кого из них, разумеется, никаких детей не появлялось.
Одна из таких женщин (кажется, ей было тридцать девять – фатальная черта для женщины), узнав о его операции, горько заплакала.
– Это значит, что мы с тобой никогда не сможем родить ребенка!
И это после одного ужина в японском ресторане, после просмотра одного немецкого фильма и всего лишь одного маловпечатляющего похода в постель.
И поэтому он переключился на более молодых женщин. Совсем не по тем причинам, которые обычно приводятся в таких случаях: не из-за их свежей и упругой плоти или азарта во всех жизненных проявлениях. А просто потому, что у них еще не было ощущения, словно время, как песок, протекает сквозь их пальцы с катастрофической быстротой.
Он не может иметь детей? Прекрасно! Они тоже не хотят иметь от него детей. Они пока еще вообще ни от кого не хотят иметь детей. А если захотят, то не сейчас, а когда-нибудь потом, в туманном будущем, в другой жизни.
– Ребенок – это нечто, что с одного конца вечно жаждет есть, а с другого вечно какает и при этом не обладает ни малейшим чувством ответственности, – сказала ему как-то одна выпускница Кембриджа, временно занятая на Би-би-си организацией транспортного сообщения. Ей было двадцать девять лет, и Рори знал, что в ближайшие десять лет она отбросит всю иронию по этому поводу и сменит пластинку. С ними со всеми так происходит. Но к тому времени его уже рядом не будет.
Мужчины, близкие ему по возрасту, ветераны бракоразводных процессов (причем зачастую не одного, а нескольких), убеждали Рори в том, что встречаться с молодыми женщинами – дело вполне естественное.
Например, один из них, пятидесятилетний адвокат, который встречался с тридцатидвухлетней женщиной – литературным агентом, объявил, что для того, чтобы найти себе идеальную партнершу (идеальную для мужчины зрелого возраста с высоким уровнем доходов), надо разделить свой возраст пополам, а затем прибавить к нему семь лет.
Таким образом, тридцатилетнему лучше всего подходит женщина двадцати двух лет, а хорошо сохранившемуся сорокалетнему мужчине имеет смысл встречаться с двадцатисемилетней женщиной. А уж пятидесятилетнему попрыгунчику можно успокоиться на тридцатидвухлетней.
Встречаться с молодой женщиной – это вполне естественно для такого человека, как он, убеждали его в один голос люди средних лет, хотя ему и претило, что его таким образом относили к разряду себе подобных, и он медлил безоговорочно соглашаться с навязываемой ему ролью старца. Однако таковы были жестокие правила игры под названием жизнь.
– Когда мужчина становится старше, – говорил адвокат, – возможности его выбора постепенно расширяются. С женщинами все наоборот.
И все эти Джоан Коллинз или Деми Мур, которые каждую неделю появляются с новыми мальчиками, ничуть не влияют на статистику.
Последней женщине, с которой встречался Рори, было тридцать два года – половина его собственного возраста плюс семь. Казалось бы, идеальный вариант. Сперва у них действительно все шло хорошо. Она восприняла его операцию как забавный трюк, как будто речь шла не о вазектомии, а о цирковом фокусе. Она еще не отчаялась исполнить в жизни свое биологическое предназначение. Только не сейчас, полагала она. И только не с ним (то есть с Рори). Она полагала, что в ее распоряжении целая вечность. И была даже счастлива забыть про презервативы.
Но месяца через два Рори тихо спустил ее на тормозах. Нет, он не мог сказать о ней ничего плохого. Она была умной, веселой, а под одеялом так настоящей затейницей. Но по существу секс с ней ничем не отличался от готовой пиццы из ближайшей забегаловки. Еще и еще, и так до бесконечности, – вот что напоминал ему современный секс. Как американский хот-дог с экстражгучим перцем. Один момент удовольствия, который быстро растворяется в памяти, а через некоторое время человеку снова хочется есть. Но кроме удовлетворения животного голода, какой еще в этом смысл? Судя по всему, никакого.
Но ведь не всегда же в его жизни так было.
В далекие времена его женатой жизни, еще до операции, секс всегда сопровождался для него обещанием чего-то большего. А после операции, когда брак распался, секс и воспроизведение потомства окончательно разошлись для него по разным полюсам. Секс перестал ассоциироваться с семьей – точно так же как секс, рекламируемый в глянцевых журналах, не имел с семьей ничего общего.
Сексуальные образы и картинки, с которыми мы сталкиваемся ежедневно, – какое отношение они имеют к зарождению новой жизни? Или к созданию собственной семьи?
Абсолютно никакого.
Сегодня секс стал скоростным, нездоровым, таким же, как нездоровая еда. Для Рори и для всего мира – быстро приготовленным, быстро потребляемым и столь же быстро забываемым. Быстрым соитием возле холодильника, из которого потом можно достать мороженое и этот секс заесть.
Моментальное удовлетворение, одноразовое удовольствие.
А когда-то он значил для него гораздо больше. Когда-то он включал в себя то же, что и сегодня: голод, лихорадочное возбуждение, растворение в другом человеке – и одновременно нечто неизмеримо большее. После распада его брака с Эли Кэт была единственной женщиной, секс с которой воспринимался им как нечто большее, чем пицца на вынос.
О, как бы ему хотелось, чтобы он встретился с ней раньше Эли, чтобы она стала матерью его сына. Это пустое бессмысленное желание приносило ему невыносимые страдания. Он очень по ней скучал. В конце концов, все можно было описать этими простыми словами: он по ней скучал. Скучал по ее взрывному темпераменту, по глупой улыбке, по ее силе и доброте. По ее длинному телу, по ее легкому дыханию во сне и по тому, как она выглядела по утрам в воскресенье, когда они вместе читали газеты и даже не испытывали потребности разговаривать. Он скучал по всему, что было связано с ней.
После их разрыва он встречался с женщинами, которые были гораздо моложе ее, и красивее, и забористее в постели, и все же ни одну из них он не поставил бы на одну доску с ней. «Во всем этом есть тайна, которую мы никогда не поймем, – думал он. – Эту тайну нельзя рационализировать. Человек никогда не сможет объяснить, почему его сердце выбирает для любви именно того, кого выбирает».
А он действительно был влюблен в нее, теперь он понимал это с абсолютной ясностью. Но сколько бы он по ней ни тосковал, точно так же ясно он осознавал, что сможет прожить жизнь и без нее. Такова была гнусная закономерность приближения к старости. Такова была гнусная закономерность всего на свете вообще. Понимать, что ты вполне можешь обойтись без человека, с которым тебя связывают даже самые сильные чувства. Что когда дело доходит до пожеланий всего наилучшего, напутствий и до «давай будем друзьями», человек остается абсолютно один, и в дальнейшем ему приходится урывать разовые удовольствия, где получится.
Рори подумал, что, когда человек наконец понимает, что не умрет из-за разбитого сердца, значит, он действительно переходит в разряд пожилых людей.
Поэтому он начал встречаться с женщинами значительно моложе себя. И ирония судьбы заключалась в том, что в молодости, когда он был исполнен сил и мужественного обаяния, такого успеха, как теперь, он у женщин не имел. А теперь всем очень нравилось его тело, вообще его внешность, закаленная долгими годами непрерывных упражнений. Им нравились его мягкие манеры. Но больше всего их притягивал к нему тот печальный факт, что без всех них он мог преспокойно обойтись.
«Очевидно, после того, как человек исчерпает свою долю любви, – думал Рори, – он уже может жить, ни в ком не нуждаясь».
И это также было одним из жестоких законов жизни.
Паоло повернул на «Феррари» к своему загородному дому и тут же резко затормозил.
Ему пришлось даже слегка подать назад, так что гравий захрустел под колесами автомобиля. Кроме знакомых ему автомобилей садовника, мастера по бассейнам и телефонного инженера, здесь стояли еще два незнакомых белых фургона (специалистов по водопроводу и канализации?), две неопознанные легковушки, громадный черный «БМВ» подрядчика и еще какие-то спецмашины, которых с утра и в помине не было. Все парковочные места оказались забиты, как на площади Пиккадилли в центре Лондона.
На дальнем конце подъездной дорожки находился пустой гараж на две машины, но прорываться туда было все равно что организовывать эвакуацию английских войск из порта Дюнкерк. Таким образом, Паоло пришлось оставить машину на улице. Но стоило ему заглушить мотор и открыть дверцу, как мимо него с ревом пронеслась какая-то машина, злобно сигналя на ходу. После привычного ему неспешного, еле ползающего транспорта в городе скорость на здешних дорогах приводила Паоло в ужас.
Двери их нового дома были широко открыты. Изнутри слышался гул голосов, смех и грохот работающих машин. Везде что-то хлопало, сваривалось и вбивалось. Стоял запах свежей краски и мокрой штукатурки. А также жевательной резинки и сигарет. Чувствуя себя чужаком в собственном доме, Паоло схватился за перила лестницы и тут же вляпался во что-то липкое и скользкое.
– Говорят, переезд по своей убойной силе равносилен пожару или разводу, – сказал, посмеиваясь, подрядчик, закуривая сигарету. – А у тебя тут, друг Паоло, и столпотворение, и пожар, и развод уже длится целую неделю без выходных. Стоит только взглянуть на молодую леди.
Джессика сидела в саду под зонтиком в колониальном стиле и рассматривала нечто, что можно было назвать архитектурными эскизами. Рядом с ней стоял мужчина, в котором Паоло признал специалиста по кухням.
Пару дней назад мужчина назвал ему цену отделки кухни. Сперва Паоло решил, что ошибся: цена скорей подходила для новомодного авто. Но мужчина заверил его, что для кухни такого класса цена совсем не высока, и потрясенному Паоло оставалось только задаваться вопросом: когда же мир успел настолько измениться, что цены кухонь сравнялись с ценами на авто, и что сказала бы, услышав про такие цены, его мать.
Сейчас, разговаривая с Джессикой, мужчине приходилось все время повышать голос, потому что тут же рядом, в саду, работала бригада садовников, которые орудовали машинками, напоминающими ручные пылесосы. С их помощью они убирали с газонов старые листья и ветки. С другой стороны специалист по бассейнам тянул по воде нечто похожее на рыболовную сеть, которой сгребал со дна бассейна всякий мусор, попавший туда благодаря работе садовников. Работа по благоустройству дома и прилегающей территории кипела повсюду.
Паоло взглянул на жену. Она изучала архитектурные эскизы, и на ее красивом лице застыло выражение крайней озабоченности. Паоло любил наблюдать за женой, когда она об этом не подозревала, и каждый раз не мог поверить своему счастью – что ему в жизни досталась такая женщина, как она. Он часто повторял, что может смотреть на нее бесконечно, хотя Джессика обычно его поправляла, замечая, что через пятнадцать минут ему становится скучно.
«Нет, – думал Паоло, глядя на нее. – Бесконечно – самое подходящее слово».
Потом она внезапно подняла голову, увидела его и улыбнулась. Она всегда встречала его радостной улыбкой – даже после всего, что ей недавно пришлось пережить.
– Джесс! – обратился к ней Паоло. – Тебя можно на пару слов?
Но Джессика хотела сперва закончить дела с кухонным мастером, так что всем троим пришлось долго обсуждать достоинства и недостатки разных пород дерева, гранита, плитки и кухонного оборудования, пока, наконец, мастер по кухням не заторопился уходить, потому что опаздывал на встречу с очередным клиентом.
В глубине сада стоял небольшой сарай: то ли летний домик, то ли кладовка. Невзирая на протесты жены (она хотела еще переговорить с водопроводчиком относительно формы кранов), Паоло поволок ее в этот сарай.
– Красивая получится кухня, – сказала Джессика с одурманенным взглядом.
– Красивая, – согласился Паоло.
– А как у нас с деньгами? – внезапно нахмурившись, поинтересовалась она.
– Когда речь идет о твоих желаниях, деньги всегда найдутся.
Она вскинула руки и обняла его за шею. Подрядчик присвистнул.
– Ты такой лапочка! – сказала она.
Паоло легко поцеловал ее в губы.
– Просто я хочу, чтобы ты была счастлива.
И он говорил правду. Если в новом доме она будет чувствовать себя хорошо, то денег он где-нибудь раздобудет. Если эта кухня, которая стоила больше, чем дом, в котором большую часть жизни прожили его родители и в котором они вырастили двоих сыновей, будет именно такой, как на картинке, то покажите мне, где ставить подпись, – я тут же ее поставлю без разговоров. Он обеспечит жену всем, чего она только пожелает. Хотя в глубине души он понимал, что этим проблему не решить.
«Мы так привыкли получать в жизни все, чего хотим, – думал он. – Но как мы будем себя вести, если встретится нечто, чего мы получить не сможем? Нечто такое, чего мы хотим больше всего на свете?»
– Будь повнимательней на лестнице, – сказала Джессика. – Краска еще не высохла.
– Непременно, – ответил он.
Им все еще приходилось повышать голос, потому что садовники работали пылесосами. Но он не мог ждать, пока они останутся одни. Он должен был сделать это прямо сейчас. Времени на промедление у них уже не оставалось. Поэтому прямо здесь, в летнем домике в глубине сада, он показал ей брошюру, которую привез с работы домой.
На обложке была фотография азиатского ребенка, сидящего на чьих-то руках. На женских руках. На заднем плане виднелся типично дальневосточный пейзаж: изогнутые контуры буддийского храма, туманные зеленые горы.
«Усыновление детей в Китае» – значилось на обложке. Желтые слова на красном фоне. «Типично китайские цвета», – думал Паоло. Джессика посмотрела на него непонимающими глазами. Потом нахмурилась. Все очарование этого суматошного дня мгновенно улетучилось.
– Что это такое? – спросила она с отвращением.
Только недавно его жена с удовольствием рассматривала глянцевые брошюры, посвященные кухням, спальням, ванным комнатам в целом и отдельным их деталям в частности. То есть кроватям, раковинам, коврам, занавескам, столам и стульям. Но Паоло знал, что все эти вещи не превратят их новое жилище в настоящий дом. Для этого необходимо было нечто совсем другое.
– Ты ведь не хочешь еще раз пройти искусственное оплодотворение, – объяснил Паоло.
– Искусственное оплодотворение – это медицинская бомба замедленного действия, – привычным тоном повторила Джессика, одновременно перелистывая брошюру «Усыновление детей в Китае».
На каждой странице встречались фотографии испуганных китайских детей, спящих китайских детей, улыбающихся китайских детей. Очень красивых детей. Джессика смотрела на них так, словно видела детей впервые.
– Ты же знаешь, что такие рассуждения я считаю сущей чепухой, – сказал Паоло.
Она стрельнула в него глазами.
– Что ты понимаешь во всем этом, ты, крупный эксперт! – воскликнула она. – Ты думаешь, что я боюсь новой попытки, которая может закончиться провалом? Так вот, ты ошибаешься! Такие дела очень опасны, Паоло! Существуют исследования, в которых говорится, что дети из пробирки подвержены риску опухолевых заболеваний в значительно большей степени, чем нормальные дети. Что при рождении они не дотягивают по весу. И неважно, что для бедных женщин это даже лучше. А известно ли тебе о связи искусственного оплодотворения с раком груди?
Она говорила злым голосом, но в ее словах чувствовалось нечто, что можно было определить как страх. А Паоло не хотел, чтобы она чего-то боялась. Они должны были справиться с этой проблемой вместе.
– Читал я все эти статьи, – как можно мягче возразил Паоло. – И ты уж меня прости, Джесс, но, по-моему, все причины, по которым ты не решаешься на новую попытку, надуманны. Разве нормально родившиеся дети не имеют проблем? Господи! В наши дни все хотят получить железные, стопроцентные гарантии. Гарантии на всю оставшуюся жизнь. А мир совсем не такой, Джесс!
Она повесила голову, и он кожей ощутил ее грусть.
– Какой жалкой ты меня считаешь! – сказала она.
– Ты же знаешь, Джесс, что это неправда! Ты лучшее, что есть у меня в жизни!
– О, ты думаешь, что у бедной коровы крыша поехала от тоски! И какой прок от нее без ребенка? Надо дать ей ребенка, и пусть она заткнется. Причем подойдет любой ребенок.
– Джесс, это несправедливо! Я просто хотел сказать, что с помощью искусственного оплодотворения рождаются миллионы здоровых детей.
Она гордо подняла подбородок. Так она делала всякий раз, когда вступала в борьбу. Он почувствовал прилив влечения.
– Это мое тело, – сказала она. – Что хочу с ним, то и делаю.
– Именно поэтому я и хочу, чтобы ты, наконец, подумала об усыновлении.
Она горько рассмеялась.
– Неужели ты думаешь, что я хочу именно этого? Ребенка, найденного с помощью Интернета? Маленького экзотического младенчика с сайта «Милые сиротки точка ком»? Ребеночка, который в собственной стране никому не нужен?
Паоло положил руку на брошюру, словно пытаясь защитить их общее будущее.
– Просто прочти эту книжечку, Джесс. Вот все, о чем я прошу. Знаешь, как говорят в Китае? «Родился в плохой утробе – нашел хорошую дверь».
– Все сразу же поймут, что это не мой ребенок.
Ее голос словно умолял его замолчать, пощадить ее, остановиться. Она не хотела любить чужого ребенка, потому что смысл его предложения был прозрачным и определенным: предлагая ей усыновление, Паоло признавал, что у них никогда не будет собственных детей.
– Какая разница, что подумают другие, Джесс? Ну скажи мне, кому до этого есть дело?
– Мне! – Теперь ее глаза метали молнии.
– Джесс… Где-то в мире существует ребенок, которому нужны любящие родители. Что плохого в усыновлении? Я ведь тебя не прошу сразу же усыновлять – я прошу только подумать об этом. Как об одном из вариантов. Вот и все.
Тон ее голоса был спокоен и категоричен. Он не предполагал дальнейших дискуссий, не оставлял ни малейших надежд на компромиссы.
– Мне это не подходит, – сказала она. – Я не собираюсь даже рассматривать этот вариант. Я хочу иметь только собственного ребенка! Мне не нужен ребенок, родившийся от кого-то чужого! Мне не нужен ребенок, который на меня не похож! Никакой суррогат или сэконд-хэнд меня не устраивает. И ни о каком усыновлении я разговаривать не желаю!
Она вернула ему обратно брошюру «Усыновление детей в Китае». Побывав в ее руках, брошюра помялась и испачкалась.
– Я лучше заведу себе кошку!
