Текст книги "Отец Джо"

Автор книги: Тони Хендра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Теперь, по прошествии двадцати пяти лет, двух браков и двух детей я наконец понял, что именно это мое предназначение, что мне судьбой написано быть мужем. И… отцом.

Да, кое-что еще. Чувство ответственности за смерть не успевшего родиться ребенка все еще сидело глубоко внутри. Вдруг это случится снова? Вдруг мое семя отравлено?

А вдруг нет? Вдруг это больше не случится? Вот было бы здорово! Нет ли в этом эгоизма – считать, что ответственность целиком и полностью на мне одном? Ведь в браке оба равны, так? И брак – нечто гораздо большее, чем просто любовь.

Любовь больше не ранила. Одним августовским днем мы с Карлой устроили в конце сада пикник; сомлев от вина и нагретой солнцем высокой травы, мы зачали ребенка. Нам обоим стало ясно это, с первого же мгновения. Как будто мы получили благую весть.

На этот раз не было ни ошибок, ни черного утра в воскресенье, ни даже страхов на этот счет. Я знал, что теперь мы находимся под защитой отца Джо. Никогда еще мы не были счастливее, чем в этот раз, ожидая ребенка; мы испытывали полноту жизни, мы были довольны всем, нам всего хватало. Время от времени я вдруг останавливался в самом неподходящем месте – во время утренней пробежки, в магазине, когда брился или что-то писал – и пытался понять: а хорошо ли быть таким бесконечно счастливым? Может, существует какая-то напасть, о которой я попросту забыл? Нет, ничего такого не было. По крайней мере, на этот раз.

Мы были современной нью-йоркской парой и хотели знать пол нашего будущего ребенка. Когда нам показали снимок, нашему восторгу не было предела. С этого момента я благоговейно уверовал в особую направляющую силу, мне было дано откровение свыше. Отец Джо говорил, что мой путь – путь отцовства и как только я приму его, все наладится. Будет и радость, и покой, и любовь. Но прежде всего – сын.

Мы были современной нью-йоркской парой и потому решили придумать сыну имя задолго до его рождения. Карла согласилась, что в имени обязательно будет присутствовать частичка отца Джо и самого Квэра Имя «Джозеф» отпадало – так звали отца Карлы – а двусмысленности мы не хотели. Мне особенно приглянулось имя «Бенедикт». Я выбрал его не только по причине очевидной, а еще и потому, что верил – наш сын уже благословлен. [73]73
  Бенедикт – от латинского «благословенный».


[Закрыть]Но какой-то дальновидный человек отговорил меня от этого имени, по крайней мере, в качестве первого, указав на то, что мое британское ухо не уловило: в школе друзья-одноклассники непременно переделают Бенедикта в что-нибудь вроде Бени Дикого.

Мы остановились на Николасе, а Беню Дикого сунули между именем и фамилией.

Всему свое время: прошло чуть больше года с тех пор, как я с такой обидой убежал от своего старого друга, настаивавшего на том, что призвание мое – быть мужем и отцом, и у меня родился сын, крохотный мальчик со светлыми волосами и голубыми глазами, синева которых могла сравниться с синевой весеннего неба над Квэром. Карле пришлось согласиться на кесарево сечение; мне вручили сына в операционной. Я взял туго спеленутое в казенную пеленку крошечное тельце и вынес драгоценный сверток поближе к рассеянному свету, который светит в больнице специально для отцов, чтобы они могли любоваться на свои драгоценные свертки.

Перво-наперво сын улыбнулся мне – тому, кто улыбался, глядя на него. На меня нахлынули воспоминания – я припомнил древнее речение Майстера Экхарта:

«Когда Бог улыбается душе и душа в ответ улыбается Богу, тогда зарождаются образы Троицы. Когда Отец улыбается Сыну, а Сын в ответ улыбается Отцу, эта улыбка рождает удовольствие, удовольствие рождает радость, радость рождает любовь, а любовь рождает образы Троицы, один из которых есть Святой дух».

Зимой моя младшая сестра пригласила нас на свою ферму в Дербишире отметить «Диково» Рождество; приглашены были и многочисленные родственники. Вот и отлично, подумали мы с Карлой. Первое Рождество сына, в том самом месте, где впервые начали отмечать празднество, первое пиршество в честь святого Николаса.

Мы вылетели в середине декабря, чтобы успеть заехать на остров Уайт – нам хотелось показать сына тому человеку, благодаря которому малыш появился на свет.

День выдался неспокойный, дул порывистый ветер, но отец Джо доковылял до самой гравийной площадки – как только он узнал о нашем приезде, тотчас же вышел навстречу. Карла передала ему младенца, завернутого в зимний костюмчик, – виднелись только красные, как вишни, щеки и огромные голубые глаза, глядевшие на странное существо. Нечего и говорить, что малыш при виде отца Джо радостно загукал, да и как же иначе, когда святой отец такой мастер целоваться.

Старый монах глядел на маленького мальчика, который был младше его ровно на восемьдесят лет, с такой радостью в лице, что серый промозглый воздух вокруг стал светлее. Выставив свой длинный большой палец, отец Джо осенил лобик Ника маленьким крестом, поцеловал в вишневую щеку и обнял, простояв так целую минуту – как будто в руках у него оказалась самая большая драгоценность.

Дедушка Джо.

Глава восемнадцатая

Мы с Себастианом быстрым шагом шли по аллее.

Себастиану – он же Бэш – было семь. Они с Ником мало походили друг на друга: Ник в свои девять был не по возрасту высок и силен, какими только видами спорта не занимался, а в баскетболе ничем не уступал черным подросткам с Риверсайд Парка, к которым начал уже причислять и самого себя – несмотря на свои небесно-голубые глаза и светлые волосы, мечту любого арийца; симпатичный Себастиан был среднего роста и всегда аккуратный, с такими же светлыми волосами и голубыми глазами, но явно в итальянскую родню, нисколько не напоминая великана-брата, которому, казалось, самое место на носу боевого корабля викингов.

Все трое, включая маленькую Люси, которой исполнялось пять, были ребятами сметливыми, но Себастиан отличался необычайным умом, его то и дело увлекали какие-нибудь псевдонаучные штучки. Обычно все начиналось с какой-нибудь попсовой вещицы – к примеру, диснеевского мультика, – однако Бэш шел дальше якобы познавательного рассказика, которые лепили на коробки с хлопьями или печатали в «Схоластике» или «Времени для ребят». Бэш этим не удовлетворялся. Он погружался в собственные исследования, роясь в школьной библиотеке и прочесывая интернет-сайты в поисках любых, самых незначительных сведений, какие только мог выловить, а уж затем овладевал темой настолько, что мог объяснить ее всем и каждому.

«Геркулес», вышедший прошлым летом, заразил Бэша страстью к греческим богам и богиням, включая всех нимф и муз, о многих из которых я и не слышал, а также к малейшим подробностям связанных с ними легенд. Эта его страсть завершилась душераздирающей сценой – Бэш узнал, что хотя гора Олимп и существует, божеств на ней нет, и сам он никогда-никогда не сможет стать греческим богом.

Месяца через два вышел «Мулан»; в результате Бэш загорелся желанием изучать китайский. Что он и сделал, составив собственную программу обучения с помощью китайца-скрипача, дававшего уроки его другу. Скоро по всей квартире уже валялись стопки бумаги, исписанной иероглифами, а мы слышали, как сын часами упражнялся в произношении этого певучего языка. Его желание поутихло только когда он заинтересовался еще и японским с корейским – у него попросту не хватало на все времени. И все же он достиг кое-чего во всех трех языках. Однажды мы с Бэшем ехали домой на такси; вел машину солидного вида пожилой кореец. Он чуть не врезался в шедший впереди автомобиль, когда Бэш спросил его о чем-то на корейском. Потом они болтали всю Уэст-Энд-авеню, и на лице пожилого господина сияла благостная улыбка.

– Он иметь отличное произношение, – одобрительно высказался кореец, когда мы уже выходили.

Я давно уже хотел познакомить отца Джо со вторым внуком, однако из-за школьных занятий и плотного рабочего графика Карлы выбраться в Европу было непросто. Карла теперь работала в «Огилви энд Мэзер», заведуя интерактивным отделением в Штатах; электронный бизнес набирал обороты, приближаясь к первой вершине бессвязного умопомешательства. Когда же мы, захватив с собой детей, наконец пересекли Атлантику, пришлось отправиться на юго-запад Франции, где у моей младшей сестры теперь был огромный старый и обветшалый замок; для разъездов по остальным родственникам времени оставалось совсем ничего. Как-то у меня возник клиент, с которым надо было встретиться в Лондоне; мы решили воспользоваться возможностью глянуть на «невозмутимую» Британию Тони Блэра – а был февраль 1998-го – и взяли с собой Бэша.

На этот раз Квэр попал в список мест, обязательных для посещения. В апреле у отца Джо намечалась круглая дата – семьдесят лет религиозного служения – и в монастыре собирались должным образом отпраздновать этот исключительный срок пребывания в бенедиктинском ордене. У меня не получалось присутствовать на торжествах, так что я хотел засвидетельствовать свое почтение лично.

Был у меня и еще один, тайный предлог для визита. Вот уже более десяти лет моего творчества в одиночку, без соавторства, я писал, что называется, для себя и теперь почувствовал, что готов осуществить задуманное: выпустить книгу о нашей с отцом Джо сорокалетней дружбе. Я хотел, чтобы это была книга про отца Джо, целиком или хотя бы частично. Я никогда не говорил ему о своей задумке, я даже не представлял, достойно ли такое предприятие человека, ведущего жизнь праведную и скромную. Есть ли в Уставе какой-нибудь запрет по этому поводу? Я не припоминал ничего такого. Ясно, что у святого Бенедикта не было никаких сомнений насчет сочинительства книг. По крайней мере, хотя бы одной.

Со времени моего судьбоносного приезда десять лет назад я частенько наезжал в Квэр. Казалось, в девяностые все процессы в монастыре замедлились. Он уже не разваливался с такой скоростью, как раньше, а маятник богослужений чуть качнулся в обратную сторону, в сторону латыни.

Дом Элред умер от рака в 1992-м, его сменил большой и сердечный Лео, который несколько лет спустя также стал жертвой рака. Они не были единственными; похоже, рак становился своего рода профессиональным заболеванием, подстерегавшим монастырских затворников.

И отец Джо не избежал очередного приступа, случившегося в начале девяностых, который на этот раз принял довольно необычную форму, форму свища в глазу, что было особенно опасно, поскольку свищ давил на глазное яблоко, ухудшая зрение.

Но если болезнь своим ударом в таком неожиданном месте думала одержать над отцом Джо верх, то она заблуждалась. Отец Джо и во второй раз одолел недуг – шесть лет рак не давал о себе знать. Если не считать астмы, которую отец Джо якобы не замечал, потому что она давала ему возможность совершать поездки в Италию, он был бодр и крепок. И больше не напирал на то, что «не доживет до глубокой старости» – теперь его заявления были бы бессмысленны, поскольку в будущем году ему исполнялось девяносто, а судя по виду, у него были все шансы дожить до ста лет.

Так что я поднимался по подъездной аллее с волнением. Я знал, как обожает отец Джо детей, так что был уверен – Бэш доставит ему немало радостных минут. За более чем сорок лет я усвоил уже, что, каждый раз покидая Квэр, уезжаю другим, и потому смотрел на свою затею с книгой не без надежды. Возможно, книга примет такой вид, о каком я даже не догадываюсь, возможно, она обретет собственную форму под воздействием великой души отца Джо. Однако так или иначе, но задуманное удастся.

В письме, пришедшем пару недель назад, я узнал все того же отца Джо с его говорливостью и восторженностью; правда, почерк немного неровный, но все равно четкий и разборчивый. За день до приезда я звонил ему из Лондона: мы теперь общались в основном по телефону – отец Джо перестал относиться с недоверием к новомодным техническим штучкам. Мы договорились встретиться перед обедом в его комнате рядом с лазаретом, окна которого выходили на сад и море – в холодную погоду отец Джо предпочитал оставаться по утрам у себя.

Огромными глазами Бэш впитывал все, что видел по дороге из Лондона: суссекские холмы, размытые и голые под холодным дождем; качающийся в неспокойных водах Солента паром, такой уютный внутри, в то время как порывы ветра швыряют брызги об стекла; яблочно-зеленые двухэтажные автобусы, разъезжающие по острову; удивительные церковь и гостевой дом – массивные, в неомавританском стиле; располагающий к размышлениям покой, которым проникнуто все место; ощущение дома…

– Аббатство Квэр, – произнес Бэш, желая прочувствовать, как звучат слова.

Мы ненадолго зашли в церковь преклонить колена. Она была без украшений, в ней было тихо и никакой пестроты, привычной для нью-йоркских церквей, в которых бывал Бэш: никаких мелодраматичных статуй и вычурных украшений, никаких витражей, мельтешащих от обилия фигур, ни единого сталактита из разноцветного воска Бэш молча вглядывался в дышащий спокойствием полумрак, но потом посмотрел на меня и улыбнулся – как будто понял, уловил его очарование.

Утро было в самом разгаре, и монастырь стоял тихий и пустынный – монахи разошлись по делам. Старик привратник поприветствовал нас и, зная, что мы пришли навестить отца Джозефа, впустил без вопросов и повел вдоль стены. В широко распахнутых глазах Бэша теперь светилось любопытство, его губы раскрылись – он вбирал в себя это очень-очень интересное место. Я подумал – уж не зарождается ли в его пытливом молодом уме новая страсть; если так, то в кои-то веки я мог бы составить ему компанию на равных.

Мы поднялись по лестнице в лазарет, где с нами поздоровался брат – один из немногих оставшихся – по имени Джон Беннетт. Брат Джон был немногословным, кроткого нрава трудягой из Манчестера; он находился в Квэре уже пятнадцать лет, а то и больше, и осел в лазарете, где сейчас занимал пост врачевателя, главного врача монастыря, а еще – поскольку община становилась все малочисленнее и людей не хватало – его единственного медбрата.

Брат Джон совсем не походил на медбрата – внушительных размеров, мускулистый, с широкими плечами и крупными чертами лица. Он был не по годам безмятежен, даже меланхоличен. Община в Квэре старела, так что он повидал немало болезней, страданий, смертей. Он ухаживал за отцом Джо во время обоих его приступов рака, а также других хворей, и отец Джо искренне любил его.

Брат Джон отличался исключительной немногословностью; очень может быть, что за все пребывание в Квэре мы с ним едва ли обменялись дюжиной слов. Он молча кивнул нам, чуть заметно улыбнулся Бэшу и отвел к комнате отца Джо. После чего покинул нас; мы вошли и остановились.

Давным-давно я как-то уже заходил в эту комнату. Ее можно было назвать красивой, она находилась на втором этаже старого сельского дома, который построили еще до возведения монастыря. Через большое, отделанное камнем окно виднелся сад; в разгар зимы там преобладали коричневые и темно-серые тона. Дождь перестал, но все было окутано дымкой, погружено в полумрак. Как и обычно, вдали вздымались и опадали воды широкого и неспокойного Солента.

Отец Джо задремал, сидя в огромном, с резными украшениями кресле, повернутом к окну; толстый плед был подоткнут, накрывая его бугристые колени. Мы подошли к нему; отец Джо медленно пробудился, глубоко вздохнув.

– Тони, дорогой мой, да это никак ты!

Здороваясь, он повернул голову. Видно было, что движение далось ему не без труда.

Левый глаз у отца Джо не видел, он сильно раздулся и выпирал из глазницы под давлением изнутри; белок превратился в гангренозный желто-зеленый, перечеркнутый лопнувшими кровяными сосудами; зрачок бессмысленно уставился в сторону, в пустоту.

У меня мелькнуло воспоминание из детства – ужасная эпидемия среди кроликов. Тогда я обнаруживал несчастных грызунов в зарослях травы, куда те заползали умирать; их вздувшиеся глаза выпирали из глазниц точно так же, как левый глаз отца Джо.

Я знал, что это такое, но лучше мне было не знать. Я хотел выйти за дверь, чтобы снова войти и увидеть, что все осталось по-прежнему, а про ужасную новость я ничего не знаю.

Рак вернулся.

И если отец Джо здесь, а не в больнице, то…

Отец Джо выпростал руку из-под пледа и протянул нам. Его правый глаз нисколько не изменился, отец Джо все также часто моргал им. Священник поправил очки, которые во сне съехали ему на нос, и его огромные губы растянулись кончиками вверх в радостной улыбке. Однако левый глаз сохранял свое собственное выражение, как будто принадлежал другой голове – он все с тем же выражением бесконечной тоски и покорности смотрел в никуда.

– Отец Джо, почему вы не?..

– …не сообщил тебе? Прости меня, дорогой мой. Я теперь сделался таким забывчивым.

– У вас будет… вам очень больно?

– Нет. Врач прописал мне одно весьма приятное лекарство – б-б-болеутоляющее. Ты знаешь, мне очень даже нравится то ощущение, которое я испытываю после приема.

– Отец Джо, вы поправитесь, обязательно! Вы ведь всегда поправлялись!

Жалкая бравада! А ведь я имел в виду совсем другое: «Вы не можете уйти, отец Джо, вы всегда были здесь. Мне так необходимо, чтобы вы оставались в монастыре всегда. Я не в силах представить себе мир без вас».

– Нет, дорогой мой, я умираю. В-в-врач вполне уверен.

Я стоял как громом пораженный. Собственной эгоистичностью. Пустотой, в которую пялился.

– А это, должно быть, Себастиан?

Я совсем позабыл о бедняге Бэше. Не в силах двинуться, он стоял и, опустив голову, пристально глядел на отца Джо из-под красиво изогнутых светлых бровей. Глядел смело.

Сын шагнул вперед, поначалу робко, затем уверенней, подойдя к самому креслу. Наклонившись и стараясь не смотреть на ужасный левый глаз, он поцеловал отца Джо в щеку.

Лицо старика осветилось – прямо окно в рай.

Он обнял Бэша одной рукой и прижал к себе. Его губы, медленно смыкаясь и размыкаясь, смаковали присутствие моего маленького сынишки, словно благороднейшее из вин.

– Как будто ангел слетел с небес.

Дверь отворилась, и вошел брат Джон с подносом На подносе были крекеры и наполненный до краев бокал красного вина.

– Видит бог, за это я и люблю утро! А ты, дорогой мой, не откажешься от бокала?

Я глянул на брата Джо, вопросительно подняв бровь.

– Ну хорошо, – лишенный живости манчестерский говор медбрата делал его строже, чем он был на самом деле, – но не забывайте, что время близится к обеду. И ты, Джо, тоже не увлекайся.

Брат Джон вышел.

– Таким разговорчивым я его что-то не припомню, – заметил я. – За все то время, что я бывал в Квэре, он едва ли сказал половину сегодняшней тирады.

Отец Джо сдавленно хихикнул.

– Как здорово, дорогой мой, что ты все-таки выбрался. А то я боялся, что ты не приедешь. Я же понимаю, как ты занят.

Отец Джо сделал добрый глоток из бокала и причмокнул.

– Отец Джо, я отменю все свои планы, если мое пребывание здесь может хоть как-то… хоть каким-то образом задержать… ваш уход.

– Не думай, дорогой мой, об этом как об уходе. Представь себе, что это приход Господа.

– «Он пребывает совсем рядом и очень скоро придет».

– Святой Августин. Надо же, ты помнишь!

Отец Джо взял меня за руку. Обычно от его мягкой ладони исходило тепло. Теперь же она была холодной. А это что – едва заметная дрожь?

Бэш, то ли из не по годам развитого чувства приличия, но скорее всего из любопытства, свойственного мальчику семи лет, подошел к окну и засмотрелся на судоходный Солент.

Я должен был задать один вопрос. Опасаясь, что отец Джо сочтет дело чересчур мирским и безбожным, я заговорил едва слышно – так, что старик, вслушиваясь, чуть подался вперед.

– Отец Джо, а вас не беспокоит мысль, что там… может не оказаться ничего?

– Хороший вопрос.

Здоровый глаз вгляделся в мое лицо, мертвый же уставился в безнадежно далекий горизонт.

– Нет, дорогой мой, это меня не беспокоит. Может, я немного боюсь, да. Но мы ведь всегда боимся, правда? Когда нам приходится открыть дверь, о которой мы всегда знали… но которую еще ни разу не открывали.

– Вот уж вам, отец Джо, бояться в самом деле нечего. После той жизни, которую вы вели…

– Нет, дорогой мой, я имел в виду немного другое… Хотя я в самом деле грешил и зачастую оступался. Я имел в виду боязнь того необъятного, что сокрыто за дверью. Господа любви – бесконечного и вечного. Разве могу я оказаться достойным такого?

Да, в самом деле дрожь. Едва заметная, но дрожь.

Отец Джо сжал мою руку чуть сильнее.

– Мы ведь ничто, дорогой мой, перед совершенством ожидающего нас, правда? Со смертью все мы становимся ничтожествами.

Брат Джон вернулся с вином для меня – с тем, что оставалось в бутылке. Отец Джо тут же воспрянул духом. Он уже расправился с первым бокалом; больше ему не полагалось, иначе ко времени обеда на него нападет сонливость. Но едва только брат Джон удалился, он прямо-таки подпрыгнул в кресле, радуясь возможности заполучить еще бокал.

И вот в этот обычный для Англии туманный зимний день с его серым сумраком, незаметно просачивавшимся через окно, мы сидели и отпивали из бокалов с таким видом, как будто находились где-нибудь в пабе, выпив одну кружку залпом, а вторую неспешно потягивая. Довольно незамысловатое удовольствие – и одно из самых больших, – которое я разделял с бесчисленным количеством друзей, но никогда с самым дорогим другом.

Вино было не первый сорт – в Квэре не занимались виноделием и не держали погреб – к тому же не в моих привычках было пить по утрам красное, однако его аромат и вкус были такими же превосходными, как аромат и вкус лучших вин, какие я когда-либо пробовал. Я перестал отводить глаза от несчастного омертвевшего глаза отца Джо и теперь смотрел в его здоровый глаз, все так же часто моргавший и все такой же живой. Пока довольный отец Джо прихлебывал из своего «незаконного» бокала, мне вспомнились те пасхальные выходные, случившиеся полвека назад, когда отец Джо с восторженным, истинно эпикурейским блеском в глазах живописал роскошный пир, который французские повара готовили к пасхальному воскресенью…

«Ну и, разумеется, будет вино!»

Если моя вера в Бога и все такое время от времени и колебалась, она целиком и полностью вернулась ко мне в то утро: я понял, что за невероятная штука этот процесс ферментации. Из разложения рождалось удовольствие, причем такое, что о разложении не могло быть и речи. Удовольствие всего на несколько минут, зато каких!

О смерти мы больше не говорили. Отец Джо поделился со мной местными новостями, рассказал про монахов, которых мы оба знали – он отзывался о них все так же насмешливо, – про нового аббата, энергичного человека, который уже взялся наводить в монастыре порядок, распорядился посадить новые деревья взамен повалившихся, делал все, чтобы привлечь новых послушников, беспокоился о будущем аббатства. Я рассказал отцу Джо о своей работе, которой в то время было полно, но среди которой все же было несколько самых лучших моих проектов. Отец Джо смеялся над тем, что не в состоянии был постичь, к примеру, над действиями в зоне защиты, которые отрабатывал помешанный на баскетболе Ник, или желанием пятилетней Люси ходить с проколотыми ушами. Потом к нашей беседе присоединился и Бэш, без умолку болтая на еще более животрепещущие нью-йоркские темы, которые выходили далеко за пределы лингвистического радара отца Джо, но радовали его безмерно, о чем бы ни были.

И вот мы сидели так в первый и последний раз – дед, отец и сын – сидели, пока не кончилось вино, а веко здорового глаза отца Джо не потяжелело.

Зазвонил колокол: «Ангел Господень», конец полуденной молитвы и напоминание всем, гостям и общине, о том, что пора собираться к обеду. Колокольный звон с противоположной стороны монастыря звучал приглушенно. Фигуры в черном наверняка уже выходили из церкви, шагая колонной по двое: старые прихрамывали, стараясь поспеть, молодые из уважения замедляли шаг. Вот они уже вышли и шли вдоль притихшей обители в направлении трапезной. Уже больше семидесяти лет отец Джо каждый день совершал это короткое путешествие от молитвы к еде – двум из насущных потребностей, весьма немногочисленных, которые составляли всю его жизнь. Он больше никогда уже не пройдет даже эти несколько ярдов. Но ничто не замедляло спокойный ритм жизни монастыря, в котором все шло своим чередом.

Я встал. Отец Джо привлек Бэша к себе и дрожащим большим пальцем мелко перекрестил его лоб. Я опустился на колени, чтобы отцу Джо не пришлось тянуться ко мне для того же. Он был очень слаб – мне по лбу словно провели пером Я обнял старика и долго-долго не отпускал.

Бесшумно вошел брат Джон – проводить нас в трапезную.

Пора было уходить.

Отец Джо поднял голову, глядя мне в лицо, – он едва заметно дрожал от усилия. Даже его незрячий глаз, казалось, наполнился влагой. У меня самого уже навернулись слезы – я видел отца Джо как будто под водой, он словно растворялся в глубинах.

Лицо отца Джо покрылось сетью морщин – он в последний раз едва заметно улыбнулся.

– Прощай, Тони, дорогой мой.

– Прощайте, отец Джо.