Текст книги "Фантом. Последние штрихи"

Автор книги: Томас Тессье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Моей целью не было завладеть деньгами Нордхэгена. Меня они не интересовали, и я не думал о том, что Лина может стать наследницей его состояния. Мне хотелось лишь, чтобы мы вдвоем освободились от Нордхэгена. Если бы мы могли просто уйти от него, мы бы так и поступили. Я никогда не спрашивал у Лины, но был уверен, что ее преданность мне перевешивает преданность Нордхэгену. Мы должны сбежать от него, вернуться к своей жизни, но единственным способом сделать это было его убийство.

Другая проблема – погреб. Я размышлял о способах скрыть его. Интересно, придет ли после его смерти сюда с обыском полиция? Что, если судебные или налоговые органы захотят составить опись его имущества? Впрочем, когда Нордхэген купил это здание, о погребе было неизвестно. Возможно, у меня получится спрятать дверь в погреб за стеной. Тогда о его существовании никто не узнает. В документах на дом он точно не упоминается. Конечно, я не плотник, но заколотить узкую дверь не так сложно. Да, это может сработать.

С Линой я этого не обсуждал. Пока не время. Мне казалось достаточным то, что я сказал вслух в ее присутствии, что убью Нордхэгена. Она больше не поднимала эту тему, и я решил, что она не возражает. Вряд ли она отнеслась к моим словам как к пустой болтовне. Поэтому я пришел к выводу, что она предоставила мне самому спланировать, как можно победить Нордхэгена. Или, может, сама давно хотела сделать то, что я озвучил.

После всего, через что я прошел, убийство не казалось мне чем-то запредельным. Хотя, надо сказать, ситуация отличалась от произошедшего на чердаке у Лины. Эта ликвидация будет хладнокровной и спланированной. Однако я относился к ней, как к еще одному рутинному делу, которое я должен выполнить.

То, что пора действовать, стало ясно, когда Нордхэген пригласил меня совершить ночную вылазку в город. Я думал, что меня ждет очередная пьянка, скучная и утомительная, но теперь даже самое омерзительное питейное заведение казалось мне предпочтительнее, чем его дьявольские спектакли в погребе. К тому же я был счастлив помочь его печени на ее пути к саморазрушению. Однако этой ночи было суждено стать чем-то большим. Плодовитое, извращенное воображение Нордхэгена расцвело новыми чудовищными замыслами, безумными жестокими фантазиями. В устах любого другого человека они ничего не значили, но у Нордхэгена были все средства и возможности воплотить их в жизнь. Поэтому разработка плана окончательного решения проблемы в лице Роджера Нордхэгена началась именно той ночью. Это будет долгий и сложный процесс, но, когда мы готовились к выходу в город, я этого еще не знал. Если бы знал, то остался бы дома.

– Может, отправимся в Ист-Энд? – предложил я. Мне очень хотелось сменить обстановку, и я был уверен, что Нордхэгену известны интересные места.

– Ист-Энд в наши дни стал мифом, – ответил он. – Конечно, там есть клубы, где можно встретить мелких преступников, но они довольно скучные – и клубы, и преступники. Боюсь, Лондон изменился.

– О. – Не сказал бы, что в заведениях, которые мы посещали в Сохо, было очень весело.

– Половина людей в клубах в Сохо – преступники в той или иной степени, – продолжал он.

– И все-таки мне хотелось бы пойти в какое-нибудь новое место.

– Хорошо. Без проблем.

Казалось, перед Нордхэгеном открыты двери почти всех лондонских заведений. Мы начали в Ноттинг-Хилле, затем прошли через Бейсуотер в Паддингтон. Бары, в которых мы пили, мало чем отличались от клубов в Сохо. Возможно, чуть менее претенциозные и с меньшим количеством посетителей, но в целом – такие же. Единственное отличие – другой почтовый индекс, вот и все.

Нордхэген настоял, чтобы я оделся в вечерний костюм, и позже я выяснил почему. После того, как мы посетили несколько баров и достаточно напились, мы поймали такси и поехали в Найтсбридж. Он засунул мне в карман пачку банкнот и хитро подмигнул.

– Пора избавиться от денег, – сказал он.

Мы зашли в игорный клуб. Место буквально излучало богатство, эксклюзивность и роскошь. Оно представляло собой разительный контраст с заведениями, в которых мы пили до этого. Передо мной открылась еще одна сторона Нордхэгена.

Атмосфера в казино походила на фильм про Джеймса Бонда, но была уныла, как и положено реальной жизни. Детали, точные по отдельности, вместе складывались в гораздо меньшую сумму. Несмотря на интерьер и гламурных посетителей, сама игра казалась вымученной и банальной, по крайней мере той ночью. Мы заказали напитки, а потом я стал наблюдать за тем, как Нордхэген проигрывает деньги. Он выбрал рулетку и ставил по наитию, без какого-либо метода. Впрочем, не сказать, что я справлялся лучше.

Рядом с нами материализовались две девушки, похожие друг на друга как две капли воды, словно сошедшие со страниц комикса. Я не возражал. Они взяли на себя часть бремени компании Нордхэгена. Мы пили, играли и говорили ни о чем. Казалось, девушкам приятно наше общество. Нордхэген был завсегдатаем этого заведения, и у меня появилось чувство, что девушки его узнали. Через какое-то время мне стало скучно, и я сказал Нордхэгену, что пора уходить.

– Куда поедем? – игриво спросила одна из наших спутниц.

Я моргнул и ответил:

– Мы едем в один стрип-клуб в Сохо.

– Чудесно, – пробормотал Нордхэген.

Но для парочки пташек эта перспектива оказалась вовсе не такой заманчивой. Всем своим видом они говорили: «Неужели они не поняли, на что мы намекаем?» Наверное, мы действительно их не поняли. Конечно, они не собирались ехать с нами в какую-то низкопробную дыру и смотреть, как жирные шлюхи посредственно танцуют у шеста. Но я был рад, поскольку надеялся, что таким образом удастся хоть как-то скоротать эту томительную ночь.

Однако я ошибался. Нордхэген серьезно воспринял предложение отправиться в стрип-клуб, и когда мы оказались вдвоем в такси, я не смог его переубедить.

Интересно, почему он решил продемонстрировать свою азартную сторону только сейчас – и что еще я узнаю о нем за время своей производственной практики?

Он выбрал дешевое заведение с жирными стриптизершами. Мы сели за столик у бара, как можно дальше от сцены. Нас никто не беспокоил. Клуб казался уставшим и сонным.

– Скоро все изменится, – таинственно пробормотал Нордхэген. – Перемена необходима, хотя болезненна.

– Что вы имеете в виду?

Мой вопрос, казалось, сделал его настроение еще мрачнее. Он нахмурился и лениво постучал пальцем по столу. Затем медленно покачал головой.

– Грядут ужасные события, – продолжил он. – Темные времена. С людьми происходят страшные вещи.

Еще бы! – подумал я. Тем временем на сцене трясла жиром женщина около тридцати в школьной форме. Я, конечно, не специалист, но успел понять, что школьная форма – важнейший компонент сексуальной фантазии британцев. Впрочем, бормотание Нордхэгена вскоре завладело всем моим вниманием.

– Грядут ужасные, ужасные события, – повторил он. – Это просто… кошмарно. Людей ослепляют, им выкалывают глаза. Их делают немыми, отрезая им языки…

– Вы говорите о своих людях? – спросил я нервно. Я не мог в это поверить и надеялся, что он просто строит из себя Нострадамуса, а не придумывает новые поручения для меня.

– Это так ужасно, – продолжал он. – Но они и так уже слишком несчастны. Что я могу сделать? Им не вынести этой жизни. Им нужно помочь снять напряжение. То, что они видят и хотят сказать, – им с этим не справиться.

Я знал, к чему он клонит. Нордхэген не в состоянии провести операцию самостоятельно. И мне придется выполнять всю грязную работу. Ничего сложного. Всего-то удалить несколько глазных яблок и языков.

– А нельзя им завязать глаза и вставить кляп? – задал я глупый вопрос.

– О боже, нет, – ответил Нордхэген, не раздумывая. – Будет только хуже, намного хуже. Иметь глаза и язык, но быть не в состоянии ими воспользоваться. Только представьте, что с ними будет тогда. Нет. Любая возможность должна быть исключена. Конечно, это их опечалит, но со временем они привыкнут. И потом, когда они поймут, что это невозможно, желание видеть и говорить в них угаснет, и они обретут мир и гармонию. Сейчас у них есть надежда – вот они и страдают. Их страдания необходимо прекратить. Они привыкнут, и им станет только лучше. Но чтобы удалить источник их дискомфорта, следует действовать решительно. Для того, чтобы проявить доброту, приходится быть жестоким.

Если сознание Нордхэгена можно сравнить с могилой, то из нее на моих глазах вырастали новые цветы зла. Блестящее, черное, ядовитое воплощение зла или ужаса. И, конечно, безумия. Цветы безумия. Их корни засели глубоко в сердце у Нордхэгена.

– Я вас понял, – сказал я.

Даже слишком хорошо. Этот разговор во время нашей ночной пирушки меня отрезвил. События развиваются, и я должен приступить к исполнению своего плана не откладывая. Надежды на то, что Нордхэген забудет о нашем разговоре, потеряет его в алкогольном тумане, не было. Речь шла о его детище, о его страсти. А я не хочу принимать в этом никакого участия. Даже если речь шла всего лишь – всего лишь! – о том, что мне придется перерезать голосовые связки и зрительные нервы. Нельзя соглашаться, потому что на этом он не остановится.

– Грядут ужасные события, – продолжал Нордхэген. – Я пытаюсь их избежать. Пытаюсь их отсрочить. Но груз истории тяжек. Законы природы невозможно победить. Я предвижу вынужденные выборочные аннигиляции. Новая кровь, всегда требуется новая кровь. Преодолеть это невозможно. Популяция ограничена, по практическим соображениям, но новая кровь всегда необходима. Ей нужно освободить место. Предвижу вынужденные выборочные аннигиляции, которые приведут к анархии. Предвижу ужасные события.

Я начал осознавать, что сильно ошибался насчет намерений Нордхэгена. Я-то думал, он хочет, чтобы я помог ему сохранить статус-кво, но теперь казалось, что у него имеются далеко идущие планы. Очень далеко идущие. Он планировал продолжить уродовать своих людей, убить некоторых из них (но только после голосования), а потом – что? Новая кровь. То есть он намеревался похитить еще несколько человек, ампутировать у них конечности и поместить их в свою камеру ужасов. Я решил, что трупы в крипте стали результатом первой неудачной попытки, но, возможно, они появились там после очередного витка регулярного цикла.

– Я пытался не давать волю злости, – сказал Нордхэген. – Пытался игнорировать ее или объяснить рационально, но она всегда возвращается, как ночной туман, лезет в окна и двери. Можно подумать, это какие-то необоснованные предрассудки, врожденное чувство классового превосходства, но избежать этих мыслей невозможно, они существуют, они настоящие, они – истинные. И приходится признать неизбежное. – Безумный взгляд Нордхэгена сфокусировался на моих глазах, и он продолжил. – Факт, простой факт. Людей слишком много.

Ох. Хорошо, не надо продолжать. Прошу тебя, старик, не говори ни слова. Король-паук, поймавший Лондон в свою паутину.

Конец рядом, так должно быть. Я больше не вынесу. Я – последний кусочек пазла, элемент, сделавший уравнение Нордхэгена истинным. Мое присутствие, моя помощь, моя полная безотказность позволили его безумной социопатии обрести полную свободу. Теперь ему было все дозволено. Все ограничения рассыпались в прах. Дружелюбный маленький доктор исчез навсегда, а вмести с ним – видимость самообладания, профессионализма и обаяния. Его сознанием завладело чудовище. Я уже принял решение убить Нордхэгена, но теперь понял, что это необходимо сделать немедленно. Я хотел придушить его на месте. Передо мной сидел не человек, а какое-то ужасное, извращенное создание, которое требовалось уничтожить как можно скорее.

Нужно что-то придумать. Проблема заключалась не в убийстве Нордхэгена, а в том, чтобы отвести подозрение от нас с Линой. Мы оба запутались в кровавой паутине этого человека. Он поймал нас в ловушку, и чем больше я задумывался об этом, тем больше ненавидел его холодной, бесстрастной ненавистью. И я снова разозлился на себя. Если Нордхэген – безумный король, то я – его шут.

– «Жизнь животного иногда достигает энтелехии в потоке восприятия… в присутствии других организмов… в ферментах собственной крови». Разве не потрясающе звучит? «Ферменты собственной крови». Какое необыкновенное словосочетание. Вам знаком Сантаяна[35]35
  Джордж Сантаяна (1863–1952) – американский философ испанского происхождения.


[Закрыть]?

– Нет.

– Вы примечательно невежественны, дорогой мальчик, – улыбнулся он. – Даже для врача и американца.

– Думаю, вы правы. – Мне плевать. Пусть лучше он будет подтрунивать надо мной, чем продолжит нести апокалиптический бред.

– Для моего поколения культура хоть что-то да значила. Мы читали, узнавали новое, запоминали. Сейчас подобные устремления исчезли с лица земли. Никто ничего не запоминает. А ведь следующая культура появляется из перегноя предыдущей.

Нордхэген продолжал сыпать цитатами и именами, стриптизерши продолжали раздеваться, и в какой-то момент в моем мозгу открылась маленькая дверца, зажегся свет, и я нашел выход. Он все время был у меня под рукой. Алкоголь. Нордхэген все равно рано или поздно сопьется. Просто сделает это раньше. В любую минуту. Начиная с сегодняшнего дня. На то, чтобы это устроить, потребуется время, а его у меня почти нет. Я начну сегодня, до того, как мне удастся посоветоваться с Линой.

Иногда мне казалось, что Нордхэген намеренно меня провоцирует. Может, он хотел, чтобы я избавил его от мучений. Изрекая свои пророчества, он выглядел уставшим. Ему не хватало задора. Возможно, он зашел слишком далеко и потерял стимул продолжать. На это можно было только надеяться, но у меня не оставалось времени на то, чтобы проверить свою гипотезу.

У меня открылось второе или третье дыхание, сознание полностью прояснилось. Я все чаще стал наполнять наши бокалы. Обычно я тормозил Нордхэгена, но теперь провоцировал его пить больше и больше. К пяти утра он повеселел и напился почти до невменяемого состояния. Я проводил его до дома и уложил на кушетке в библиотеке. Какое-то время я стоял над ним, пока его дыхание не стало шумным, но регулярным. Я понял, что он провалился в алкогольный сон. Потом я подошел к телефону на письменном столе и набрал Лину.

– У него запланированы деловые встречи в ближайшие дни?

– Ничего важного, – ответила она встревоженно.

– Совсем ничего?

– Насколько мне известно, нет. А что?

– Он не сможет на них присутствовать.

– Что случилось?

– Ничего. Всякое бывает. Вот и все.

– Я приеду через несколько минут, – сказала Лина. – Только оденусь и поймаю такси.

– Все в порядке. Не торопись.

Я знал, что Нордхэген проспит несколько часов. Мне нужно было подумать. К моменту приезда Лины мой план должен быть готов. Я устал от бессонной ночи, но понимал: если ничего не придумаю, то больше такого шанса может и не быть. И тогда мы с Линой окажемся прикованными к нему до самой его смерти от естественных причин. Так себе перспектива.

– Что случилось? – спросила Лина сразу, как только вошла.

– Нордхэген спит на кушетке в библиотеке. Он пьян, так что будет в отключке еще несколько часов.

– И что?

– Не могла бы ты присмотреть за ним, пока он спит, и когда он проснется, дать ему две таблетки из этого пузырька?

Я вручил Лине пузырек с лекарством, который взял из аптечного пункта в погребе.

– Снотворное, – сказала Лина, прочитав этикетку.

– Да.

– Зачем?

– Затем, что я пойду вниз, чтобы подумать. У меня много дел. На них уйдет по меньшей мере несколько дней, и я не хочу, чтобы Нордхэген мне мешал. Пускай он как можно дольше будет в бессознательном состоянии. С этого момента он недоступен. Никаких встреч и звонков. Будем держать его на снотворном. Будем давать ему витамины и БАДы, и, может, суп, если появится такая необходимость. Главное, чтобы он был в максимально беспомощном состоянии.

– Почему?

– Все кончено, Лина, – сказал я. – Все летит в трубу. Нравится нам это или нет, но это происходит. Единственный вопрос – будем ли мы сами контролировать этот процесс, или он будет контролировать нас. Я свой выбор сделал. Нордхэген одной ногой в могиле. Мы поможем ему поместить туда вторую. Безумный король заснул, и больше уже не проснется. Никогда.

Лина ничего не сказала.

– Ты сможешь уладить все вопросы со своей стороны? – спросил я. – С документами и властями? Разберешься со всем этим?

– Да, – кивнула она.

– Проблем не будет?

– Думаю, нет. Он вел дела по сложной схеме, но все документы в полном порядке. Конечно, партнеры захотят все проверить до малейших деталей. – Она многозначительно посмотрела на меня. – Они заберут свою долю, но у нас проблем не будет.

– Хорошо. Позови меня, если он начнет тебя беспокоить.

Я спустился в погреб и обошел его, словно в первый раз. Нельзя позволить посторонним осмотреть это место. Теперь мое решение заколотить дверь казалось глупым. На это не было времени, и я сомневался, что у меня получится. В любом случае, это не решит проблему, а только отсрочит неизбежное. Мой новый план заключался в том, чтобы превратить погреб в кладовую и комнату отдыха.

Киноэкран и проектор можно оставить. Как и бар со стульями. Лекарства и наркотики придется убрать: легальные отнесем наверх, в клинику Нордхэгена, те, которые нам пригодятся, отправятся домой к Лине, остальные я смою в сливное отверстие в операционной. Медицинское оборудование тоже перенесем наверх, а то, что окажется слишком большим и тяжелым, останется здесь на хранении. Самое главное – сделать так, чтобы это помещение выглядело неиспользуемым или недостроенным.

Я занялся работой в аптечном пункте, чтобы потянуть время. Мне нужно все обдумать. Я должен был разложить сотни пузырьков с лекарствами, но это было несложно и не требовало много внимания. Когда я рассортировал их по группам, то пошел наверх за пакетами или коробками.

В библиотеке Лины с Нордхэгеном не оказалось. Я запаниковал и побежал на второй этаж. Там я и нашел Лину, у спальни Нордхэгена.

– Он встал, сходил в туалет, а потом поднялся прямо сюда и лег в кровать, – объяснила она, нервно улыбаясь. – Не думаю, что он проснулся. Тело передвигалось на автомате. На меня он даже не посмотрел.

– Старый добрый алкоголь, – произнес я с облегчением. – Отсюда можно попасть в клинику?

– Да, в коридоре за библиотекой есть дверь, ведущая в клинику. Ключ висит на крючке рядом с ней.

– Хорошо.

Чем меньше я буду показываться на улице, тем лучше. Лина сказала, где можно найти пакеты, и я перенес все легальные лекарства в офис Нордхэгена. Потом – все нетяжелое оборудование из операционной. Ненужные и запрещенные препараты я смыл в слив, остальные сложил в пакеты и отнес наверх.

Покончив с этим, я полностью выбился из сил. Уже больше суток я был на ногах, и часть из этих часов кутил в городе. Помог Лине дать Нордхэгену снотворное, потом пошел к себе и рухнул на кровать, не раздеваясь.

Когда я проснулся, на улице было темно. Я весь взмок, меня трясло, и живот болел не только от голода. Съел яблоко, но лучше мне не стало. Потом вернулся в дом Нордхэгена. Ситуация никак не изменилась. Лина просматривала документы, а Нордхэген громко храпел. Я спустился вниз. В холодильнике нашел литр фруктового сока, в котором растворил витамины, минералы и чистый протеин. Отнес эту смесь Лине.

– Дай ему это с очередной дозой снотворного, – сказал я ей. – Можешь высыпать лекарство из капсул в сок. Так будет легче. Жидкости он глотает рефлекторно.

Такая смесь была не очень полезна для его организма, но она позволит ему продержаться, пока он спит. Худшее, что могло произойти, это то, что он умрет до того, как мы будем готовы.

Я вернулся в погреб и накормил пленников. Ими не занимались целый день, что привело их в состояние тревоги и физического дискомфорта. Поставил им фильм «Я в порядке, Джек!»[36]36
  «Яв порядке, Джек!» (Великобритания, 1959) – кинокомедия Джона Эдварда Боултинга.


[Закрыть] с Питером Селлерсом. Они не жаловались.

Я нашел две швабры, – одну получше, вторую похуже, – хирургические перчатки и медицинские маски и спустился в крипту. Передо мной стояла сложная задача. Эту комнату необходимо освободить. Я включил свет. Вид мумифицированных тел и ампутированных конечностей оказался хуже, чем я помнил. Я надел маску и пару перчаток и без колебаний засунул первое тело в яму с негашеной известью. Утопил его в бело-серой жиже с помощью швабры. Потом подождал. Пять минут. Ничего не произошло. Труп не всплыл на поверхность.

За ним последовали остальные тела. Это была медленная, тошнотворная работа, но сознание отключилось, и я действовал на автомате. Несмотря на это, мне было очень тяжело. Во время учебы и работы в больнице я видел множество трупов. Я принимал участие во вскрытиях и наблюдал за работой патологоанатома. Сейчас, однако, все было иначе. Эти трупы не были похожи на тела некогда живых людей, а напоминали бракованные кожаные манекены. Но в то же время в них было что-то пугающе человеческое. Их волосы потускнели, но сохранили свой цвет. Их глаза уменьшились и затвердели в глазницах, но все равно выглядели как человеческие. Их сморщенная кожа в некоторых местах была мягкой. Даже лобковые волосы оставались кудрявыми.

К тому времени, когда я засунул последнее, двадцать седьмое по счету, тело в яму, я был в удручающем состоянии. Единственным способом закончить работу было действовать быстро, не думая, – так я и делал. Я хватал руки и ноги, словно поленья, и швырял их на край ямы. Затем смел их шваброй. Они громоздились в яме, словно груда каких-то гротескных кренделей. Я продолжил толкать и топить их шваброй, опасаясь, что все они не поместятся. Но вот последняя желтоватая нога скрылась под верхним слоем извести.

Вот и конец твоему омерзительному моргу, Нордхэген, подумал я с издевкой. На полу крипты валялись куски человеческой плоти, которые отвалились от трупов с течением времени. Я подмел комнату и поднялся наверх. В моем сознании осталась только ненависть к Нордхэгену.

Лина уснула прямо в кресле, а Нордхэген метался у себя в кровати. Меня это расстроило. Я не подумал, как сильно Лина устала за день и вечер. Что, если бы я задержался внизу еще на два часа, и Нордхэген пришел в себя?

Гораздо проще было ввести снотворное внутривенно, но мне не хотелось оставлять на теле Нордхэгена свежие следы от инъекций. Я не знал, во сколько Лина дала ему последнюю дозу, и не хотел ее будить, поэтому насыпал порошок из двух капсул ему прямо в рот и залил его водой. Он поперхнулся и выплюнул немного лекарства, но большую часть проглотил. К черту. Я делаю ему одолжение, позволяя спать. Если бы он сейчас проснулся, то получил бы от меня кулаком в лицо.

Я отнес Лину вниз, уложил ее на диван и накрыл одеялом, которое взял с кровати Нордхэгена. Потом налил себе щедрую порцию односолодового виски со льдом, разбавленную небольшим количеством воды, и вернулся в спальню Нордхэгена. Теперь моя очередь быть нянькой. Старик шумно дышал, но его пульс был ровным.

Я чувствовал себя спокойней, но все еще переживал из-за того, что план чуть не провалился. Действовать надо было осторожно. Я не боялся, что Нордхэген пойдет в полицию, если очнется и сможет от нас сбежать. Но мне не хотелось разбираться с новой проблемой. Я не хотел переживать о том, что он захочет отомстить. Наверняка у него была возможность выследить нас и наказать.

Размышляя об этом, я осознал, что речь больше не идет о простом убийстве. Борьба с Нордхэгеном шла не на жизнь, а на смерть, и если мы не победим, то погибнем или, что еще хуже, окажемся в застекленных ящиках в погребе. Вот до чего дошло. Или мы с Линой, или Нордхэген.

Я стал лучше понимать, где я нахожусь и что мне делать. Больше ошибок быть не должно, даже небольших помарок. Нордхэген был гораздо опаснее полиции.

Изначально я планировал переехать в отель или на съемную квартиру, чтобы не привлекать к себе внимания, когда Нордхэген умрет. Но теперь я понял, что это было бы ошибкой. Меня здесь видели, поэтому если я вдруг исчезну в решающий момент, это вызовет больше подозрений.

Поэтому лучше оставаться на месте. Если у полиции будут вопросы, я на них отвечу. Нет, у меня нет работы в Великобритании. Я американец. Я снимал у него квартиру. Познакомился с ним в баре, потом встретил его ассистентку. Переехал в его свободную квартиру. Конечно, она моя девушка. Вы чертовски правы, я ее люблю. Это должно сработать, подумал я. Стараться по возможности говорить правду и не сдаваться. О да, старина много пил. Напивался до чертиков. Это могли бы подтвердить бармены и владельцы клубов по всему Лондону. Я с удовольствием составлю список – и у меня появится целая армия свидетелей. Я улыбнулся. План постепенно вырисовывался, в том числе благодаря Нордхэгену.

Я подошел к кровати и посмотрел на него. Он производил жалкое впечатление. Маленький, щуплый, с распухшей печенью, выпирающей из-под рубашки. Лопнувшие капилляры придавали его тестообразному лицу хоть какой-то цвет. В то же время он был умным, выдающимся хирургом, начитанным, культурным и щедрым. Было сложно поверить в то, что этот человек убил несколько десятков людей и изуродовал еще больше. Этот человек создал собственное королевство, или концлагерь, в самом сердце Лондона. Я представлял себе, как Нордхэген изо дня в день делает прекрасных дебютанток высшего света еще прекраснее, добавляет последние штрихи, о которых забыл Бог, а потом по ночам занимается другим своим делом, проводит у себя в погребе другие операции…

Лина права: слово безумие ничего не объясняло. Чем больше я думал о Нордхэгене, тем мне сильнее казалось, что это слово ему не подходит. Я добрался до самого сердца тайны и ничего не выяснил. Может, я зря искал ответ. Может, к Нордхэгену следовало относиться как к данности, как к орудию сил природы. Теперь это не имело значения. Другая, еще более мощная сила взяла судьбу Нордхэгена в свои руки. И этой силой были мы с Линой.

Настал следующий день. Прошло двадцать четыре часа с начала воплощения плана. Лина спустилась вниз, и мы поговорили. У меня было гнетущее ощущение того, что мы еще недостаточно хорошо подготовились. Я отправил ее домой за одеждой и другими необходимыми вещами. Она взяла с собой мешок с наркотиками и вернулась через два часа. Приготовила мне поесть, и потом я ушел к себе. Там я принял душ, заснул и проснулся после полудня, чувствуя себя гораздо лучше.

Лина сидела на том же кресле в спальне, но Нордхэгена в комнате не было. Я застыл в дверном проеме и уставился на пустую кровать. Лина указала на ванную комнату. Голый Нордхэген лежал в ванной и храпел.

– Он обосрался, – объяснила Лина. – Я смогла раздеть его и помыть, но не смогла вытащить из ванной.

– Ничего страшного. Так даже лучше, как мне кажется. Он не проснулся?

– Нет. Бормотал что-то нечленораздельное и еле-еле передвигался.

– Хорошее снотворное.

– Кстати, – сказала Лина, – кажется, в прошлый раз я дала ему три капсулы. У меня с трудом получилось их в него впихнуть, и я могла обсчитаться.

– От этого он не умрет. Надеюсь.

Лина пошла вниз и приготовила для нас сэндвичи.

– Тебе нужно отдохнуть? – спросил я.

– Я в порядке.

– Поспи пару часов. Потом опять посидишь с ним, пока я поработаю в погребе. Нас ждет долгая ночь.

Она кивнула. Я не сказал ей, чем занимался внизу, но она и не спрашивала.

Позже, когда Лина проснулась, отдохнувшая, мы влили в Нордхэгена обогащенного фруктового сока и дали ему еще снотворного.

Спускаясь в погреб, я размышлял о людях Нордхэгена. Без сомнения, они проголодались и находились в полном ужасе. Должно быть, они задавались вопросом: что происходит? Рутина остается рутиной даже в аду, а их рутина нарушилась. Они не видели Нордхэгена уже два дня. Они видели, как я один раз спустился в крипту и вернулся оттуда спустя какое-то время. Я хотел их успокоить, поэтому занялся обычными делами и включил музыку. По тому, как они наблюдали за мной, я догадался, что все они думают только об одном: где Нордхэген? У него появилась небольшая проблема, ребята, небольшая проблема. Как мне хотелось рассказать им, что маленький доктор теперь обездвижен – почти также, как и они. Правда, его конечности на месте, но в его текущем состоянии чувствовалась определенная справедливость.

Я решил не заморачиваться с едой и влил в них огромную дозу джина с тоником, приправленного чем-то без цвета, без запаха и без вкуса. Пока я налаживал подачу питания, я был абсолютно спокоен, но, когда сел в командном пункте, заметил, как сильно трясутся у меня руки.

Как иронично – чтобы спасти этих людей от Нордхэгена, я должен их убить. Я продолжал убеждать себя, что это единственный способ. Но в сознании возникали образы из Камбоджи, и я задумался: вдруг я – новый Пол Пот, и решение проблемы оказалось катастрофичнее, чем она сама. Будь что будет. Если бы у этих людей был выбор, согласились бы они продолжать жить, но стать немыми, слепыми и испытывать постоянные муки? Все равно их ждал бы тот же конец, когда Нордхэген осуществил бы план по «вынужденной выборочной аннигиляции». И тут я вспомнил слова, сказанные Нордхэгеном: иногда для того, чтобы проявить доброту, приходится быть жестоким. Эти смерти были неизбежны, но я сделал их безболезненными и проводил этих людей в последний путь огромными порциями джина с тоником!

Я сидел в командном пункте, освещенный оранжево-зеленым светом электронных дисплеев, и смотрел на свои дрожащие руки, пока с мониторов не исчезли последние жизненные показатели. Потом я надел новую медицинскую маску, новую пару хирургических перчаток и принялся за работу.

Одно за одним я отстегнул тела от оков, достал их из ящиков и отнес в крипту. Там выпустил оставшийся воздух из их легких, чтобы тела не раздулись, как воздушные шары. Потом столкнул трупы в яму с негашеной известью. Яма поглотила их, и я представил себе, как под кожей Лондона набухает бесконечный нарыв смерти, который все никак не вскроется. Я закончил и присел отдохнуть. Тело болело, и мне закралась в голову мысль нырнуть в яму и поплавать вместе с трупами. Но мучительная смерть в мои планы точно не входила.

Я намеревался разобрать ящики и систему жизнеобеспечения, но совершенный мной геноцид в миниатюре полностью меня вымотал. Я с трудом поднялся наверх, нашел Лину и рухнул в ее объятья. Из ванной доносилось хриплое дыхание Нордхэгена.

– Готово, – сказал я ослабевшим голосом. – С ними покончено.

Лина убрала волосы у меня со лба и взяла мое лицо в ладони. Она отвела меня в свободную спальню и помогла снять одежду. Потом откинула одеяло и уложила меня на кровать, лицом вниз. Вышла из комнаты, но вернулась минуту спустя, и я услышал, как ее туфли со стуком упали на пол. Она села на меня и начала растирать мое тело спиртом, холодным и расслабляющим. Она изгнала демонов, поселившихся в моей шее, спине, руках и плечах. В какой-то момент я заснул глубоким сном без сновидений.