Текст книги "Фантом. Последние штрихи"

Автор книги: Томас Тессье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

– Прикоснитесь к ней, – прошептал Нордхэген. Я не смотрел на него, но почувствовал его интерес к происходящему. – Прикоснитесь к ней, Том. – Это прозвучало как приказ.

Я медленно подался вперед. Рукой дотянулся до девушки. Рукав моего халата зашелестел, заряжаясь электричеством. Когда моя рука оказалась совсем рядом с ней, на нее прыгнула статическая искра, и она загорелась. Она стояла предо мной, охваченная пламенем. Я отпрянул, потом кинулся ей на помощь, но Нордхэген меня удержал. Я оцепенел в ужасе.

– Смотрите, – прошептал он.

С ног до головы девушка была охвачена голубым пламенем. Оно шипело и плевалось. Но она стояла на месте и извивалась, подняв руки над головой, словно танцовщица. Ее глаза были закрыты, и она улыбалась сквозь пламя.

Оно начало добираться до нее. Масло или сгорело, или нагрелось. Боль проступила на ее лице, но она стояла на месте. Потому мы услышали тихий крик, доносившийся из ее горла, ее лицо исказилось агонией. Она отвела горящие руки назад, выгнулась и нырнула в бассейн спиной вперед.

Я выдохнул. Несколько минут она плавала в прохладной воде. Я видел, что она улыбается. Она была довольна собой – или тем, что увидела на моем лице.

– Вы бы хотели ее? – спросил меня Нордхэген.

Я почувствовал слабость.

– Вы имеете в виду, хочу ли я ее трахнуть? – Часть моего мозга умоляла меня убраться оттуда.

– Нет, нет, мой дорогой, – снова улыбнулся сам себе Нордхэген.

Девушка вышла из бассейна и села рядом со мной. Она потягивалась и терлась об меня, словно кошка. От нее пахло дымом и духами.

– Интересный вопрос, – сказал Нордхэген. – Что бы сделал любой человек, если бы ему подарили другого человека. Подарили. Вы когда-нибудь задумывались об этом? Возможно, нет. В конце концов, это невозможно. Вернее, почти невозможно.

Я с трудом мог думать, учитывая, что девушка лежала, прильнув ко мне. Я же гладил ее груди, играя сосками.

– Вы говорите, подарить одного человека другому. Похоже на рабство.

– Да.

– И делать с этим человеком что угодно – оставить, выбросить…

– Использовать, уничтожить.

– Да, – сказал я. – Конечно. Ха-ха.

– Видите ли, я совершенно серьезно, – продолжил Нордхэген, приподняв брови. – И я задаю этот вопрос вам, дорогой мальчик. Вы бы хотели ее?

3

Когда я вышел из «Фезерс», меня встретил холодный, тусклый дневной свет. На небе не было облаков, светило солнце. Оно казалось далеким и бледным. Я чувствовал себя примерно так же. Я провел в клубе ночь и часть следующего дня – возможно впервые в жизни.

Я пересек Парк-лейн и неспешно пошел в сторону Кенсингтона через Гайд-парк. Я выбрал такой темп частично потому, что устал, и частично потому, что мне необходимы были время и свежий воздух, чтобы во всем разобраться. Мне было над чем подумать – например, что вообще такое произошло прошлой ночью?

«Фезерс». Реальность замирает на входе в это место. Думаю, в этом весь смысл клуба. Я оказался в совершенно другом мире, или мне так показалось. Но я не мог понять, был ли я удостоен какой-то редкой привилегии – или просто побывал в дорогом борделе. Возможно, верны оба варианта.

Но почему? Роджер Нордхэген заплатил за все. Последний раз я платил за его бокал красного вина в «Карлайле». Возможно, ему больше не на что тратить деньги, но, когда я об этом задумывался, мне становилось как-то не по себе. Конечно, «Фезерс» был мне не по карману. Но когда я брел по Кэрридж-роуд, до меня вдруг дошло, что я позволил другому мужчине потратить на меня огромную сумму, и я почувствовал себя неловко.

«Фезерс». Думаю, я подозревал о существовании подобных мест, хотя никогда о них не задумывался. Неудивительно. Толстосумам нужно где-нибудь придаваться шалостям, и «Фезерс» – одна из их песочниц. Там не происходило ничего из ряда вон, просто атмосфера впечатляла. Когда Нордхэген рассказал, что в нем состоит меньше тысячи членов, он подразумевал, что это скорее тайное общество, чем частный клуб. Я решил, что таким образом Нордхэген хочет показать свою важность, и подозревал, что правда более реалистична. Клуб клубу рознь, как он сам сказал мне. Нет никаких сомнений в том, что маленький доктор хотел произвести на меня впечатление и показать, что он не просто гуляка, но еще и важная шишка.

Почему? Этот вопрос возникал у меня каждый раз, как только я перестал думать об удовольствиях, предоставляемых в «Фезерс». Он не был похож на фею-крестную, и я понимал, что он не имеет на меня виды романтического характера. Я смутно помню, как в нашу первую встречу дал Нордхэгену ясно понять, что со мной ловить нечего. Поэтому, возможно он и был тем, кем казался – одиноким старым чудаком, у которого почти не было друзей. Да, у него водились деньги, но он жил сам по себе. Кто знает, может у него такое хобби – знакомиться с кем-нибудь ради компании и приятной беседы. Если это действительно так, то скоро я ему надоем. Если уже не надоел.

Чувство вины – побочный эффект от пьянства, и мне снова казалось, что я расстался с Нордхэгеном на не слишком хорошей ноте. Возможно, я выглядел глупо, когда торжественно объявил той девушке в гроте: «Тогда ты свободна». Она выглядела разочарованной, а Нордхэген лишь грустно улыбнулся. Девушка нырнула в бассейн и уплыла. Ладно, может, мой ответ на их шутку был не идеальным, но они слишком серьезно к нему отнеслись. А чего они ожидали? Правда рассчитывали, что я поверю в эту чушь о возможности обладать этой девушкой, владеть ей и делать с ней все, что пожелаю? Готов признать, тогда слова старика звучали вполне убедительно, но сейчас, этим прохладным утром, все это казалось просто глупым. Однако я не смог им подыграть, и, возможно, эта ошибка будет стоить мне компании Нордхэгена.

Хотя я не уверен, что сильно расстроюсь. Я запомнил странные нотки в его голосе, когда девушка загорелась – маниакальное шипение. И когда я взглянул на него несколько секунд спустя, то увидел выражение его лица: широко открытые глаза, слегка безумный взгляд. Пожалуй, пора прекращать общение с ним. После ухода девушки наш диалог стал натянутым, отрывочным и усталым, совсем утратил связность. Мы выпили еще, но как будто занимали две отдельные безмолвные ниши этого потрясающего грота. Наконец я поднялся, поблагодарил Нордхэгена за чудесно проведенное время, оделся и вышел на улицу. Никакого «до скорой встречи».

Когда я дошел до мемориала принца Альберта, то уже убедил себя в том, что такому человеку, как Нордхэген, никогда не будет со мной интересно. Может, я просто был слеп. Может, он надеялся, что мы с девушкой-метиской предадимся дикому сексу, а у него будет место в первом ряду. До этого почти дошло, и меня все больше забавляло, что ночь ничем подобным не закончилась. Я отклонил его предложение, но почему?

Оставшийся путь до дома я проделал на такси. Поднявшись на свой этаж, услышал Эйлин Фортегилл за дверью ее квартиры. Я поспешил в собственное жилище – мне не хотелось ни с кем встречаться. Выражение лица таксиста красноречиво свидетельствовало о том, как я выгляжу.

Оказавшись в квартире, я запер за собой дверь, разделся и рухнул на кровать. Как только я принял горизонтальное положение, моя голова закружилась, медленно, но без остановки. Впереди был долгий день, и я надеялся, что проведу его в бессознательном состоянии. Хватит с меня Роджера Нордхэгена, исправителя носов из района Мейфэр. Что-то в нем меня беспокоило. Не могу сказать, что именно, но мое впечатление о нем было чем-то омрачено. Возможно, он слишком эксцентричный.

Я не хотел думать о «Фезерс», этой песочнице для избранных, и был готов вернуться к собственной жизни.

Три или четыре дня спустя я пришел в себя. Я вернулся к привычной рутине – ужинал в ресторанах, ходил в кино или театр, посещал новые пабы и продолжал исследовать Лондон. Мой режим не изменился; я по-прежнему вел ночной образ жизни в Вест-Энде. Но что-то было не так, что-то на задворках моего сознания требовало внимания. Когда я задумался об этом, то сидел в баре клуба «Ронни Скотте», ожидая второго отделения концерта Зута Симса.[17]17
  Джонни Хейли «Зут» Симс (1925–1985) – американский джазовый саксофонист.


[Закрыть]

На самом деле я скучал по тому парню. Возможно «скучал» – не очень подходящее слово, но я сожалел, что контакты между нами прекратились. Он – единственный мой знакомый в Лондоне, не считая старой девы по соседству. Я пытался дать словесный портрет Нордхэгена, чтобы вспомнить, как он выглядит. Хотя прошло всего несколько дней, его образ в моей голове затуманился. Дружелюбный, щедрый, веселый. Но без теплоты. Умный и наблюдательный, всегда готов поделиться своими наблюдениями о вас. Но не о себе. Вот и все, я наконец понял: я еще не разгадал загадку, и этой загадкой был Роджер Нордхэген. Я скучал не по маленькому доктору, приятелю и коллеге, я скучал по загадочному Нордхэгену – странной, эксцентричной личности, скрывавшейся за очаровательным фасадом.

Теперь я задумался, правильно ли я поступил, когда решил забыть о нем. Мог ли я это сделать? После той ночи в «Фезерс» моим прогулкам по Лондону чего-то не хватало. Что-то шло не так, и мне показалось, что я слишком поспешно отказался от общения с Роджером Нордхэгеном.

На эту ситуацию можно взглянуть с разных сторон. По крайней мере, я должен угостить его ужином в ответ, хотя бы из простой вежливости. Я не намеревался снова воспользоваться его щедростью, и решил по возможности ему отплатить. Также в этом решении был и корыстный элемент. Нордхэген все еще являлся моим единственным пропуском в лондонские места, в которые без него я попасть не мог. Когда Зут вернулся на сцену, я пришел к выводу, что компания маленького доктора предпочтительнее, чем посещение ресторанов и баров в одиночестве. Особенно учитывая тот факт, что я уже побывал в большинстве приличных заведений Вест-Энда.

«Приватная» сторона лондонской ночной жизни все еще мне импонировала, и перед ней сложно было устоять. Я успел лишь мельком взглянуть на нее с Нордхэгеном, и видел не все, далеко не все. Дело не только в «Фезерс», хотя я бы не отказался побывать там еще и на этот раз, возможно, не отверг бы евразийскую красавицу, если бы мне снова ее предложили. Меня беспокоило то, что я упускаю какую-то важную сторону Лондона. И чем больше я об этом размышлял, тем больше меня это беспокоило. Мое время здесь ограничено, и я хотел использовать его по максимуму. Возможно, встреча с Нордхэгеном – всего лишь поворот судьбы. Быть может, мы познакомились, потому что этому суждено было произойти, и он мой ключ от города. Было бы ошибкой отказаться от такой возможности, тем более, что никакой замены ему нет. Ведь конечная моя цель – именно Лондон, а не Нордхэген.

Я решил связаться с маленьким доктором, хотя на подготовку к этому заданию у меня ушло еще несколько дней. Не знаю, почему. Как только я принял это решение, на меня напал странный паралич. Я не мог поднять телефонную трубку и позвонить ему. Я хотел это сделать, но как только протягивал руку к трубке, начинал колебаться, чувствовал себя неловко и нервничал. Я был уверен, что покажусь ему дураком, или приспособленцем, или он мне не поверит.

Однажды я прогуливался мимо «Фезерс» по Парк-стрит, потом по Маунт-стрит и оказался на Миллингтон-лейн. Не знаю как, но я догадался, что клиника Нордхэгена находится за блестящей черной дверью в дальнем конце здания. У него был припаркован массивный «Даймлер». Через несколько секунд из черной двери вышел мужчина средних лет, сел в машину и проехал мимо меня. Кто бы он ни был, ему недоставало пары подбородков, поэтому я решил, что он точно вышел от Нордхэгена. Потом меня пронзила мысль, что я стою в начале улицы и трушу, как какой-то прыщавый подросток. Я почувствовал себя глупо, мне стало стыдно. Я поспешил прочь и шел, пока не убедился, что между мной и Маунт-стрит не меньше полутора километров. Затем я зашел в тихий паб и прогнал мысли несколькими пинтами пива.

Конечно, позже я опять размышлял об этом. Нордхэген околдовал меня, сказал я себе, но он по-прежнему казался загадочной фигурой. Скорее всего, я провел в Лондоне достаточно времени и начал чувствовать себя немного одиноким. Может, все дело в этом – в накопившейся эмоциональной усталости из-за одиночества. У меня не было никакого желания звонить Оуэну Флаэрти. Не хотелось сближаться с Эйлин Фотергилл. Можно было пойти на дискотеку и подцепить там девушку, но я не занимался этим уже несколько лет, со времен колледжа, и сомневался, что в этом направлении стоит двигаться. Я всегда ненавидел ритуал знакомства с женщинами – приходится их обманывать, хотя они делают то же самое, а потом, практически всегда, оба вы выясняете, насколько неинтересны друг другу.

Таким образом Нордхэген оставался моим единственным знакомым в Лондоне, с которым мне хотелось общаться. Может, я и ошибался, но мне удалось убедить себя в том, что в этом нет ничего страшного. Он всего лишь одинокий старик, которому нужна компания, и я могу ему ее предложить. В качестве благодарности он может стать моим проводником в невидимый мир Лондона.

Намного позже я понял, что все эти мои размышления являлись сложным защитным механизмом, который я пытался использовать против самого себя. У меня почти получилось.

– Простите, я не мог позвонить раньше, чтобы поблагодарить вас за чудесную ночь, – сказал я, когда наконец до него дозвонился.

– Ничего страшного, – ответил Нордхэген. – Рад, что вам понравилось.

– Ужин был превосходным. И посещение «Фезерс», – добавил я быстро. – Замечательное место.

– Правда?

Его голос звучал дружелюбно, но мне казалось, он ждет, что я сделаю первый шаг. Я предложил ему сходить вместе куда-нибудь выпить. Я решил посмотреть, как он это воспримет, прежде чем приглашать его на ужин.

– Может, вы приедете сюда? – ответил он. – Можем выпить, а я покажу вам свой офис и дом.

– Хорошо, – сказал я. – Мне бы очень этого хотелось.

– А позже, если будет настроение, можно бы и сходить куда-нибудь.

– Да, договорились.

– Хорошо. Только не завтра. Как насчет послезавтра, пятницы. Пятница вам подходит?

– Конечно. Без проблем.

– Тогда приходите около пяти. Вы знаете, где это?

– У меня есть ваша визитка.

– Чудесно. Увидимся в пятницу в пять.

Вскоре после того, какя повесил трубку, кое-что эхом отозвалось во мне. Слова «если будет настроение». Еще один типичный для Нордхэгена речевой оборот. Невинный, тривиальный, но неуловимо неприятный. Он просто так разговаривает, пытался я себя убедить. Конечно, можно просто остаться у него и напиться там, даже не помышляя о том, чтобы куда-то выйти. Так мы не потеряем нить нашего разговора. Я учился распознавать в простейших фразах Нордхэгена различные сигналы. Меня это не особо беспокоило, но я решил внимательно в них вслушиваться, чтобы не пропустить ни одного скрытого намека или завуалированного замечания. Не хотелось уйти с нашей встречи, ощущая себя глупым, наивным или одураченным.

На следующей день я получил эмоциональное письмо от матери с приложенной краткой, но выражающей не меньшую обеспокоенность запиской от отца. У них был мой номер телефона, и они могли бы позвонить мне в любое время, но нет, вместо этого излили душу на прозрачных листах писчей бумаги. Проблема в том, что за время своего пребывания в Лондоне я лишь один раз связался с ними, и то практически сразу после приземления. Где я, что случилось, чем я занимался? И все в таком духе. Похоже, их состояние было заразным, потому что я потратил больше часа на то, чтобы сочинить подходящий ответ и объяснить им, что я все еще в Лондоне, еще не добрался до континентальной Европы, у меня, как говорится, все пучком, я по ним очень скучаю, и бла-бла-бла.

Я перечитал свой ответ, сразу же порвал его и выбросил в мусорную корзину. Почему я перед ними оправдывался? Они знали, где я. Они знали, что я в отпуске, а не в тюрьме, где можно писать письма каждый день, хоть весь день. Я накрутил себя до агрессивного состояния и потом позвонил им. Сработало. Мать поразилась возможности говорить по телефону с человеком, находящимся в тысячах километров от нее. Мысль о том, сколько может стоить этот звонок, сократила ее монолог до быстрого неразборчивого бормотания. Отец взял у нее трубку, и я передал через него свое сообщение: со мной все хорошо, я чудесно провожу время и пришлю им несколько открыток, но не надо обо мне беспокоиться. Не в первый и последний раз я напомнил им о том, что я врач и смогу о себе позаботиться.

Той ночью, сидя в стриптиз-баре в Сохо и вполглаза смотря на девушку в школьной форме, которая раздевалась и забавлялась с вибратором, я начал понимать, что означало письмо и телефонный разговор. И был шокирован. Они скучали по мне, и беспокоились обо мне больше, чем я ожидал. Но в то же время я по ним не скучал. Я не скучал по Нью-Хейвену, по больнице, по кондоминиуму в виде швейцарского шале на 95 шоссе. Знакомые и коллеги, семья, вся моя американская жизнь – я совершенно не скучал по ним.

Невидимок не существует, но в Лондоне я чувствовал себя почти невидимкой, и мне это нравилось. Я не оставлял следов. Вчерашний день не имел значения. Я жил сегодняшним днем. Многие люди утверждают, что живут так же, но на самом деле это удается немногим. Я сам создавал свое настоящее. Одного этого достаточно, чтобы довести взрослого человека до состояния ужаса и приятного волнения. Впервые в жизни я не имел ни малейшего представления о том, на что способны деньги: они не столько дают свободу, сколько швыряют вас в глубины ваших собственных желаний. Я испытал их действие на себе, пусть и ограниченное время, и смог увидеть, как они могут разрушить человека. Сколько людей, приговоренных к свободе быть собой, ничего в ней не находят? Я играл с огнем даже сейчас. Лондон преподал мне урок о самом себе. Неужели я вуайерист? Я сидел в баре и смотрел стриптиз, но на самом деле я наблюдал за тем, как моя прошлая жизнь отдаляется от меня, словно литосферная плита. Лондон – мое пип-шоу, а я его участник.

Но это было фальшивое ощущение. Я знал, что, когда время и деньги подойдут к концу, мне придется вернуться в реальный мир и зарабатывать на жизнь. С другой стороны, одного крошечного глотка мне достаточно, и я унесу его с собой в могилу. Я не был уверен в том, что смог бы жить свободно до конца своих дней, что смог бы справиться с этой свободой. Этого отпуска мне хватит с лихвой.

После школьницы на сцену вышла медсестра, за ней выступили две горячие монашки, а потом – продавщица нижнего белья. Каждый номер вызывал дикий восторг у публики, и после выступления девушки позволили клиентам угостить их напитками. Арабы, освободившиеся на время от строгих правил ислама, пригласили к себе за столик монашек и школьницу – идеальная комбинация. Бизнесмен с немецким акцентом завязал серьезный разговор с медсестрой – быть может, они обсуждали гидроколонотерапию. Я не мог ударить в грязь лицом, а поэтому, когда ко мне подошла продавщица нижнего белья, предложил ей выпить. Она время от времени кидала взгляд на свое отражение в зеркале за стойкой бара, словно ее внешность могла измениться без предупреждения.

– Неужели у всех мужчин одинаковые фантазии?

Я решил начать разговор из вежливости и в то же время узнать экспертное мнение. Таким образом можно было избежать наигранной романтической болтовни, типичной для подобных мест.

– Вам не понравилось шоу? – Моя собеседница выпила коктейль с шампанским (десять фунтов) одним залпом. – Эти номера очень популярны. А что бы вам хотелось увидеть? Что-нибудь пожестче? Немного поизвращеннее? – Она ободряюще улыбнулась.

– Как вам такая фантазия? – начал я. – Вы получаете другого человека в качестве подарка. С этим человеком вы можете сделать что угодно – с роскошной девушкой или, в вашем случае, с прекрасным юношей. Короче, вся соль в том…

– Знаю, – перебила меня она. – Вы говорите о старой фантазии о рабе. Ошейник, кандалы, сделай это, сделай то! Я знаю, о чем вы, дорогуша. В этой фантазии нет ничего необычного.

– Пожалуй, вы правы, – согласился я.

– В наши дни не осталось хороших необычных фантазий, – с сожалением сказала она. Она погрустнела, как поэт, у которого закончилось вдохновение. – Но ваша фантазия не такая уж и плохая. Не поймите меня неправильно, дорогуша. Оставляет простор для вариаций…

Мне пришлось купить ей еще выпить и прослушать несколько различных «сценариев воплощения», прежде чем я смог удалиться. Но у меня было чувство, что вечер прошел не зря. Я все еще думал о «Фезерс» и о том, было ли происходящее там воплощением чьей-то фантазии или реальностью. Или, возможно, нет никакой разницы? Если платишь, фантазия превращается в реальность.

Я планировал расспросить Нордхэгена о «Фезерс» и попросить его отвести меня туда еще раз. Я решил больше не тратить время на приличия и не стесняться делать то, что хочу, и говорить о том, что мне интересно. С каждым днем у меня оставалось все меньше времени в Лондоне. У меня еще имелось больше четырех месяцев, и для того, кто сидит в тюрьме, этот срок мог бы показаться огромным. Но я находился в противоположной ситуации. Я наслаждался безграничной свободой и намеревался использовать ее по полной, пока у меня был шанс.

Когда в назначенный час в пятницу я приехал в клинику Нордхэгена, тот куда-то уехал. Единственным человеком в приемной за блестящей черной дверью оказалась секретарша – но она ничем не походила на обычную секретаршу.

– А, добрый вечер, – сказала она, поднимаясь из-за стола. – Вы, должно быть, Том Сазерленд, доктор Сазерленд.

– Совершенно верно.

– Я – Лина Равашоль, ассистентка доктора Нордхэгена.

– Приятно познакомиться.

Еще как приятно. Лина Равашоль была женщиной поразительной красоты. И именно слово «женщина» лучше всего ей подходило. В ней не было ничего от миленькой девушки. Я бы сказал, ей было около тридцати. У нее были темные блестящие волосы, длинные и густые. На их фоне выделялись бледная кожа и ярко-голубые глаза. Она была высокого роста, но правильных пропорций. Ее лицо и руки казались идеальными. Одно ее физическое присутствие производило немедленное и неизгладимое впечатление. Чертами лица она напоминала фарфоровую куклу, но в ней было что-то невероятное. Она казалась слишком идеальной, чтобы быть человеком. Ее красота не имела ничего общего с раздутыми пустышками из журналов для взрослых. Она походила на богиню.

Одежда была ей под стать. Она вышла из-за стола, и разрез черной юбки обнажил длинную ногу в серебристом чулке. Под открытой жилеткой на ней сидела белая блузка. Не очень разбираюсь в видах тканей, но готов поспорить, что ее фигуру облекали почти одни сплошные шелка. Единственным украшением на ней был ярко-голубой опал на серебряной цепочке вокруг шеи.

Лина Равашоль была из тех женщин, которых можно увидеть на страницах журнала «Вог». Она не подходила на роль ассистентки доктора Нордхэгена, но тогда меня это не особо волновало. Позже я понял, что дело обстоит ровно наоборот: она лучше всех подходила для работы с клиентами (в косметической хирургии не существует пациентов, только клиенты). Представители высшего общества не вызвали бы у этой женщины смущения.

– Мне очень жаль, но этим вечером доктор Нордхэген не сможет с вами встретиться, – сказала она. – Около часа назад его неожиданно вызвали по срочному делу, и он не смог до вас дозвониться.

– A-а. Очень жаль.

– Доктор свяжется с вами, чтобы договориться о другой дате и времени, если вы не против.

– Конечно, без проблем.

– Хорошо, – скорее выдохнула, чем произнесла, Лина Равашоль. – Доктор попросил меня поужинать с вами вместо него. Я с радостью согласилась.

Я надеялся, что на самом деле она ему этого не говорила. Я надеялся, что она подождала, пока я не приеду, и приняла решение только после того, как меня увидела.

– Мне не хотелось бы доставить вам неудобство, – сказал я.

– Никаких неудобств.

– Вы уверены? У вас больше нет никаких планов на этот вечер?

– Никаких.

– Что ж, хорошо. Не знаю, сказал ли вам Роджер, но я в Лондоне недавно и мало что здесь знаю. Куда вы хотели бы пойти?

– Вы наш гость, – сказала она радостно. – Обо всем уже позаботились. Для нас приготовят приватный банкетный зал в «Фезерс». Вы не против?

– Только за.

– Хорошо. Я буду готова через минуту.

Она исчезла в другой комнате. Нордхэген подготовил для меня сюрприз, но я не возражал. Я был благодарен за возможность поужинать с такой роскошной женщиной.

Только в тот момент я заметил, что приемная у Нордхэгена тоже необычная. Кресла обиты тонкой кожей, ковер с длинным ворсом и картины на стенах, похожие на настоящие произведения искусства. Стол Лины Равашоль казался жемчужиной французского антиквариата. На нем стояли телефон и большая хрустальная ваза с огромным букетом живых цветов. На журнальном столике лежали журналы для клиентов – французские, итальянские и британские «Вог», «Вэнити Фэйр», «Нью-Йоркер».

– Вы готовы?

Лина Равашоль вернулась в серебристой шубе.

– Готов.

Рядом с этим сногсшибательным созданием я чувствовал себя бомжом, но если она не возражает, то уж я-то в любом случае не против. Мы дошли до «Фезерс» пешком. Те же два парня без вопросов пропустили нас внутрь. Лина оставила шубу в маленькой гардеробной.

– Давайте выпьем в музыкальном баре, – предложил я. – Если, конечно, у нас есть на это время. Или пойдем сразу ужинать?

– Как хотите, – сказала она. – Мы можем поужинать, когда будем готовы. Еще рано. Напитки были бы кстати.

– Хорошо.

Я чувствовал себя как ребенок, который упустил какую-то бесценную возможность и у которого чудесным образом появился второй, еще более прекрасный шанс. Лина отвела меня к столику в самом дальнем и темном углу музыкального бара. Заказ у нас приняла знакомая нимфа, облаченная в шелковые платки. Лина заказала «Столичную» со льдом, и я почувствовал себя слабаком, потому что выбрал белое вино с содовой. В компании Нордхэгена я был не прочь напиться. Но с этой женщиной мне хотелось попытаться остаться по возможности трезвым. Как говорится, это – совсем другое дело.

Одна из причин, по которой я предложил выпить в музыкальном баре, заключалась в том, чтобы увидеть реакцию Лины на обнаженную красавицу-официантку. Конечно, я повел себя по-детски, и Лина не обратила на девушку никакого внимания – с тем же успехом нас мог обслуживать рыцарь в доспехах.

Как и в мой прошлой визит, порции напитков были гигантскими, и вскоре мы с Линой покончили с неловким разговором ни о чем и почувствовали себя более расслабленно. Заказав вторую порцию, мы заговорили о Нордхэгене и «Фезерз». Я почувствовал, что Лина старается не сказать лишнего, но в то же время не заметил, чтобы она что-то от меня скрывала.

– Роджер назвал это место фантазией, – сказал я. – И мне кажется, это слово подходит лучше всего. Но мне интересно, что думает об этом заведении женщина?

– Похоже на фантазию, – согласилась она.

– На глупую? На пошлую мужскую фантазию?

– Вовсе нет. Я не вижу в фантазиях ничего глупого. Думаю, все вокруг должно быть фантазией. Вы не согласны? Стоит оглядеться, на любой улице, в любом городе, открыть любую газету – и вы увидите, какой выбор нам предлагается вместо фантазии.

– Да, но…

– Все вокруг должно быть фантазией, – повторила Лина. – Люди уже несколько тысяч лет пытаются создать свой «реальный мир», и это у них не особо получается. Я думаю, реальность следует запретить.

Я снисходительно улыбнулся:

– И как же вы собираетесь это сделать?

– Заставлю всех разделить мою фантазию, – сказала Лина, пожав плечами. – Я сделаю свою фантазию их фантазией. Вот и все.

– С большим количеством людей это невозможно.

– Политики делают это постоянно.

– Вы имеете в виду то, что они продают мечты в обмен на голоса? Думаю, в некотором смысле это действительно так. Но разве эти мечты потом не превращаются в кошмары?

Я улыбался, чтобы казаться умнее, но Лина не обращала внимания.

– Вы сами сказали, слово «фантазия» лучше всего подходит для этого места, – продолжала она. – Я согласна и думаю, что это очень точное слово. Разве происходящее здесь не кажется вам немного нереальным?

– Кажется.

– Но сейчас вам здесь комфортнее, чем в первый раз?

– Верно.

– И чем чаще сюда приходишь, тем больше подстраиваешься под это место. Фантазия становится реальной, а внешний мир, наоборот, нереальным.

– Да, но во внешний мир в любом случае приходится возвращаться – идти домой или на работу. Здесь чудесно, но жить постоянно в этом месте невозможно.

– Не будьте так уверены. Каждый раз вы забираете с собой небольшую частичку «Фезерс» в реальный мир.

– Вся эта поездка в Лондон для меня – одна большая фантазия.

– Теперь вы понимаете?

– Не уверен, что я вообще что-либо понимаю, – сказал я. – Простите, что я постоянно улыбаюсь, но все это кажется мне каким-то странным. Думаю, я должен спросить у вас, откуда вы, где вы учились, есть ли у вас братья и сестры, как вы получили работу у Нордхэгена…

– Вам правда это интересно? Разве мои ответы имеют значение?

– На самом деле нет.

У меня хватило ума не начинать спор. «Фезерс» и эта поразительная незнакомка могли делать со мной все, что угодно. Если Лина Равашоль хочет поговорить со мной о фантазиях – никаких проблем.

– Значит, это место – и ваша фантазия? – спросил я. – Ваша темная, глубоко скрытая фантазия?

– Нет, не моя. Мне эта фантазия нравится, но моя совсем другая.

– Какая же?

– Не могу сказать, но могу показать.

– Ладно.

– Не сейчас. Еще рано. Давайте займемся вашей.

Я рассмеялся. Мне нравился наш диалог. У меня кружилась голова.

– Вы считаете, все фантазии связаны с сексом?

– Фантазии первой волны – да, – ответила Лина. – А большинство людей не заходят дальше первой волны.

– Но…

Лина откинулась на спинку стула и улыбнулась.

– За ней скрываются реальные фантазии.

– И о чем они?

– Разве вы не знаете?

– Могу догадаться, – сказал я. – Но мне хотелось бы, чтобы вы о них рассказали.

– Не могу. Еще рано.

Опять. Что же меня ждет в продолжение вечера? Когда рядом сидит такая женщина как Лина, думать об этом – одно удовольствие.

– Фантазии – всего лишь фантазии, – ляпнул я первую пришедшую на ум глупость.

– Мы продаем фантазии, – тихо сказала Лина. – Клиентки хотят увеличить или уменьшить грудь. Подтянуть бедра. Омолодить подбородок. Разве все это – не фантазии?

– Вы помогаете им получать удовлетворение от внешности, – отметил я. – И это, в свою очередь, помогает им немного улучшить свое положение во внешнем мире.

– Они забирают с собой кусочек фантазии. И сами становятся ее частью.

– Да, – признал я. – Можно и так сказать.

4

Я был во власти Лины Равашоль. Хотя Нордхэген постоянно меня удивлял, но он по крайней мере обладал человеческой внешностью, земной, эксцентричной, но узнаваемой. Я думал о нем как о чудаке, которого каждый из нас встречал хоть раз в жизни. Но Лина – совсем другое дело. Лина ошеломляла. Прилагательное, которое приходит в голову – «харизматичная»: именно такой она и была. Не просто красивой, но невероятно сексуальной. Она буквально излучала сексуальность.