Текст книги "Мстислав Дерзкий часть 1 (СИ)"

Автор книги: Тимур Машуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Она молча кивнула. В её глазах читалось то же, что и у меня: понимание цены, которую мы можем заплатить завтра, и готовность заплатить её сполна.

Я побрел в свои покои, чувствуя себя выжатым, как лимон. Но внутри, под слоем боли и усталости, тлела одна четкая, ясная мысль: я восстановился. Завтра начнется охота.

Но увы – реальность внесла свои коррективы…

Глава 21

Глава 21

Тишину, что опустилась на поместье после отбытия последних агентов, разорвал неистовый лай сторожевых псов, а следом – отдаленный, но настойчивый стук в главные ворота. Не тот робкий стук просителя или гонца, а тяжелый, мерный, наглый удар дверного молотка, возвещающий о визите человека, уверенного в своем праве быть немедленно впущенным.

Я стоял у окна в своей комнате, отодвинув тяжелую портьеру ровно настолько, чтобы видеть двор. Сердце, уже привыкшее за эти дни сжиматься в ожидании новой беды, отозвалось тревожным гулом. Но то, что я увидел, было иной формой угрозы – привычной, отвратительной в своем лицемерии.

В ворота, распахнутые двумя людьми, вальяжно вкатилась богатая машина с гербом – скрещенные якоря и меч на лазурном поле. Барон Устинов. Александр Александрович. Градоначальник Изборска. За неспешно движущейся машиной топала целая свита – пышно разодетые слуги, пара офицеров из городского гарнизона. Видать, в машинах им места не нашлось, рангом не вышли. А серьезной охраны как таковой я не увидел. Вся эта процессия дышала показной важностью и нагловатым любопытством.

Я ощутил во рту привкус желчи. По всем неписаным, но строгим правилам нашего проклятого этикета, градоначальник должен был явиться сюда в день первого нападения. Или на следующий. С официальными соболезнованиями, с предложением помощи, с демонстрацией солидарности. Но тогда, когда в воздухе густо пахло смертью, а земля была пропитана кровью, его не было видно и слышно. Он отсиживался за толстыми стенами своей городской резиденции, выжидая… Чего? Вопрос на мешок золота.

А теперь, когда погибшие лежали в ледяном стазисе, ожидая последнего прощания, когда основные страсти чуть приутихли, а расследование зашло в тупик, он выполз из своего убежища. Явился «разнюхать обстановку», как крыса, крадущаяся из трюма на запах гниения, чтобы понять, можно ли чем поживиться.

Я не двинулся с места, лишь проводил барона взглядом. Принимать его было долгом Натальи, как хозяйки поместья. Моё же присутствие на этой первоначальной церемонии было бы знаком излишнего почтения, которого этот человек не заслуживал. Да и вообще, это не мое дело.

Минуту спустя я услышал его голос в холле – густой, масляный, наполненный фальшивой сердечностью.

– Графиня! Глубоко соболезную вашей утрате! Какое горе, какое чудовищное горе! Я, как только смог вырваться из водоворота городских дел, немедленно поспешил разделить с вами тяжесть этой утраты!

Я не видел Наталью, но прекрасно мог представить себе ее лицо в этот момент – бледное, холодное, с непроницаемым, ледяным выражением в глазах.

– Барон, – ее голос донесся до меня, четкий и сухой, как удар хлыста. – Вы оказали нам честь своим визитом.

В ее тоне не было ни капли тепла. Только вежливость, отполированная до блеска и острая, как бритва. Она не простила ему его отсутствия тогда, и теперь давала это понять каждой интонацией. Впрочем, графине не пристало лебезить перед бароном, пусть и градоначальником.

Я медленно спустился по лестнице, остановившись в арочном проеме, оставаясь при этом в тени. Так мне было видно их обоих, сам же я оставался незамеченным.

Устинов оказался толстым, рыхлым человеком с заплывшими, хитрыми глазками и влажными, чувственными губами. Он судорожно, с гадливой подобострастностью целовал протянутую ему руку Натальи, и мне захотелось стереть эту улыбку с его лица своим клинком. Его «соболезнования» были такими же фальшивыми, как позолота на пуговицах его ливреи.

Они церемонно обменялись еще парой ничего не значащих фраз – он твердил о «государственной важности происшествия», она цедила сухие слова о «благодарности за участие». Воздух между ними трещал от взаимной неприязни, тщательно скрываемой под слоем светского лака.

И тогда Устинов, понимая, что его здесь откровенно не жаждут видеть, решил перейти к истинной сути своего визита. Его глазки забегали по залу, оценивая убранство, толщину стен, прочность – меряя, взвешивая, прикидывая стоимость.

– Графиня, в такие тяжелые времена, когда ваши потери столь велики, а будущее… Хм-м… Скажем так, туманно, многие из знатных семей задумываются о переезде в более спокойные места. Подальше от этих… тревожных границ, – пустил он пробный шар, разводя короткими, пухлыми руками.

Наталья смотрела на него, не сводя глаз, и, кажется, даже не моргая.

– Наше место здесь, барон. С предками. С землей.

– О, конечно, конечно! Весьма благородно с вашей стороны! – он почти захлопал в ладоши, но его глаза стали еще жестче. – Но… Возможно, вскоре вы осознаете, что подобное решение несколько недальновидно… И если вдруг ваши планы изменятся… – он вновь огляделся, неодобрительно поджимая губы. – Имение, конечно, изрядно пострадало, требует немалых вложений… Я, как патриот нашего города и ваш давний доброжелатель, был бы готов обсудить возможность выкупа. По самой справедливой, разумеется, цене. Чтобы избавить вас от лишних хлопот.

Тишина повисла густая и тягучая, как смола. Я видел, как спина Натальи выпрямилась еще больше. Она медленно обвела взглядом свой дом, потом перевела этот взгляд на Устинова. В ее глазах читалось такое ледяное, такое безграничное презрение, что даже он не выдержал и отвел глаза.

– Поместье Темирязьевых, – произнесла она тихо, но так, что каждое слово падало, как камень, – не продается. Ни сегодня, ни завтра, ни через сто лет. Оно принадлежит нашей крови. И мы не собираемся его променивать на столичные безделушки или на золото, нажитое на спекуляциях с хлебом во время всеобщего голода. Вы меня поняли, барон?

Ее слова были не просто отказом. Они были пощечиной. Публичной и унизительной.

Лицо Устинова из розового стало багровым. Исчезла последняя тень любезности. Его губы подергивались, а в маленьких глазках вспыхнул желчный, злобный огонек. Он сделал шаг вперед, и его голос упал, потеряв всякую прилизанность, став тихим, шипящим, по-змеиному опасным.

– Крайне… недальновидное решение, графиня. Очень жаль. Очень… – он покачал своей большой, лысеющей головой. – В такие времена одни лишь гордость да верность предкам не помогут. Вам нужны союзники. Друзья во власти. Коими вы, увы, так легкомысленно пренебрегаете.

Он помолчал, давая словам впитаться, наслаждаясь моментом, прежде чем нанести удар.

– Боюсь, без поддержки… У вас могут возникнуть проблемы. Похуже тех, что уже есть. Нападения нежити – это, конечно, ужасно. Но есть вещи и пострашнее. Проверки казенной палаты. Налоговые взыскания за последние… о, лет двадцать. Внезапные придирки инспекторов к условиям содержания ваших работников. Судебные иски от «пострадавших» соседей. Понимаете? Сплошные неприятности. Которые могут добить и не такое крепкое хозяйство.

Он улыбнулся. Гадкая, торжествующая улыбка хищника, знающего, что добыча в ловушке.

– Подумайте еще, милочка. Моё предложение остается в силе. Но недолго.

Не дав ей ответить, он круто развернулся, изобразив насмешливый поклон, и, шаркая сапогами, направился к выходу со всей своей свитой.

Я вышел из тени. Наталья стояла неподвижно, сжав кулаки. Её лицо было белым как мрамор, и по нему ползла алая краска унижения и бессильной ярости.

Наши взгляды встретились. Ни слова не было сказано. Но всё было ясно. Одна битва была окончена. Другая, куда более грязная и подлая, только начиналась. И враг в ней был куда страшнее любой нежити – потому что действовал под маской закона и имел на своей стороне всю прогнившую машину имперской бюрократии.

Башня Молчания могла подождать. Сперва предстояло сразиться с крысой, точившей фундамент этого дома.

Она стояла посреди зала, застывшая, как изваяние из белого мрамора, но внутри нее бушевал пожар. Я видел, как дрожат ее сжатые кулаки, как алым пятном гнева пылают щеки, а в глазах, обычно таких холодных и собранных, плескалась униженная ярость. Она дышала прерывисто, словно только что отбилась от нападающих, а не выслушала мерзкие угрозы подленького чинуши.

Она заметила мое движение в арочном проеме, и ее взгляд, острый и горячий, впился в меня.

– Ты слышал? – ее голос сорвался на высокую, звенящую от негодования ноту. – Ты слышал этого… этого слизняка? Эту гниду в бархате и парче! Он посмел! Посмел угрожать мне! В моем же доме! Грозить проверками, судами… Он думает, что я какая-то купеческая дочка, которую можно запугать и согнуть! Я – графиня Темирязьева! Мой род на этой земле стоял, когда его предки еще в навозе копошились! Я его сокрушу! Я раздавлю его, как гадину! Он будет ползать на брюхе и вымаливать прощение!

Она была прекрасна в своем гневе. Опасна и великолепна, как острый меч в момент удара. Но сейчас эта ярость была слепа и потому уязвима. Она металась по залу, словно раненая пантера, и я понимал, что никакие слова не успокоят ее. Моя роль здесь была иной. Я не был хозяином этого поместья. Я был временным гостем, тенью при ее дворе, человеком, чьи методы редко совпадали с условностями света.

– Наталья, – произнес я тихо, стараясь, чтобы мой голос прозвучал нейтрально, как голос разума в бушующем море эмоций. – Он гниль. Тряпка. Он опасен ровно настолько, насколько позволяют ему законы, которые он же и обходит.

– Он угрожал мне! – выкрикнула она, повернувшись ко мне. В ее глазах стояли слезы бессильной ярости, которым она ни за что не позволила бы упасть. – В стенах, где еще, кажется, слышны смех и разговоры моих умерших родных!!!

– И он получит за это по заслугам, – я сделал шаг вперед, но не пытался прикоснуться к ней.

Это не было бы принято. Между нами всегда стояла незримая стена – ее статуса, моей прошлой жизни, тех правил игры, которые мы оба ненавидели, но вынуждены были соблюдать. Да и кто я для нее? Парень в теле старика? Воспринимать меня как мужчину, несмотря на мою силу, она не могла.

– Но не сейчас. Не сгоряча. Его сила – в бумагах, в чиновничьем беспределе. На них нужно отвечать их же оружием. Холодным. Расчетливым.

Она смотрела на меня, все еще дыша неровно, но уже прислушиваясь. Гнев медленно уступал место ледяной, цепкой ненависти – куда более продуктивному чувству.

– Завтра, – сказал я, заставляя себя говорить спокойно и четко, как на совете перед битвой. – Завтра приедут твои родственники. Все Темирязьевы. На похороны. Они все узнают. И у них есть вес. И связи. Не только здесь, но и в столице. Устинов переиграл сам себя. Его угрозы, брошенные тебе одной – одно дело. Но бросить вызов всему роду, собравшемуся почтить память предков? Это уже не наглость. Это самоубийство. Обсуди с ними. Один в поле не воин, и ты сама это знаешь. Иногда, прежде чем обнажить меч, надо обнажить ум. В мое время тоже существовали подобные ему – ростовщики, зажравшиеся князья, тиуны… И мы карали их мечом и магией. Но сейчас у вас тут все по-иному. Поэтому сначала план, а потом действуем. Оставлять за спиной нерешенную проблему – значит столкнуться с ней позже, когда о ней забудешь. И мы не совершим подобной ошибки.

Она медленно выдохнула. Плечи ее опустились, но не от слабости, а от того, что напряжение нашло выход, преобразовалось в план. Она кивнула, коротко, резко.

– Ты прав. И от этого еще хуже. Хуже, что не могу раздавить этого слизняка сразу, а приходится ждать.

Она провела рукой по лицу, сметая следы непролитых слез и гнева.

– Он хотел застать меня врасплох, одну, ослабленную горем. Но он не знал, что я не одна.

В ее взгляде, устремленном на меня, промелькнуло нечто, что заставило мое каменное сердце дрогнуть. Нечто большее, чем благодарность. Признание. Союз.

Но это длилось лишь мгновение. Ее выражение вновь стало жестким, собранным, деловым. Она повернулась и быстрыми, уверенными шагами направилась к малому кабинету, где стоял самый навороченный компьютер – об этом мне раньше Вероника сообщила, – доступный лишь избранным.

Я последовал за ней, остановившись в дверях, наблюдая.

Она пощелкала по клавишам, видимо, устанавливая связь, глядя в стену, но не видя ее.

– Алло? – ее голос вновь обрел привычную властность, теперь приправленную ледяной сталью. Из стоящих по бокам колонок раздался голос. – Соедините с капитаном Орловым. Дело не терпит отлагательств. Графиня Темирязьева.

Она помолчала, слушая что-то с другой стороны.

– Лев? Это Наталья.

Пауза.

– Нет, все хуже. Но не об этом. Мне нужна информация. Срочно и полная. На градоначальника Изборска, барона Устинова Александра Александровича. Всё. Всё, что есть. От его деловых сделок и связей в столице до того, сколько он тратит на содержанок и в каком борделе он был на прошлой неделе. Любые долги, любые нарушения, любые темные слухи. У такого выскочки должны быть полные шкафы скелетов. Я намерена найти каждый. И раздавить его ими. Да. Жду через три часа. И, Лев… это между нами. Без официальных протоколов.

Она сбросила соединение, нервно стукнув по клавише. Звук был громким и окончательным, как удар топора палача.

Она обернулась ко мне. В ее глазах уже не было слепой ярости. Теперь в них горел холодный, неумолимый огонь охотника, взявшего верный след.

– Он хотел войны бумаг и интриг? – тихо произнесла она. – Что ж. Он ее получит. И узнает, что Темирязьевы могут показать когти не только на поле боя.

Она была снова спокойна. И от этого спокойствия стало куда страшнее, чем от ее крика. Война с нежитью была проста и понятна. Эта же битва, начинающаяся сейчас в тишине кабинета, пахла по-другому. Пахла пергаментом, чернилами, сплетнями и предательством. И я понимал, что в ней мне отведена роль не воина, а тени. Молчаливой, смертоносной тени, которая нанесет удар тогда, когда этого никто не ожидает.

Но сначала – Башня Молчания. Сначала тот враг. А этот… с этим она справится сама. И я почти что жалел старого барона. Он и не подозревал, какого зверя он только что потревожил.

Я вернулся к себе и просто лег на постель, стараясь не думать о том, как сильно изменилась моя жизнь за эти дни и как мало во мне остается от того человека, которого я знал раньше.

Беспечный парень в жизни и яростный в бою сейчас превращался в сухого прагматичного старика, и это мне не нравилось. Я же молод, Навь меня побери!!! Хочу гулять по кабакам, щупать девок, ну, с мертвяками иногда воевать. Или с врагами – печенегами там или хазарами. Можно с рыцарями еще, если ещё не передохли все. А тут – интрига и какие-то темные личности, заговоры… Не мое это. Не м-о-е! Но надо.

Неслышной тенью в комнату проскользнула Лишка и, ничуть не сомневаясь, устроилась рядом со мной на постели, прижавшись ко мне.

– Юной деве не пристало так себя вести, – чуть улыбнулся я.

– Во-первых, ты старый, – поучительно ткнула она мне в бок пальцем. – Во-вторых, я слишком мелкая. А в-третьих я соскучилась. Постоянно куда-то уходишь, с кем-то сражаешься, а про меня забыл совсем.

– Не забыл, – приобнял я ее. – Просто навалилось все как-то…

– Знаю. Чувствую. Ты грустишь, а еще злишься – сильно. И все в этом доме тоже. От этого мне плохо. Ни одной радостной эмоции. Еще и Ника постоянно плачет. Тоска зеленая.

– А ты не плачешь?

– Отплакала уже. Теперь я хочу мстить. За маму, за графа, за Тоньку эту вредную. Эх, добраться бы до того, кто это все устроил, я бы ему показала! -воинственно взмахнула она кулачком.

– Отомстим, не переживай. Кто с мечом к нам придет…

– От меча и погибнет?

– Нет, погибнет он от кола в заднице. О таких честное оружие марать не стоит. Так что отдыхай, Лишка. Сил нам завтра потребуется много…

Глава 22

Глава 22

Утро началось не с первых лучей солнца и не с трели телефона, а с низкого, нарастающего гула мощных двигателей, рвущего тишину поместья в клочья. Я уже был на ногах, кофе в моей руке остывал, так и недопитый. Инстинктивно рука потянулась к голенищу, к холодной рукояти засапожного ножа, но мозг уже отдавал команду «свой» – слишком много моторов, слишком слаженный и угрожающий рокот.

Из-за поворота аллеи, сминая гравий в щебень, выползли три черных, тяжелых внедорожника, похожих на бронированных жуков. За ними – два армейских тентованных «Витязя», из кузовов которых уже сыпались, отскакивая на подошвах с антиударным покрытием, люди в камуфляже нового поколения, с автоматами «Вепрь-7» на груди. Завершала караван длинная, как удав, «Ладога» с тонированными стеклами.

Свита. И не простая. По тому, как бойцы на вышках напряглись, но не подняли тревогу, а лишь провожали стволами эту процессию, было ясно – ждали. Но не такого масштаба.

Головная машина замерла у самого подъезда. Первым из нее выпрыгнул человек в темном костюме, с каменным лицом и спрятанным за складками пиджака комбинированным пистолетом-шокером – я уже видел такой у наших бойцов. Он одним взглядом оценил обстановку, отдал тихий приказ по рации и только потом распахнул дверь.

Из нее вышла девушка. Марина. Еще одна тетя Вероники – я узнал ее по фото в телефоне. Высокая, худая, с лицом, словно вырезанным из слоновой кости, и глазами, полными такой старой, такой выдержанной ненависти ко всему миру, что воздух вокруг нее казался ледяным. Ее черное платье по виду стоило больше, чем мы собирали дани с целого города. Богато живут нынешние графья.

Следом вывалился Игорь. Брат Натальи. Кряжистый, с короткой бычьей шеей и руками бойца, что не получалось скрыть дорогим костюмом. Его лицо было красно, глаза воспалены от недосыпа или чего-то покрепче. Он не смотрел по сторонам. Его взгляд был обращен внутрь, в ад собственного горя.

Наталья вышла им навстречу. Она тоже была бледна, но держалась с тем ледяным, негнущимся достоинством, что было ее щитом. Не было ни объятий, ни рыданий. Лишь короткие, скупые кивки. Игорь что-то резко спросил, тыча пальцем в сторону леса, откуда пришла беда. Наталья коротко ответила. Его лицо исказилось гримасой боли и гнева. Он бросил взгляд на меня, оценивающий, мгновенно сканирующий, и, не удостоив ни словом, ни кивком, проследовал за сестрой в дом. Марина лишь на миг встретилась со мной взглядом – в ее глазах читалась бездонная глубина горя, но и решимость. Решимость сделать то, что должно быть сделано.

Они скрылись в холле, и через несколько минут тяжелая дубовая дверь в рабочий кабинет Натальи захлопнулась за ними. Я остался во дворе, наблюдая, как чужая гвардия выстраивает оборону вокруг всего дома. Воздух звенел от чуждой мне дисциплины и силы.

И тогда из-за двери кабинета донесся первый приглушенный крик. Голос Игоря, низкий, хриплый от ярости и горя. Неразборчивые слова, но интонация была ясна – гнев, неверие, требовательность. Ему ответил голос Натальи – сжатый, отчетливый, отчеканивающий факты.

Я отошел подальше, к каменной балюстраде, выходящей в сад. Но даже здесь, сквозь добротную шумоизоляцию старого дома, доносились обрывки того шторма, что бушевал в кабинете. Голоса то взвивались до пронзительных, исступленных визгов Марины, то обрушивались до зловещего, шипящего шепота Игоря. Слово «позор» прозвучало как удар хлыста. «Бездействие» – еще один. «Устинов» – это имя прозвучало особенно громко, и за ним последовал оглушительный удар кулаком по столу.

Я представлял себе, что происходит там. Наталья, сухая от бессонницы и горя, выкладывает им все. Не только о нападении нежити и круге призыва. Но и о визите градоначальника, о его наглых угрозах, о своем тихом расследовании через Приказ. Она бросала на стол перед ними не просто горе, а политическую бомбу, разрыв которой грозил уничтожить не только Устинова, но и всю хрупкую стабильность в регионе.

Я не слышал ее оправданий. Их и не было. Я слышал лишь взрыв. Взрыв семейной ярости, долга, оскорбленной чести рода. Они кричали не на нее. Они кричали от боли, которую она им обнажила. Они кричали на мир, который позволил этому случиться. И они кричали на того, кто посмел оскорбить их кровь, когда та текла по этой земле.

Я отошел еще дальше, к противоположной стене, сделав вид, что копаюсь в телефоне. Но избежать обрывков их разговора было невозможно.

– … безумие! Полное безрассудство! – это визжала Марина.

– … должны были предвидеть! – рычал Игорь.

– … не дети, чтобы няньку иметь! – парировала Наталья, ее голос звенел сталью.

– … приказ! Немедленно в столицу! Всех!..

– … никогда! Это наш дом!..

– … счета заморозят! Изымут!..

– … посмотрим, кто посмеет!..

– … Устинов! Этот ничтожный червь!..

– … раздавим!..

Стекло в кабинете звенело от повышающихся криков. Охрана у входа в коридор стояла навытяжку, делая вид, что не слышит ровным счетом ничего. По рации то и дело шипели голоса, докладывая о занятии позиций на подступах к дому.

Я понимал, что там, за дверью, решается не просто судьба поместья. Там, в огне семейной скорби и гнева, Наталья выкладывала им всё. Про нападения. Про круг. Про Башню Молчания. Про угрозы Устинова. Она бросала на стол все козыри и все риски, играя в открытую с людьми, чье представление о мире было высечено в граните родословных и имперских указов.

И судя по накалу страстей, доносящихся из-за двери, игра шла не на жизнь, а на смерть. Они были в ярости не только от потери. Они были в ярости от того, что их втянули в эту грязную, непредсказуемую войну с тенью, поставив под удар безупречную, столетиями выстраиваемую репутацию рода.

Этот гневный гул за дверью длился почти час. Потом голоса внезапно стихли. Стало тихо – пугающе тихо. Тише, чем было до их приезда. Это была тишина принятого решения. Тишина перед бурей, которую теперь собирался обрушить на врага не один человек, а вся могущественная семья Темирязьевых.

Дверь открылась. Первым вышел Игорь. Его лицо было каменным, глаза сужены до щелочек, в которых тлел холодный огонь. Он бросил на меня один-единственный взгляд – и в этом взгляде уже не было отчуждения. Было молчаливое признание союзника в предстоящей войне. Он ничего не сказал, прошел мимо, отдавая тихие, отрывистые приказы своим офицерам.

За ним вышла Наталья. Она выглядела изможденной, но спокойной. Как больной, переживший кризис лихорадки. Она встретилась со мной взглядом и едва заметно кивнула. Все было решено.

Я посмотрел на двор, кишащий теперь чужими, но сильными воинами. Похороны, что должны были состояться завтра, представлялись теперь уже не просто церемонией прощания. Они стали бы демонстрацией силы. Первым залпом в новой, совсем другой войне. И я понимал, что моя охота на Башню Молчания должна была состояться до них. Потому что после – вся земля вокруг будет полыхать уже другим огнем. Но человек предполагает, а боги в этот момент над ним смеются…

Трапезная, обычно поражавшая своим размером и мрачным великолепием, в тот вечер казалась меньше. Не из-за тесноты – нас было всего пятеро, – а из-за невероятного давления, что исходило от собравшихся за дубовым монолитом стола хозяев дома. Воздух был густым, пропитанным запахом дорогого вина, жареного мяса и невысказанной, кипящей ярости.

Я сидел напротив них, отодвинутый в тень, словно зритель в первом ряду, наблюдающий за разыгрывающейся семейной драмой, которая пахла отнюдь не театральным гримом, а кровью и грязью имперских подворотен.

Наталья представила меня коротко и без подробностей: «Мстислав. Воин. Спас Веронику из самой гущи мертвяков. Ее наставник».

Игорь и Марина едва заметно кивнули мне с тем машинальным уважением, которое аристократы уделяют верным псам, охраняющим их дом. В их глазах мелькнула искренняя, но быстротечная благодарность – я спас плоть и кровь их рода. А после их взгляды скользили по мне, как по предмету мебели, тут же забывая о моем присутствии. Я был орудием, и на этом моя роль в их глазах была исчерпана. То, что я сидел с ними за одним столом и было главным признанием. Но меня уже списали – кому интересен старик? И в этом была моя сила – быть невидимкой, впитывая всё, что скажут. Потому что сейчас, в этом месте решалась судьба рода, с которым меня связала судьба.

Пока молчаливые слуги расставляли блюда, Игорь, лицо которого всё еще было темным от налитой кровью ярости, изложил суть. Они изучили досье из Тайного приказа. Толстая папка, принесенная его личным секретарем, лежала на столе, как труп на поминках.

– Этот ублюдок, – начал Игорь, и его голос был низким, словно скрежет камня по камню, – этот выкормыш крыс возомнил себя хозяином жизни и смерти только потому, что у него есть печать и несколько продажных судей в кармане.

Он тыкал толстыми пальцами в бумаги, зачитывая отрывки. Это был отвратительный, но привычный для Империи букет: казнокрадство, сговор с контрабандистами, скупка краденого у налетчиков, организация притонов, ростовщичество под умопомрачительные проценты…

Десятки, сотни мелких и крупных пакостей, сплетенных в единую, липкую паутину, в центре которой сидел упитанный паук по имени Устинов.

Я слушал, отхлебывая вино. Каждый новый факт был очередной каплей дегтя в бочке меда под названием «Великая Российская Империя». Как же все это прогнило. Как удобно устроились крысы наверху, пока простой народ кормил их и умирал за их интересы на границах. Во мне поднималась знакомая, горькая волна презрения. Я видел такую же гниль и в других углах этого монстра-государства. Просто здесь она предстала передо мной в особенно концентрированном, наглом виде.

– Его нужно вздернуть! – прорычал Игорь, с силой ударив кулаком по столу. Тарелки жалобно звякнули. – Просто ворваться к нему в этот его позолоченный бордель, который он называет резиденцией, и повесить на его же воротах! Пусть все видят, что бывает с теми, кто смеет угрожать Темирязьевым!

Его глаза горели нетерпеливым, прямым гневом воина. Он мыслил категориями силового решения – быстро, эффективно, устрашающе.

– Смерть – это слишком милостиво для подобного отродья, – холодно парировала Марина.

Ее гнев был иного свойства – ледяной, расчетливый. Она не кричала. Ее пальцы сжимали нож так, что костяшки побелели.

– Он должен потерять всё. Всё! Его состояние должно быть конфисковано и распродано с молотка. Его имя – опозорено и вымарано из всех списков. Его родственников – изгнать из города и столицы, лишить всех постов и привилегий. Чтобы даже внуки его внуков помнили этот позор и молились, чтобы их кровь пресеклась. Объявить войну его роду. Стереть в порошок.

Это была месть аристократки. Долгая, методичная, тотальная. Удар не по личности, а по наследию.

Наталья сидела между ними, и в ее глазах я видел согласие с обоими. Ее собственная ярость, оскорбленная гордость хозяйки, кипела внутри, требуя и крови, и уничтожения.

– Он посмел угрожать мне, когда мы даже не похоронили наших, – произнесла она тихо, и от ее тишины стало еще страшнее. – Этому нет прощения. Ни на земле, ни на небесах. Я согласна. И вздернуть, и уничтожить.

За столом будто собрались тучи графского гнева. Казалось, сами свечи горят темнее, а тени на стенах сгущаются и тянутся к нам. Воздух стал тяжелым, им было трудно дышать. Это была не просто злость людей – это была ярость целого рода, могущественного и старого, которого коснулась грязная лапа наглого выскочки.

Споры длились долго. Голоса то опускались до свистящего шепота, полного ненависти, то звучали громовыми раскатами. Приводились доводы, вспоминались прецеденты, оценивались риски. Я молчал, наблюдая за этой жутковатой работой – как из дикой, кипящей ярости куется холодное, отточенное оружие возмездия.

И, наконец, план родился. Он был сложным, многоходовым и прекрасным в своем дьявольском изяществе. Темирязьевы не стали бы марать руки о барона напрямую. Нет. Они использовали бы его же оружие – бюрократию, законы, связи. Подброшенные улики в руки честным, но карьерно-озабоченным следователям. Анонимные доносы его же сообщникам, чтобы те, спасая шкуру, начали давать на него показания. Внезапные проверки его счетов из столицы. Статьи в лояльных газетенках, постепенно готовящие общественное мнение к «разоблачению ужасного коррупционера». И венец всего – его арест в самый неподходящий момент, полное крушение и… несчастный случай в камере или по дороге на каторгу. Чтобы не тянуть время, дожидаясь унизительного суда.

Он потеряет всё. Состояние, имя, свободу. И в конце концов – жизнь.

Только после этого, отдав последний долг палачам, семья Темирязьевых сможет с чистой совестью отдать последний долг мертвым. Завтра похороны, а после расправа. Максимально жестокая и беспощадная.

Когда все было решено, за столом воцарилась тягостная, но удовлетворенная тишина. Гнев нашел выход, преобразовался в действие.

Я допил последний глоток вина. Оно было терпким и горьким. Я смотрел на них – на этих властителей жизни и смерти, плетущих сеть интриг за ужином, и чувствовал себя чужим. Их методы были не моими. Но я понимал их. И в глубине души признавал их эффективность.

Моя же война была проще. Там, у Башни Молчания, не нужно будет подбрасывать улики. Там нужно будет найти врага и отрубить ему голову. И эта мысль казалась мне сейчас до неприятного чистой и простой.

– За падение негодяев, – Игорь поднял бокал. Все выпили. Молча.

Потом мы разошлись – аристократы отправились отдавать указания своим людям насчет Устинова и готовиться к похоронам. Гостей ожидается немного – все же Темирязьевы были хоть и древним родом, но не сильно влиятельным. Я не был обязан как принимать участия в подготовке, так и потом присутствовать. Но, ощущая свою вину – ведь именно из-за меня их всех убили, я не мог не отдать последние почести погибшему графу и его семье.

– О чем задумался? – тронула меня за руку незаметно подошедшая Вероника.

– О жизни и смерти, о подлости и предательстве, о гнили, которых еще так много в империи.

– Какие плохие у тебя мысли. И что ты с этим собираешься делать? Как ни крути, но твое место на троне. Ты видел, что происходит внизу, в отличии от тех, кто сидит наверху.

– Это слишком умные мысли для маленькой девочки, – чуть взлохматил я ей волосы.

– Эй, мне уже двенадцать лет!!! –возмутилась она. – И о нашем мире я знаю побольше тебя. И вообще, ты когда опять молодым станешь?

– А что? – хитро улыбнулся я. – Замуж за меня хочешь?

– Вот еще, – надулась она. – Просто на рожу твою настоящую хочу посмотреть.

– Не надо. А то влюбишься еще в такого красавчика, как я.

– Да фу на тебя! Что вы, взрослые, за люди такие⁈ Все разговоры только о любви, да о войне. А где все остальное?

– Так больше ж заняться нечем, вот и говорим о том, что видим.

– И все-таки?

– Не знаю, – тяжело вздохнул я. – Источник еще больше окреп после того, как мы этих уродов, что пришли к поместью, убили. Тело меняется, укрепляется. И происходить это должно постепенно. Ломать легче чем строить, сама должна знать. Так что придется потерпеть меня в таком виде еще немного.