Текст книги "Мстислав Дерзкий часть 1 (СИ)"

Автор книги: Тимур Машуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

– Я потерплю, – тихо сказала она и внезапно порывисто обняла меня. – Ты, Мстислав, только не вздумай умирать, пожалуйста! А то мне совсем тоскливо станет.

Быстро чмокнув меня в щеку, мелкая убежала, а я так и застыл, глядя ей вслед.

– Не умру, Ника. И тебя не брошу, -шепнул я. – Про других не скажу, и чую, скоро кому-то станет очень больно. За каждую твою слезинку я возьму плату кровью. По максимуму…

Глава 23

Глава 23

Сидя в удобном кресле, я гонял эфир по каналам, кинув все на укрепление тела. Ну, и пока тело отдыхало, я дал нагрузку голове, потому как ее тоже надо качать. Права Ника – я об этом мире пока ничего не знаю, и это очень плохо. Поэтому, раз учителей нет, займемся самообразованием.

Сначала – газеты. Чтобы понять, чем дышит улица сейчас.

«Великий Князь Алексей Васильевич Шуйский младший посетил мануфактуру летательных аппарелей в Царском Селе…» С ним всё ясно. Наследник, которого пророчат в мужья Насте и который старше ее на два года. Слабое звено. Его берегут как зеницу ока, но трон для него сейчас – смертный приговор. Пока все друг с другом не договорятся, престола ему не видать, несмотря на все старания папочки.

«Регентский совет под предводительством светлейшего князя Шуйского объявил о новых квотах на экспорт мана-камня в Германское королевство…» Ага. Значит, немцы снова нажали. Им вечно нашего камня не хватает для их паровых големов и рунных двигателей.

«Императрица Анастасия Третья пожаловала личную аудиенцию послу Королевства Суоми для обсуждения поставок рунической древесины…» К статье прилагается фотография. Хрупкая девочка лет тринадцати в огромном, явно слишком тяжелом для нее кокошнике-диадеме. Вид сбоку – лица не разобрать. Кукла на троне. Ее «правление» – это бесконечная череда церемониальных выходов, благословений и подписания заранее подготовленных указов изящным, еще не окрепшим почерком. Шуйский и его клика водят ее за ручку, как манекен, демонстрируя легитимность.

Я отложил газеты и взял учебник истории – поход в библиотеку графа выдался продуктивным. Страницы шелестели, распространяя запах типографской краски.

Империя… Моя империя. Как они тебя здесь описали?

Все было гладко, патриотично и… пусто. Войны выиграны, территории присоединены, враги повержены. Но о цене этих побед ни слова. О том, как рубились леса для строительства флота, как усмиряли сибирских шаманов, как договаривались с горными духами Урала… Все спрятано под ковер казенной риторики.

Я листал дальше, и сердце сжималось все больнее.

Магия. Они свели ее к технологии. К службе.

«…развитие современной магической теории позволило систематизировать потоки эфира и создать централизованные накопители…»

Перевод: заковали живую силу мира в кристаллические решетки, чтобы любая деревенская знахарка не могла без разрешения Эфирнадзора шепнуть заговор на урожай.

«…боевое волхвование ныне представляет собой дисциплину точного расчета…»

То есть, забыли зов яри, превращающий простого ратника в берсерка. Вместо этого – маги в мундирах, стреляющие скучными залпами ослабленного огня из артефактов, заряжаемых казенной маной.

«…установление дипломатических отношений с духами местности является прерогативой Императорской Коллегии Геомантии…»

А до этого с духами говорили. Договаривались. Пировали с ними. Иногда сражались. Это была жизнь, полная опасности и чудес! Теперь же все свели к бюрократической процедуре для избранных.

Они все забыли. Они выхолостили самую суть. Магия стала удобной, предсказуемой, как пар в котле. Она больше не текла бурным, неукротимым потоком из самого сердца мира. Ее собрали в котлы, разлили по трубам и подавали населению по подписке.

И именно в этом я увидел свой шанс. Острый, как лезвие бритвы.

Они слабы. Все они. Шуйский с его интригами, германский кайзер с его машинами, фракийский басилевс с его древними, но окостеневшими ритуалами. Они играют в песочнице, подражая мощи, которую на самом деле давно утратили.

Они забыли язык ветра. Забыли, как слушать шепот камней. Забыли вкус настоящего дикого эфира, что пьянит и сжигает изнутри. Загнали в рамки обезличенной маны, сами себе создав костыли. Они боятся ее. А я – нет. Я помнил.

Мне не нужны были их кристаллы, их академии, их разрешительные грамоты. Мне нужна была былая сила. Та, что бралась не из учебников, а из крови, воли и глубинной связи с миром. Та, что делала волхва повелителем стихий, а не клерком с жезлом.

Вернуть ее – вот ключ. Не вписаться в их жалкие игры за трон, а перевернуть саму доску.

Я откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. В ушах стояли звуки битвы, перед глазами мелькали километры исхоженных дорог в поисках Правды и Знания. Где-то там, за стенами, за сотни верст, спали леса, текли реки, дремали в своих логовах духи земли. Они ждали не очередного чиновника из Коллегии. Они ждали того, кто вспомнит их истинные имена.

Проблемы Империи? Война с Фракией из-за проливов? Интриги Османов? Давление Германского королевства? Это все симптомы одной болезни – забвения.

И у меня было лекарство. Оставалось лишь приготовить его. Вернуть себе силу, которую они с таким трудом пытались повторить своими жалкими машинами.

Я открыл глаза. Взгляд упал на газету, на фотографию маленькой Анастасии. Ее тоже заперли в золотую клетку их правил, их слабости. Возможно, она была не проблемой. Возможно, она была шансом.

Но сначала… сначала нужно было снова научиться летать, пока они ползают по земле.

Я смотрел в пустоту, и что-то не давало мне покоя. Что-то из того, что я видел ранее, но не обратил внимания. Полез просматривать все заново, понимая, пока не найду, не успокоюсь.История – не то, договоры – опять мимо. Награждение, зря… Стоп. Я смотрел на фото и не мог понять, что меня так в нем зацепило. Хлопнул себя по лбу, полез в сеть и найдя нужное, замер. Моя рука с хрустом сжала подлокотник кресла, а взгляд застыл на фото императрицы, на котором, в отличии от газетного, было четко видно ее лицо.

С экрана на меня, чуть щурясь, смотрела моя Настя. Та, что, наверное, умерла много веков назад – и вот теперь вновь ожила. Всё те же ясные, голубые как небо глаза, все та же прическа, чуть вздернутый носик. Все это было мне знакомо и любимо. Острая игла боли и ярости кольнула в сердце, а из глаз невольно хлынули слезы.

– Родная, – нежно погладил я экран телефона. – Жди меня, и я скоро приду. Смерть не смогла разлучить нас. И если в той жизни я не вернулся к тебе, то в этой обязательно это сделаю, и мы больше никогда не расстанемся! А теперь посмотрим, кто же тебе реально мешает…

Ярость. Она пожирала меня изнутри, тихая, холодная, куда более страшная, чем мимолетный гнев. Она была подобна раскаленному железу, вложенному в грудь, от которого не кричишь, а лишь сжимаешь челюсти до хруста и смотришь на мир сужеными, горящими точками зрачков. Телефон валялся на полу – я едва его не разбил, в гневе швырнув на кровать.

Комната, еще недавно казавшаяся нейтральной территорией, теперь была моей клеткой. Воздух, пахнущий воском и знаниями, стал удушающим и лживым. Я метнулся в библиотеку – благо, она находилась рядом, мои пальцы, привыкшие сжимать рукоять меча, теперь лихорадочно скользили по корешкам книг. Мне нужна была правда. Не та, что для простых людей, а та, что прячется в титулах, в придворных хрониках, в сухих генеалогических древах.

И я нашел. Фолиант, еще более роскошный, чем учебник истории. «Дом Шуйских: служение Царю и Отечеству. От удельных князей до регентского совета». Переплет из черного сафьяна с тиснением золотом, тяжелый, как надгробная плита.

Я швырнул его на стол, заставив вздрогнуть светильники. Прижал ладони к столешнице, пытаясь остудить жар в крови. Затем, с усилием, открыл.

И погрузился в мир отборной, выверенной лжи.

С каждой страницей моя ярость росла, кристаллизуясь в нечто твердое и острое.

Вот они, Шуйские. Оказывается, во времена смуты они были не теми, кто метил в цари, предавая всех и вся, а «верными слугами государства, сохранившими престол для законного наследника». Читай: вовремя переметнулись к победителю, утопив в крови своих бывших союзников.

Вот они усмиряют «бунт волхвов» на Урале. На иллюстрации – благородный князь в мундире, а против него – сборище дикарей с посохами. Я понимал, что все было иначе. Понимал, что все было изменено. Это была не усмирение. Это был геноцид. Уничтожение древних родов, хранивших знания, которые не вписывались в новую, «систематизированную» магию Империи. Шуйские вырезали их, как скот, и конфисковали их реликвии, их гримуары. Не для порядка. Для монополии на силу. Увы, я прекрасно умел находить зерно правды среди плевел лжи.

Страница за страницей. Война с Фракией. Оказывается, ключевая победа при Балканах – заслуга не генерала Дубасова, а «мудрой дипломатии князя Шуйского», который «убедил» союзников ударить в нужный момент. Читай: продал им за золото и торговые преференции планы нашего наступления, сделав Дубасова козлом отпущения за неудачи, а сам получил лавры за победу, купленную кровью наших солдат.

Я читал между строк, и передо мной вставала не история служения, а история гнили, предательства и ненасытной жажды власти. Род, который столетия ползал у трона, как змея, кусая одних и подползая поближе к другим. Они не строили Империю. Они ее пожирали изнутри, прикрываясь громкими титулами и фамильной «честью».

И самый горький, самый ядовитый плод этого древа – нынешний регент. Василий Шуйский. Тот, кто довел страну до ручки. Кто распродает мана-камень немцам, оставляя наши собственные артефакты на голодном пайке. Кто задушил последние очаги вольной магии, превратив волхвов в госчиновников. Кто встал возле трона за спиной девочки-сироты и теперь водит ее, как куклу, прикрывая ее именем свое воровство и слабость.

Мои пальцы сжали страницу, готовясь разорвать этот сафьяновый покров лжи. Но я остановился. В конце, среди описания современных заслуг рода, мелькнуло имя.

«…младший отпрыск дома, светлейший юноша Алексей Шуйский, проявляющий недюжинные способности в Императорском магическом лицее, подающий великие надежды…»

Алексей Шуйский. Ему лет шестнадцать. Посмотрел в телефоне его фотографию. Худой, с лицом, на котором уже читались надменность и жестокость. Вероника говорила, он травит однокашников, злоупотребляет положением отца. Избалованная, испорченная мразь.

И тут же, в тексте, легкое, почти невинное упоминание: «…многие при дворе видят в юном князе Алексее достойную партию для юной Императрицы, дабы укрепить династию и привнести новые силы в правящий дом…»

Кровь ударила в виски. В ушах зазвенело.

Они… они хотят этого! Этот ничтожный регент, этот паук, сплетающий паутину в своем кабинете, хочет женить своего выродка на Анастасии. Привязать кровью узурпированную власть к трону. Сделать свою ветвь рода официальной династией. Закрепить все свои преступления брачным контрактом.

Я представил его руки – эти холеные, белые руки придворного интригана – на плечах девочки. Представил ее испуганный взгляд, обращенный к этому чванливому щенку с пустыми глазами.

Глазами, которые смотрят на Империю, как на свою будущую собственность.

– Этого не будет.

Шепот сорвался с моих губ едва слышно, но в тишине комнаты он прозвучал, как обет, данный перед алтарем. Я чувствовал, как пальцы сами собой ложатся на рукоять меча, сжимая ее с такой силой, что костяные накладки впиваются в ладонь.

Сдохну, но не допущу.

Они думают, что играют в свою игру. Думают, что все просчитали. Регент, его сынок, их придворные шавки. Они копошатся у подножия трона, деля между собой власть и богатства, забыв, что такое настоящая сила. Забыв, что такое гнев воина.

Они забыли род Инлингов. Считали нас угасшими, сошедшими со сцены. Преданными анафеме и истории.

Они ошиблись.

Я оттолкнулся от стола. Ярость ушла, испарилась. Ее место заняла холодная, абсолютная, алмазная решимость. Она наполняла меня, выпрямляла спину, делала взгляд острым, как клинок.

Они выставили напоказ свою «славную» историю, написанную кровью других. Скоро весь их род узнает, что значит, когда за тобой приходит не летописец, а мститель. Узнает, как может мстить Мстислав из рода Инлингов.

Не мечом, хотя и он пригодится. Не грубой силой.

Знанием. Тем самым знанием, которое они пытались уничтожить, вымарать, присвоить. Правдой, которая разъедает ложь, как крепкая кислота.

Я подошел к окну. Изборск спал, убаюканный ложным спокойствием. Скоро, очень скоро его сон станет беспокойным.

И первым проснется тот, кого они боялись больше всего. Не изгой. Не призрак.

Проснется память. И с ней – я.

– Ты чего такой злой? – просочилась в библиотеку Вероника.

– А ты чего не спишь? Час поздний, -вопросом на вопрос ответил я.

– Тяжело дома находиться. Давит все, – придвинув кресло, она заглянула в книгу, которую я читал. – А, добрался до родственничков?

– Поясни.

– Ну так Шуйские, это ж пусть и дальняя, но родственная ветвь Инлингов. Их какая-то там прабабка была замужем за братом императора. Иначе как бы они стали регентами?

– По праву силы?

– И это тоже, – кивнула она. – Но еще он был дружен со старым императором. Можно сказать, они были не разлей вода. Логично, что после смерти императора именно Шуйский захватил власть. Его и армия поддерживает, и Посольским приказом родной брат управляет.

– И что? Вот прям нет никого, кому бы он не нравился?

– Да как же не быть? Есть, конечно. Ты ж понимаешь, что я далека от столичных интриг, да и возрастом не вышла, чтобы в это лезть? Но однажды к нам в школу привезли девочку – Сашу Дубинину, из захудалого баронского рода. И все бы ничего – учится, и ладно. Да только слухи пошли, что никакая она не Дубинина, а младшая дочь князя Григория Андреевича Разумовского – начальника Приказа Тайных Дел. И тут она прячется. Конечно, это всего лишь слухи, но вот тебе правда – через пару месяцев ее забрали. И приехали за ней пять бронированных машин с гербами Разумовских. Охрана была такая, что даже если бы в этот момент открылся разрыв из Нави, и то бы отбились, вообще не напрягаясь. Так что если ищешь союзников, думаю, тебе к ним. По, опять же, слухам, у них очень напряженные отношения с регентом.

– Считаешь, они лучше Шуйских?

– Идеально хороших нет, – пожала она плечами. – Но из двух куч дерьма всегда выбираешь ту, что меньше воняет.

– Фу, графиня. Как вы можете говорить такие слова? – чуть улыбнулся я.

Несмотря на испорченное настроение, я расслабился. Все, что надо, я узнал, торопиться пока некуда. Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать.

– Право имею. Я воин, а не комнатная болонка!!! – воинственно потрясла она кулачком.

– Воин, воин, – погладил я ее по голове. – Немного занятий магией и оружием, так вообще станешь непобедимой.

– Как ты? – посмотрела она на меня.

– Увы, меня тоже можно победить. Сама же видела, в каком состоянии меня к вам привезли. Но и я хочу стать сильней. Не идти вперед – значит идти назад.

– Ты говоришь, как наша училка по словесности.

– Мудрая женщина…

– Зануда. Чопорная такая вся. И ходит, будто лом проглотила. И что дальше?

– В каком смысле?

– Я не маленькая и все вижу. А иногда и слышу. Что вы собрались делать дальше? Нет не так – что ТЫ собрался делать дальше? Ведь проблемы моего рода – это не твои проблемы.Я не дура и понимаю, что ты скоро уйдешь. Вот и хочу знать, каковы твои планы.

– Ты права во всем, Ника. Кроме одного – вольно или невольно, я оказался во все это втянут. Так что пока со всем не разберемся, я не уйду.

– И куда потом?

– Есть в этом мире одно место, куда бы я хотел наведаться. Уверен, что его не нашли.

– И что там?

– Большой секрет, – щелкнул я ее по носу. – А теперь пошли, я провожу тебя до комнаты. Завтра трудный день, и ты должна выспаться.

Взяв ее за руку, довел ее до дверей. Она замерла, потом повернулась и крепко меня обняла.

– Я рада, что ты с нами, – быстрый чмок в щеку, и дверь захлопнулась.

М-да, Мстислав, можешь гордиться. Ты научился покорять сердца маленьких девочек. Куда катится это мир?

Тяжело вздохнув, я поплелся к себе, не понятно чему улыбаясь…

Глава 24

Глава 24

День выдался таким, каким и должен быть день похорон – серым, промозглым, с низким небом, словно вымоченным в слезах. Воздух был влажным и тяжелым, пахнущим прелой листвой и грядущим холодом. Сама природа скорбела вместе с нами, или, что более вероятно, была ко всему равнодушна.

К поместью Темирязьевых съезжались выглядевшие архаичными кареты и дорогие машины. Чёрные, лакированные, они подкатывали к парадному входу, словно жуки-мертвоеды на пир. Из них выходили аристократы Изборска. Не так уж их и много было в нашей глуши, но сегодня явились почти все.

Мужчины в строгих, дорогих костюмах с траурными повязками на рукавах, женщины в чёрных платьях, лица их были скрыты вуалями, сквозь которые проглядывали лишь холодные, оценивающие глаза. Они приехали не из сочувствия. Они приехали засвидетельствовать почтение. А точнее – убедиться, что могущественный род еще на плаву, и посмотреть, кто еще остался в игре. Любое событие, будь то свадьба или похороны – это возможность. Показать себя, посмотреть на других. Завести нужные знакомства, решить какие-то вопросы. Поэтому настоящая причина, по которой тут сегодня все собирались, была отнюдь не на первом плане.

Их взгляды, быстрые и цепкие, скользили по фасаду поместья, по охране, по нам с Натальей, встречавшим гостей. Они ловили каждый нюанс, каждый намек на слабость или силу. И одна немаловажная деталь не укрылась ни от кого.

Градоначальника, барона Устинова, не было.

Его отсутствие висело в воздухе гуще траурного дыма. Это был не просто промах. Это был намеренный, циничный плевок в лицо всему роду Темирязьевых. Публичное заявление: ваше горе меня не касается, ваше влияние кончилось, вы – никто.

Я видел, как каменеют лица Игоря и Марины, как белеют их пальцы, сжимаясь в кулаки. Видел, как Наталья, стоящая рядом со мной, выпрямляется еще больше, и в ее глазах, полных подобающей моменту скорби, вспыхивает молчаливый, яростный огонь.

Кто-то из гостей, кто поглупей, возможно, решил, что род Темирязьевых ослаб, раз его может безнаказанно унижать какой-то выскочка-градоначальник. Но те, кто был поумней, смотрели на эту пьесу с ледяным интересом. Они понимали – объявлена война. И теперь ждали, чем же ответят Темирязьевы.

Церемония прощания была грустной и торжественной. Тела погибших при прорыве мертвяков Нави – а их было немало – лежали на белоснежных простынях рядом с родовым склепом. Они были облачены в парадную форму, раны скрыты гримом, но от них всё равно веяло ледяным холодом небытия и той страшной битвы.

Горе семьи было настоящим, невыдуманным. Марина, вся в черном, не плакала. Она стояла недвижимо, словно сама превратилась в памятник своему горю, и лишь мелкая дрожь в ее руке, лежащей на руке Игоря, выдавала бурю внутри. Игорь же был красен, его могучая грудь тяжело вздымалась, и он глядел на гробы с таким немым, животным гневом, что, казалось, одним взглядом он мог бы разжечь погребальный костер.

Были и слезы. Тихие, сдержанные – от горничных, от старых слуг, от тех, кто знал павших лично. Воздух был густым от дымящихся трав отгоняющих злых духов, дорогих духов и невысказанной боли.

Потом были речи. Длинные, напыщенные, полные высокопарных фраз о «долге», «чести» и «верности Империи». Аристократы говорили красиво, отдавая дань усопшим, но их слова звенели фальшью. Они говорили не о конкретных людях, а об абстракциях. Для них это были не погибшие воины, а символы. Символы силы Темирязьевых, которая теперь, возможно, дала трещину.

Я стоял в стороне, в тени у колонны, отыгрывая роль незначительного человека. Просто слуга, не цепляющая глаз часть обстановки. Мое место было не среди этих напыщенных павлинов, чьё единственное достоинство измерялось длиной родословной, а не реальными заслугами. Они разглагольствовали о подвигах, сами ни разу не испачкав руки ничем, кроме чернил на документах о наследстве.

После церемонии всех пригласили к накрытым столам. Поминали усопших. Дубовые столы ломились от яств, серебряные кубки наполнялись дорогим вином. Говор стал громче, лица раскраснелись. Скорбь быстро, по заведенному порядку, сменилась на необходимость «поддержать силы» и обсудить последние новости. Шёпот, сплетни, оценивающие взгляды. Этот пир лицемерия вызывал у меня тошноту.

Я постоял немного на своем посту, наблюдая, как Наталья, бледная, как полотно, поддерживает беседу с каким-то древним графом. Она делала то, что должна была делать хозяйка. Но я видел напряжение в ее плечах, замеченное только мною.

Дождавшись, когда обязательная часть действа закончится и все погрузятся в свои лицемерные беседы, я тихо, не привлекая внимания, отступил вглубь сада, а оттуда прошел через потайную дверь, ведущую в служебные помещения.

Я не пошел в свои покои. Мне нужно было другое. Я спустился в заброшенную, запыленную часть тренировочного комплекса, туда, куда не доносились ни голоса, ни музыка. Здесь пахло старым камнем, пылью и потом, впитавшимся в деревянные снаряды за десятилетия.

Я скинул видавшую виды куртку, остался в простых штанах и майке. Тело раздражающе ныло от вынужденной неподвижности, от сковывающей его скорби и ярости, которую приходилось сдерживать. Кровь гудела в висках, требуя действия, разрядки.

Я подошел к стойке с блинами, нагрузил штангу до предела, который мог осилить сейчас, в своем, не до конца восстановившемся, состоянии. Металл заскрипел, приняв вес.

И тогда я начал. Я решительно выжимал штангу, чувствуя, как горят мышцы, как по спине растекается знакомое, целительное жжение. Каждое движение было резким, яростным, лишенным всякой грации. Это не было просто тренировкой. Это был ритуал. Изгнание. Изгнание фальши этого дня, собственного бессилия, немой ярости на Устинова, на этих пустых щеголей, на всю эту прогнившую систему.

Потом пришел черед мешка. Я остервенело колотил по нему кулаками, ногами, локтями, пока кожа не содралась в кровь, а руки не онемели до боли. В голове стоял гул, заглушающий всё. Не было мыслей. Было только тело, доведенное до предела, и свинцовая тяжесть в мышцах, которая была единственным честным чувством за весь этот день.

Я выжимал из себя всё. Каплю за каплей. Пот заливал глаза, солёный и горький, как слезы, которые я не мог и не хотел проливать. Здесь, в подземелье, под стоны металла и свое хриплое дыхание, я был самим собой. Воином. А не маской в придворном спектакле.

И когда силы окончательно покинули меня, и я рухнул на колени, обливаясь потом, с дрожащими от перенапряжения руками, я наконец почувствовал внутри себя пустоту. Благословенную, чистую пустоту, в которой не было места ни лицемерию, ни горю, ни гневу.

Отдышавшись, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, медленно и тяжело, я поднялся с холодного каменного пола. Мысли, отточенные болью и физическим истощением, прояснились. Суета, ложь, напускное горе аристократов – все это осталось там, наверху, в мире света и притворства. Здесь, в подземелье, царили иные законы. Простые и честные, как удар стали.

Я подошел к стойке, куда положил свой меч. Не те бутафорские побрякушки, что висели на поясах прибывших аристократов, а настоящий, боевой. Длинный, обоюдоострый клинок, матово поблескивающий в тусклом свете одинокой лампы. Рукоять, оплетенная темной кожей, хранила отпечаток моей ладони.

Я взял его. И мир сузился до ширины клинка.

Сначала движения были медленными, почти медитативными. Я не рубил, не колол. Я чувствовал вес. Чувствовал, как он становится продолжением руки, как мышцы запоминают каждую траекторию. Плавные, невесомые взмахи, разрезающие воздух с тихим шепотом. Разминка. Знакомство. Восстановление связи между мной и оружием, что была ослаблена днями вынужденного бездействия.

А потом тень передо мной обрела форму. Не конкретного противника. Нет. Это была сама Тьма. Тот, кто стоял за кругом. Тот, кто послал умертвия. Тот, кто угрожал Наталье. Призрак с лицом, закрытым тенью, и руками из праха Нави.

И я атаковал.

Мягкость сменилась яростью. Резкий выпад вперед, клинок, описывающий смертоносную дугу. Блок, от которого в костяшках пальцев отзывается глухой удар. Шаг в сторону, уклон, молниеносный ответный удар снизу. Я не просто махал мечом. Я вел бой. С тенью. С самим собой. С тем пределом, что установило мое же тело.

Каждый мускул горел огнем. Спина, едва зажившая после когтей нежити, посылала острые, пронзительные сигналы протеста. Ноги подкашивались от усталости. Легкие, словно раскаленные мехи, с хрипом втягивали воздух, которого вечно не хватало.

Но я не останавливался. Я шел через это. Через стонущие от нагрузки мышцы. Через вопящее от боли тело. Через самого себя.

Я заставлял себя двигаться быстрее. Сильнее. Точнее. Каждый удар должен был быть идеальным. Каждый блок – непреодолимым. Я падал на одно колено, отскакивал, делал кувырок через плечо, вскакивал и снова атаковал. Пот заливал глаза, соленый и едкий. В ушах стоял звон – биение собственной крови.

Вот он – истинный путь. Не в молитвах проклятым богам, не в интригах при дворе. Он здесь. В этом месте. Где стирается грань между болью и силой, между истощением и ясностью. Воля, закаленная в горне собственного предела, – вот единственная магия, которой я доверял. Волхв? Возможно. Но не тот, что шепчет заклинания у алтаря. А тот, что кует свою мощь в молчании и боли, ударами сердца и клинка.

Я кружился, рубил, отступал и снова шел вперед. Дыхание рвалось из груди хриплым рыком. Мир расплывался, оставляя лишь цель и оружие. Я выходил за пределы. За те самые пределы, что казались непреодолимыми минуту назад. И за ними открывалась новая пустота, готовая быть заполненной свежей силой.

И когда тень, наконец, казалось, была повержена, когда последний, отчаянный удар рассек воздух с таким свистом, что даже лампа на стене задрожала, я замер. Меч застыл в финальном положении.

Тишина. Только бешеный стук сердца в ушах и свист в легких.

Пальцы разжались. Меч с глухим, усталым звоном упал на положенные заранее мягкие маты. Я не удержал его. Не было сил.

И сам рухнул рядом. Навзничь. На холодный, влажный камень. Смотрел в тусклый потолок, не видя его. Тело было чужим, тяжелым, разбитым. Каждая клетка кричала от перенапряжения. Но внутри… внутри царила тишина. Та самая, чистая, безразличная ко всему тишина пустоты после бури.

Я лежал и просто дышал. Чувствуя, как жар в мышцах медленно сменяется приятной, тяжелой истомой. Боль была, но это была добрая боль. Боль созидания, а не разрушения.

Цель стала еще на немного ближе. Не потому, что я узнал что-то новое. А потому, что стал на крошечную, но важную крупицу сильнее. Сильнее того, кто был вчера.

День прожит не зря.

Медленные хлопки выдернули меня из погружения в самого себя. Чуть скосив глаза, я увидел стоящую в дверях Веру. На этот раз она изменила себе, своему привычному виду, став почти похожей на приличную девушку, без агрессивно накрашенных губ и ресниц. Все портил максимально длинный, лишь на сотую долю не нарушающий приличия разрез на черном платье и, как по мне, совсем не приличествующее случаю декольте.

– Решила увеличить плату за ночь, сменив гардероб? – чуть усмехнулся я.

– А ты хочешь прицениться? – не жалея явно дорогой вещи, она плюхнулась рядом, совсем не скромно вытянув ноги. Край платья по разрезу скользнул вниз, открывая вид до самой задницы. Роскошной, как по мне, но недоступной сейчас. Все, что я мог, это только смотреть – восстанавливать мужские функции было рано. И отвлекают, и вообще… Не время для баловства.

– Меня гулящие девки не интересуют, -я чуть напрягся, готовясь быстро откатиться в сторону, если она решит меня ударить.

– Да не гулящая я, – спокойно и без возмущения ответила она. – Образ у меня такой – защитный, понимаешь? Ну, и люблю ярко выглядеть. Чтоб мужики слюни пускали, чтобы, глядя на меня, забывали о своих женах. Чтоб их вялые стручки вновь оживали. А еще чтобы понимали, какая недоступная для них красота ходит рядом с ними.

– Ты, наверное, хорошо маскируешься, потому как красоты я и не увидел.

– Плохо смотрел, значит. И вообще, меня еще никогда в жизни не касался мужчина, чтоб ты знал. Ну, в смысле секса, у меня ни с кем не было. Так что я чиста и невинна.

– Свежо предание, да верится с трудом.

– Хочешь проверить? – как-то странно посмотрела она на меня.

– Нет. Я ж старик, – моя усмешка вышла горькой. – Куда мне проверять юных и, главное, невинных дев?

– Но внутри же ты молодой?

– Посмотри на меня и скажи это еще раз. В настоящий момент я себя чувствую ровно так же, как и выгляжу. И вообще, не понимаю я тебя – вокруг столько симпатичных молодых людей, а ты сидишь тут, на пыльных матах, со стариком…

– Так мне с тобой интересней. Ты и говоришь иначе, и смотришь по-другому. Расскажи, как вы раньше жили? Куда ходили, как развлекались? О тех временах в истории почти ничего нет. А что есть, больше похоже на вымысел.

– Да не было у нас особых развлечений. И не до них, если честно, было. Мы ж воевали всегда и со всеми. То печенеги или хазары налетят, да сожгут пару деревень. Или вон рыцари нажрутся своих грибов, да к нам лезут. Баб перепортят, скотину угонят, село спалят. Ну, мы мстили, конечно. И, главное, Навь лезла из всех щелей. Это сейчас у вас потише стало, а раньше мы каждый день разрывы закрывали.

На месте сидеть нельзя было. Дружина князя не безразмерная, а успевать надо было везде. Вот и крутились как могли. Вон, до Новгорода за пару часов сейчас доехать можно, а раньше дня три грязь на конях месили. А если пешком, то и всю неделю шли – дорог-то таких, как у вас, не было. Поэтому осенью, пока холода не ударят, редко воевали – не пройти, не проехать было.

– И что делали, когда отдыхали?

– Да много чего – на ярмарки ездили, к соседям в соседние города, посиделки устраивали. Ты пойми – в мое время люди торопились жить и до глубокой старости редко кто доживал.Поэтому у нас все было иначе. Ты можешь себе позволить сладко спать в кровати, не переживая за завтрашний день и планируя свою жизнь на месяцы или на годы вперед. А у нас день прошел – ну и хорошо. А проснешься ли завтра, то никому и не ведомо.

– У тебя там остался кто-то? Ну любимая или жена?

– Нет. Не остался. Дурак был. Погулять еще хотелось.

– Ты ж говоришь, что вы торопились жить. Неужели не заставили жениться?

– Пытались, -усмехнулся я вспомнив наши скандалы с отцом. – Вот после битвы где я умер, обещал женить, не смотря ни на что. Да не срослось как видишь. А теперь вот жалею, что не слушал его. Хотя с другой стороны может оно и к лучшему – не так больно вспоминать, что никого из них уже давно нет в живых.