Текст книги "Ужасы войны (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Он отдернул руку, пальцы были испачканы грязно-коричневой жидкостью. Запах был отвратительным, как от газообразных трупов. Из отверстий, пробитых его пальцами в боку, вытекали маленькие струйки жидкости.

Конечно, было отвращение, глубокое физическое отвращение, которое стало для Джарни почти обычным явлением, естественным ритмом, как счастье и горе. Он ежедневно питался этим. Зная, что он был для них хозяином. Что он принадлежит им. Что они заставят его выкопать еще больше могил, питаться гнилью, набивать себя ею, как обжора на шведском столе. Он был заражен могильными червями, и выхода не было.

Они были маленькими, а он был большим.

Они были слабыми, а он был сильным.

Но он был один, а их было множество, вечно голодных. Вечно требующих пищи.

Они чувствовали то, что чувствовал он. Пробовали то, что пробовал он. Знали то, что знал он. И, о да, они могли видеть то, что видел он. Они могли смотреть его глазами и заставлять его переживать то же, что и они. И для Джарни в этом мире не было большего ужаса, чем само пиршество. Смотреть его глазами, ощущая их похоть и разврат и зная их холодный, режущий, металлический голод. Стать трупным червем, рассматривающим кусок зеленеющего мяса, и чувствовать не отвращение, а радость и удовольствие, почти сексуальное. Ядовитый голод, непреодолимое химическое желание ползать по предлагаемой гнилостной массе, вгрызаться в нее, жевать и сосать могильную щедрость, и, да, встретить других себе подобных в этих влажных, испорченных глубинах, спариваться, размножаться, откладывать яйца в горячие жемчужные массы внутри.

Это был ужас... делать такие вещи и любить это.

Он даже не мог убить себя, потому что они не позволили бы этого. Они исправили бы все повреждения, которые он получил, и заставили бы его снова ходить – бездумный и безумный труп, оболочка, существующая только для того, чтобы найти и съесть вожделенную падаль. Не то чтобы он не пытался. Снова и снова. Но они всегда латали его и латали, пока он не загрязнялся их личинками и отходами настолько, что больше не был им нужен... разве что в качестве пищи.

Он чувствовал, как они извиваются в его боку, восстанавливая нанесенный им ущерб. Они не наказывали его. Ощущение того, как они скользят и извиваются внутри него, было достаточным наказанием.

Они уже были голодны, и ему пришлось бы их кормить. Таково наказание за воскрешение и болезненный симбиоз.

Джарни думал, что прошло уже несколько месяцев, но, возможно, это были годы. Было трудно вспомнить. Да, на боку у него была новая тонкая розовая кожа... но что с остальным? Он был костлявым и бледным, по всему телу расплывались крошечные красные комочки инфекции. Они были мягкими на ощупь, наполненными обесцвеченным гноем. Он гнил изнутри, а личинки поддерживали в нем жизнь, не давали ему покоя, даже когда он тонул в их собственной больной грязи и отравленных отходах. Ведь он был их домом. Домом, который нуждался в постоянном уходе. Но они были амбициозны, старательны, они не позволили ему прийти в упадок.

Не сейчас.

Газета «La Gazette» сообщила, что упырь снова проявил активность. На этот раз на кладбище Сен-Парнас. Сторожа Королевской жандармерии открыли огонь по этому существу, но оно убежало через стену. Они утверждали, что у него была морда волка или, возможно, гиены.

Джарни рассмеялся над этим.

Смеялся, вспоминал Анри Булиля... и ненавидел его.

Он стоял перед зеркалом и смотрел на трупное существо, которым он был. Впалые глазницы, бледный, десны оттягивают желтые зубы, заточенные на трупах и серых костях. Черви двигались внутри него, роясь, прокладывая тоннели и вечно зарываясь в землю. Он видел, как их пухлые формы двигались под его кожей. Внизу его рук и на груди, как горошины, вдавленные под плоть его лица и в постоянном, напряженном движении пробивающиеся сквозь ячеистую ткань.

Да, он посмотрел на себя в зеркало.

Но то, что показалось в ответ, было чудовищем.

* * *

Ужасное уничтожение Великой Aрмии в России стало последним свидетельством уязвимости наполеоновских войск. Когда потрепанные, оборванные остатки отступали через Польшу, русские продолжали преследовать их, обходя разрозненные армии живых мертвецов и проводя политику выжженной земли. Они сжигали деревни и фермы, резали животных и заваливали колодцы и пруды тушами людей и скота. Еды не хватало. Вода была загрязнена. Крестьяне начали присоединяться к остаткам Великой Армии, образуя блуждающий парадный строй беженцев, который, спотыкаясь, двигался на расстоянии за разбитым, зигзагообразным маршем солдат, стремящихся во Францию. И пока они двигались, они распространяли тиф и грипп по своим следам.

Во многих раздробленных, тлеющих деревнях, куда они попадали, крестьяне сжигали своих мертвецов в больших кострах, уже зараженных передовыми отрядами Великой Армии. Они сгрудились вокруг костров, сжигая навоз, чтобы сдержать язвенные испарения. Это принесло им мало пользы.

Джарни часто ходил один.

Другие мужчины уже знали, кто он такой: сообщник Булиля, пожирателя трупов. Они избегали его общества. Часто он слышал их разговоры:

– Посмотрите на него, это Джарни, друг Булиля. Он питается трупами людей, наполняет свое брюхо падалью.

Да, они были правы. Он был другом Булиля, и он действительно ел трупы людей и набивал себе брюхо. Как они были правы.

Покрытый вшами и язвами, в испачканном нитяном плаще, в гимнастёрке, покрытой коркой из мочи и экскрементов, пятен крови, жира от ночных кормлений, он был сгорбленным гоблином со впалыми щеками. Лицо грязное, зубы оскалены, каталептические глаза смотрят, вечно смотрят, а разум за ними болен и запятнан тем, что он видел, что сделал и что еще сделает.

Джарни был безумен, заражен. Джарни был упырем.

Однажды, бродя в одиночестве вдали от других, он наткнулся на маленькую грязную деревушку. Женщина в лохмотьях помешивала на огне котелок. Ее глаза были как мокрое стекло на желтом изрытом лице, а гнилые зубы торчали из осклизлых десен. Она была безумна, и Джарни знал это. Она пригласила его к себе, и он выпил из ее грязного колодца. После этого она предложила ему жестяную чашку супа. Он был неплох, хотя мясо было приправлено неприятно сладким. И слишком знакомым на вкус.

Она хихикала, пока он ел, царапая снег, как животное, до грязи и корней под ним. Наконец, на безупречном французском она сказала:

– Ах! Я вас слушаю, дружище Джарни! Кто-то другой сказал, что вы приедете! Вот... мой муж и дети умерли от чумы, и я сварила из их плоти и костей прекрасный вересковый суп!

Но она искала не корни, а хотела показать ему хорошо проваренные кости своей семьи. Ее мужа и детей, из которых она сварила особый сытный суп в преддверии его приезда. Да, Булиль был там.

Сказав сумасшедшей женщине, чтобы она ожидала другoгo с такими же аппетитами.

Колонна, так сказать, шла вперед, и суровая зима уступила место промозглой, влажной весне. В тепле и сырости свирепствовал сыпной тиф, который ежедневно уносил десятки людей. Дизентерия обострилась, как и грипп. Заболевшие люди прижимались друг к другу, чтобы пройти еще одну милю, еще несколько футов. По Восточной Европе проносился горячий ветер чумы. Вши были невыносимы, размножаясь в тепле и сырости. Потрепанная одежда солдат действительно шевелилась, настолько они были заражены. Джарни кишел ими. Когда он пытался заснуть ночью у своего жалкого костра, они кусали его, заставляя дрожать и потеть на влажной земле.

Однажды ночью солдат по имени Бетран вскочил в безумном бешенстве, сорвал с себя одежду и бросил ее в огонь. Она горела с жутким звуком, похожим на шум сжигаемых сотен вшей. Прыгая по грязи голым, он в бреду шлепал и царапал свое истощенное, искусанное вшами тело, выкрикивая:

– Греле против Франции! Греле против Наполеона!

Другой человек поднял свой мушкет и застрелил его, чтобы остальные могли поспать. Его тело лежало недолго, пока солдаты и крестьяне не выскользнули из тени и не утащили его, чтобы заколоть штыками и зажарить. Вот, во что они превратились. Они больше не были Великой Армией. Теперь они были нищими, преступниками и падальщиками, затаившимися тварями, меньше людьми. Грязные от собственных отходов, человеческие крысы, распространяющие болезни, паразиты, питающиеся друг другом.

Измученные жаждой и голодом, отставшие бойцы шли вперед под дождями, которые превратили поля и дороги в изрытые грязевые ямы. Лужи стоячей воды были пропитаны гнилью трупов людей и животных. Только безумцы пили из них. Именно к этим водоемам с трупами Джарни привело то, что зародилось у него внутри. По ночам, когда остальные разбредались в разные стороны, он искал особенно глубокие лужи с грязной водой, в которых кипели и клубились десятки трупов и туш, зеленеющих и разлетающихся по маслянистой поверхности в гнилостные клубки и посохи из белых костей. Он нырял среди них, счищая слизистую плоть с покрытых грибками скелетов, грызя желеобразные шкуры и кипящие от гниения внутренности. В этих водоемах он плавал, купался и наполнял себя.

И это, в конце концов, и было то отвратительное существо по имени Франсуа Джарни, которое вернулось во Францию.

* * *

После нескольких дней набивания себя всем, что попадалось под руку – нахальными крысами и мухоморными собаками, найденными в переулках, – личинки привели Джарни в дикую погоню в канализацию, где они учуяли что-то вкусное, что-то дьявольски манящее. Под металлической решеткой было место застойных вод и засасывающей черной грязи, сточных вод, крыс и гниющих вещей.

Среди всего этого туманного разложения и тошнотворной вони они учуяли нечто, что им было нужно.

Они толкали Джарни все дальше и дальше. Он пробирался сквозь пахучую грязь этих извилистых, гулких туннелей, разбрасывая паразитов, его руки были испещрены укусами насекомых и диковинными высыпаниями. Далеко за полночь, в заваленном листьями отхожем месте, где пиявки жирно цеплялись за его ноги, они нашли то, что хотели.

Труп маленького мальчика.

Джарни видел его нарисованное лицо в газетах. Все видели. Он исчез, и никто не мог найти его следов. Но они не могли чувствовать запах, как личинки. Когда он стал мягким, мясистым и ароматным, черви легко учуяли его. Джарни вытащил раздувшееся от газов тело мальчика из грязной воды и положил его на бетонную насыпь. При свете луны ребенок представлял собой зверство. Он так сильно раздулся, что пуговицы его маленькой рубашки оторвались.

Он выглядит прекрасно, – сказали личинки.

Джарни спугнул крыс, которые его обгладывали, и сделал то, что должен был сделать.

В слабом свете проказливой луны, проглядывающей сквозь канализационную решетку, он лизал посиневшее лицо мальчика, взбунтовавшегося и обезумевшего, трогал его и сжимал его объемистую массу, как мясник тонкий кусок говядины. Личинки взбесились в нем, кусаясь, пульсируя и роясь в суглинке его кишечника. А Джарни, как всегда, толкали в высшие сферы разврата. Он вскрыл зубами живот мальчика, застонав от тошнотворно-сладкого облака трупного газа, вырвавшегося ему в лицо. Потом он кусал и рвал, кричал в ночь, вонзая зубы в мясистую плоть. Он зарылся лицом в гнилостную кашицу живота мальчика, выдергивая зубами мягкие внутренности, высасывая реки трупной слизи, разрывая, кусая и раздирая, пока его челюсти не разжались, а лицо не стало сочиться трупным желе.

Пыхтя и отплевываясь в грязной воде, Джарни гоготал как сумасшедший. А личинки сказали: Покажи нам... дай нам посмотреть.

Содрогаясь и конвульсируя, со сгустками крови, капающей изо рта, он стоял и позволял им смотреть в его глаза, и их восторг был почти галлюциногенным: плотским и горячечным. Мальчик представлял собой лишь искореженную серо-зеленую кучу заплесневелого мяса, высосанных до мозга костей и раздробленных, изгрызенных обломков.

Теперь заканчивай, Джарни, – сказали они. – Сладкое мясо, не забудь про сладкое мясо.

С помощью расшатанного кирпича он вскрыл череп, грызя и облизывая желеобразное серое вещество внутри, выплевывая жуков и червей, посмевших осквернить эту редчайшую из котлет. Сначала он нежно лакомился сладким мясом, но вскоре хищные упыри внутри подтолкнули его к новым вершинам неистового обжорства. Он выхватывал прогорклыми горстями маслянисто-мягкое мясо, жадно запихивал его в рот, разгрызал и чувствовал, как оно превращается в сладкую, сочную пасту под его зубами. Он размазывал ее по лицу и безумно танцевал в лунном свете. В конце концов, задыхаясь от ужаса, он вылизал череп дочиста, как суповую миску.

А затем, удовлетворенные, личинки легли спать.

Джарни выкарабкался из канализации и выплеснул свой ужас в истерическом крике.

* * *

В ту ночь он лежал без сна.

Едва дыша.

Из его пор, как пот, вытекал мерзко пахнущий сок. От него воняло трупами, могилами и разложением. Внутри он был заражен. Пока черви отсыпались после своей отвратительной трапезы, Джарни лежал, дрожа и загрязненный их отходами и стоками.

Это не могло продолжаться долго.

* * *

На следующий день его вызвали к капитану Леклерку. Это был суровый седовласый мужчина, который абсолютно не терпел никого. Но к Джарни он относился с нежностью. Они оба пережили вторжение Наполеона в Россию и вместе переправились через Нейман – русские уничтожили то, что осталось от Великой Армии, когда они переправлялись через замерзшую реку, сотни были убиты, еще сотни утонули, но большинство переправлялось на плоту по трупам. За свои доблестные действия они оба были награждены орденами Почетного легиона.

– Сержант Джарни, – сказал ЛеКлерк, не отрываясь от своих ежедневных отчетов. – Вы, без сомнения, слышали об этом упыре, преследующем наши кладбища, и о мерзких вещах, которые он или оно творит.

– Да, сэр.

Джарни ждал с полным вниманием, личинки петляли в его желудке.

– Весь Париж возмущен. Крики раздаются из самых высоких кабинетов.

Да, Джарни был уверен в этом. Он мог только представить себе громкие крики осуждения, доносящиеся из роскошных салонов аристократической и социальной верхушки буржуазии. Были ли они действительно оскорблены? Искренне возмущены? Скорее всего, нет. Декаденты до мозга костей, эти люди вели праздную жизнь, в то время, как массы голодали на улицах. Они часто посещали свои салоны и кафе на Елисейских полях, вели долгие беседы о поэзии, искусстве и политике. О многих предметах они были одинаково невежественны. Но, когда происходило что-то подобное... они притворялись возмущенными... но втайне радовались этому. Все, что угодно, лишь бы вырваться из навязанной им самим скучной одинаковости их царственных тюрем.

Продавцы овощей, тряпичники, ловцы крыс и обычные торговцы из Les Halles и Rue de Venise, вероятно, были теми, кто был действительно возмущен. И проститутки, которые продавали себя по ночам за пятьдесят сантимов или за головку капусты, чтобы поесть. Да, возможно, они были возмущены, но не удивлены. Не в этом городе.

– Полагаю, они разгневаны, – сказал Джарни.

Леклерк снял очки.

– Ну же, Джарни. Давайте говорить открыто.

Джарни вздохнул.

– Эти... сэр... Интересно, эти люди действительно возмущены или втайне наслаждаются ужасными подробностями.

– Ах! Вы говорите о культурной элите? О привилегированных? Об эстетах? Хорошо, что у вас нет политических амбиций, Джарни. Но я, как и вы, предпочитаю думать, что служу всем, а не немногим. Важно помнить об этом.

– Да, сэр.

– Но это дело сейчас... это самое... – он сделал паузу, изучая Джарни через свои очки в проволочной оправе. – Вы здоровы, Джарни?

– Да, сэр. Я просто плохо спал прошлой ночью.

Леклерк просто кивнул... хотя на одно трепетное мгновение Джарни был уверен, что этот человек подозревает его, вот-вот встанет и закричит, чтобы Джарни признался в своих грехах, признался в том, кем он был. Но он не сделал этого.

– Месье Бетро был здесь, Джарни, – сказал ЛеКлерк с некоторой серьезностью в словах. – Бетро – комиссар полиции этого квартала, как вы, вероятно, знаете. То, что он мне рассказал, было очень тревожным. Вы не прочтете об этом в газетах или скандальных листовках. Его люди на кладбище Сен-Парнас... они утверждают, что человек, в которого они стреляли, был солдатом.

Джарни почувствовал дурноту, его голова закружилась, а зрение, казалось, помутилось.

– Но... но... – заикался он, – ...это невозможно...

– Да, Джарни. Я тоже так думал. Пока мне не дали вот это, – Леклерк положил на стол маленький латунный диск. – Вы узнаете его?

Джарни попытался облизать губы, но на это ушли бы реки. Он сглотнул, пытаясь устоять на ногах, пока мир вокруг него бешено вращался, а личинки голодно грызли подкладку его желудка. Конечно, он понял, что это за диск: пуговица. Пуговица с кителя пехотинца. А что, у его кителя были такие же пуговицы...

– Внимательно следите за своими людьми, Джарни. Я сказал Бетро, что лично проверю каждую гимнастёрку в казармах. Но я не буду. Я нахожу эту идею отвратительной. Кроме того, это вызовет определенные подозрения, не так ли? Так что, это сделаете вы и другие мои сержанты. Проверьте свой взвод, Джарни. Проверь их кители.

Посмотри на меня, дурак! Разве ты не видишь вину, ужас, безумие в этих глазах?

– Да, сэр.

Джарни отдал честь и повернулся к двери, удивляясь, что смог устоять на ногах, удивляясь, что не упал на колени и не стал кричать о своих непристойных преступлениях. Если бы только у него хватило сил.

– Джарни.

– Сэр?

Леклерк изучал его с типичным ровным безразличием.

– Внимательно следите за своими людьми.

– Да, сэр.

– Этот изверг должен быть найден и уничтожен.

Его глаза наполнились слезами, Джарни сказал:

– Я не могу не согласиться, капитан...

* * *

В те мрачные дни популярным развлечением было посещение парижского морга. Прохожие и болезненно любопытные входили в это грозное каменное здание и сразу же направлялись в выставочный зал. Здесь, за большим смотровым стеклом, на плитах лежали невостребованные трупы, разложенные, как мясо на витрине мясника. В сладком смраде разложения и менее явных запахов любопытные могли на досуге изучать вздувшиеся белые тела, выловленные из Сены, раздавленные останки рабочих, самоубийц с перерезанным веревкой горлом и уличных женщин, найденных зарубленными в тусклых переулках с остекленевшими от ужаса глазами. Все они были разложены обнаженными в мрачном великолепии – в смерти нет секретов. К стене сзади прикрепляли личные вещи: брюки, пальто, подъюбники, шляпы, шарфы. Считалось, что если конкретный кусок загнивающего мяса уже нельзя узнать, то, возможно, можно узнать какой-нибудь предмет одежды или любимые часы.

Это было, конечно, не самое приятное место.

Но приятно это или нет, люди приходили толпами. Ведь в отличие от многих других парижских выставок, эта была бесплатной для публики. В любое время дня здесь можно было увидеть рабочих с их ранцами инструментов, которые стояли и грызли свежие буханки хлеба у ближайших торговцев. Они стояли плечом к плечу с высокородными меланхоличными дамами в шелковых платьях и c кружевными зонтиками, самозваными интеллектуалами и уличными поэтами, распевающими кладбищенские вирши, высококлассными бизнесменами в шляпах и с тросточками, десятками хихикающих девушек, только что пришедших с мельниц и магазинов, которые двигались вокруг розовощекими роями. Пришли все: низшие классы, буржуазия, интеллигенция, аристократы. Они смотрели на мертвые лица, посиневшие от реки и обглоданные рыбами до костей; лица, залитые водой до такой степени, что они разваливались на части, как вареная курица; лица, изрезанные, продырявленные, изгрызенные крысами и собаками, сожженные и изуродованные неизвестными силами; лица, похожие на расплавленный воск, нагретый солнцем и зараженный личинками, пока их мягкая мякоть буквально не соскальзывала с черепов под ними; лица, которые были сморщенного пыльно-желтого цвета мумий, или не имели глаз, или улыбались ухмылкой вскрытия в предсмертной гримасе; и, время от времени, лицо молодой женщины, которая бросилась в Сену только для того, чтобы найти изысканность в смерти: пышные волосы, безупречная мраморная кожа, высокие скулы, губы, вытянутые в мягкую серую дугу. Жизнь заключена в капсулу, а смерть олицетворена в восхитительной красоте пепелища. Гробовщики часто делали из этих бедных девушек посмертные маски. Одна из них – известная как "Неизвестная из Сены" - была скопирована и продана в большом количестве, украшая гостиные и салоны по всей стране.

Днем морг был процветающим местом, а ночью – таким же тихим и спокойным, как и облепленные мухами лица в витрине.

И именно сюда, в темноту ночи, пришел человек по имени Франсуа Джарни, движимый тем, что голодало внутри. Это был не первый его визит в Maison des morts, как его называли. Он знал, что в подвале, где хранятся самые отборные куски, есть беспокойные слуги. Но личинки были умны. Они заставили Джарни спрятаться в чулане с метлами, пока один санитар не уйдет на обед, а другой не задремлет в пустом кабинете.

Буфет был открыт.

Личинки, конечно же, заставили Джарни прихватить с собой железный отбойник. Немного напрягшись и похрюкав, он выбил дверь в подвал и спустился по запотевшим ступенькам. Помещение для вскрытия не представляло для них никакого интереса... хотя некоторые запахи там были очень сочными.

В холодной комнате Джарни открыл ящики, установленные в стене. Хрустящая плоть жертвы ожогов. Ревматическое глазное яблоко самоубийцы. Мягкие пальцы жертвы утопления. Сладкий жир из живота задушенного младенца. Закуски, в основном. Закуски. Достаточно, чтобы привести личинок в восторженное состояние, но едва ли достаточно, чтобы насытиться. Они продолжали набрасываться на Джарни, пронзая и кусая, разрывая его внутренности. Наполняя его кишечник осколками стекла.

Накорми нас, – сказали они. – Нам нужно настоящее мясо. Найди его.

В одном из последних ящиков он нашел то, что они хотели. Жертву убийства, вырванную распухшей и задохнувшейся от газа жертвой из протухшей земли подвального этажа. Женщина. Она была плотно завернута в испачканную серую простыню, как рождественский подарок. Джарни вытащил пакет из камеры и потряс его. То, что было внутри, приторно булькнуло, словно подарок был наполнен густым мятным желе. Он медленно открыл его, дразня и почти соблазняя. Личинки оценили изысканную подачу. Большая часть женщины выплеснулась наружу в отталкивающем потоке водянистого мяса и жидкой ткани. Вонь была чистым радостным гниением: желто-багровая и чудесная, пропитанная собственными пьянящими соками. Совершенно отталкивающий и совершенно аппетитный.

Попробуй ее, – говорили они, – глотни ее.

Джарни с влажным искаженным криком, рвущимся из горла, погрузил пальцы в студенистую массу ее останков, словно она была фондю. Он вылизал их дочиста, обгладывая зеленую мшистую выпуклость ее горла, вытащил ее почерневший язык изо рта и облизал его, словно тот был еще жив... а потом стал его жевать. Когда голод поднялся внутри него, а разум погрузился в пустую серую дымку, он начал хищно рвать и метать лакомства.

И, личинки сказали: За тобой!

Спящий санитар украдкой вернулся обратно. Он стоял там с выражением абсолютного, отвратительного ужаса на лице.

– Ты! – закричал он. – Ты! Что... что, ради всего святого, ты делаешь?

Джарни ухмыльнулся, изо рта у него текла трупная слизь, с челюстей свисал лоскут жилистой ткани.

– Я ем плоть трупов! – сказал он ему.

Его пальцы скрючились в злобные когти, он вскочил на ноги с безумным, тарабарским воплем. Но служитель был крепким, сильным мужчиной. Он выхватил забытую монтировку и пустил ее в ход. Пока Джарни бушевал и ревел, прут поднимался и опускался, размахиваемый человеком, душа которого болела от увиденного. Он раздробил левую руку Джарни, раскроил ему голову, раздробил ребра. Он упал на пол, а сопровождающий, пылая маниакальной ненавистью, продолжал размахивать своим оружием. Наконец, задыхаясь и теряя сознание, он посмотрел вниз на упыря. Тот был еще жив, глаза расширены, остекленели и осознавали происходящее, но он был сломан, истекал кровью, его шея была свернута, а тело безвольно раскинулось. Кровь свободно текла из всех отверстий.

Когда монтировка поднялась для смертельного удара, Джарни улыбнулся красными зубами, говоря:

– Слава Богу, слава Богу...

Франсуа Джарни больше не двигался.

* * *

Джарни не умер.

Он только ждал, пока черви пытались собрать его заново. Но его раны были огромными, тяжелыми, это заняло бы много дней, и они не могли смириться с мыслью, что все это время будут голодать.

В полночь следующего вечера на смену заступил новый обслуживающий персонал. Он занялся всеми пустяковыми делами, которые входили в его обязанности. Когда он закончил и остался один, он заглянул в ящики с холодными закусками в поисках чего-нибудь полезного. Когда он подошел к Джарни и взглянул на его белое ухмыляющееся лицо, он задохнулся.

Джарни видел его через снятые на пленку глаза. Это длинное трупное лицо, испещренное глубокими морщинами, узкие обесцвеченные зубы, мертвые серые глаза. Он знал этого человека, да, Господи, как он знал этого человека. Он почти чувствовал запах пороха и вонь поля боя, ощущал холод и гнид, кусающих его.

– О, хо, хо, – сказал Булиль, – друг Джарни, добрый друг Франсуа Джарни. Так это ты упырь с кладбищ, да? Цк, цк, мой старый друг. В каком ты состоянии.

Джарни не говорил, но внутри своей головы он обращался к личинкам: Посмотритe на него! Он толстый, здоровый и хитрый! Я испорчен, но он идеален... для хозяина.

Да, – говорили они, затаив дыхание. – Да...

К счастью, Джарни ждал. Ждал он недолго. Оставшись один, вечно непристойный и безумный, Булиль решил отведать кусочек мяса своего старого соотечественника времен Наполеоновских войн. Когда он погрузил нож, Джарни вскочил на ноги из последних сил и схватил Булиля за горло. О, как Булиль боролся! Он прыгнул в сторону, утащив Джарни прямо с его койки. Он боролся, рвался, но Джарни не отпускал его. Они упали на пол в кучу, Джарни сверху. А потом, когда из плоти Джарни потекли черные токсины, капая из ноздрей и ушей, его охватила сильная мышечная конвульсия, и он изверг то, что было внутри. Его вырвало пенистой перистальтической рекой слизи и червей, сотен и тысяч червей, которые продолжали изливаться влажными клубками с каждой судорогой. Они были толстые, белые и блестящие. Они покрывали кричащее лицо и бьющееся в конвульсиях тело Булиля.

Но ненадолго.

Они вошли в него. Через рот, нос и уши, через крошечные порезы и ссадины. Они извивались в его заднице и прокладывали себе путь вниз по головке его члена. Везде, где было отверстие, они роились. А многие из них просто проникали внутрь, впиваясь в его плоть, пока он не перестал быть Анри Булилем, отъявленным каннибалом, а стал просто носителем чего-то древнего, злого и неумирающего.

Джарни упал на пол, совершенно мертвый.

Булиль рухнул рядом с ним.

* * *

К вечеру следующего дня, после беглого осмотра, Булиля положили в неиспользуемый ящик. Личинки придали ему видимость смерти, поскольку это соответствовало их целям. Теперь он мог начать свою новую жизнь среди могил, моргов и кладбищенских завалов.

Булиль не терял сознания.

Он лежал, молясь о темноте, об освобождении. Но было уже слишком поздно. Зараженный могильными червями, шарообразными массами яиц, отложенных в горячую углистую землю его плоти, он теперь навсегда принадлежал им. Когда они вылупились, новое поколение приступило к работе, наводя порядок.

На следующую ночь Булиль встал и пошел. Он покинул морг в поисках свежей могилы. Но не слишком свежей, как он вскоре обнаружил.

И это была последняя месть Франсуа Джарни.

Перевод: Грициан Андреев

«1867: Кампания Пожирателей Черепов»

Пока я жив, я буду сражаться за последние охотничьи угодья моего народа

– Красное Облако, 1866 год.

Майор Лайонс собрал отряд для рейда после того, как обнаружили то, что было наполовину погребено в снежных сугробах у ручья Крейзи-Вумен-Крик^[11].

Он получил прямой приказ от полковника Каррингтона, командира 18-го пехотного полка и форта Фил Кирни в северной части территории Вайоминг. Каррингтон велел ему собрать группу охотников и бойцов, способных настичь и уничтожить виновников того ужасающего злодеяния. Полковник считал, что это дело рук воинов оглала-сиу под предводительством Красного Облака, идущих тропой мести.

Но Лайонс знал больше.

Он видел тела у ручья Крейзи-Вумен-Крик – останки разведывательного патруля 7-го кавалерийского полка. Он командовал отрядом, отправленным на их поиски, когда те не вернулись через три дня. В небольшой прогалине посреди бескрайнего снежного моря солдаты были найдены, торчащими из сугробов, покрытых свежим январским снегом. Их тела были изрешечены стрелами, покрыты коркой запекшейся крови, глаза широко раскрыты, а рты застыли в безмолвных криках. Что бы ни настигло их, оно действовало стремительно.

Но это были не сиу.

По крайней мере, не обычные сиу, по мнению Лайонса. Сиу убивали быстрее яда, перерезали глотки напоследок, забирали оружие, припасы и скальпы.

Но они не пожирали тела.

* * *

Зубчатые пики Бигхорнских гор, словно древние надгробия и курганы, возвышались в черной, воющей ночи. Они втягивали в свои древние легкие ледяной ветер и тяжелый снег, а затем выдыхали их, обрушивая на отряд яростную, колючую метель.

Но рейдеры упорно продвигались вперед. Сорок человек, покрытых снегом, окоченевших от ветра. Буря била их безжалостно, словно пытаясь стряхнуть с высоких хребтов и узких ущелий, как муравьев с летних листьев.

"Бешеный Змей" Бун МакКомб, главный разведчик, ехал впереди регулярных армейских колонн, окруженный своими следопытами. На нем были потертые оленьи штаны с бахромой, тяжелая бобровая шуба и медвежья шапка, низко надвинутая на выступающий лоб. Его длинные волосы и борода были белы, как снег, а глаза темные, словно тлеющие дробины.

– Да, сэр, – говорил он, – не видал я такой бури с тех пор, как был в Биттеррутах, в Монтане, в пятьдесят втором. Помню, день был ясный, спокойный. И тут налетел господин Буран, завывая и вопя, да так, что в ярости поносил мою матушку всеми словами, далекими от христианского милосердия. Не прошло и часа, как из ниоткуда вырвался боевой отряд черноногих – свирепые, кровожадные, они гикали и вопили, предвкушая, как зажарят какого-нибудь незадачливого белого над костром.

– И что случилось? – спросил капрал Вуд, ехавший позади.

– А? Ты еще здесь? – откликнулся МакКомб. – Вижу, что здесь. Ну, в подробности сейчас вдаваться не буду, скажу только, что мой боевой топор в тот день окрасился кровью, а мушкет так раскалился, что я им полдюжины тех индейцев заклеймил, раскалывая их черепа прикладом! Да благословит Господь этих языческих дикарей, благословит их! Но они узнали, как и многие до них, что у Буна МакКомба крепкая шкура, ее не так-то просто разодрать!