Текст книги "Ужасы войны (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

– День изобилия для всех, – произнес чей-то хриплый голос.

Йемура обернулся. Перед ним стоял Шрамоликий – могучий, широкоплечий воин в чешуйчатых кожаных доспехах. В одной руке он сжимал окровавленную булаву, другой небрежно оттолкнул с пути детскую голову, катящуюся по земле. Единственный глаз смотрел с мрачным весельем. Второй давно превратился в слепой шрам – след от копья краковского рыцаря, встретившего свою смерть на чешской Ганче.

– Да будет так, – отозвался Йемура.

– Мы забрали волов и коз, уничтожили крестьян, но золото – всего лишь басня.

Йемура помрачнел. Единственной причиной, по которой он привел своих людей в эту богом забытую пустошь, было обещание тайника с сокровищами, спрятанного в Хорте, якобы вывезенных крестоносцами из Святой земли. Золото? Серебро? Никто не знал.

– Мы продолжим поиски, – сказал он, сдерживая нарастающее раздражение. – Остаемся здесь на два дня.

– Как пожелаешь, – усмехнулся Шрамоликий.

В его голосе скользил сарказм. Йемура терпел его лишь потому, что тот был великим воином, ветераном бесчисленных походов. За это он позволял ему говорить своим ядовитым языком.

Пока.

Но если это продолжится – он его вырежет.

* * *

Молчание старейшин деревни привело монгольского царя в ярость. Он был не из тех, с кем можно шутить. Разве не сокрушал он армии полулюдей-полузверей от Византии до династии Сун в своем восхождении к вершинам варварской славы? Разве не прозвали его Черным Клинком Байауда за сотни убитых мужчин, за разрушенные деревни, за женщин-дворняжек, которых он терзал и резал, как скот, за полчища неверных детей, преданных на растерзание?

Так и было.

Неповиновение в любом виде не существовало в его лексиконе.

И потому, когда он потребовал от старейшин Хорты выдать спрятанные богатства, а они лишь покачали седыми головами, это разбудило в нем демона мести – древнего, черного и ненасытного, что жил в темных, безлюдных пустошах его души. Само существование этих людей было для него паразитирующим червем, зарывшимся в его сердце.

Ему хватило одного движения руки, чтобы все исправить.

Дюжина его монголов – ходячие чудовища в кольчугах и залатанных звериных шкурах, жнецы смерти с безжизненными глазами, жестокими лицами и саблями в кулаках – повалили старейшин на землю. И не просто били, а избивали и пинали ногами, понукая и заставляя подчиняться.

Но те молчали.

Они были примером. И останутся им.

Их поставили на колени, руки связали за спиной жилами кетгута, головы прижали к глыбам древнего камня.

Пока жителей деревни удерживали его воины, Йемура, Черный Клинок и создатель трупов, изучал лица старейшин, забавляясь их стонами, судорожным дыханием, молчаливыми молитвами. Ухмыльнувшись, он щелкнул пальцами.

Его палачи подняли окровавленные боевые топоры высоко в воздух.

– За кровь Великого Xана! – загремел их клич.

И топоры рухнули с грубой, звериной силой. Бритвенно-острые лезвия разрубали горло, рвали мышцы, сухожилия, артерии и позвонки. Фонтаны крови взметнулись в воздух. Головы с глухим стуком упали в пыль.

Йемура разразился хохотом. Схватив две отсеченные головы за волосы, он с диким воплем помчался сквозь зной. Поднял их над головой, чтобы все видели. Кровь все еще хлестала из рассеченных глоток. На лицах застыла гримаса ужаса, губы искривились, словно высохшие на солнце черви. Глаза, еще трепещущие перед надвигающейся тьмой, беспомощно вращались в безжизненных лицах.

Мгновение.

Два.

Жизнь угасла.

Он швырнул головы в пыль, отдав их голодным стаям диких собак.

* * *

Йемура направился к окраине деревни, где его воины разбили лагерь. Среди множества палаток он нашел свою – черную войлочную юрту, сотканную из тонкой шерсти яка. Перед тем как войти, он осквернил тело неверного, затем поднял полог и, шагнув внутрь, тщательно закрыл дверной проем кожаным покрывалом.

Вздохнув, он снял доспехи и оружие, затем тяжело опустился на подушку, набитую конским волосом. В дальнем углу сидела Хулгана, его наложница. Она смазывала свою длинную косу прогорклым жиром, растопленным в глиняном горшке. Завидев его, она молча подошла, стянув полумаску, скрывавшую нижнюю часть лица – так поступала она только в его присутствии. Протянула ему тарелку с холодной бараниной и кониной, но он отказался от пищи. Лишь чашу черного айрага осушил залпом.

– Много у меня бед, моя маленькая мышка, – сказал он, отставляя пустую чашу. – Человеку отпущено лишь несколько лет, чтобы сплести свою судьбу, а неудач – бесчисленное множество.

– Речь о сокровищах? – спросила она.

– Да.

– Но это была всего лишь сказка.

Да, дважды рассказанная легенда, в которую он, Йемура, поверил, потому что ему необходимо было верить. В ее темных глазах он увидел несогласие. Она не одобряла уничтожения деревни. Никогда бы не сказала этого вслух, зная, что за подобные слова он мог бы избить ее, хлестнуть по спине конским кнутом. Но он видел ее мысли. Ее скрытые, едва уловимые нравственные принципы раздражали его. Он купил ее у тюрко-кипчакского раба за ее красоту и покорность, но постепенно, сам того не осознавая, привык к ней. Может быть, даже полюбил – насколько способен любить такой человек, как он.

– Будут и другие завоевания, будут и другие дни славы, – произнесла она.

Он не ответил. Она говорила ему это ежедневно, стараясь умиротворить его жестокость, льстя его честолюбию. Даже если ее глаза выдавали ложь.

Он провел пальцами по усам, кончики которых заостренно выступали за линию челюсти.

– Ты не одобряешь того, что случилось, правда, мышка?

– Война – не мое дело, – ответила она, одарив его соблазнительным взглядом. – Я всего лишь женщина.

Йемура рассмеялся. Ах, если бы ты была лишь этим, моя мышка.

– Ты – женщина, которой приказано высказать свое мнение.

– И каковы последствия?

Он нахмурился.

– Говори, мышка.

Отблески костра играли на ее оливковой коже.

– Что я скажу тебе, мастер-солдат? Завоеватель и покоритель многих народов... – в ее глазах сгустилась тьма. – В деревне, где я родилась, существовало поверье, которого никто не смел игнорировать: причиненный тобой вред вернется к тебе десятикратно в твои последние часы.

Йемура стиснул зубы. Язычница. Что она может знать о судьбе? Кости брошены давно. С детства его учили лишь одному – побеждать. Он не был ни фермером, ни ремесленником, ни крестьянином. Он был воином. Еще до первых шагов слился с лошадью. В юности научился пасти скот, охотиться, постиг воинское кредо: «Сила всегда права». Он был сыном степи, кровным представителем своего народа. Он не страшился ни людей, ни богов – лишь Великого Хана. Монголы, татары, гунны, сянь-пеи, туркмены, хунну – все племена, что поднимались из небытия, становились единым вихрем, сметающим города. Их удел – скакать, стрелять, крушить. Иного пути не существовало.

Он осушил еще одну чашу айрага. Хулгана никогда не поймет его амбиций. Сейчас он командует сотней, но однажды станет во главе тысячи, а затем тьмы в десять тысяч. И это лишь начало. В глубине черного, яростного сердца он мечтал стать новым Аттилой, объединить Восток, пронестись не только через Великую стену, но и в самое сердце Европы.

– Ах, мышка, ты хочешь, чтобы я умер от старости, как свинья в соломе, лишился законного места среди воинов великого ханства? – oн говорил с терпимостью, которая была ему несвойственна. – Ты скорбишь о смерти этих жалких людей, как древняя карга, ворожащая на костях. Но разве не моя судьба – убивать?

Хулгана не ответила. Раз он так сказал, значит, так и будет. Но он видел: она не верит. Более того, она смотрела на него с жалостью. И это раздражало его.

Допив айраг, он облачился в доспехи, затянул перевязи, заткнул меч за пояс и покинул юрту, не оглянувшись.

Хулгана молча смотрела ему вслед. Жалость в ее глазах сменилась отвращением.

* * *

Монголы были величайшими всадниками, смертоносными конными воинами, когда-либо пронесшимися по бескрайним азиатским степям. В этом убедились сопливые крестьяне Хорта, когда в деревню ворвались войска Йемура.

Около пятидесяти женщин и детей согнали на деревенскую площадь, словно скот, выставленный на аукцион. Вокруг них, как хищники, окружившие добычу, кружили монгольские лучники, осыпая пленников криками, издевательским улюлюканьем и кровавыми клятвами Великому Xану. Люди и лошади были закованы в чешуйчатую черную кожу, сверкавшую в солнечных лучах. И хотя перед ними не было вооруженного противника, лучники действовали, будто сражались с закаленной в битвах армией – они напирали, тесня, загоняли жертву в смертельное кольцо.

Подобно своим хозяевам, их кони были невысокими, но крепкими, необузданными, выведенными для войны. Лучники скакали на полной скорости, стоя в стременах, направляя скакунов одними коленями. В кожаных колчанах за спинами они несли по шестьдесят стрел – и когда деревня взорвалась мольбами о пощаде, луки взметнулись вверх. Раздался гулкий свист – первый залп, второй, третий...

Смерть обрушилась на несчастных дождем из стали. Острые наконечники пробивали черепа, рассыпая розоватую мозговую массу. Они разрывали грудные клетки, вспарывали животы, впивались в глазницы. Вскоре крики сменились хрипами, тела корчились в одной общей луже крови и анатомических выделений. Лишь немногие стрелы не достигли цели, но и они вскоре нашли свою жертву.

И тогда лучники бросились вперед. Они набросились на поверженных, выхватывая роговые ножи. Горло за горлом перерезалось без колебаний, с той же холодной безжалостностью, с какой рубят старую веревку. Не было разницы между пятидесятилетней служанкой и пятилетним ребенком – перед лицом смерти все были равны.

* * *

С двумя охранниками Йемура направился к юрте провидицы – кама, шаманки, способной постичь самую суть вещей. Ее звали Фатима, и она была удаганом – женщиной-прорицательницей, владевшей древними ритуалами и мистическими практиками. Она говорила с духами умерших, устраивала конгрессы с устрашающими элементалями Земли и Неба, была одной из самых доверенных советников Йемуры. Он полагался на нее не только в пророчествах, но и в исцелении больных, в советах по военным и политическим вопросам.

Внутри ее шатра царил полумрак. Свет скупых свечей отбрасывал дрожащие тени на стены, воздух был густ от запахов благовоний и экзотических специй. Вокруг теснились сундуки с сушеными травами и сосуды с таинственными жидкостями, коробки, наполненные засушенными насекомыми, и закупоренные бутылки с пеплом крематориев. На нитях из кишок болтались окаменевшие птицы, обезьяны и грызуны. В клетках шипели ядовитые змеи, которых она использовала для гаданий и приготовления смертоносного могайн хоран – яда для стрел, особенно из яда степной гадюки.

– Ты пришел за истиной, господин Йемура? – спросила она шелковистым голосом. – Тогда садись рядом, и мы начнем.

Он стянул доспехи, снял шлем и оружие, остался в мягких шелках и шерсти, затем опустился на ковер напротив нее. Фатима достала из жестяной банки густой бальзам и провела им по его лбу. Кожа мгновенно запылала от жара. Ему не нравилось это место. Он знал многих шаманов, которые говорили своим хозяевам лишь то, что те желали услышать. Но Фатима была иной. Она говорила правду – какой бы мрачной она ни была, и всегда оказывалась права.

Она смотрела в огонь, в то время как пот струился по его лицу. В юрте было душно и тесно, словно воздух сжимал его грудь, но она оставалась невозмутимой. Черная абайя – длинный тяжелый плащ – полностью скрывала ее тело. Видны были лишь глаза – черные, как полночь, и пронзительные, как клыки кобры.

Он знал о ней немногое, кроме того, что она происходила из древнего рода камов и была взята в плен во время монгольского похода против Хорезмской империи. Она не была кроткой затворницей, а скорее волчицей – сильной, безжалостной. Она ела мясо лошадей и собак, а когда не оставалось иного, не гнушалась даже человеческой плотью. Последы кобылы она считала деликатесом.

– Брось кости, старая, – сказал Йемура. – Моему сердцу неспокойно. Развей мои страхи или оправдай их, как пожелаешь.

Фатима кивнула, бормоча слова на древних, забытых языках. Она достала из кожаной сумки кости лодыжек овец и тонкие скелетные пальцы обезьян, исписанные ритуальными знаками. Покачала их в ладонях, затем бросила на красный войлочный ковер.

– Ах... – она провела длинными пальцами по костям, читая предзнаменования. – Ах... скопление тьмы.

Ее руки чертили в воздухе символические узоры.

– Это нехорошо, мой господин.

– Говори, – потребовал он.

Она схватила его за руку ледяными пальцами.

– Что брошено, то брошено. Что отброшено, того не воротишь. Над этим местом тяготеет великая скорбь. Темное колдовство собирается вокруг нас, как смерть собирается вокруг старика в последние его минуты. Я вижу ужас и мор. Я вижу голод, который невозможно утолить ни в этом мире, ни в следующем.

Йемура стиснул челюсти, заставляя себя не дрожать.

– Ты говоришь загадками, старая. Скажи мне то, что я должен знать.

– Твой путь омрачен. На тебе проклятие могилы. Ты должен оставить свою жадность и уйти, пока круг не замкнулся. Когда он замкнется – выхода не будет.

– Не будет выхода? – он усмехнулся. – И кто же осмелится остановить меня?

Фатима покачала головой.

– Я читала для тебя звезды, милорд. Я смотрела в сердца животных. Почему же ты теперь сомневаешься?

– Потому что ты говоришь туманно. Я не могу разгадать твои слова. Говори прямо.

Она бросила в огонь горсть порошка, и пламя взвилось зелеными языками.

– Мои слова сказаны. В них истина.

Он пытался вытянуть из нее больше, но чем настойчивее задавал вопросы, тем мрачнее становились ее ответы. В конце концов она замолчала, едва сдерживая дрожь.

Когда он покидал юрту, смысл ее слов был ясен: сокровище, которое он искал, приведет его к гибели.

Выйдя из палатки, он сплюнул на землю.

– Мне не откажут в том, что принадлежит мне.

* * *

В клане Хорта жила женщина по имени Горхаг – уважаемая целительница, повитуха и, как позже выяснилось, одна из самых влиятельных фигур в деревне. Именно она вдохновляла мирных жителей на сопротивление могущественному племени Йемура. Когда ее схватили за попытку подстрекательства к бунту, она не отреклась от своих слов, назвав монголов "беспородными псами, поклоняющимися свиному богу".

Даже когда ее подвергали пыткам – раздевали, избивали, клеймили раскаленным железом, били копытами лошадей или резали лезвиями, – она не сломалась. Когда ее привели к Йемуре, чтобы она предстала перед судом за свои "преступления", Горхаг плюнула ему в лицо. Присутствующие замерли от ужаса: о жестокости Йемуры ходили легенды. Однажды он собственноручно расчленил уйгура охотничьим ножом за малейшее оскорбление.

Но в тот день Йемура оставался спокоен. Втайне он восхищался этой женщиной – ее силой, дерзостью, непоколебимостью. Он мечтал сломить ее волю, подчинить себе, ведь такая стойкая душа могла бы стать ценным орудием в его руках. Однако обычные методы не работали, и тогда он решил устроить из ее казни нечто особенное.

По его приказу привели быка и убили его ударом булавы по голове. Под руководством Шрамоликого тушу выпотрошили – удалили внутренности, кости, очистили дочиста. Горхаг, все еще выкрикивающую проклятия в адрес захватчиков, связали по рукам и ногам и засунули внутрь туши. Все отверстия быка зашили, оставив лишь небольшой разрез на брюхе и отверстие для головы. Тушу подняли за шею, и она раскачивалась на высоте двух футов от земли.

Затем привели Фатиму. Она принесла две клетки с крысами, которых несколько недель морили голодом, доведя до безумия. Тридцать обезумевших от голода грызунов затолкали внутрь туши через разрез, после чего его зашили. Это была древняя и беспощадная пытка. Голодные крысы, стремясь выбраться, набрасывались на все, что встречалось на их пути.

Мучения начались мгновенно.

Крысы грызли и царапали Горхаг изнутри, пожирая ее плоть. Ее голова металась из стороны в сторону, а крики агонии разрывали воздух. Смерть наступила лишь спустя два часа.

* * *

– Я принес вам новое развлечение, – произнес Шрамоликий, указывая на согбенную фигуру в грязи. – Ее обнаружили в подземной камере под хижиной. Она скрывалась от нас, – oн отвернулся от своих спутников и тихо добавил: – Мы полагаем, что это ведьма.

Йемура сглотнул. Подобно всем монголам, он был глубоко погружен в древние суеверия своего народа, питая особый страх перед колдовскими чарами и проклятиями, которые, как гласила легенда, могли наслать ведьмы по собственному усмотрению. Особенно тревожными эти мысли казались ему сегодня, после пророчества Фатимы.

– На чем основана ваша уверенность? – поинтересовался он.

– Комната, где она жила... Стены испещрены дьявольскими символами, – ответил Шрамоликий, внимательно изучая пленницу единственным прищуренным глазом. – А кроме того, она пила кровь из чаши, изготовленной из черепа младенца.

При этих словах Йемура ощутил холодок страха. Мысль о ведьме, пьющей кровь и убивающей детей, не сулила ничего хорошего. В его душе росло предчувствие, что мрачное пророчество Фатимы начинает сбываться. Такой исход он не мог допустить. Ведьму следовало обезглавить и сжечь дотла.

– Однако она может быть полезна, – продолжил Шрамоликий. – Она владеет информацией о сокровище.

Эти слова пробудили в Йемуре интерес. Сердце забилось чаще, кровь приливала к щекам. Если удастся найти сокровище, то дань, которую он представит начальству, станет первым шагом на пути к власти и влиянию. Ведьма получит отсрочку.

Он посмотрел на нее сверху вниз. Перед ним предстала жалкая картина: иссохшее существо в лохмотьях из потертой кожи, покрытых насекомыми. Бледное лицо старухи было исчерчено язвами, один глаз покрыт мутной пленкой катаракты, другой горел необычайно ярким пламенем. От нее распространялся едкий запах немытого тела, но этот аромат сливался с общей вонью деревни, где среди прочего источников зловония были и непогребенные человеческие останки, и сами воины, многие из которых не видели ни мыла, ни воды уже много месяцев.

– Это господин Йемура, – представил ее Шрамоликий. – Твой повелитель, если ты окажешься полезной, и твой палач, если нет.

– Говори, – потребовал Йемура.

Старуха взглянула на него с благоговейным трепетом. Она понимала свое положение – ничтожной птички в клетке хищника. Воины монголов вселяли ужас в сердца всех народов тех краев, а слава Йемуры как мастера пыток и развлечений была широко известна.

– Я могу рассказать лишь то, что знаю, – прошелестела она дрожащими губами. – То, что считаю истиной.

– Выражайся яснее, старая шлюха! – рявкнул Шрамоликий.

Вокруг воины собирались группами, заинтригованные перспективой узнать о сокровище и предвкушая возможные развлечения, если женщина не удовлетворит любопытство своего господина. Это было разнородное войско: кто-то облачен в кожаные кирасы или кольчуги, другие – в длинные шерстяные рубахи или одежды из собачьей шкуры. На головах меховые шапки и татарские шлемы, при них сабли, копья, луки со стрелами. Все они были закалены в боях и восхищались изощренностью пыток, регулярно демонстрируемых их командиром.

Словно голодный скот, ожидающий ежедневного корма, они заволновались и зароптали.

– Я жажду, – простонала пленница. – Вода увлажнит мое горло и развяжет язык, который сейчас сух, как осенний лист.

Йемура был поражен дерзостью пленницы. Она находилась на волоске от смерти, ее могли превратить в собачий корм в мгновение ока, а она осмеливалась просить о милости.

Выпустив долгий вздох, он кивнул Шрамоликому, который достал кожаную флягу и поднес ее к губам старухи. Она сделала осторожный глоток, проверяя жидкость на наличие яда. Затем, убедившись в ее чистоте, жадно опустошила флягу, вода потекла по изуродованному язвами подбородку.

– Твоя щедрость не останется незамеченной, – произнесла она, откидываясь на спинку стула. – Итак... ты слышал о сокровищах, не так ли? О несметных богатствах? Ах, да... они действительно существуют. Сокровище здесь. Его ценность превосходит все богатства мира. Уникальное сокровище... если только ты сможешь его отыскать.

Йемура схватился за рукоять своего скимитара.

– Старая ведьма! Я отдам тебя на растерзание! Сдеру кожу с твоего тела! Зашью живых крыс в твой живот! Не смей издеваться надо мной!

– Нет-нет, мой господин! Никаких игр! – запротестовала она, энергично качая головой. – То, что вы ищете, покоится под землей! Так же, как вы обнаружили меня в подземелье, так и найдете его! Оно ждет тебя! Ждет праведной руки! Твоей руки, о великий повелитель! – она приложила дрожащий палец к пересохшим губам. – Однако это тайна. Даже мне не дано раскрыть вам место его нахождения. Местоположение сокровища скрыто даже от меня. Но оно здесь. Вы должны его отыскать.

Йемура терпеть не мог загадок и неопределенностей – они вызывали в нем бурю ярости. В этом забытом богами уголке мира он был ханом, полновластным хозяином. Он обдумал возможные варианты наказания: медленное снятие кожи, отрубание пальцев, сожжение на углях или отдачу на растерзание псам.

Шрамоликий, отведя его в сторону, предложил:

– Раз мы знаем о существовании подземных камер, можем их обыскать. Если сокровище не найдется, всегда успеем развлечься с нашей пленницей.

Да, это был разумный подход. Ведьму можно было оставить напоследок. Главное – найти сокровище.

– Отлично. Посылай людей на поиски. Тот, кто принесет желаемое, получит щедрую награду.

Обратившись к старухе, Йемура добавил:

– Если сокровище не будет найдено, твоя жизнь станет моей.

Она улыбнулась блекнущими губами и прошептала хриплым голосом:

– Не тревожься, мой повелитель. Оно будет твоим. То, что ты ищешь, ждет лишь тебя и никого больше.

– Тебе лучше не ошибаться, – процедил он сквозь зубы.

В душе Йемуры уже зародился план мучительной расправы. Он представил, как аккуратно снимет кожу с ее тела, словно искусный хирург, а затем натрет открытые раны каменной солью. Ее агонизирующие крики будут для него подобны сладчайшей музыке.

* * *

Перед ним стояли десять деревенских мужчин – тех, кто осмелился ослушаться приказа Йемуры и не сдать оружие его людям. Он любил считать себя не варваром, не бездушным человеком, лишенным совести. Он не был зверем – так он сказал тем, кто оказался перед ним.

Йемура предложил им единственный путь к спасению: присягнуть ему на верность и присоединиться к монгольскому народу.

– Вы воины, да? В вашей крови – поднимать сталь против врагов? Тогда идите с нами.

Некоторые из них, казалось, задумались, но было очевидно, что монголы вызывали у них не больше уважения, чем ядовитые пауки. Возможно, чуть больше, чем гадюка в траве, но, безусловно, меньше, чем норовистый хряк в загоне.

Их колебания длились недолго – до тех пор, пока Йемура не озвучил условие: чтобы стать частью его мира, они должны были доказать кровную верность. Все просто: каждый мужчина должен был убить жителя деревни – предпочтительно женщину или ребенка.

– Видите? Я вовсе не тот зверь, за которого вы меня принимаете. Теперь выбирайте жертву.

Но никто не сделал шага вперед. Никто не согласился.

Йемура не стал повторять предложение. Приговор был вынесен. Десятерых ослушников раздели и подвесили вниз головой к высокой стойке, на которой обычно сушили шкуры. Чтобы их крики не раздражали утонченный слух Йемуры, им вырвали языки – рваной плотью они легли в пыль у ног палачей. Один из воинов, не моргнув глазом, собрал их и нанизал на сухожильный шнур, с гордостью повесив на шею, словно оберег.

На площади начались ставки.

Кто истечет кровью первым? Монеты из персидского серебра переходили из рук в руки. Серебро собирали в глиняный горшок.

Но игру решили не затягивать. Без лишних слов всем десятерым одновременно перерезали горло.

Затем начался пир. Вино лилось рекой, раздавался пьяный смех. Победитель – ничтожный югор в лохмотьях из шкур вшивых псов – смог купить себе прекрасную кольчужную рубаху.

Это был хороший день.

* * *

Итак, все началось.

Люди Йемуры прочесывали Хорту, обшаривая каждый уголок деревни. Никто не был забыт, ничто не ускользнуло от их внимания. Они рыскали среди глинобитных хижин и рушащихся каменных строений, карабкались по крышам, заглядывали в ямы и курганы, исследовали колодцы, пробирались в тесные подземелья. Им было обещано щедрое вознаграждение, если они отыщут то, что искал их господин. Это подстегивало жадность, пробуждало азарт. Все знали, что Йемура мог быть жесток и хладнокровен, мог быть неумолим и беспощаден, но знали и другое: если ему угодно, он способен на щедрость.

Пока его люди искали, он лежал в своей юрте, пил, ел, предавался мечтам о завоеваниях и богатствах, которые вскоре должны были стать его. Хулгана, как всегда, наблюдала.

– О чем ты думаешь, мышка? – спросил он, не поворачивая головы.

Она не ответила сразу. Йемура знал: дело было не в отсутствии слов, а, скорее, в их избытке. Она перебирала их в уме, выбирая самые точные. В полумраке юрты ее черные косы поблескивали, высокие скулы отливали бронзой, грудь поднималась в размеренном дыхании. Ему вдруг пришла в голову невозможная мысль: а что, если он мог бы ее полюбить?

– Ну?

Она медленно облизнула губы – не от страсти, а просто смачивая их, чтобы слова не застревали.

– Интересно, что сказала тебе Фатима, – произнесла она. – Ты встревожен. Я это чувствую.

Йемура сделал еще один глоток айрага.

– Она говорит загадками и изъясняется в парадоксах. Говорит, что великое горе ждет меня, если я отправлюсь искать сокровище.

Он отмахнулся, будто эта мысль была всего лишь надоедливой мошкой.

– Если так, то кости моей судьбы уже брошены.

– Ты не боишься ее предсказаний?

– Я не боюсь ничего, моя мышка. Это меня боятся.

Он знал, что она не поверила – не больше, чем он сам. Но важно было вести себя как хан. Он был ветром, гнущим кусты, а не кустом, дрожащим от ветра. Один знак слабости – и люди перестанут повиноваться. Они уважали силу и хитрость, но презирали мягкие сердца и нерешительность.

– Фатима часто бывает права, – тихо заметила Хулгана.

Йемура усмехнулся.

– Да, но иногда и она ошибается. Пусть это будет именно тот случай.

* * *

Несмотря на масштабы кровавой расправы, последний из старейшин деревни не покорился.

Йемура не требовал многого – всего лишь сокровища. Если они существуют, а он был уверен, что существуют, то по праву рождения они должны принадлежать ему. Как монгольский военачальник, он имел право владеть всем, что видел. Все народы должны были склониться перед ним. Они были не более чем животными, созданными для порабощения. И этот упрямый старик был всего лишь лошадью, которую следовало сломить.

– Тебе осталось жить считаные минуты, старик, – тихо произнес Йемура. – Я пришел за сокровищем, скрытым в этой грязной дыре, и я его получу. Я не терплю собак, что стоят у меня на пути. Так отдашь ли ты мне то, что принадлежит мне?

Старец молчал.

– Очень хорошо. Позволь мне убедить тебя в моей искренности.

Его жену, Чимег, вывели вперед. Старик тут же начал умолять о пощаде, но напрасно. Для Йемуры существовало лишь одно – сокровища.

Фатима была снова вызвана. Из ее коллекции ядовитых змей вынесли египетского аспида. Рептилия, раздосадованная, но пока еще спокойная, шевелила капюшоном в руках ведьмы. Фатима поместила змею в рогожный мешок, накинула его на голову Чимег и затянула узлом у горла.

Аспид, раздраженный теснотой, тут же впился в ее лицо – клыки пробили губы, щеки, веки, язык. Женщина захлебнулась хрипом и, содрогаясь в конвульсиях, рухнула на землю.

Но даже тогда старец не сломался. Он казался еще более непримиримым, чем прежде.

Йемура потерял терпение. Он бушевал, он кричал. Никто не мог противиться его железной воле, особенно такой жалкий пес, как этот старик.

Если он желал, чтобы его очистили от кожи, словно яблоко, то так тому и быть.

В умелых руках нож мог многое – резать, колоть, даже лечить. Но в руках садиста он создавал лишь крики.

И вот Черный Клинок Байауда, окруженный нетерпеливыми мастерами пыток, принялся за работу. Йемура смотрел, как его люди упражнялись в своем искусстве.

Они резали.

Они резал на кусочки.

Они разрезали на части.

Они протыкали и перфорировали.

С особой тщательностью сдирали тонкие полосы кожи с груди, горла, бедер старца. Вырезали из его тела сгустки жира, извлекали из глазниц желеобразные комки. Один из палачей, ухватившись за веко, вырвал глаз, потряс им перед псами войны, демонстрируя кровавые нити зрительного нерва. Затем с небрежным движением отсек нос и швырнул добычу вечно голодным собакам.

Эти звери следовали за монгольской ордой, как акулы за кораблем. Они знали, что насытятся человеческим мясом.

Когда старик потерял сознание, его окатили ледяной водой, ввергая в новый круг мук. Йемура сделал глоток вина, освежая горло. Он не любил тратить время впустую.

Заточив клинок и стерев кровь со щек, он полоснул старика по лицу. Острие скользило от лба к подбородку, слой за слоем снимая плоть, пока нож не заскрежетал по черепу. Даже самые закаленные из воинов поморщились.

К тому времени старец снова провалился в беспамятство.

Его привели в сознание, когда Йемура ухватился за его язык. Разум уже почти покинул старика, и тогда военачальник забрал в качестве последней дани его второй глаз.

Племя придвинулось ближе. Они не хотели пропустить заключительный акт.

Обескровливание старейшины.

Йемура любил, когда все было доведено до совершенства. Это заняло некоторое время.

* * *

– Прости, что прерываю тебя, о хан, но кое-что было найдено. И это... это не поддается описанию.

Йемура ощутил тревожное предчувствие, словно холод пробежал по его костям.

– Говори, – приказал он.

Шрамоликий выглядел обеспокоенным. Это было непривычно. Он прошел бесчисленные походы – от Юньнани до Фракии, сражался с лучшими воинами, шел в бой со сталью в кулаке и кровью во рту. Йемура никогда не видел его испуганным. Но сейчас, в этой высохшей, заброшенной деревне, он был напуган.

Йемура не сомневался в этом.

Но сколько бы он ни засыпал его вопросами, тот лишь качал головой, бормоча, что это выходит за пределы его опыта.

Они направились к окраине деревни, где возле хижины с треугольной крышей сгрудились солдаты. Они переговаривались шепотом, беспокойно топчась на месте.

– Что за глупости? – рявкнул Йемура.

Шрамоликий провел его внутрь и указал на потайной ход, скрытый под подстилкой из козьей шерсти.

– Люди... – сказал он. – Я не могу заставить их вернуться туда. Они боятся.

Досада Йемуры превратилась в ярость. Его воины – воины! – дрожали, как мальчишки.

– За это придется заплатить, – процедил он. – Я спущусь первым. А ты прикажешь им следовать за мной. Если ослушаются – я получу их головы.