Текст книги "Ужасы войны (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

– Они умрут там, – сказал он МакКомбу, – и я ничего не могу с этим поделать.

МакКомб хотел сказать, что можно было остановиться – но время ушло. Конечно, он не стал сыпать соль на рану. Иногда дети и дураки учатся, что плита горяча, только обжигая руки. Может, Лайонс что-то вынесет из этого, но, скорее всего, нет.

– Они не умрут, майор, если сами того не захотят, – сказал ему МакКомб, зная, насколько хитры и изобретательны черноногие.

Они выживут, и пока они живы, они будут тратить все свои силы на то, чтобы просить Великого Духа наказать белых преступников, что принесли смерть в их клан.

И, возможно, Великий Дух исполнит их просьбу.

Если нет, черноногие не преминут взять дело в свои руки.

Самая тяжелая встреча МакКомба с этим племенем случилась в 1848 году, когда он разведывал реку Ту-Медисин в Монтане в поисках бобров в разгар лета. Огромный гризли напал на него так быстро, что он не успел вытащить свой Хокенс. Медведь изодрал его своими смертоносными когтями, разорвав спину, ребра, плечи и руки. Он схватил его голову в пасть и подбросил. Судьба вмешалась, прежде чем зверь успел его сожрать. МакКомб скатился вниз по склону, через заросли терновника, в реку, где течение унесло его на милю вниз. Окровавленный и избитый, с одним ножом и лекарственной сумкой на поясе, он зашил свои рваные раны, как мог, с помощью кетгута и оленьей нити и начал мучительный шестидневный путь через кусты. Питаясь из луж и поедая корни и ягоды, с ранами, кишащими личинками, он наконец добрался до Кут-Бэнк-Крик.

И там его нашел отряд черноногих.

Милосердия не было. По неизвестным причинам они привели его в свой лагерь и избили до беспамятства. Затем его передали женщинам, которые привязали его к столбу и копались в его ранах палками, хлестали ивовыми ветками, пока он не потерял сознание. Ночью его отвязали и оставили лежать в грязи, возможно, думая, что он слишком слаб, чтобы сбежать. Но они ошиблись. До того, как утром начались новые мучения, МакКомб уполз из лагеря, добрался до реки и следовал вдоль нее несколько дней, пока не наткнулся на группу дружелюбных кроу, пробирающихся через земли черноногих.

Он до сих пор носил шрамы от того злого гризли и нежных забот черноногих. Он не питал к ним милосердия, но верил, что есть убийства необходимые и те, что не нужны.

Пять Волков ехал рядом на своем пегом коне, МакКомб вел их глубже в белую пустыню, его разведчики-осейджи искали следы впереди. Никогда еще он не видел эти горы такими безжизненными даже в мертвую зиму. Такая тишина была не только неестественной, но и жуткой. Ничто не шевелилось. Ничто не дышало. И его разведчики тоже это чувствовали. Неопытный белый не заметил бы этого, но МакКомб заметил, и это легло на него, как смертельный мороз.

Они ждали чего-то, как и он.

И, как он, не знали, какую форму это примет, только то, что это будет нечто, рожденное ужасом.

Пробираясь через лесистые холмы и снежные лощины, он чувствовал, как в нем нарастает страх, густой, как тростниковые заросли. Был страх понятный – мародеры-индейцы или голодные звери, – и был страх, который понять нельзя. Тот, что начинался как бледное семя в душе, питался тревогой и неизвестностью, пока не прорывался из каменистой, влажной почвы, заполняя разум черным садом разросшихся лоз, что душили разум и здравый смысл.

И с этим столкнулся МакКомб.

Он знал, что каждая миля приближает их к черному, бьющемуся сердцу того, что заставило черноногих бежать прямо под прицелы кавалеристов.

В зловещей тишине ветер стонал в пустых зарослях и засыпанных сугробами холмах, мертвые деревья торчали из снега, как надгробия и шпили. Живые тени, полные ползучей силы, текли вниз с высоких органных труб. Что-то древнее и пагубное существовало здесь, и МакКомб с его разведчиками чувствовали, как оно сгущается, словно паутина, смыкается вокруг них, как темный кулак, жаждущий выжать дыхание из их глоток.

МакКомб и Пять Волков спустились по склону на дно долины. Все было укрыто толстым снежным покрывалом. Камни, деревья – все вылеплено белым. Снежинки кружились в воздухе, одинокий, холодный ветер поднимал сугробы, создавая вихри. Осейджи были впереди. Копыта мерина МакКомба осторожно пробивали снежную корку, его дыхание вырывалось белыми облаками.

Поднимаясь на поросший соснами холм, они заметили, что снег потревожен следами множества лошадей. Разведчики проверили их и сказали, что это следы индейских коней, неподкованных. Следы солдатских лошадей всегда были подкованными.

– Здесь прошeл боевой отряд, – сказал Пять Волков.

– Ага. И у меня чувство, что они прошли прямо через Тига и его парней, – сказал МакКомб. – Будет удачей, если мы найдем хоть их скальпированные трупы.

Ветер засыпал большую часть следов. Они появлялись и исчезали через нерегулярные промежутки. С замирающим сердцем МакКомб повел своих разведчиков дальше, выше в угрюмые холмы. Подъемы были густо покрыты лесом, деревья гнулись под снежными одеялами. Зловещие тени расползались по сугробам, словно кровь из перерезанных артерий, текущая и скапливающаяся в лужах.

Осейджи поднялись на гребень и через несколько секунд вернулись, махнув ему вперед.

– Теперь увидим, – сказал Пять Волков на языке жестов.

Да, сэр, – подумал он, – точно увидим.

Осторожно двигаясь, он поднял своего мерина на гребень, смахнул снег с лица меховой рукавицей. Он крепко держал поводья, оставив правую руку без рукавицы, чтобы в любой момент схватить винтовки в чехлах, пистолеты Кольта под шубой, томагавк и нож на поясе. Мир вокруг был беззвучной пустотой, холодной и засыпанной снегом, почти инопланетной в своем полном отсутствии жизни. Ни птицы не кричали, ни звери не шевелились в кустах, только мягкий стон ветра, шорох сосен и скрип ветвей.

Поднявшись на холм, пробираясь через вихрь снега и моргая, он увидел то, что видели его разведчики, и в его животе родилась сырая, пугающая мерзость.

– Черт, – сказал он шепотом, натягивая поводья и останавливая коня.

След боевого отряда был виден там, где он исчезал в густых зарослях, ветви которых сплетались по бокам и сверху, словно туннель из колючек. А перед ним... грубо обтесанные кленовые ветви, воткнутые в снег и в землю под ним, и на каждой – насаженная человеческая голова. МакКомб знал, чьи это головы. Тиг. Колтер. Болек. Перри. Хайдерман. Головы белых солдат разведывательной группы Тига.

Их тел нигде не было видно, как и тел их разведчиков-пауни.

МакКомб спрыгнул с коня, Пять Волков последовал за ним.

Головы были насажены высоко, так что смотрели прямо ему в глаза. Их лица были серыми и морщинистыми, покрытыми инеем и брызгами почерневшей крови. Рты зашиты черным шнуром, глаза выпучены, застывшие и затянутые пленкой. С обрубков свисали кровавые сосульки.

Все они были скальпированы.

Сидя на лошадях, осейджи пели низкие, скорбные песни.

– Это чтобы нас отпугнуть, – сказал Пять Волков.

– И это работает, – ответил МакКомб. – Предупреждение.

Ибо это было предупреждение. Боевой отряд настиг людей Тига, обезглавил их и насадил головы на колья, чтобы напугать главные силы, которые, как они знали, идут следом. МакКомб видел такое и раньше. Он изучал деревья вокруг, белоснежные горные пики. Внезапно поднялся пронзительный ветер, разметая снег и завывая в соснах. Сухие ветви трещали и скреблись. То, что он чувствовал так долго, теперь стало совсем черным в его животе, кипя, как яд.

– Надо убрать это, пока синемундирники не увидели, – сказал он. – Только Лайонсу нужно знать.

С помощью Пяти Волков он выдернул колья из земли и сбросил их в глубокий снежный овраг. Когда они вернулись, осейджи склонили головы, прислушиваясь к чему-то на ветру. МакКомб услышал это лишь на мгновение... нечеловеческое пение множества голосов, быстро затихшее.

Сглотнув, он подумал о призрачном бизоне.

* * *

Два года назад, вернувшись с охоты на бизонов и обнаружив, что его жена и трое сыновей были зарублены сиу в его отсутствие, Пять Волков почувствовал, как его кровь стала черным льдом, а душа увяла, словно дикие цветы под первым осенним морозом. Он ходил, как человек, но не был человеком, лишь опустошенной оболочкой. В его сердце не было огня, в душе – музыки, только разорванная и выпотрошенная пустота, которую даже время, великий целитель, не могло наполнить теплом и пониманием.

Великий круг, круг жизни, был навсегда разорван, и он был отрезан от него, как младенец от матери при рождении отрезанием пуповины.

Он присутствовал на похоронах, и, хотя был полон горя и раскаяния, не показал боли, не пролил слез, лишь двигался молча, как было принято у его отцов, абсароки, индейцев кроу. По традиции он выбрал место для погребальных помостов своей семьи в тенистой роще тополей на реке Хэнгинг-Вуман-Крик. И, как было принято, женщины племени зашили тела павших в бизоньи саваны вместе с их лекарственными свертками и подняли их на помосты, украсив их бисерными шкурами и подвесками.

И той ночью, и многие ночи после, Пять Волков скорбел у помостов.

Они были сделаны из четырех жердей, вбитых в землю и укрепленных каменными пирамидами. Наверху лежали колыбели из ветвей, поддерживающие погребальные свертки. Отбеленные черепа бизонов были установлены на шестах перед ними как тотемы.

Он пел им песни днем и ночью, пока они начинали свое путешествие в иной мир и объятия Великого Духа. В одну дождливую ночь, дрожа в своей бизоньей шкуре, он увидел стаю волков, почуявших запах мертвого мяса. Пять Волков отпугнул их, но один остался, глядя на него с берега реки огромными, блестящими глазами. Глазами, очень похожими на глаза его давно умершего отца, Лиса-Который-Говорит. Пять Волков пошел к этому одинокому волку, и тот не убежал, а спокойно поднялся на вершину холма, где завыл лишь раз и исчез. Пять Волков испугался, ибо волк был его духом-проводником, но, несмотря на страх, он знал, что Великий Дух говорит с ним голосом тайны.

На следующий день, следуя сверхъестественному, которое для него и всех кроу было лишь ветвью естественного, он построил потельную хижину из ивовых прутьев и уединился в ней. С собой он взял только трубку и лекарственный сверток. Три дня и три ночи он постился нагим, потея и видя сны, и, наконец, далеко за полночь на третий день, его глаза широко раскрылись, и пришло ясное видение.

Он услышал вой своего духа-проводника.

Жуткий ветер, холодный, как сама могила, ворвался в хижину, свистя сквозь прутья и заставляя его дрожать, раздувая угли в очаге. Пар поднимался от них, сгущаясь в фантастические формы и призрачные фигуры, что кружили вокруг, внутри и вне его, открывая ему глаза, наполняя его вином Великой Тайны и опьяняя, чтобы он мог видеть сквозь эфир настоящего в эфир грядущего.

Видение.

Он увидел место серых теней и черного, расколотого льда, холодный морозный дым, что стелился над сотнями и тысячами погребальных помостов, выросших из мертвой земли в густом, наклоненном лесу. Земля была изрыта, изранена, истекала зловонным туманом, что формировал ухмыляющихся, ползущих демонов и ночных духов. Мир стал кладбищем, и это было наследие кроу, мир, лишенный жизни, как тело, лишенное крови. Ни человек, ни зверь не бродили по скалистому ландшафту, ничто не оставляло следов на влажной корке почвы. Был лишь смертельный туман и бледный, мертвенный свет черепообразной луны смерти. Плесень вилась по помостам серыми венками. Тени ползли, и призраки давно умерших просачивались из земли в зловонных клубах, стелясь над костями кроу.

Кладбище поглотило мир света и жизни.

И затем, среди тесных, переполненных мертвых деревьев помостов и гробниц с гниющими саванами и торчащими желтыми костями, появилось войско смерти на конях. Призраки. Злые мертвые. Это были воины-скелеты в истрепанных шкурах и плесневелых мехах, с щитами, луками и боевыми копьями. Они носили головные уборы из скальпов волков и бизонов, и единственным живым в них были их красные, горящие глаза, что были путями в преисподнюю, которую белые называли адом. Десятки и десятки мертвых всадников, казалось, поднимались на конях из могильной траншеи в земле, что была словно великая рана, дымящаяся и кипящая бледным, голубым фосфоресцированием.

Пять Волков дрожал и потел, желая кричать, вдыхая зловоние могильных специй и сладкой гнили, что несло от них ветром пепла. Он видел, как тонкий могильный лунный свет пробивался сквозь многочисленные дыры в их телах, слышал стук их зубов и треск костей, жуткое скрежетание и грызение паразитов, живущих внутри них. Но хуже всего, он слышал, как они зовут его по имени в ветреных, стонущих голосах, что эхом отдавались из подземных глубин полной тьмы.

Это произошло в сентябре, в месяц, который сиу называли Луной Черных Тельцов. Время, когда бизоньи телята сбрасывали свои юные шерстяные шкуры и обретали темно-коричневые меха взрослых.

Много дней Пять Волков был одержим своим видением. Он говорил о нем со старейшинами и шаманами, и все они сказали ему, что со временем истина откроется. Много месяцев после он просыпался в своей хижине, потный и дрожащий от снов, в которых мертвые существа, похожие на его жену и сыновей, тянулись к нему из разорванных шкур, кишащих могильными червями. Он был, по сути, человеком, преследуемым призраками.

Год спустя, с высокой скалистой гряды, он наблюдал, как длинные ножи строят свой форт на Пайни-Крик. Форт, который вскоре станет известен как Форт Фил Кирни, прямо на священных землях сиу... землях, что долго принадлежали кроу, пока сиу не вытеснили их. Пять Волков смотрел на синемундирников весь день и следующий, как, вероятно, многие индейцы из своих укромных укрытий. Солдаты были весьма трудолюбивы, скашивая траву, возводя блокгаузы и окружая лагерь высокой стеной из бревен. Воины сиу тревожили их на каждом шагу, убивая и снимая скальпы, но белые не останавливались, пока форт не был завершен через месяц.

Наблюдая за длинными ножами, Пять Волков наконец понял свое видение, или, по крайней мере, его часть. Сиу убили его семью в Луну Черных Тельцов, в сентябре. В этот же месяц ему было дано видение. И год спустя, снова в тот же цикл, он смотрел, как солдаты строят свой форт, с которым они будут воевать против нации сиу. Как и многие кроу, Пять Волков был более или менее дружелюбен с белыми. И как все кроу, он ненавидел сиу, что убивали и грабили его племя и украли их исконные земли. Хотя он не понимал белых, он знал, что они ненавидят сиу так же, как он, и решил тогда, что поможет им в уничтожении своего самого лютого врага. Ибо все пришло к полному кругу, и обруч больше не был разорван, но стал единым.

Он не до конца понимал свое видение мира, ставшего кладбищем – хотя думал, что это то, что сиу сделают с нацией кроу, превратив их мир в могильник, – но знал, что убийство его семьи руками сиу было дозволено Великим Духом, чтобы он получил свое видение на Хэнгинг-Вуман-Крик и присоединился к синемундирникам в уничтожении своих смертельных врагов.

Так круг жизни был восстановлен, и Пять Волков стал частью порядка живых, а не марша мертвых. У него была цель, видение и благословение Великого Духа. Его долг теперь был святым. Он прольет кровь сиу за кровь своей семьи и, что важнее, за кровь своего убитого и поруганного народа.

Это было пророчество.

* * *

По мере того как они поднимались все выше в горы, пробираясь через заваленные снегом долины и вдоль гребней, очищенных ветром от снега, МакКомб начал задаваться вопросом, не приближается ли его смертный час. Все, о чем он мог думать, – это прошлое, то, что было и никогда больше не вернется. Перед глазами вставали лица и места, которых он уже не увидит. Возможно, он слишком стар, и, быть может, его дух-проводник, тот упрямый Белый Шип из мира призраков, уже идет по его следу, готовясь нанести последний удар.

В старые добрые времена человеку хватало того, что он приносил с собой, что вез на своих лошадях и мулах: мешки для ловушек, парфлеш^[12], добротное бизонье одеяло, пара оленьих шкур, пороховница, патронташ, пистолеты, ружье, хороший набор ножей и метательных топориков. Свежий ветер, плодородная речная долина, немного удачи и красивая индианка, чтобы согревать его одеяло по ночам и помогать с выделкой шкур. Тогда человек мог жить свободно и легко – под открытым небом, на зеленой земле, с кучей бобровых шкур, чтобы расплатиться за все на ежегодном сборе.

Но затем пришли солдаты. А с солдатами – проклятые поселенцы с востока. Их становилось все больше, они отравляли воздух, теснили землю, уничтожали жизнь горцев и племен. МакКомб даже думать не хотел, что принесут этой земле десять или двадцать лет.

Господи.

Все умирало. Торговля бобрами рухнула, бизонов истребляли охотники за шкурами, и старые славные дни, когда ты ставил ловушки и тянул свои веревки, были почти забыты.

В душе МакКомба поселились глубокая скорбь и чувство вины. Он знал, что именно такие, как он, проложили тропы для других, и тем самым подписали смертный приговор своему образу жизни и жизни племен – будь они друзьями или врагами.

Осознавая это, он думал: Моя судьба ясна, не так ли, старый Белый Шип? Я заплачу за свои грехи. Я посеял свои посевы и пожну этот урожай.

Он снова ехал с Лайонсом впереди колонны, разведчики далеко впереди. Лайонс не удивился, когда МакКомб рассказал ему о судьбе отряда лейтенанта Тига. Он почти ничего не сказал, принимая все так, как должен был мужчина в этой стране. Страдания и смерть были здесь частью жизни.

МакКомб не болтал, не жевал кожу, как это было в его привычке.

Как и заснеженный мир вокруг, он был молчалив и насторожен. Готовился к тому, что ждало впереди, к тому, что уже подбиралось к ним. Его чувства были обострены до предела. Он слышал лошадей, шорох снаряжения, звон сабель, шелест шинелей, но также внимал голосу ветра, его шепоту, тому, как он спускался с высоких склонов, скользил по тропам и одиноким лощинам. Его зрение было острым, сверхъестественно четким, разглядывая тени, стволы деревьев и сугробы в поисках признаков засады. Его нюх искал запах тех, кто питался человеческой плотью, пожирателей людей.

Они были здесь... где-то, и скоро, подсказывало ему чутье, они дадут о себе знать.

Единственное, что радовало, по его расчетам, – ветер дул с северо-запада на юго-восток, так что они с солдатами находились с подветренной стороны от того, что таилось впереди. Это делало почти невозможным для этих тварей учуять их запах.

– Слушай.

Да, всадники.

Лошади на марше, идущие быстрым шагом. Для него это было ясно как день, и, возможно, нужно было прожить годы в этих горах, чтобы это услышать, но звук был. Он слышал его, чувствовал далекие, едва уловимые вибрации копыт, передававшиеся через ноги его собственной лошади в его тело.

– Слышишь? – спросил он, обернувшись к майору Лайонсу, ехавшему прямо за ним.

Лайонс поднял руку, останавливая колонну.

Капитан Чиверс сказал:

– Я ничего не слышу, черт возьми.

Если бы ситуация не была столь серьезной, МакКомб рассмеялся бы. Капитан Чиверс был комичен. Безусловно, он был хорошим солдатом и храбрецом, но также и дураком. Таким дураком, каких армия плодила в изобилии. Самоуверенный, высокомерный, весь из себя, но глухой, немой и уж точно слепой.

То еще зрелище. Высокие сапоги до колен, начищенные до зеркального блеска, перчатки с игривой бахромой, широко распахнутое бизонье пальто, демонстрирующее пару роскошных револьверов с перламутровыми рукоятками – каждая деталь кричала о его показной роскоши. Шляпа с необъятными полями, лихо сдвинутая набекрень, и алый шелковый платок, небрежно повязанный вокруг шеи, завершали образ, словно сошедший с афиши бродячего цирка Дикого Запада.

Его лицо – резкое, с правильными чертами, напоминавшее античный бюст, – украшали усы и борода, выстриженные с такой хирургической точностью, что, казалось, могли порезать при одном неосторожном движении. Вся его фигура дышала театральным величием: походка горделивая, осанка вычурная, каждый жест продуманный. Он шествовал по улице, как породистый бойцовый петух, распушивший свой разноцветный хвост перед соперником – самовлюбленный, напыщенный, ослепительно яркий в своем безудержном тщеславии.

МакКомб решил, что удержать скальп этого парня от украшения сиуского шеста будет чертовски трудной задачей.

– Будь я проклят, – сказал он. – Может, ты и был грозой серых мундиров Теннесси и адским пламенем против команчей на Равнинах Столбов... но здесь, в Божьей стране, сынок, в настоящем сердце мира, я думаю, ты не найдешь собственную задницу даже с одним хорошо смазанным пальцем.

– Я сыт по горло твоими... – начал Чиверс.

– Уверен, что сыт, ты, пылкий юный глупец, но прежде чем отмахнуться от меня, считая, что я несу ахинею, сделай одолжение, послушай. Закрой свой болтливый рот и просто используй уши. Это те свиные уши по бокам головы, сынок.

– Там ничего нет, старый дурак, – сказал Чиверс. – Я ничего не слышу.

– Тогда ты не слушаешь, сынок, – сообщил ему МакКомб. – А если не слушаешь здесь, ты умираешь.

Чиверс был человеком многих ипостасей, но прежде всего – воином. И уж точно не зеленым юнцом, чтобы позволять разговаривать с собой в таком тоне. Особенно какому-то заскорузлому бобрятнику вроде МакКомба.

Впрочем... сейчас его внимание перехватил другой звук – четкий стук копыт, приближающийся со стороны прерии. Только копыта. Больше ничего.

Он коротко вдохнул и сказал:

– Я признаю свое незнание сиу...

– Молодец, сынок! Молодец! – перебил его МакКомб. – Мне нравится офицер, который признает свою невежественность, и ты действительно невежествен. Глуп, как высушенное на солнце козье дерьмо, да, сэр. Я здесь с двадцать третьего года, ставлю ловушки и выделываю шкуры. Я знаю свое дело и не боюсь это признать. Но держись старого Буна, парень, и я научу тебя твоему ремеслу, клянусь, как сиу гадят в лесу, научу!

Чиверс поморщился.

– Я знаю свое ремесло, сэр.

– Правда? Правда, пудинговая нога? – МакКомб пожал плечами под своими мехами. – Ну, подозреваю, если бы ты знал, ты бы не только услышал моих разведчиков, но и учуял то, что я чую уже давно.

– А именно?

– Беспокойные стада лошадей и дым от костров совета, да, сэр.

Чиверс явно ничего не чувствовал.

– Послушай, ты, старый...

– Хватит, – резко оборвал его майор Лайонс, – хватит.

МакКомб рассмеялся.

– Этот парень не отличит жирную корову от тощего быка.

Чиверс ощетинился.

Борода Лайонса была седой, как серебряная пыль, глаза суровые и узкие, словно глубокие русла ручьев, от долгих лет сражений. Он не любил Чиверса, и все это знали. Единственная причина, по которой Чиверс был здесь, – приказ Кэррингтона. У Чиверса был дядя, сенатор штата Индиана, так что Кэррингтону приходилось учитывать свою политическую карьеру.

МакКомб изучал небо, белое, как свежая кость, и густо заросшие холмы. Все вокруг. Казалось, он увидел там что-то, что ему не понравилось. Солдаты, все до одного, были укутаны от бури, но МакКомб, слишком хорошо знавший эту страну, держал руку свободной, готовясь схватиться за пару револьверов Кольта на поясе.

Разведчики возвращались, не соблюдая обычной скрытности. Их пестрые жеребцы фыркали и хрустели снегом, перепрыгивая поваленные деревья и взбираясь по заснеженным лощинам. Как всегда, они подъехали прямо к МакКомбу.

– Что видели, братья мои?

Змеиный Ястреб сжал свои кожистые губы.

– Индейская деревня впереди, – сказал он тихо. – Много лошадей и типи^[13], но...

– Но что? – спросил Чиверс.

Но осейджи не смотрели на него. Они вообще ни на кого не смотрели, кроме МакКомба, которого считали своим. В отличие от белых, их лица было трудно читать – годы суровых ветров и непогоды сделали их бесстрастными, как отполированный камень.

Но МакКомб видел в их глазах что-то, что ему не нравилось.

– Что ты видел? – спросил он Пять Волков.

Лицо Пять Волков было мокрым от тающего снега. Снежинки падали с его носа, превращаясь в капли воды.

– Я не вижу там жизни. Военный отряд... он прошел через деревню и оставил за собой тишину.

Что-то еще беспокоило его и двух других, но МакКомб знал, что давить бесполезно. Все будет сказано, когда придет время, но не раньше. Таков был индейский обычай.

– Послушайте, – сказал Чиверс. – Хватит говорить на этом тарабарском языке и скажите точно, что вы там видели, черт возьми.

Но Пять Волков не ответил, как и осейджи. Для них Чиверс был никем. Ему пришлось бы ездить с ними, сражаться с ними, завоевать их доверие через кровь и грязь, прежде чем они приняли бы его. Для них он воплощал все, что они презирали в белых: сплошной фасад без сути.

– Не трать дыхание, пудинговая нога. Ты не их парень, – объяснил МакКомб. – Нет, сэр, они не придут на твой совет, белый человек. Им не по душе твоя медицина, и твой язык кривее, чем ползучая королевская змея.

Чиверс был готов выхватить саблю, но Лайонс остановил его взглядом. Потому что иногда, несмотря на то, какой ты щеголь, лучше закрыть рот и открыть уши.

– Пожалуй, стоит взглянуть, – сказал МакКомб, чувствуя, как что-то шевелится у него в животе, словно гусеницы. – Если это вам по нраву, майор.

– Колонна, вперед! – крикнул Лайонс.

МакКомб и его разведчики повели отряд. Снег становился гуще и мокрее, запах дыма – все резче. По мере продвижения МакКомб чувствовал запах смерти – свежей, но и чего-то гораздо более старого, отвратительного и ужасного.

Ему это совсем не нравилось.

Ибо он знал, что смерть в стране реки Паудер приходит быстро.

* * *

Когда они спустились в индейский лагерь, снег падал тяжелыми, влажными комьями. Густые сосновые рощи гнулись под снежными одеялами. Мертвые деревья, скалы и заросшие холмы превратились в меловые скульптуры. Колонна медленно продвигалась вперед, лошади фыркали, люди кашляли в кулаки. Стрелки и фланговые держали винтовки Спрингфилда наготове, внимательно следя за окрестностями. Они пересекли ручей, пробивавшийся сквозь ледяные плиты, и деревня оказалась прямо перед ними.

МакКомб увидел типи, разбросанные по ветреному лугу, словно острые носы кораблей, тонущих в белом, зыбком море. Он заметил стойки для сушки шкур и копчения мяса, бизоньи шкуры, натянутые на ивовые каркасы. Над угасающими кострами стояли треноги, сложенные пирамиды дров. Это не был временный лагерь.

И первое, что поразило его, – тишина.

Ни лая собак, ни смеха детей, ни собравшихся старейшин или женщин, ни воинов с ружьями, следящих настороженными глазами.

Ничего.

Только дым от костров в воздухе, звук ветра, кружившего и стонавшего, треск поленьев в очагах, хлопанье покрывал типи.

Но МакКомб слышал еще кое-что: темный, шепчущий покой, такой громкий, что он кричал. Это был звук деревни – непрерывный, гудящий гул. Нейтральный звук пустоты, жуткий и потусторонний.

Тронув коленями коня, он последовал за своими разведчиками через лагерь, солдаты рассыпались позади. Вскоре они увидели тела. Как у ручья Крейзи-Вумен-Крик, трупы застыли в снегу, словно бревна, разрезанные, изрубленные, выпотрошенные. Лужи крови замерзли в красные кристаллы. Все было покрыто тонким слоем белого, словно мукой, рассыпанной по полу бойни.

– Боже милостивый, – только и смог вымолвить МакКомб, спешиваясь.

– Что, черт возьми, здесь произошло? – спросил Чиверс.

– Что-то здесь прошло, сынок, – прошептал МакКомб. – И судя по всему – оно не просто прошло. Оно разделывалось с мясом.

Он слышал, как некоторых солдат начало тошнить.

Он смотрел на десятки тел и их частей. Их закололи, содрали кожу, лица были срезаны с черепов, руки и ноги оторваны, животы вскрыты, горла разорваны. Петли внутренностей застыли в снегу, словно мертвые змеи. Детей и младенцев разбили о камни, воинов изрешетили пулями и утыкали стрелами. Женщин насадили на колья, вбитые в их лона. И каждое лицо, каждое исцарапанное и залитое кровью лицо застыло в кричащей маске смерти, с широко распахнутыми глазами и разинутыми челюстями.

И все они были оскальпированы.

Многие частично съедены.

И хуже того, макушки их черепов были расколоты, а содержимое аккуратно высосано.

– Это был лагерь кроу, – сказал майор Лайонс, его голос стал сухим и очень старым. – Что, во имя Христа... кто это сделал?

Но МакКомб и его разведчики молчали.

МакКомб осматривая тела, заметил руку, торчащую из снега, сжимающую нож. Он попытался вытащить тело, но тела не было. Только рука в рукаве из оленьей кожи, с обрубком кости там, где ее оторвали от плеча.

Чиверс ходил среди бойни по тесным кругам.

– Черепа... все черепа вскрыты, опустошены, – повторял он. – Мозги... где они?

– Что-то их съело, – сказал один из солдат.

МакКомб осмотрел окровавленную голову. Кожа с лобной части была содрана, как кожура апельсина. Чуть ниже, где череп был расколот, словно яйцо, виднелись углубления в кости: глубокие, рваные проколы.

– Следы зубов, – произнес он.

Майор Лайонс сглотнул.

Что бы ни пронеслось здесь, оно пришло не только с копьями, ножами и стрелами, но с зубами, когтями и жутким аппетитом. Беспощадная буря, разрывающая тела, потрошащая их, отрывая конечности и пожирающая остатки. Кроу убивали не просто ради забавы... но ради еды.

МакКомб и Лайонс вошли в типи, расписанное символами и изображениями животных. Их встретил запах жареного человеческого мяса. Старик-индеец – возможно, шаман, судя по трубкам, барабанам и связкам сушеных трав – был оскальпирован и погрызен, его тело сброшено в костровую яму. МакКомб и Лайонс вытащили его дымящиеся, покрытые волдырями останки из огня, черные ребра торчали, словно обручи бочки. Тело развалилось у них в руках.

Затем они методично обошли все типи.

Многие были разрушены, растоптаны и сорваны с шестов, но в других хранились сокровища: одеяла, бизоньи шкуры, еда, ружья, мокасины, тонкие кожаные рубахи, священные узелки и церемониальные щиты... вещи, ценные в этой суровой стране. Вещи, которые ни один воин в здравом уме не оставил бы после набега.

Это не имело ни малейшего смысла.

– Я никогда не видел ничего подобного, – признался Лайонс. – Оставить все это... с какими краснокожими дьяволами мы имеем дело?

Но МакКомб приложил палец к губам, призывая к тишине.

Он склонил голову, прислушиваясь.

Лайонс тоже услышал. Эхо чего-то, доносившееся на ветрах с высокогорий: ритуальное пение, пронзительное и пустое. Затем буря поглотила его. Но того, что они услышали, было достаточно, чтобы мурашки пробежали по спине, а вены наполнились холодной жижей.

Разведчики, сидя на своих конях, тоже это услышали.

Они изучали заснеженные холмы и пики, безмолвно шепча слова. Все до единого выглядели напуганными, абсолютно перепуганными.

– Что это, брат мой? – спросил МакКомб у Пять Волков.

Но тот лишь покачал головой.

– Я не буду говорить об этом.