Текст книги "Ужасы войны (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

Капитан Чиверс взглянул на майора Лайонса и покачал головой. Но Лайонс не обратил на него внимания. Возможно, порой он и сам уставал от Буна МакКомба, но одного отрицать было нельзя: как разведчик и проводник он не имел равных.

Чиверс же был своего рода вундеркиндом во время Гражданской войны, водившим кровавые кавалерийские атаки прямо в сердце отрядов конфедератов, разметывая их по ветру... тех, кого не зарубили, не закололи или не застрелили. После окончания войны между Севером и Югом он служил под началом генерала Карлтона вместе с Китом Карсоном, яростно сражаясь против навахо, кайова и команчей на Южных равнинах.

– Я – настоящий солдат, – не раз повторял он Лайонсу, – а не какой-то изношенный, замусоленный, воняющий шкурами старый траппер, как МакКомб.

По мнению Чиверса, Бун МакКомб был полон такого дерьма, что с ним мог сравниться разве что сортир в Канзас-Сити.

И, как обычно, МакКомб говорил без умолку, а буря подхватывала его голос, уносила в высокие полярные выси, замораживала, дробила на куски и позволяла обломкам падать на солдат, что упорно пробирались вперед. Обрывки его голоса отскакивали от колонны, эхом разносясь по сосновым склонам и низинам. Он рассказывал о зимовке в высокой пещере в Тобакко-Рутс с одной лишь медведицей-гризли в компании, о том, как стоял бок о бок с Закари Тейлором, когда тот надавал по заднице Санта-Анне во время Мексиканской войны, и как однажды в скудный год продал своих шестерых жен-ют за черный порох и вяленое мясо.

Как всегда, байки МакКомба были высокопарны и похабны.

Но, похоже, никто не слушал, даже Вуд. Мир был тих и бел, видимость едва достигала нескольких метров. Солдаты, укутанные в тяжелые шерстяные одеяла и шинели, наклонялись против воющего ветра. Их глаза щурились из-под полей шляп Джеффа Дэвиса. Вокруг снег летел густо, словно пух из подушки, покрывая людей, лошадей, зависая в воздухе пеленами. Лишь звон сабель, скрип снаряжения и тяжелое топтание копыт, укрытых снегом, нарушали тишину. И, быть может, сами горы, что вздыхали и дышали, издавая холодное, белое шипение.

Разведчики МакКомба искали следы далеко впереди, в самом сердце метели. Они были хороши, эти парни. Прирожденные охотники за людьми. И то, что они шли по следу индейского боевого отряда в такой буре, было тому подтверждением.

Майор Лайонс полностью доверял МакКомбу и его индейским разведчикам.

В том, что они найдут то, за чем охотились, сомнений не было. Лайонс лишь гадал, что, во имя Господа, это могло быть. Шесть часов назад он вывел свой отряд из форта Кирни в Бигхорнские горы, прямо в пасть метели, чтобы найти и уничтожить виновников злодеяния у ручья Крейзи-Вумен-Крик. Пять часов назад лейтенант Тиг с разведывательной группой отправился вперед, чтобы подготовить почву для великой расплаты.

И теперь, с ветром в лицо и горами, укрытыми метелью, словно одеялом, Лайонс лишь надеялся, что, встретив Тига и его солдат, они не окажутся мертвыми.

Отправить отряд Тига далеко впереди главной силы было идеей полковника Каррингтона, и Лайонсу это не нравилось ни тогда, ни тем более теперь. Ибо в воздухе, насыщенном снегом, витала смерть, и с каждой милей ее зловещий, неосязаемый дух становился все ощутимее.

* * *

Каждый человек в колонне, будь то ветеран или новобранец, знал, с чем они столкнулись. Все знали, как действуют сиу-лакота и их союзники – шайены и арапахо. Они долго и упорно сражались за свои права против пришельцев. И хотя племена часто враждовали между собой и с врагами, такими как кроу или черноногие, они могли объединиться в единый фронт, когда дело доходило до убийства белых, угрожавших их исконным охотничьим угодьям. Они выезжали малыми группами, тревожили и путали белых, изматывали их партизанской войной, а когда солдаты уставали, заманивали их в ловушки, атакуя сокрушительными силами основных отрядов.

Никто не знал этого лучше Буна МакКомба.

– Воистину, – восклицал он, – Божья страна! Вот она перед нами! Пульсирующая кровь и неукротимая сила самого мира! Вдохните этот воздух, вы, странники, мать вашу, и нечестивцы! Словно к материнской груди припал! Это пробуждает жажду жизни! Заставляет вас чувствовать себя крепче боевого петуха! О, воистину! Воистину, вы, дерзкие бродяги! Ха! И воинственные племена ведают это так же, как я! Они будут сражаться за эту землю, клянусь! Снег окрасится алым, а тела – краснокожих и белых – будут громоздиться, точно дрова, прежде чем все завершится! Река Паудер станет величайшей грудой костей в истории! Слава сему!

– Неужели нельзя его заткнуть? – сказал Чиверс майору Лайонсу, но тот лишь проигнорировал его.

Снег валил, ветер хлестал, а МакКомб выкрикивал обрывки полузабытых псалмов, которым его научила матушка, еще до того, как он попал в Скалистые горы и стал языческим дикарем, как его братья из племен. Когда ему было одиноко или неспокойно, он имел привычку говорить громко и долго, позволяя своему голосу эхом разноситься по высоким пикам и пустынным сосновым лесам. Это была привычка, сохранившаяся за долгие годы.

И сейчас, щурясь в метель, он был неспокоен. Ибо знал, насколько уязвима колонна, насколько зелена кровь ее неопытных солдат и как быстро смерть может выскочить из белых пустошей. Смерть была там, и он чувствовал ее в самой глубине своих костей. Он чуял ее запах и слышал в затишье одиночества, в крике по ту сторону тишины.

Когда они вошли в глубокую лесистую лощину, перед ними открылась засыпанная снегом поляна. МакКомб вдруг замолчал. Что-то сжало его, заглушило голос. Он поднял руку, останавливая колонну.

Прислушался.

Лошади фыркали, люди бормотали за его спиной. Снег падал мягким пухом. Где-то слева в зарослях хрустнула ветка. Он услышал... да, приближающихся лошадей. И не с мягким шагом, а с быстротой и спешкой.

– Приготовьтесь, – крикнул он Лайонсу.

Колонна напряглась.

Разведчики вернулись, за ними скакали синемундирные бойцы. Их было трое – Пять Волков, Тот-Кто-Ездит-на-Высокой-Лошади и его брат, Змеиный Ястреб. На них были одеяла и шляпы с перьями, косы украшены бобровым мехом, лица смуглые и изрезанные морщинами, словно выжженная пустынная скала. Пять Волков был кроу с реки Масселшелл, двое других – осейджи из западного Миссури. Ни одно из этих племен не питало любви к равнинным сиу. А кроу, как и черноногие, никогда не признавали Красное Облако своим вождем.

Они подъехали прямо к МакКомбу.

Пять Волков первым заговорил на языке жестов, сообщив, что приближаются индейцы. Затем он сказал:

– Много идет скоро, но они не в боевой раскраске и не готовятся к войне. Они бегут быстро, бегут от страха.

МакКомбу это совсем не понравилось, ведь мало что могло напугать племена в этих краях. Кроу, черноногие, флэтхеды, сиу... они были яростными воинами и жили ради горячей крови битвы.

– Никаких следов отряда лейтенанта Тига? – спросил Лайонс.

– Не больше следов, чем у сердца скво, майор, – ответил МакКомб. – Бьюсь об заклад, в радиусе пятидесяти миль нет ни одного белого, ни траппера, ни охотника за бизонами.

– Теперь нет белых, – загадочно произнес Пять Волков.

Его беспокоили приближающиеся индейцы. Очень беспокоили. Но только МакКомб заметил это, и, заметив, встревожился еще сильнее. Он повернулся, чтобы сказать Лайонсу, что творится что-то чертовски странное, но один из бойцов, зеленый и перепуганный юнец по имени Оутс, закричал:

– Индейский боевой отряд! Около сотни, скачут прямо на нас!

– Погодите! – крикнул МакКомб. – Подождите одну чертову минуту, идиоты...

Но никто не ждал.

Они услышали "индейский боевой отряд", и этого было достаточно. Люди спрыгивали с седел, лошади привязывались, сержанты выстраивали солдат, организуя оборонительные рубежи и зоны поражения среди деревьев. Солдаты бежали через снег, и от них почти ощутимо пахло страхом, густым и желтым. Разведчики не стали ждать, пока белые возьмутся за оружие; они укрылись и вытащили свои винтовки Хокенса, а МакКомб скакал на своем черном мерине, крича и ругаясь, пытаясь заставить всех образумиться. Но в разгар Индейских войн не было места ни разуму, ни гармонии. Все краснокожие слыли дикарями, и ни одно племя не считалось невинным.

– В укрытие! – крикнул ему Лайонс.

МакКомб укрылся, понимая, что то, что сейчас произойдет, – ошибка. Привязав лошадь, он скатился в снег рядом с Лайонсом, пытаясь вразумить его:

– Пять Волков говорит, что это не боевой отряд, майор! Они не красят лица против нас! Просто какие-то краснокожие бегут! Нам не нужно стрелять, ради Христа, не сейчас! Давай посмотрим, что к чему...

Но Лайонс не хотел слышать никаких разговоров:

– Речь идет о жизни сорока человек под моим командованием, МакКомб. И я не отношусь к этой ответственности легкомысленно.

– Но, майор... если бы ты послушал...

Чиверс прицеливался из своего карабина:

– Почему бы тебе не заткнуться хоть раз, МакКомб? – сказал он, его дыхание замерзало в неподвижном воздухе. – Если у тебя не хватает духу, просто держи свою дурацкую голову пониже. Это война, где стреляют.

– Война, где стреляют, говоришь? Это не по мне, ты, заблудший, питающийся падалью ворон! – бросил МакКомб. – Я вот-вот обмочу сапоги от страха!

Но это было бессмысленно, и он это знал. Чиверс, выпускник Вест-Пойнта, оттачивал зубы, грызя конфедератов, увешанный медалями и лентами, знал о воинственных племенах Высоких равнин не больше, чем МакКомб о менструациях. А Лайонс, при всем своем опыте, видел лишь краснокожих скальпоохотников, готовых накрыть его отряд. Солдаты были напуганы и готовы были бы прострелить дневной свет даже сквозь собственных матерей.

Черт.

И тут появились индейцы.

Не сотня, а скорее около двадцати. Они мчались вниз по склону во весь опор, но, как указал Пять Волков, в их крови была не жажда боя, а страх. Страх перед чем-то позади, от чего они отчаянно бежали. МакКомб сразу понял, что это не боевой отряд. Это были скорее охотники, чем воины. Без боевой раскраски, без военных уборов или рубах. Они не выкрикивали боевых кличей, не размахивали копьями или булавами. Черт, даже их кони не были расписаны для битвы.

И, Господи, с ними были женщины и дети.

– Стойте! – закричал МакКомб. – Ради любви Христовой и всех святых, держите огонь! Не стреляйте, ради всего святого!

Первые выстрелы прогремели.

Старик с развевающимися белыми волосами получил пулю в горло, кровь брызнула на едущих сзади. Его лошадь приняла залп и рухнула с визгом, придавив его. Женщина была сброшена с лошади. Голова молодого всадника испарилась в красном тумане. Тела падали, кони валились в красный снег. Винтовки стреляли, люди кричали, облака порохового дыма наполняли воздух резким запахом горелого пороха. Индейцы же кричали и гибли, окрашивая снег алым, падая один за другим.

У них не было шанса.

МакКомб не стрелял.

Он отвернулся от бойни, как всегда пораженный тем, на что способны люди его собственной расы. Ненужная резня. Беспричинная жестокость. Племена тоже могли быть жестоки, но никогда без причины, никогда из страха, сжимающего их кишки, никогда из-за желтого нутра или ради садистского удовольствия. В этом не было чести. Так сражались белые – с червями в животах.

Все, что он слышал, – это стрельба и смерть, все, что он чувствовал, – боль, которую это ему причиняло.

Выстрелы. Пули, жужжащие, как осы. Пороховой дым. Крики сержантов. Люди стреляли, пока карабины не щелкали пустыми патронниками. Ликующие крики новобранцев, которые не поддались панике, а поднялись к убийству, как акулы к крови и приманке. А там, в снегу... Боже правый... мертвые, умирающие и страдающие.

И затем все закончилось.

Лайонс приказал прекратить огонь, и солдаты стояли с дымящимися винтовками и горячими пистолетами в руках. Некоторые упали в снег, увидев, что натворили, и их выворачивало наизнанку.

– Отличная стрельба, ребята, – крикнул МакКомб в пустоту. – Вы только что перестреляли безобидный охотничий отряд, что бежала от опасности! Медали вам всем!

Один из солдат рыдал. Другие смеялись. Большинство молчали, пораженные. Когда дым рассеялся, стало видно, что все кони были убиты, изрешечены пулями, мертвы или почти мертвы. Их всадники лежали под ними или раскинулись в снегу, с развороченными лицами, простреленными грудями, с дымящейся кровью и вывалившимися внутренностями.

МакКомб увидел девочку лет десяти, лежащую в кровавом снегу. Пуля прошла прямо через ее левый глаз. Она лежала в платье из оленьей кожи и бизоньей шкуре, с искривленными конечностями, кровь стыла, волосы развевались на ветру. Из ее простреленного глаза поднималась струйка дыма.

Чиверс шагнул вперед, чтобы что-то сказать, но МакКомб оттолкнул его:

– Благослови вас Бог, всех и каждого, – сказал он. – Чертовы свиньи.

Снег падал, ветер стонал; умирающие кричали, а живые выли от ужаса.

* * *

Бун МакКомб.

Фронтирная легенда гласила, что он родился с пистолетом в левой руке и топором в правой, что умел свежевать бобра раньше, чем научился ходить, и что его мать вместо груди поила его чистым теннессийским виски. Возможно, это была чушь, но он сам поощрял рассказы о своих диких подвигах и наслаждался тем, что стал живой легендой. Ибо, хотя было общеизвестно, что он метко стрелял из винтовки Хокенса и был сущим дьяволом с ножом Грин-Ривер, многие считали, что он был в своей лучшей форме, когда начинал плести байки. Он ткал истории, как паук ткет паутину, и никто не мог разобрать, где правда, а где чистый вымысел.

Но одно было точно: в разведке, проводке и выслеживании не было равных Буну МакКомбу.

Если вы отправлялись в высокогорье, через священные земли воинственных племен и хотели дожить, чтобы рассказать об этом, а не оставить свой скальп украшать шесты чьей-нибудь хижины, то вам нужен был Бун МакКомб.

Борец с индейцами, торговец мехами, траппер, охотник на бизонов, исследователь и проводник – он был больше индейцем, чем сами индейцы. Он мог выследить пушинку в граде, найти дичь там, где ее не было, учуять воду за десять миль и говорил не менее чем на семи языках равнинных индейцев. А если этого было недостаточно, он был удостоен чести стать почетным вождем племен флэтхед и шошонов.

Он побывал там и свершил это.

Когда в 1837 году Американская меховая компания устроила свой последний настоящий сбор в районе Грин-Ривер в Вайоминге, МакКомб был там вместе с Джимом Бриджером, Китом Карсоном и сотнями других трапперов. За время своей работы проводником он провел бесчисленное количество караванов по Орегонскому и Санта-Фе путям, прорубал проходы через Сьерра-Неваду и Колорадские Скалистые горы голыми руками. Он сопровождал Жана Николе в экспедиции на равнины между верхним Миссисипи и Миссури вместе с Джоном Фримонтом, и никто, разве что Билл Коди, не мог сравниться с ним в мастерстве владения винтовкой для охоты на бизонов.

Сами племена либо любили его, либо ненавидели, но не было ни одного воина в народах, который бы его не уважал.

Сиу звали его Сошо-Витке, "Безумный Змей".

Это прозвище он получил тридцать пять лет назад, когда охотники лакота наткнулись на него после того, как банда мародерствующих черноногих убила двух других трапперов в его отряде. Они нашли МакКомба сидящим у костра, в окровавленных оленьих штанах, жарящим гремучую змею на вертеле и выкрикивающим длинный монолог о том, что он равен Конфедерации черноногих и встретил их сначала в мире, но в следующий раз встретит в войне. Охотники лакота бросили ему знаки и убежали, не желая иметь дела с этим безумным пожирателем змей.

Но прозвище прижилось.

И, возможно, капитан Чиверс презирал его, считая, что "Бешеный Змей" Бун МакКомб – не настоящий солдат. Но, возможно, Чиверс никогда не видел настоящего солдата, честного перед Богом, пожирающего пули и истекающего кровью охотника за людьми.

Но майор Лайонс знал, что такое молния, запертая в бутылке.

И поэтому он доверял только МакКомбу вести их в Бигхорны и к тому, что их там ждало.

* * *

Усталый от всего этого, МакКомб стоял рядом со своими разведчиками, которые не были удивлены случившимся. Они знали путь белых, и знали его слишком хорошо. Пять Волков, его кровный брат, взирал на бойню с бесстрастным спокойствием, присущим лишь индейцу.

– Сиха Саппа, – сказал он на пиджин-лакота.

МакКомб кивнул:

– Ага, черноногие, они самые.

Черноногие считались многими самым свирепым и кровожадным племенем на верхней Миссури. В бою им не было равных. Они яростно сопротивлялись вторжениям белых на свои земли с ненавистью, которая порой затмевала даже ненависть сиу. Яростно независимые и подчас жестокие, они были врагами кроу и сиу, а также почти всех племен Скалистых гор и равнин. МакКомб не испытывал к ним привязанности и не раз чудом избегал их гнева, сохранив свой скальп. Но видеть, как их безжалостно расстреляли... что ж, это было злодеяние, воистину так.

– Я чувствую, это не останется безнаказанным, – сказал он Пяти Волкам.

Пять Волков кивнул, его лицо под полями шляпы было мрачно непроницаемым:

– Сегодня нет чести. Мы вступили в союз со смертью.

– Ты говоришь истину, брат мой. Боюсь, для наших костей уже уготовлено место.

МакКомб не был человеком, живущим в страхе перед сверхъестественным, как многие белые и еще больше индейцев, но бойня перед ним – которую можно было легко избежать, сохранив ясные головы и спокойные руки – заставила его содрогнуться внутри. Заставила поверить, что кровь, пролитая в этот день, будет потребована заново в искупление в последние часы каждого из присутствующих. Он видел слишком многое за свои годы, чтобы не верить в великую магию, которую никто не мог познать или назвать. Как почетный вождь племени флэтхед и кровный брат вождя Табуна Лошадей из долины Биттеррут, МакКомб однажды взошел на холм и постился, призывая силы земли, неба, ветра и воды в традиционном ритуале вызова личного духа-проводника. И после шести дней его дух явился в образе великого и косматого белого призрачного бизона.

И он придет за ним, знал МакКомб, в час его смерти, и его рога будут красны от его собственной крови за все то, что он пролил.

Что скажешь ты об этом, Белый Рог? – подумал он, обращаясь к своему духу-проводнику. – Я говорю, что пытался остановить это, но что скажешь ты? Виновен ли я так же? В крови ли мои руки, старый друг?

По приказу Лайонса кавалеристы сформировали широкий, дрожащий круг вокруг останков охотничьей группы. Солдаты были готовы спустить курки при малейшем неверном движении индейцев, но МакКомб знал, что этого не случится. Все мужчины были мертвы, как и несколько женщин и детей. Старухи собрали выживших детей и укрыли их под своими бизоньими шкурами. Молодые женщины были безутешны, выли свои жуткие погребальные песни в небо, оплакивая мертвых воинов, своих мужей и сыновей, сраженных белыми дьяволами. С кремневыми ножами они грубо отрезали пряди своих блестящих черных волос и бросали их на ветер. Они резали свои руки и лица, крича и вопя на языке пиеган-черноногих, проклиная несправедливость Великой Тайны и убийц, что принесли эту боль в их жизни.

Солдаты наблюдали за этим, и многие из них побледнели от увиденного. Их руки дрожали на винтовках, пока женщины черноногих сходили с ума от скорби и горя, раздирая и калеча себя, визжа высокими, пронзительными голосами.

– Боже милостивый, – сказал рядовой Чандлисс, – что они делают?

– Они оплакивают своих мертвых, сынок, – сказал ему МакКомб. – Это их обычай. Их души в агонии, и они причиняют агонию себе и кричат, чтобы Великий Дух услышал их и направил их мертвых в загробный мир.

Молодая женщина в одеяле, чье лицо было маской гнева и боли, вымазанное красным и блестящее, посмотрела на солдата по имени Карнс и закричала на него на своем языке. Солдат, почти мальчишка, отступил назад:

– Что она говорит? – спросил он, чувствуя, как ненависть вонзается в него, словно ножи. – Что она говорит?

Пять Волков посмотрел на него:

– Она взывает к твоей смерти. Говорит, что мы – жизнь, недостойная существования, и молится, чтобы мы сгинули в грязи, подобно псам. Таковы ее слова.

МакКомб знал, что для этих парней, привыкших к тому, как белые женщины тихо плачут у гробов, это все было дико и ужасающе. Но таковы были обычаи племен. Кроу, флэтхеды, да и все племена Верхних равнин оплакивали так. Горе для них было жестоким, органичным и бескомпромиссным. Женщины часто уединялись в пустынных местах, где пели свои траурные песни днем и ночью, резали себя и кричали. Это могло продолжаться недели напролет.

Он испытывал великую жалость к тому, что видел, но знал, что, если бы это была настоящая битва и белые были убиты в числе, женщины черноногих утащили бы раненых в леса и сотворили с ними невообразимые вещи. Таков был их обычай. Их павшие, еще живые враги подвергались жестоким, садистским пыткам, которые были немыслимы. Женщины плевали им в лица, опорожняли на них свои мочевые пузыри и кишечники. Отгрызали пальцы. Кастрировали зубами. Вырезали языки и выкалывали глаза заостренными палками, сдирали кожу, как с животных, обдирали мясо с лиц. А если животы их павших врагов были вскрыты, они вырывали внутренности и жевали их, жарили над огнем и медленно коптили саму тушу.

Те редкие, кто ускользал из лап женщин черноногих, рассказывали истории, от которых даже у самых закаленных горцев сводило желудки.

МакКомб знал это слишком хорошо, ибо однажды сам сбежал от черноногих... и до сих пор носил шрамы, полученные от них.

Женщина, что кричала на рядового Карнса, теперь ухмылялась ему окровавленными зубами и бормотала что-то гортанным, рычащим голосом, больше похожим на звериный, чем на человеческий. Карнс выглядел так, будто его сейчас вырвет или он потеряет сознание. Возможно, и то, и другое. Ее глаза, прикованные к его, гипнотически удерживали его взгляд, она подняла кремневый нож, громко закричала и отрезала себе левый мизинец у второго сустава, бросив кровавый кусочек в него.

Карнс пошатнулся и рухнул в снег без сознания.

– Дикари, – сказал Чиверс. – Ничто иное, как безмозглые дикари...

Женщина, отрезавшая палец, сосала обрубок, два ярко-красных потока крови текли из уголков ее губ к подбородку. Она улыбалась.

– Отвернись, чертов дурак, – сказал МакКомб Чиверсу. – Это личное дело. Не для белых глаз. Отвернись, или они сделают хуже.

Пока они продолжали свои обряды скорби, другие женщины крестились.

– Христиане, ради Бога? – сказал Чиверс. – Неужели мои глаза меня обманывают?

– Многие племена приняли христианство, – сказал ему Лайонс.

И это стало для него шоком. Это были краснокожие дикари... что они могли знать о Боге белых? Что они могли знать о милосердии и доброте Господа Иисуса Христа? Эти языческие звери в своих черных бизоньих шкурах и волчьих мехах, с ожерельями из когтей медведя и костей животных?

МакКомб без труда разгадывал его мысли, ибо иные умы были подобны книгам, истрепанным от простоты:

– Ага, языческие христиане, сэр, вот кто они. Попадись ты в их окровавленные руки, ты, выкормыш сисек, и они сдерут твою мерзкую шкуру костяным ножом, читая Евангелие от Луки.

– Это кощунство, сэр, – сказал Чиверс.

– Нет. Единственное кощунство здесь, мой самоуверенный друг, – это молодой дурак, что не признает своих собственных тяжких недостатков.

Чиверс теперь смотрел на него, держа руку на рукояти сабли:

– Напоминаю тебе следить за языком, МакКомб.

– А я напоминаю тебе поцеловать мне в грязную задницу, свинья.

Лайонс вмешался:

– Хватит. С вас обоих.

Когда Чиверс отошел, остужая свой гнев и позволяя ветру унести пар с его щек, Лайонс придвинулся к МакКомбу:

– Я знаю, ты его не любишь, Бун. Мало кто из нас его любит... но, пожалуйста, не провоцируй его. У нас и без того хватает проблем. Дурак он или нет, он офицер, и ты не можешь унижать его перед его людьми.

МакКомб громко и от души рассмеялся:

– Унижать его, майор? Да он же сущий христианский святой. Я поклоняюсь самой земле, по которой он ходит. Чертов новичок.

Несколько солдат услышали и хмыкнули под нос.

– Бун...

– Спокойно, майор. Не надорвись, – сказал МакКомб. – Он мне не нравится, но я не собираюсь всаживать ему нож в печень.

Возможно, дело зашло бы дальше, но женщины черноногих вдруг завизжали с адской яростью. Два разведчика-осейджа, Тот-Кто-Ездит-на-Высокой-Лошади и Змеиный Ястреб, оттащили несколько трупов в кусты и гикали, крича. Несколько старых ветеранов среди кавалеристов знали, в чем дело, и посмеивались. Они слишком хорошо понимали обычаи краснокожих и сами порой делали то, что сейчас делали осейджи.

– Боже милостивый, – сказал Чиверс.

– Прекратите это! – крикнул Лайонс. – Черт возьми, прекратите!

Осейджи уложили по трупу черноногого мужчины лицом вниз в снег и встали на них коленями. Они дернули головы за волосы и, используя свои ножи для снятия шкур, провели линию вокруг черепов, пока скальпы не отделились. Затем, схватившись за кровавые лоскуты, начали тянуть и дергать, пока скальпы не оторвались вместе с прядями волос.

Они подняли свои кровавые трофеи, размахивая ими на ветру, издавая пронзительные боевые кличи.

– МакКомб! Останови их! – сказал Лайонс, пока осейджи шли за другими трупами. – Это недопустимо!

Но МакКомб рассмеялся, сам не раз практиковавший это искусство:

– Это не в моей власти, майор. Ты жаждал крови и убийств – ты их получил. А эти парни... им давно не доводилось снимать скальпы. Таков их обычай, – oн бросил взгляд на распростертые тела черноногих. – Теперь все они предстали перед Иисусом... каждый до последнего...

Женщины черноногих кричали и бесновались, а осейджи выкрикивали свою радость в белое подбрюшье мира, снимая еще скальпы.

* * *

Индейские войны.

Технически они начались в 1862 году. В тот темный год санти-сиу из Миннесоты, озлобленные голодом, неурожаями, нарушенными договорами и отчаянием, навязанным им правительством США, вырвались из своей бесплодной резервации и положили начало череде кровавых столкновений, унесших жизни около 500 белых. Мужчин уродовали, женщин насиловали и потрошили, детей живьем прибивали к домам и деревьям. Поселения Западной Миннесоты и Восточной Дакоты охватила паника. Под предводительством вождя Маленького Ворона, санти были окончательно разбиты белыми законниками у озера Вуд. Выжившие сиу бежали в резервацию, где 2000 из них были схвачены. Тридцать восемь были повешены, остальные заключены в тюрьму. Сам Маленький Ворон был захвачен и позже убит.

Его череп, высушенный скальп и кости запястья были выставлены на всеобщее обозрение в музее.

Индейские войны разгорелись с новой силой.

К 1864 году к сиу присоединились арапахо и шайены, совершая набеги на Небраску. Под командованием полковника Джона Чивингтона, методистского священника, деревни шайенов – большей частью мирные – были разрушены, их скот вырезан, жители убиты или отправлены в резервации. Вскоре шайены и арапахо Колорадо вышли на тропу войны. Белых убивали везде, где их находили. Ранчо семьи Хангейт близ Денвера было атаковано индейцами. Семья была убита, их тела жестоко изуродованы. Трупы были доставлены в Денвер и выставлены напоказ, разжигая пламя ненависти к индейцам.

К этому времени белые были вне себя от ярости.

Они жаждали расплаты, и они ее получили в Сэнд-Крике, Колорадо. Под садистским командованием полковника Чивингтона около 700 добровольцев из 3-го Колорадского полка атаковали лагерь Черного Котла, где жили шайены и арапахо. Более сотни мужчин, женщин и детей были вырезаны. Детей использовали для стрельбы по мишеням, забивали до смерти, пока те на коленях умоляли о пощаде. Женщин затаптывали, мужчин разрывали на куски лошадьми. Охваченные жаждой крови, солдаты зверски уродовали трупы, снимая скальпы и кожу с молодых и старых. Гениталии мужчин, женщин и детей забирали как сувениры, мошонки использовали как кисеты для табака. Пальцы отрезали и собирали в сыромятные мешки. Индейцев всех возрастов потрошили, некоторых еще живых, вырывая сердца и печень. Женские половые органы вырезали и натягивали на седла или сплетали в цепи, которые носили на шляпах, пока солдаты маршировали в строю. Седла украшали еще блестящими скальпами детей, и это стало соревнованием – кто соберет больше. А несколько особенно изобретательных упырей, нанизав женские груди и гениталии на заостренные палки, скакали сквозь бойню, выкрикивая славу и поднимая свои кровавые человеческие трофеи высоко для всеобщего обозрения.

Приказы Чивингтона были ясны и исполнены буквально: «Убивать и скальпировать всех, больших и малых; вши рождаются из гнид». Гордые законники, их руки красные от невинной крови, въехали в Денвер, их седла увешаны скальпами, отрубленными головами и частями тел, отрезанными от женщин и детей.

Кит Карсон, не питавший любви к индейцам – о чем свидетельствуют его кампании против навахо, кайова, команчей и шайенов, – сказал о резне: «В этом участвовали только трусы и псы».

* * *

После бойни черноногих никто много не говорил.

Даже МакКомб молчал.

Новобранцы среди солдат уже не были такими зелеными; их некогда чистые и невинные души теперь были запятнаны кровью, которую не отмыть. Так тому и быть. Возможно, это было к лучшему. Чем скорее они узнают о смерти в стране реки Паудер, – думал МакКомб, – как она ощущается в сердце, каков ее вкус во рту и как ее запах пристает к тебе, тем скорее они поймут, с чем столкнулись. Теперь, когда их окунули в кровь, они начали это понимать. Хотя МакКомб не верил, что это спасет их неопытные задницы, ибо смерть, ждавшая их в этих горах, была буквально за пределами понимания.

Это было нечто необъяснимое, далеко за пределами его собственного немалого опыта этих холмов и лощин и теней, что их населяли. А этот опыт насчитывал более сорока, а то и ближе к пятидесяти годам.

Иногда, закрывая глаза, он слышал не только вой ветра в деревьях и шепот снега, но и гром копыт призрачного бизона, который придет за ним в его последний час.

Может, я слишком стар для этой работы, – не раз думал он. – Может, мне пора найти себе кресло-качалку и крыльцо и коротать дни с другими старыми дураками.

Теперь он ехал далеко впереди колонны со своими разведчиками, вне себя от того, что произошло с черноногами. Конечно, он не был другом этого племени, но знал, кто они и что они, знал их обычаи и традиции и что эти обычаи требовали.

Майор Лайонс, похоже, этого не знал.

Охваченный, возможно, чувством вины, он пытался помочь женщинам черноногих, предлагая им лошадей, еду и помощь с их мертвыми и ранеными, но это было все равно что предложить Сатане распятие. Женщины не хотели помощи от белых дьяволов, совершивших такое преступление. Чем больше Лайонс старался, тем громче они кричали и выли. Ничто, кроме мучительной, медленной смерти самих солдат, не было бы для них приемлемо. Наконец, раздосадованный, Лайонс приказал своим людям ехать, оставив женщин в лощине.