Текст книги "Ужасы войны (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Вперед! Шевелитесь! Вперед! – крикнул Кранц.

Они находились на внешнем краю идущего боя, и советские части заметили их, увидев не отставших, а разведку, возможно, впереди колонны помощи. Пули прогрызали асфальт вокруг них, впивались в деревья и изрешеченные осколками фасады зданий позади них. Здания и деревья вспыхивали от зажигательных снарядов. Вдалеке слышался гул танков, больших русских Т-34. Приближающиеся артиллерийские снаряды вспыхивали яркими белыми вспышками; земля дрожала, здания рушились.

Кранц шел впереди, они пробирались сквозь громады зданий, которые представляли собой не более чем каркасы стен и дымовых труб, ожидающих своего часа. Они миновали баррикаду из трупов, аккуратно уложенных в ряд, затем пять или шесть русских солдат, повешенных на дереве. Вероятно, дезертиры, казненные НКВД. Впереди, на возвышенности, они увидели высокое здание из красного кирпича, более или менее целое и невредимое. Когда они приблизились к нему, одинокий автоматчик открыл по ним огонь, и Люптманн почувствовал, как пуля отскочила от его шлема, едва не лишив его чувств.

– Проклятые большевики! – воскликнул Штайн.

Не дожидаясь ответа, он бросился на здание, патроны пролетали мимо него на считанные дюймы. Он подбежал к разбитому окну и швырнул в него гранату. Раздался приглушенный взрыв и крики. Штайн бросил туда еще одну, и все затихло.

Кранц отдал приказ, и они вошли в здание, освещенное теперь горящими обломками. На втором этаже были только обломки и мусор, у стены лежали двое мертвых русских. Оба умерли от ран, полученных в бою. У того, что слева, отсутствовала большая часть головы, а у того, что справа, гранатой или снарядом разорвало живот. Полость его тела была почти пуста, внутренности выпирали, как змеи из расщелины. Он был обмотан сетью. К его коленям, ботинкам и стене позади него были приморожены куски в виде жуткой сети.

Штайн ткнул сапогом более позднюю жертву, партизана. Он тоже был разорван, кровь и ошметки ткани парили вокруг него. Это был тот, кто стрелял в них. Штaйн, должно быть, бросил первую гранату прямо ему под ноги.

– Капут, – сказал он, расстегивая брюки и мочась на труп.

Кранц повел их по узкой лестнице на верхний этаж. В самой большой из комнат было два окна, выходивших во внутренний двор. Защищенное место. Русские использовали его под полевой госпиталь. Убитых и раненых унесли, но у дальней стены было крысиное гнездо из окровавленных бинтов и повязок, переполненных контейнеров с грязными швами и хирургическим оборудованием, а также... конечностей. Несколько десятков ампутированных рук и ног, застывших, как говяжьи суставы. Они были аккуратно, почти скрупулезно, сложены в стопки, и в этом было что-то до такой степени абсурдное, что Люптманн почувствовал, как усмешка забралась ему в горло.

Кранц нашел кое-что получше конечностей: взрывной ранец. Такую штуку используют для разминирования бункеров. Если русские придут в каком-то количестве, они смогут поцеловать их на ночь.

– Они идут, – сказал Штайн, выглянув в окно.

Группа русских следовала за ними.

Люптманн присмотрелся, и да, они были там, пробирались сквозь деревья, освещенные бушующими пожарами, выскальзывали из сухого оврага, направляясь во двор. Со свойственной советским солдатам чрезмерной жестокостью вся группа бежала по снежным завалам, ведя огонь из автоматов и пистолетов-пулеметов по зданию, обильно поливая все на своем пути без видимой цели.

Один из них поскользнулся на льду, и, когда он попытался подняться, Штайн нажал на курок своего карабина, и его голова взорвалась, как водяной шар. Кранц поливал их из "Шмайсера", а Хольц сделал несколько выстрелов. Трое русских были убиты, остальные побежали обратно в овраг. Но один, то ли самоубийца, то ли одурманенный пропагандой, снова побежал к зданию, стреляя из своего оружия. Штайн бросил в него гранату, и солдат не заметил, как она прилетела. Граната взорвалась в воздухе прямо перед ним, осыпав его осколками. Люптманн видел, как это произошло, и снова поразился абсурдности ситуации. Ужасной, да, но и мрачновато-юмористической. Ведь граната, взорвавшись со вспышкой света и изрыгающим ревом, оторвала человеку руки так, что казалось, будто он сам их выбросил. Никто не был удивлен больше, чем он сам. Он закричал и упал, пролетев футов десять, красный и разорванный.

Штайн безудержно хохотал.

Потом начал Хольц, и даже старый, угрюмый Кранц начал хихикать. О, война высосала их досуха, опустошила, и вот что осталось: потрепанные, изможденные механизмы, которые находили такую резню забавной. Люптманн тоже рассмеялся, презирая себя за это, но все равно рассмеялся.

– Мы либо уходим сейчас, либо ждем, пока они не приведут подкрепление, – сказал Штайн.

– Мы подождем, – сказал Кранц. – Нам нужно немного отдохнуть.

Внизу послышался хруст снега. Одинокий солдат попытался пересечь двор, за ним последовали двое или трое. На этот раз они не стреляли; они подкрались к зданию. Штайн, все еще смеясь, подошел к груде конечностей, схватил две руки и умелыми бросками уложил двух солдат. Они вскочили на ноги, увидели, что было брошено, и отступили. Но в это время Кранц и Хольц принялись за дело, забрасывая их отступающих замороженными конечностями.

Это было безумие, это было жутко, и, будучи таковым, это был чистый, без примесей Сталинград.

После этого они ждали. Может быть, минут двадцать или тридцать, курили, шутили, перебрасывались оскорблениями друг с другом, несмотря на то, что видели и делали, и на то, что русские, несомненно, все еще были там, возможно, ожидая танк, чтобы разгромить здание.

И тут раздался звук, который заставил их всех замолчать. Не грохот больших орудий, не падающие бомбы, от которых здание время от времени содрогалось, выбивая пыль из стропил... нет, не война, а что-то другое. Нечто гораздо худшее: долгий, низкий вой, эхом прокатившийся по морозной местности.

Зверь. Вульф.

Он возвестил о своем появлении, как труба возвещает о появлении армии. Русские в овраге начали стрелять, кричать, и не было никаких сомнений, что среди них было это чудовище. Крики и смерть продолжались еще некоторое время. А потом раздались лишь звуки жевания и мокрого разрывания, кости разгрызались в поисках соленого костного мозга, а головы открывались, как консервные банки.

– Оно идет за нами, – сказал Люптманн.

Они смотрели друг на друга в прохладном лунном свете. Ходячие трупы, не элитные солдаты 6-й, пронесшиеся по Франции и Нидерландам, а просто падальщики, живущие за счет трупов Сталинграда. Они сражались упорно и слишком долго, в итоге были брошены Гитлером умирать под обломками. Они жили сырой кониной и иногда жареной собакой. И все же они жили, и не ради какого-то великого идеала, изложенного в шикарной берлинской гостиной, а друг для друга. Братья, связанные кровавой пуповиной войны. И теперь, они знали, они умрут вместе.

Оно было внизу.

Они слышали, как оно пыхтит, скрежещет зубами, чувствовали, как от него исходит запах свежей крови и хорошо прожаренного мяса. Животное и человек, ни то, ни другое, ни третье, и еще что-то отвратительное за пределами всего этого.

Штайн встал.

– Прощайте, братья мои, сегодня я убью зверя. Я делаю это ради себя и ради вас. Но не ради этой свиньи, Гитлера... К черту Гитлера, говорю я.

Это был отрезвляющий момент. Штайн, это развратное человекообразное животное, с таким непристойным наслаждением убивавшее врагов, собирался встретиться со зверем. Умереть за других. И что можно было сказать в ответ на это?

Ничего.

Он побежал вниз по лестнице, а зверь завыл от ярости. Кранц схватил свой "Шмайсер" и тоже побежал вниз. Хольц не мог, он был в ужасе. Но Люптманн пошел. Он спустился как раз вовремя, чтобы увидеть в отраженном свете костра, как Вульф схватил Штайна. Он был огромным, сгорбленным, как тролль из сказки, но ростом не меньше семи футов^[5], потный, в крови и с дурным запахом. Глаза его горели, как красные лампы, отражая серебристый лунный свет. Штайн выпустил в него несколько патронов, и он зарычал от злости. Оно выбило винтовку у него из рук, отхватив ему руки по локоть своими когтями, похожими на острые как бритва ножницы. Затем оно завыло и схватило Штайна, вонзило свои длинные желтые зубы ему в горло, едва не оторвав голову. Оно держало его разорванное на куски тело в воздухе, трясло его, позволяя его горячей крови литься на него в каком-то извращенном крещении, раскрыв пасть и высунув язык, из его горла вырывался безумный гиеноподобный смех.

Кранц закричал и бросился на него со штыком, закрепленным на русской винтовке, пробив его насквозь. Зверь отбросил его в сторону, рассекая брюхо. Зверь издал злобное, обманное рычание.

Люптманн всадил в него три патрона, и оно, пошатываясь, с яростным воплем выскочило наружу.

Он втащил Кранца обратно на лестницу, попытался докричаться до него, но Кранц не дал ему этого сделать.

– С меня хватит, старина, просто хватит, – проворчал он. – Теперь возьми мой кейс с картами, а Хольц... дорогой Хольц... вы оба выпрыгните из окна. Но сначала отдайте мне взрывной ранец, а?

Люптманн понял.

Чудовище завыло внизу и стало подниматься по ступенькам. Оно было таким огромным, что ему пришлось склонить голову, чтобы войти в дверь.

– Правильно, ты, уродливая куча дерьма, – сказал Кранц. – Приди и возьми меня, приди и возьми меня, Вульф...

Зверя не нужно было уговаривать. Его мозг, наполненный голодом и жаждой смерти, был прост и незатейлив, мозг рептилии: есть и убивать, рвать и кромсать. От него исходило ужасное, горячее зловоние, напомнившее Люптманну запах тигриного логова: мясо, кровь, пожелтевшие кости, грязная солома, разгрызенные внутренности и воспоминания о первобытной дикости. Зверь шел вперед, кровь капала с его испачканной и лохматой шкуры с прогорклым запахом. Его морда окрасилась в красный цвет, с кинжалов зубов капала кровь. Оно прыгнуло на Кранца и ткнулось рылом ему в лицо. Оно наслаждалось убийством, да, но оно питалось страданиями и ужасом, которые оно вызывало в своей жертве, оно наполняло себя этим и злорадствовало.

А когда оно смотрело в вызывающее лицо Кранца, то ничего этого не видело. Если бы у него был голос, оно могло бы сказать: Где твой страх, малыш? Где твой ужас, отвращение и безумие перед моей проклятой мерзостью?

Хольц выпрыгнул из окна в снег, а Люптманн – за ним.

Они услышали, как Вульф, эта мерзость, завыл от смятения. Когда они были уже на полпути через двор, взрывной ранец сработал, и Кранц в последний раз рассмеялся. Весь второй этаж взлетел на воздух, и здание рухнуло, извергнув кирпич, камень и раствор. Им показалось, что они услышали, как зверь взревел в агонии, когда он был уничтожен, превратившись в тонкий кладбищенский туман.

Они побежали прочь от войны, к реке. Двое вполне могли проскочить через русские линии. Но только двое. От ужаса, боли и разрыва сердца Хольц плакал, Люптманн тоже, но они не останавливались.

– Я доставлю тебя домой, дружище, – сказал Люптманн, говоря это так серьезно, как никогда раньше. – Я верну тебя домой... Клянусь жизнью Штайна, Кранца и всех остальных.

И они побежали дальше, прячась, крадучись и уклоняясь. Ведь там, за пределами взорванного кладбища Сталинграда, был мир, и они планировали познать его снова, почувствовать его аромат, ощутить его тепло, нежно прильнуть к его рукам. Только тогда они закроют глаза и обретут покой.

«Скрежет маленьких зубов»

...были вещи и похуже крыс и личинок, ползающих в неосвященной земле...

– Генри Каттнер

1

Это было скверное место, где страх приходилось глотать вместе с ежедневной порцией рома. Жили среди трупов, крыс и оторванных конечностей, среди изувеченных тел товарищей по оружию. Кровь всегда была во рту, а сталь – в животе. И, конечно, не обходилось без историй. Рассказов о том, что бродило в ничейной земле. Кошмарных тенях, что из века в век охотились на полях сражений. О существах, утаскивавших мертвецов, и не все из них передвигались на четырех лапах. Но это были лишь байки, и ты старался их не слушать.

2

Когда капрал Стаббс увидел, как старый Железный Сержант тяжело пробирается сквозь вязкую грязь и мутную воду, затопившую их крохотный участок передовой траншеи, он мгновенно почуял недоброе.

– Вот и сам чертов дерьмовоз пожаловал, – пробормотал он Пигги, который облизывал жир с помятой банки с сосисками.

Пигги бросил банку в воду, вытер губы и зажал сигарету между ними.

– Чудный малый, прямо вылитый мой милый папаша, – бросил Пигги, выпуская клубы дыма сквозь щербатые, желтовато-коричневые зубы. – Будь у меня побольше духу, расцеловал бы его прямо в задницу.

Стаббс взял сигарету, глубоко затянулся и сплюнул табак.

– Рад, что вы к нам присоединились, сержант-майор Боуэс. Присаживайтесь, прошу. Чашечку чая? Печенье с джемом? Не молчите, говорите.

Боуэс не оценил шутки. С его стального шлема стекала дождевая вода.

– Болтовня и пустословие не выиграют нам эту войну, Стаббс. Чем быстрее мы сплотимся и все исправим, тем скорее ты вернешься к своей шлюхе-матери и своей ночной бутылке джина.

– Слышал, Пигги? Он обозвал мою мамашу "шлюхой", подумать только, – Стаббс пожал плечами, стряхнул пепел и прислонился к парапету. – Похоже, он и правда ее знает. Благослови вас Бог, сэр.

Пигги коротко хохотнул.

– Закрой свою поганую пасть, Стаббс. И ты, Пигги, тоже, – сказал Боуэс. Он откашлялся. Гнев стек с его лица, словно горячий воск с оплывающей свечи. На его губах появилась зловещая ухмылка. – Вы, парни, выглядите так, будто вам не помешает смена обстановки. Отлично. У меня есть для вас подходящее дело, – oн снова откашлялся. – Как вы знаете, дела идут не лучшим образом...

– Неужели, сержант? Я и не заметил, – сказал Пигги.

Стаббс покачал головой и втянул полные легкие воздуха, пропитанного смрадом гниения.

– Не могу поверить, что вы такое говорите, сэр. Взгляните вокруг. Если это не рай, мой дорогой, то покажите мне, где он.

Невольно, вопреки собственной воле, старый Железный Сержант обвел взглядом окрестности.

И увидел он Фландрию. А точнее, знаменитое море фландрской грязи. Огромную чашу вязкого ила, что воняла, текла и пачкала все, к чему прикасалась. Дождь не прекращался, траншеи были полны стоячей воды, пропитанной кровью, мочой и фекалиями. В ней плавали тела. Части тел. Бесчисленные крысы, пытавшиеся добраться до трупов и утонувшие. Дождь лил, грязь текла, люди гибли. Мир был серым, мокрым и зловонным.

И это увидел сержант-майор.

Если бы в нем после трех лет Великой войны осталось хоть немного человечности, он бы выблевал все и тихо сошел с ума.

Но в одном он был прав: дела шли не слишком хорошо. Почти неделю назад какой-то умник в штабе батальона придумал блестящий план наступления. Войска были собраны, боеприпасы розданы. Все началось с тридцатишестичасового артиллерийского обстрела немецких позиций. В батальоне решили, что это изрядно ослабит врага. Дым еще не рассеялся, когда пять тысяч солдат Британских экспедиционных сил перелезли через проволоку и бросились через ничейную землю, на полном ходу. Или, быть может, не совсем на полном, ведь местность была изрыта цепями воронок от снарядов и огромными провалами от обрушившихся туннелей, и все это – отдельные болота грязи. Пейзаж походил на темную сторону Луны. Вода в этих загаженных, покрытых коркой грязи лужах была так глубока, что человек в полном боевом снаряжении мог утонуть. Они перебрасывали через них лестницы и мостки, и, если ничего другого не оставалось, эти топи становились хорошим местом для смерти.

Как выяснилось, немцы вовсе не были ослаблены.

Большая часть обстрела пришлась на то, что считалось немецкой передовой системой траншей, но на деле оказалось цепью ложных окопов, вырытых немцами, чтобы обмануть врага. Уловка сработала на славу.

В итоге, когда пехота достигла возвышенности у немецких линий, начался сущий ад. Немецкие осветительные ракеты заполнили небо. Снаряды с воем обрушивались вниз. Пули свистели. Пулеметы стрекотали. В итоге британцы потеряли более двух тысяч человек за несколько часов боя.

Ничто, конечно, по сравнению с тем, что произошло на Сомме годом ранее. Но все же дорогого стоит.

Немцы гнали Британские экспедиционные силы через всю ничейную землю, заставляя выживших – многих с ранеными и мертвыми на плечах – отступать под яростным артиллерийским обстрелом. Топкие воронки поглотили большинство тел, а что стало с остальными – кто знает? Посылать носильщиков в этот ад было немыслимо. Следующие восемь, десять часов слышались лишь крики и стоны умирающих и изувеченных, медленно угасавших в мучительной агонии. Смерть приходила не только от ран, но и от полчищ крыс, рыскавших по ничейной земле.

Стаббс и Пигги были среди выживших.

И теперь они сидели в грязи, курили, слушали, как дождь падает вокруг, стучит по проволоке наверху, бьет по мешкам с песком, стекает реками в траншеи.

– Так что за задание у вас для нас, сержант-майор? – спросил Пигги.

Сержант-майор Боуэс ухмыльнулся, словно кот, проглотивший мышь.

3

Вредители.

Постоянная черта любой войны.

Там, где были кучи мусора, человеческие отходы и груды тел, словно дрова, всегда появлялись вредители. Фландрия не была исключением. Вредители приходили в виде стай диких собак, рыскавших по ничейной земле и утаскивавших тела или их части. В виде крыс, пожиравших мертвых и умирающих (здоровых взрослых они редко трогали, но бывали случаи). Укусы крыс были так же обыденны, как дизентерия. А еще были вши. Целые роты кишели ими. Солдаты часами убивали их, раздавливая между большим и указательным пальцами. Но на следующий день появлялась новая партия.

– Ага, – сказал Пигги, пока они ползли на животах через грязь и обломки, – однажды у меня было столько вшей, что я бросил рубаху на пол, и она, клянусь, попыталась уползти.

Стаббс знал, что это не преувеличение; он сам видел такое, и не раз.

С ними было еще трое – рядовые Беннер, Сортон и Пенс, – все зеленые, как летняя трава. Стаббс слышал, как они дрожат за его спиной, словно молодые деревца на ветру. Один из них всхлипывал. Не беда. Скоро его сердце будет вырвано, и слезы останутся позади.

Пигги замер, словно манекен, ожидающий, когда его оденут, и подал остальным знак остановиться. До заката оставалось минут тридцать, но с моросящим дождем и густым туманом это не имело значения. Темно и мрачно – вот что это было.

Стаббс разглядывал местность впереди – все то же самое. Выжженная, почерневшая, серая, с разливами грязи и стоячей воды. Земля была настолько пропитана влагой, что впитывать больше не могла. Воронки от снарядов, большие и малые, в основном заполненные водой, многие достаточно глубокие, чтобы скрыть не одного человека. Крысы сновали по канавам, замирали на обугленных пнях. Когда-то здесь был лес, но теперь он лишился листвы и ветвей. Деревья торчали из раскисшей земли, словно обгоревшие мачты, многие расколоты надвое и опалены огнем.

– Вперед и вверх, – сказал Пигги, и они снова поползли.

Там были заброшенные траншеи, полные наваленных тел. Обрушенные туннели и огромные ямы. Где-то вдали завыла собака. Пигги и остальные слышали немцев – они шутили на своем языке, патрулируя или собирая погребальные команды, чтобы отнять еду у крыс и собак. Из грязи торчали босые ноги, некоторые обглоданные до кости. Десятки тел в разных стадиях разложения валялись повсюду. Стаббс увидел череп, ухмыляющийся с верхушки накренившегося дерева, и трех немецких скелетов в грязных серых лохмотьях, выглядывающих из воронки.

– Что это? – прошептал Пигги.

В мелкой ложбине в болотистой земле лежал человек лицом вниз. На нем был длинный офицерский мундир и пояс Сэма Брауна^[6], испещренный мелкими прокусами крысиных зубов. Тело вздулось и смердело, но по-настоящему жутким было то, что оно двигалось. Медленно, без костей, оно извивалось и дрожало. Пигги перевернул его – лицо было обглодано до черепа, глазницы кишели личинками, а в брюшной полости копошились пять или шесть голодных крыс. Пигги покачал головой и оттолкнул офицера, кусок плоти упал, прикрыв ужас в выеденном животе.

Один из новобранцев начал блевать.

– Делай что хочешь, – сказал ему Стаббс, – но потише.

– Это наш. Лучше забери его жетон, – сказал Пигги.

Стаббс сорвал идентификационный диск с шеи трупа и засунул в карман рубашки.

Как только солнце – или то, что от него осталось, – скрылось за горизонтом, они нашли заброшенные траншеи, где должны были установить наблюдательный пост. Пигги направил новичков первыми. Те с безмолвными криками скользнули в воду. В мраке плавали мертвые немцы. Чтобы очистить траншею, пришлось повозиться – тела были такими водянистыми и гнилыми, что распадались, как вареная курица, – но запах остался. Стаббс велел новобранцам использовать лопатки, чтобы отвести грязь, но после двух, а затем трех мягких, гниющих трупов он отказался от этой идеи. Фландрия была одним огромным грязным могильником. Почва могла вместить лишь определенное число тел, прежде чем, не выдержав, начинала извергать их обратно.

С туманом, дующим с черных холмов на востоке, трудно было понять, где они находятся. Пигги мог лишь сказать, что немцы впереди, а их собственные линии в нескольких милях позади.

Это было темное и мрачное место, над которым нависали скелеты деревьев и обгоревшие ряды изгородей, покрывавшие низкие холмы. Словно в ловушке мертвого леса из воронок и резких провалов. Грязь была тяжелой. Тела повсюду. Их части разбросаны во всех направлениях, часто застрявшие в ветвях деревьев. И еще обломки гробов, разбитые надгробия. Стаббс предположил, что это и вправду было кладбище, развороченное артиллерийским обстрелом, который вывернул мертвых наружу. Воздух вонял гнилью. Туманы пахли зловеще. В мутной, зернистой дали проступали очертания церкви, почти полностью обращенной в руины беспощадными ударами снарядов.

Пусть немцы копают свои траншеи в этом богом забытом месте.

– Кладбище, – сказал Стаббс. – Святые угодники.

Он повидал многое на этой войне. Каждый день пробирался через трупы, смерть и болезни, но, несмотря на это, что-то в этом месте заставляло его чувствовать себя неуютно. И дело было не в близости немцев и уж тем более не в развороченных мертвецах. Это место просто имело странное ощущение. Тени, казалось, крались воровато, мелькая на периферии зрения, но стоило повернуть взгляд – и они растворялись в пустоте.

Проклятый Железный Сержант, – подумал Стаббс, стиснув зубы. - Устроить наблюдательный пост в таком месте. Черт бы его побрал.

Пигги нашел череп, торчащий из стены траншеи, и выкопал его. Стаббс взглянул на него. Он был изъеден зубами. Крупными. Ни одна крыса или собака не могла оставить такие следы. Это вызвало у него озноб.

Он бросил обеспокоенный взгляд на Пигги, а затем улыбнулся грязным лицам рядовых.

– Ну, если это не мой старый дядя Дик, тощий, как жердь, – пошутил Стаббс, но голос его был приглушенным, настороженным. – Не тушуйся, дядя, на рассвете мы с тобой славно перекусим, вот увидишь.

Рядовые, уже оцепеневшие от ужасов войны, хихикнули в темноте.

Но Пигги даже не улыбнулся.

Стаббс тоже. Он настороженно оглядывал пейзаж. В глубине души он был абсолютно уверен, что за ними наблюдают, изучают. Что-то среди грязи, костей и обломков ждет их. И это не немцы.

Они были на возвышенности, и вода доходила лишь до двух-трех футов. Стаббс видел, что лабиринт затопленных траншей вел к огромной яме неподалеку. Вероятно, остатки разрушенного бункера и его туннелей.

Черт, туннели через кладбище, подумать только.

Ему хотелось курить, но здесь это было запрещено. В темноте огонек сигареты виден издалека. Снайперу легко прицелиться. Так что Стаббс ждал в тяжелых сумерках, слушая далекий гром обстрелов, видя желтые вспышки ракет и красное сияние разрывов. Кого-то здорово молотили, и часть его почти желала оказаться там, а не здесь. Артиллерийский обстрел – это хотя бы понятная угроза. Ты знал, чего боишься... но в этом мрачном, жутком потустороннем мире невозможно было точно определить, что тебя пугает. Что наполняло живот ползущими червями и покрывало кожу мурашками.

Он ждал.

Слышал дыхание остальных. Слышал шорохи в развороченных останках церковного двора – это были крысы. Полчища раздутых, серо-полосатых крыс, больших, как кошки. Их глаза блестели в полумраке, как сталь. Слышалось, как они жуют, рвут и выкапывают зарытые наполовину вещи. Звук разрываемой плоти, хруст костей.

Около трех часов утра, когда он дремал на грани сна, зная, что должен бодрствовать, дождь прекратился, и облака разошлись, словно пена на небе. Рваный полумесяц луны омыл изрытый пейзаж призрачным, эфирным светом. Теперь он видел крыс, разбегающихся от света. Одеяла тумана цеплялись за землю, двигаясь, как дым. Он разглядывал темный лес ободранных деревьев. Он устал, глаза едва оставались открытыми, но он был уверен, что видит движущиеся тени.

И тогда он услышал звук.

В той кишащей крысами черноте – звук скрежещущих зубов. Он возник и затих. Что-то в груди Стаббса оборвалось. Дыхание замерло в легких.

– Ты слы... – начал он, но рука Пигги на его плече заставила замолчать.

Сквозь выжженные и разрушенные изгороди он увидел могилы. Не старые, а свежие. Восемь или десять могил в ряд с кучами земли, в которые были воткнуты грубые кресты. Немецкие могилы, – решил он. И пока он смотрел, кресты задрожали, зашатались и упали, словно то, что лежало под землей, пыталось выбраться.

Но дело было не в этом.

Стаббс уловил запах. Не вонь разложения или разрытых могил – к этому он привык. Это было другое, черное и грязное зловоние, гнилое, но резкое и едкое. Рука Пигги крепко сжала его плечо. У могил виднелись маленькие, крадущиеся фигуры. Сгорбленные и гибкие, они рылись в кучах земли.

С пересохшим горлом и сдавленной грудью Стаббс поднял винтовку "Энфилд" и прицелился в то, что видел. Человекоподобные фигуры. Но маленькие и злобные, как бешеные звери, тени, вырезанные из черной ткани. Они яростно копали могилы, пять или шесть существ, фыркая, хрюкая и скрежеща зубами – ужасный звук. Звук, от которого душа съеживалась.

Он едва сдержался, чтобы не выстрелить.

– Не надо, друг, – прошептал Пигги ему на ухо. – Ради Девы Марии и Иисуса, не привлекай к нам внимания.

И, похоже, одно из существ услышало, потому что оно встало и посмотрело в их сторону. Оно походило на ребенка... или на что-то, притворяющееся ребенком. Ребенок с гривой длинных, спутанных волос. Луна осветила его лицо – желтое, как проказа, морщинистое, с красными, влажными, словно свежая кровь, глазами. Внутри у Стаббса все растаяло. Оно смотрело прямо на них, его рот быстро открывался и закрывался, а ужасные зубы безумно скрежетали.

Стаббс не шевелился минуты две или три, как и Пигги. Существо отвернулось и помогло своим сородичам раскапывать немцев. Через пять минут они вытащили два тела из зловонной земли. Грохот маленьких ног раздался, когда они утащили их в тени.

Прошло немало времени, прежде чем Стаббс позволил себе дышать. Его пальцы побелели, сжимая "Энфилд".

– Господи... Пигги... что... что...

– Не знаю... те истории, что рассказывают...

Раздался плеск в траншее, там, где она расширялась в заполненную водой яму. Рядовые Беннер, Сортон и Пенс, что были ближе к ней, вскочили, разбуженные. Пигги позволил им спать, зная, что им это нужно. Но теперь они были настороже и напуганы.

– Что это? – сказал один из них сухим голосом.

– Боже, этот запах...

И тогда он раздался повсюду – звук скрежещущих зубов. Словно черепа клацали зубами в полумраке. Стаббс, полубезумный, обшаривал темноту винтовкой. В его голове мелькали безумные образы батальонов мертвых солдат, восстающих из сырой земли, скрежеща зубами и гремя костями. Шум был спереди, сзади. Его невозможно было локализовать. Пигги пробрался через грязь к рядовым, пытаясь их успокоить. Стаббс видел тени, мелькающие в траншее. Он начал стрелять. Что-то прыгнуло над его головой и приземлилось среди остальных. Раздались крики, вопли и ужасные, нечеловеческие звуки скольжения. Еще тени скользнули в траншею.

Стаббс закричал и проткнул одно существо штыком, его ядовитая вонь ударила в лицо. Он пронзил его, но оно продолжало бороться и царапаться, словно пытаясь протолкнуться по лезвию к нему. Это был не ребенок... это была демоническая тварь из могилы.

Еще уродливые лица поднялись из воды в яме, и существа с паучьими конечностями бросились на солдат.

Пигги рубил их траншейным ножом, но их было слишком много – царапающих, кусающих, злобных тварей, все слюнявые и рвущие. Он начал вопить, когда извивающиеся фигуры погребли его заживо.

– О, Пресвятая Матерь Божья... Стаббс... Стаббс... сними их с меня... сними...

Последним, что запечатлелось в памяти Стаббса о его старом друге и товарище, было искаженное криком лицо Пигги, медленно погружающееся в мутную, застойную воду.

И вдруг Стаббс остался один.

Он выскочил из траншеи и помчался в темноту, двигаясь в том направлении, где, как он думал, были британские линии. Но, черт возьми, трудно было быть уверенным. Он пробирался через колючую проволоку, плыл через затопленные воронки, полз через поля костей. Но он продолжал идти, уверенный, что слышит, как они крадутся и прыгают за ним. Его лицо искажала безмолвная гримаса ужаса, он прислушивался к звуку скрежещущих зубов.

4

Сержант-майор Боуэс, задумавший эту маленькую авантюру для Стаббса, сам не избежал неприятностей. Как только он приготовил что-то мерзкое для Стаббса и Пигги, штаб батальона припас для него нечто не менее гадкое. Незадолго до рассвета, когда начался легкий дождь, он повел рейдовую группу в ничейную землю. Двадцать человек с винтовками "Энфилд" и револьверами перелезли через парапет. Их лица были вымазаны сажей под помятыми стальными шлемами. Они несли топоры, кусачки для проволоки и пояса с гранатами. Последние четверо тащили лестницы, чтобы преодолевать воронки и, самое важное, перебрасывать через немецкую колючую проволоку во время атаки.

Они были в пути минут тридцать, продвигаясь быстро по израненному и выпотрошенному ландшафту. У немецких линий они начали резать колючую проволоку, стараясь не шуметь.

Боуэс одним из первых перелез через парапет и спрыгнул в траншеи – они были пусты. Заброшены, если не считать множества гниющих трупов, плавающих в грязи. Он приземлился прямо на один, и тот раздавился под его траншейными сапогами. Вонь была привычной, но, Господи, до тошноты омерзительной.

– Нас надули, – сказал он остальным. – Черт возьми, нас здорово надули.

Раздались выстрелы, и несколько его людей закричали и погрузились в грязную воду. Небо взорвалось вспышками пламени. Парашютные ракеты спускались вниз в снопах белых и зеленых искр. Развороченный пейзаж озарился ярким светом, когда рейдовая группа пыталась выбраться из траншей и добраться до относительной безопасности ничейной земли. Вдалеке загрохотали немецкие артиллерийские орудия, застучали минометы, и воздух наполнился шипящими и визжащими снарядами. Они падали среди них, взрываясь с оглушительными вспышками пламени и обломков.