Текст книги "Ужасы войны (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

И все это было достаточно плохо, но это лицо скрывалось в тени...

Оно было сделано из искривленной плоти, серой, розовой и ярко-красной. Оно было ритуально изуродовано, вырезано в форме полумесяца до кости и вытатуировано яркими горизонтальными белыми полосами и черными полумесяцами под ввалившимися глазами. Кожа на лбу, подбородке и щеках у него была шероховатой, словно галька, а в дерму были впрыснуты бусинки, образуя причудливые, замысловатые узоры. Под бровями и нижней челюстью у него были вставлены деревянные или железные пластины, что придавало ему гротескный, демонический вид. Из носа у него торчал пожелтевший костяной бивень, который кольцом вдавался в щеки с обеих сторон.

Здесь было лицо немертвого, короля-упыря, исчадия ада – жуткое, безумное одеяло из высоких, выступающих костей, выдолбленных впадин и металлических решеток, раскрашенных в красные и оранжевые, зеленые и синие тона. Лицо, которое больше всего походило на маску племенного фетиша из плоти и крови.

МакKомб поднял свой кольт 44-го калибра и приставил дуло к этому похотливому лицу.

И Молчаливый Ворон проснулся.

Его глаза превратились в сверкающие желтые шары адского пламени с узкими зрачками. С безумным смехом он выпрыгнул из гроба, оттолкнул МакKомба в сторону и схватил Чиверса. Теперь, стоя, он выглядел еще более отвратительно. Высокий и изможденный, казалось, сшитый хирургическим путем, рукава его кожаной рубашки от запястья до плеча были украшены человеческими скальпами, пряди черных волос свисали, как бахрома.

Чиверc был бессилен в его хватке.

Плоть вокруг рта Молчаливого Ворона была аккуратно срезана неправильным овалом, обнажились почерневшие десны и россыпь накладывающихся друг на друга зубов, острых, как пики.

МакKомб издал безумный крик и трижды выстрелил в шамана. Пули проделали в нем дырки, подняв клубы пыли и грязи.

Затем Чиверс уронил фонарь.

Комната погрузилась в темноту, которая была плотной и удушающей.

МакKомб закричал, исторгая изо рта ужас.

Чиверс издал хриплый, придушенный звук, а затем МакKомб услышал, как его кости влажно хрустнули, кровь брызнула на землю, раздался тошнотворный звук раскалывающегося черепа. Затем зубы впились в кость... и чавкающий звук.

МакKомб начал бешено стрелять, вспышки выстрелов обжигали его сетчатку. Он натыкался на стены, спотыкался о камни, бешено ползал, пытаясь найти выход. Он явно запаниковал и не стыдился этого.

Затем вспыхнул свет.

Там был Пять Волков.

Змеиный Ястреб рядом с ним.

Молчаливый Ворон бросился им навстречу. Змеиный Ястреб, почувствовав горячую кровь своего племени, бросился на него с охотничьим ножом, и Молчаливый Ворон едва не снес ему голову ударом когтей. Затем Пять Волков издал пронзительный крик и одним легким, плавным движением выстрелил из своего "Хокенса". Пуля 50-го калибра попала Молчаливому Ворону прямо в грудь, подняв его в воздух и подбросив футов на десять. Он издал пронзительный крик, в который влилась сотня визжащих голосов, и снова поднялся, неудержимый, неумолимый. Он бросился на них, его пасть была полна волчьих клыков.

Именно тогда МакKомб вспомнил о пистолетах в своих руках и воспользовался ими.

Он выпустил две пули 44-го калибра в Молчаливого Ворона, и этого было достаточно, чтобы тот упал на колени и заскользил по земле. Он смотрел на них снизу вверх, его лицо напоминало мертвую маску, желтые пальцы с когтями тянулись к ним. Кровь, черная и пенящаяся, хлынула у него изо рта, когда он закричал на них с мерзкой, шокирующей ненавистью, которая была отравляющей до самых корней.

МакKомб разрядил в него оба своиx пистолетa.

Пять Волков обрушил на него томагавк, вложив в удар все, что у него было. И с такой силой, что тот свалился с ног. Томагавк раскроил темя Молчаливого Ворона, черная кровь, черви и серая слизь мозгов потекли по его лицу. А потом он подошел вплотную, отбросил МакKомба в сторону, набросился на Пять Волков и ударил кулаком. Пять Волков поднял руку, чтобы защититься, и этот кулак сломал ему запястье, как сухую ветку. Он упал, а Молчаливый Ворон превратился в рой гробовых мух и скрылся в ближайшем туннеле.

– С тобой все в порядке? – спросил МакKомб.

– Моя рука... Но я могу сражаться.

Оплакивать Змеиного Ястреба не было времени.

Они вошли в коридор. Он был маленьким и тесным. МакKомб перепрыгнул через него, зная, что теперь ему самому не обойтись без ножа и томагавка. И снова он полз, и крался, и пробирался, как червь, сквозь грязь и камни, а потом, наконец, сквозь снег, продираясь сквозь него, как кролик, пока... пока его пальцы не пробили ледяную корку, и мир оказался над ним, а холодный воздух не ударил ему в лицо.

Каким-то образом он оказался теперь над обрывом, с обеих сторон которого был отвесный обрыв. Он мог видеть часовых внизу. Они были выпотрошены, их лошади выпотрошены.

МакKомб кричал в ночь, в метель и заходящее солнце.

Он был не один.

Молчаливый Ворон приближался к нему сзади, миллионы измученных и одержимых голосов скандировали о его возвращении. Он вышел вперед в вихре развевающихся волос и хлопающих шкур, мумифицированных частей животных и скальпов, стуча острыми зубами, с размазанной по маске кровью. Томагавк все еще торчал у него из головы.

Маккомб вытащил свой нож и принялся яростно рубить и кромсать.

Hо Молчаливый Ворон с силой вонзил томагавк ему в плечо, повалив его в снег. Когда тот приблизился, чтобы нанести смертельный удар, щелкая зубами и бормоча десятками бесплотных голосов, МакКомб, собрав последние силы, вонзил нож, отсекая Молчаливому Ворону руку у запястья. Тот испустил безумный вопль, и в тот же миг грянул оглушительный выстрел винтовки. Пуля пробила его голову, разнеся череп, точно стеклянную банку.

Молчаливый Ворон распался на части.

Он превратился в мотыльков, хлопающих крыльями птиц, стрекочущих насекомых. Туман, дым и смрад смерти.

Пять Волков стоял с дымящейся винтовкой Хокенсa в руках.

– Это еще не конец, брат мой, – сказал он. – Он все еще жив. И мы будем искать его до самой смерти.

* * * 

Катакомбы.

Высоко над ними зияла еще одна пещера в гребне покрытого льдом камня. Оба, раненые и истекающие кровью, но крепко сжимая ножи и томагавки, МакКомб и Пять Волков пробирались через снег к этому входу. Путь обозначала засыпанная снегом тропа, по обеим сторонам которой стояли безчелюстные человеческие черепа на кольях. Они следовали за ними все выше и выше, братья по жизни и теперь братья в войне до смерти.

– Хладнокровные действия, – пробормотал МакКомб себе под нос.

Буря утихла, ветер стал легким, но холодным и шепчущим. Над головой зажглись звезды и луна, их свет отражался в корке снега.

Когда МакКомб приблизился к входу в пещеру, он увидел, что внутри она освещена мерцающим желтым светом. Он нырнул внутрь, Пять Волков за ним, оба истекающие кровью и израненные, но напряженные и готовые к бою. Перед ними открылись извилистые катакомбы, уходящие все глубже в гору. Пол был усеян человеческими костями, замерзшей слизью и клочьями почерневшей плоти. Стены были увешаны дублеными кожами мужчин, женщин и детей. Все они были срезаны в один кусок и приколоты, словно шкуры медведей. Многие были так стары, что потрескались и осыпались, как гниющие саваны. Это была бойня людоедов, человеческий могильный курган.

Факелы горели, расставленные на неровных промежутках. Свет был тусклым и мерцающим, воздух жирным от дыма и вони жареного человеческого мяса.

И по мере продвижения вглубь лабиринта причина этого становилась очевидной. Огромные ямы были высечены в неровном каменном полу. Они тлели с отвратительным запахом, наполненные почерневшими костями людей. МакКомб заглянул в одну, увидев корзину ребер, разбитый череп, тазовую кость, мелкие кости, возможно, детские. Дым поднимался от них, словно пар из котла ведьмы.

Пять Волков начал петь скорбную песнь под нос.

МакКомб напрягся, как пружина.

Трофеи убийств были повсюду. Мумифицированные человеческие головы висели гроздьями по восемь и десять, кишки продеты через их уши, головы связаны, как бусины на ожерелье. Все они были сморщенные, серые, безглазые. Эти гроздья – а их было много – покачивались на пеньковых веревках, привязанных наверху. Коричневые, прокопченные конечности свисали среди них. Желтые от времени скелеты были связаны проволокой и также подвешены.

– Кладбище, – сказал МакКомб. – Проклятое, вонючее кладбище, вот что я думаю.

– Твои слова правдивы, – сказал Пять Волков. – Мир стал кладбищем.

Каменные плиты были покрыты старыми кровавыми пятнами, а некоторые – и свежими. К ним прилипли куски высохших тканей и мяса, брызги крови покрывали шкуры на стенах.

Они двигались дальше, ныряя под руки, ноги и головы, протискиваясь между скелетами, пробираясь через кучи костей и черепов, многие из которых ломались под их сапогами, как хрупкая посуда. Катакомбы повернули направо, начали расширяться, и вонь горелого мяса и кремированных костей стала невыносимой. Она заставляла глаза слезиться, горло сжиматься. Дым был тяжелым и едким, как речной туман. Факелы горели, отбрасывая тонкий желтый свет, отражавшийся от дыма и подсвечивавший жуткие трофеи, свисавшие с потолка.

А затем перед ними оказалось пять или шесть корзин из сплетенных сухожилий. Каждая больше человека и наполнена костями... человеческими и звериными – бедренными, локтевыми, лопатками и ребрами. Черепа взрослых и детей были сложены, как кирпичи, но также и волков, бобров, медведей. Все это переплетено позвонками змей, человеческие кости рук и ног торчали во все стороны, как шипы.

МакКомб не был человеком, легко поддающимся страху, но чувствовал, что забрел в логово какого-то людоедского огра из злой сказки. В пещере было холодно, но пот выступил на его лице, стекал по спине.

Они проскользнули под корзинами и увидели тела четырех женщин, подвешенных над одной из ям на пеньковых петлях. Они были сморщенные, коричневые и высушенные, как вяленое мясо, медленно копченые и приправленные над огнем. Это были индианки, длинные пряди черных волос свисали на их лица, сморщенные, как изюм. МакКомбу пришлось гадать, были ли эти бедные женщины живы, когда это началось.

Вонь была отвратительной.

Катакомбы поднимались вверх и заканчивались большой пещерой. Огромный каменный язык выступал в нее, как мост, и по обе стороны – крутой обрыв в темную впадину, заваленную человеческими трупами, многие из которых были свежими и кровоточащими, сваленными поверх других, что были лишь скелетами в лохмотьях кожи.

– Слушай, – сказал Пять Волков.

МакКомб прислушался и тоже услышал. Низкое, грубое хрюканье, словно свиньи роются в грязи. И много, много их. Все хрюкают, фыркают и визжат снизу. Он слышал, как рвется плоть мокрыми лоскутами, как зубы грызут кости, как крючковатые пальцы роют в тушах. Он осмелился заглянуть в одну из расщелин и увидел... сначала он не был уверен... просто извивающиеся, ползающие твари, что двигались, как падальные черви среди груд мертвых. Это были не живые мертвецы, но, возможно, нечто хуже. Что-то живое и мясистое.

Дети.

Его разум твердил, что этого не может быть, но эти существа внизу были малы и походили на детей по форме, человеческие личинки, питающиеся мертвыми. Он видел их лица в мерцающем свете... жирные, измазанные кровью, невероятно белые с огромными черными глазами ночных норников. Они жевали внутренности, грызли кости, обгладывали лица с черепов, царапали чешуйчатыми пальцами и рычали, шипели друг на друга, как дикие собаки.

Безумие.

МакКомб чувствовал, что разум его помутился. Давно уже зрело в нем это подозрение, но теперь оно обрело неоспоримое подтверждение.

Пять Волков и осейджи говорили, что у Молчаливого Ворона была жена, Язык Змей, подходящее мерзкое имя для мерзкой твари, что, должно быть, породила этих ползающих упырей внизу. Он не знал, правда ли это, но в сердце своем не сомневался.

– Больше не смотри, – сказал ему Пять Волков.

Твари внизу не проявляли к ним интереса. Они были довольны, питаясь мертвыми. Пять Волков повел их дальше по этому каменному языку, возвышавшемуся над ямами внизу, и они нашли Молчаливого Ворона.

Увидев его, распростертого на каком-то импровизированном ложе из костей, соломы и мусора, они приготовились к бою; их духи пылали ярко и были готовы к убийству. Но это было ненужно.

– Он ушел, – сказал МакКомб. – Простая глина.

Молчаливый Ворон был мертв. Он распростерся, подобно пугалу, сорвавшемуся с подпорки, и выглядел не более живым, чем оно. Томагавк Пяти Волков все еще торчал в его черепе, макушка которого была расколота, черная жидкость, похожая на кровь, и комья серого вещества стекали по его отвратительному, бугристому лицу. В его лбу зияла огромная дыра, затылок разнесен. Еще больше этой темной жидкости вытекло из обрубка его запястья. И в большом количестве... она собралась и свернулась в огромной, кисло пахнущей луже.

– Надо сжечь его, – сказал МакКомб.

Но жечь было нечем. Пять Волков, однако, потерял интерес к Молчаливому Ворону. Его привлекло что-то впереди. МакКомб последовал за ним дальше по этому каменному языку, и то, что он принял за сплошную каменную стену, вовсе не было стеной. Это был огромный, истертый гобелен из дубленых человеческих шкур, тщательно сшитых вместе. Должно быть, были использованы десятки тел, и каждая шкура снята одним куском, как и другие на стенах. Даже руки и ноги были видны, как и растянутые лица с пустыми глазницами и искаженными ртами, что, казалось, выли, как у призраков.

Каждый раз, когда МакКомб думал, что не увидит ничего более ужасающего, чем уже видел, эти катакомбы приносили ему новую порцию кошмаров.

– Мы сделали, что должны были, – наконец сказал он. – Давай убираться отсюда.

– Нет, – сказал Пять Волков, указывая томагавком на гобелен. – Жена Молчаливого Ворона жива.

МакКомб посмотрел на него, заметив, что он слегка шевелится, словно подземной ветерок толкал его. Но ветра он не чувствовал. Прямо тогда, с внутренностями, сжатыми от страха, он понял, что за этим гобеленом кто-то был, и был с самого их прихода. Он уловил высокий, сладкий запах, как у гниющего сена. Это не был запах смерти, а скорее аромат жизни, настолько сочной и обильной, что она разлагалась изнутри.

Это запах того, что ждет за этими шкурами, – подумал он тогда.

Но думать дальше у него не было времени, ибо он услышал сладкое и жуткое пение, женское по тону. Оно было мелодичным и пронзительным, приятным для слуха, но под ним – пустым и нечестивым, и от него у обоих мужчин что-то внутри похолодело. Пока они стояли, неуверенные, дрожащие, с напряженными мышцами, голос становился все громче, сплетая вокруг них кокон паутинного сна.

– Это она, – сказал Пять Волков, разрывая чары. – Жена Молчаливого Ворона.

* * *

МакКомб стряхнул паралич страха, что сковал его, и ужас сменился яростью:

– Покажись, мерзкая ведьма! – крикнул он. – Мы пришли, чтобы прикончить тебя самым жутким образом...

Пение оборвалось на полуноте.

Гобелен затрепетал, словно по нему скользнул ветер.

Затем, пока они стояли беспомощно, один шипастый коготь пробил его с другой стороны и разрезал насквозь. И тогда нечто уродливое и гротескное выскочило с визжащим криком ненависти. Оно было одето в рваные шкуры, почерневшие от времени и жесткие от засохшей крови и сгустков жира. Одна угловатая, с черными венами грудь торчала наружу, но она была покрыта серым мхом, что рос из многочисленных прорех в шкурах и тянулся к ее горлу в сырой, сумеречной паутине.

Язык Змей, жена Молчаливого Ворона и источник его силы.

Оба мужчины на миг оцепенели. МакКомб увидел нечто вроде женщины с желтым, размытым лицом, что было зашито и испещрено дырами. Это была сшитая маска, казалось, составленная из множества лиц, звериных шкур и жирных клочьев меха. Ни человек, ни животное, а нечто, составленное из обоих. Ее волосы были длинными, черными и заплетенными костями грызунов, ее руки – узловатыми, черными когтями зверя.

Но это все, что он успел разглядеть.

Ибо, когда он поднял топор и нож, чтобы убивать, Пять Волков оттолкнул его и издал дикий, воющий боевой клич народа кроу:

– Хуу-кии-хии!

Он бросился на женщину, а она прыгнула на него, как насекомое, готовое выпотрошить его. Снова началась битва. Пять Волков рубил и кромсал ее томагавком, а она рвала его когтями, ее огромный, искаженный рот был полон грызущих клыков. Ее диссонансный крик был нечеловеческим и шипящим, и причина тому вскоре стала ясна: она кишела змеями. Они выползали из ее плоти, как черви из свинины, извиваясь и кусая, некоторые зеленые и скользкие, другие блестящие и черные, третьи узорчатые с желтыми глазами. Они даже вылезали из ее хлещущих черных волос, как живая гирлянда змей, подобно Медузе древних.

Они били Пять Волков снова и снова.

Все это произошло за считанные секунды, пока МакКомб поднимался с каменного пола и вставал на ноги. И к тому времени, как он поднялся, Пять Волков был повержен. Язык Змей жестоко изранила его, и его кровь все еще капала с ее когтей. Ядовитые змеи, что вились из ее маслянистой кожи, укусили его бесчисленное количество раз. Истекающий кровью и отравленный, он не мог больше сражаться.

Он выл свою смертную песнь, когда она бросилась на него, зарываясь лицом в его горло и вырывая яремную вену в горячем фонтане крови, что дымилась в воздухе.

Он умер быстро, но не без того, чтобы нанести ей раны: ведьма была изрезана в дюжине мест, истекая той же черной кровью, что и ее муж. Многие змеи были обезглавлены, но все еще извивались и кровоточили. А томагавк Пяти Волков вскрыл ей живот, и ее кишки свисали холодными петлями.

Но она была далека от поражения.

Очередь МакКомба.

Она посмотрела на него, ее рот ломился от острых, как ножи, зубов, вымазанных красным, нос приплюснутый и задранный, как у кабана, глаза – как у чучела питона: стеклянные и черные. Змеи, что гнездились в ней, извивались и били его снова и снова. МакКомб кружился и уворачивался, метался и рубил ножом и томагавком. Его клинки рассекали тела бьющих змей, отрубили ей левую руку в локте, вскрыли горло в потоке зловонной крови.

Ее когти разодрали ему щеку, грудь. Змеи кусали его снова и снова. Но он не падал, пока все не закончится. Его спасением был тяжелый бобровый плащ и оленья кожа под ним. Клыки змей не могли пробить его одежду, хотя им удалось укусить его за руки и лицо. Он чувствовал холодный яд в своих венах.

И затем она пошатнулась и опустилась на одно колено, ужасно израненная и обильно кровоточащая. Она посмотрела на него своим желтым, морщинистым лицом и блестящими черными глазами, извергая ленты собственной крови. Она рычала на него, скалила зубы, царапала когтями. Многие ее змеи были мертвы и висели безжизненно, а те, что еще жили, двигались вяло.

МакКомб издал последний громкий крик и, сжимая томагавк обеими руками, прыгнул вперед и ударил изо всех сил. Лезвие прошло прямо через ее шею с влажным, мясным звуком, разрывая сухожилия, связки и мышцы, и ее голова скатилась на землю, все еще живая, все еще шипящая, щелкающая зубами и глядящая на него с безумной ненавистью. Ее тело рухнуло у его ног, несколько раз дернулось и затихло.

Злая ведьма была мертва.

МакКомб рухнул на землю, тяжело дыша. Он сильно страдал, его кровь текла из слишком многих ран. Если бы не яд, что наполнял его, он, возможно, смог бы зашить себя и выжить, чтобы рассказать эту историю. Но, опять же, он не был молодым человеком.

– Ни на йоту, – сказал он.

Он прижал к себе тело Пяти Волков, нежно качая мертвого индейца. Он не стыдился горячих слез, что текли по его щекам, или девичьего хныканья, что царапало его горло. Пять Волков умер за него. Он бросился на Язык Змей, отдав свою жизнь в последней ярости смертельной битвы, чтобы МакКомб мог быть спасен.

– Не так должно было быть, мой верный друг, – прошептал ему МакКомб. – Позволь мне отнести тебя на кладбище кроу, где я положу тебя, чтобы ты мог общаться со своими предками и быть прославленным за то, что всегда был воином и другом.

Это заняло время и усилия, но МакКомб вытащил тело своего брата из катакомб и самих пещер. Удивительно, но его собственная лошадь все еще была там. Все еще ждала. Другие были зарезаны... но не его.

Не часть плана, не часть Великой Тайны.

И когда он перекинул Пять Волков через седло, он слышал гром копыт призрачного буйвола, что приближался. Полный физической и духовной боли, "Бешеный Змей" Бун МакКомб поскакал в холодную, ветреную ночь.

* * *

Когда майор Лайонс очнулся, он был в туннеле с капралом Койлсом.

Они сидели, прижавшись спинами к стенам, мумии по обе стороны спускались по проходу и возвышались аккуратными рядами. В груди и животе капрала все еще торчало пять или шесть стрел.

– Думал, ты умер там, сынок. Думал, эти Пожиратели Черепов достали тебя.

– Я отполз, чтобы умереть, пока они возились с Пирсоном и Стандардом, – сказал он, тяжело дыша с присвистом. – Оказался здесь.

Лайонс кивнул, коснулся разбитых костей своего лица.

– Мы выжили, – сказал он. – Клянусь Богом, мы выжили.

– Да... сэр, – Койлс снова вдохнул, словно ему это нужно было лишь время от времени. – Мы точно выжили.

Он вытащил самокрутку из жестяной коробки внутри мундира. Стрела помяла ее, но в остальном она была цела. Он чиркнул спичкой и затянулся. В свете сигареты Лайонс увидел клубы дыма, поднимающиеся из стрелковых дыр в его груди. Койлс, казалось, не замечал или не заботился об этом.

– Что теперь, майор? – спросил он. – Что теперь?

Лайонс повернулся к нему, макушка его черепа была разбита, на лбу след высохшего серого вещества.

– Отдохнем немного. Просто закроем глаза и подождем... тогда... тогда мы узнаем.

– Конечно, тогда узнаем, – сказал Койлс, дым поднимался из него.

Понимая, но слишком уставший, чтобы плакать, Лайонс закрыл глаза, засыпая вместе с остальными в этом темнеющем туннеле.

* * *

В Буне МакКомбе осталось мало жизни после того, как он зашил Пять Волков в его собственный буйволовый плащ и положил у подножия погребального помоста на кладбище кроу. Было темно и ветрено, снежинки кружились в воздухе. Он произнес над своим старым другом те слова, что мог, и оставил его там, в объятиях его народа, его предков, оставил одного, чтобы его духовный проводник явился и увел его.

Он был слишком слаб, чтобы сделать больше.

Бредящий и терзаемый колющими болями, с легкими, полными игл, он бессмысленно бродил по кладбищу. В свете луны он видел семьи, зашитые в свои саваны, воинов и вождей, лежащих на накренившихся помостах, все теперь скелеты.

Он знал, что не увидит еще одного восхода.

Его кровь текла то горячая, то холодная, он наконец рухнул у подножия раскидистого, узловатого мертвого дуба, чьи ветви фосфоресцировали под взглядом луны. Это казалось подходящим местом. Он любил эти горы. Любил землю и небо, животных и народы. Здесь кровь мира текла горячее всего, и ветер дул сильнее всего, и здесь он сдастся холоду и мощи самой смерти.

Ранам, что разрезали его.

Яду в его крови.

Больше никаких встреч. Больше никакой охоты, ловли и выделки шкур. Больше никакого оленины и лосятины, жареных над костром. Больше никакого выслеживания и разведки, никакого тепла медной плоти молодой скво, извивающейся под ним. Больше ничего...

Слушай.

Слушай, старый, заблуждающийся глупец.

Ибо он идет.

Он слышал далекий гром копыт, когда призрачный буйвол наконец явился за ним, чтобы пронзить его рогами и унести его душу в следующий мир. МакКомб дрожал, земля содрогалась, он был напуган, но очарован. К этому все вело, это был венец жизни любого человека. Не уклоняйся от этого. Не съеживайся и не тоскуй от суеверного страха. Прими это. Познай это. Почувствуй это. Слейся с этим.

Слава́ этому, слава́ этому.

Призрачный буйвол явился. Он стоял в двадцати футах, сверхъестественное сияние исходило от него, наполняя кладбище эфирным светом, что двигался и танцевал. Призрачный буйвол был огромен, его большая, косматая голова возвышалась выше, чем стоит человек. Его белая шкура ощетинилась мышцами и сухожилиями. Пар вырывался из его фыркающих ноздрей большими туманными клубами. Его огромные горбы мяса и жира дрожали. Лунный свет сверкал на его блестящих желто-белых рогах.

Что скажешь, Белый Шип? Что поведаешь ты мне о временах моих на этом пути?

МакКомб спрашивал это своим быстро угасающим разумом, что наполнялся наполовину забытыми воспоминаниями детства, воспоминаниями об охотах, пьянках, женщинах, которых он любил, и друзьях, которых чтил. Его мозг в этот последний и окончательный момент духовной чистоты был набит бесполезными обрывками памяти, как чердак старой девы. И, как она, он не смел выбросить ни одну из этих драгоценных вещей.

– Давай же, Белый Шип, – проворчал он под нос, снежинки таяли на его изношенном, седом лице. – Я устал от боли и страданий этого мира.

Земля гудела под частым стуком раздвоенных копыт чудовища, что неслось на него во весь опор; огромный костяной череп его был низвергнут вперед, а рога, острые и жаждущие смерти, выставлены напоказ, готовые вонзиться в плоть. С последним земным ревом, полным боли и ярости, призрачный буйвол настиг его в миг судьбы; массивные шипы его вонзились в грудь, пронзили плоть насквозь – вышли из спины, алые, коптящие, как жертвенная дань смерти. Он был поднят, потрясен, как добыча, показан ярости и гневу убийства за все убийства, что он совершил. Показана агония плоти в ее смертных муках, все его существо – пронзительная мелодия наэлектризованных нервов. И наконец, насаженный, словно оливка на костяном шпике, он погрузился в реку собственной крови – и стал чист, как новорожденный.

Призрачный свет угас, растаяв в ночи, как дыхание на стекле. Остался лишь ветер – он стонал над кладбищем кроу, будто скорбел о том, что свершилось. А у изголодавшегося дуба, чьи корни давно пили смерть, прислонилось тело человека по имени Бун МакКомб. Холод неумолимо вымывал розовый цвет из его щек, словно стирал последние следы жизни, а снег нежно окутал его, бережно превращая плоть в воспоминание. И со временем даже имя его стало лишь шепотом в траве – там, где воцарилась тишина мертвых.

Перевод: Грициан Андреев

«Чумная дева»

Это было послеполуденное зрелище, мрачное и жестокое.

Налетчики, собравшиеся в дикую, воющую стаю – татары, монголы, туркмены, – казались порождением самого ада. Их глаза горели волчьим блеском, а голоса сливались в единый звериный вой. Старейшина Урианхай, корчась на земле, напоминал обезглавленную змею. Из его рта струилась пенистая смесь крови и желчи, пузырясь и свисая клочьями. Его влажные крики, прерывистые и хриплые, разрывали воздух. На него набросилась полудюжина тощих, одичавших псов, жадных до мяса и обезумевших от голода.

Йемура рассмеялся.

Для его измученных ушей звуки агонии неверных были сладкой музыкой. Как истинный сын монгольской степи, он жил ради битв, ради запаха крови и предсмертных стонов врагов. Ничто не могло сравниться с грохотом сотен копыт, с дикими военными кличами его воинов, со свистом стрел, рассекающих воздух, и звоном мечей, скрежещущих о доспехи. Крики побежденных, их жалкие мольбы о пощаде – все это было для него симфонией победы.

Но сегодняшний день был особенным. Пока псы терзали старейшину, воины Йемуры заключали пари, споря о том, сколько времени продлится его агония. Охваченные жаждой крови и разврата, они ставили башлыки, набитые серебром, – сумму, достаточную для покупки десятка породистых коней.

Старец Урианхай медленно умирал в муках. Это была еще одна из игр, придуманных Йемурой, чье воображение было столь же темным, сколь и изощренным. Собак не кормили больше десяти дней, и они, обезумевшие от голода, рвали плоть старейшины с неистовой яростью. Его живот был вскрыт, внутренности промыты сладкой смесью молока и меда, чтобы привлечь животных. Теперь четверо псов, вцепившись в его кишки, тянули их в разные стороны, разрывая на части своими окровавленными пастями.

Это было простое, примитивное развлечение, но оно пришлось по вкусу воинам. Йемура, как их вождь, как джагуту-лин-дарга, считал своим долгом ублажать их, и сегодняшний день стал для всех праздником жестокости.

До прихода воинов Йемуры в Хорте насчитывалось около трехсот жителей. Теперь их число сократилось вдвое. Монголы ворвались в город, словно демоны, несущиеся на конях. Они рубили всех, кто осмеливался сопротивляться, выпускали стрелы в неосторожных и беззащитных, не щадили даже тех, кто молил о пощаде.

В общем, набег был удачным.

Йемура, не обращая внимания на последние минуты жизни старейшины и отчаянные крики его людей, объезжал деревню, совершая обход. Он был грозной фигурой в черных пластинчатых доспехах и коническом железном шлеме, с кривым скимитаром в руке. Его образ наводил ужас на всю Азию, воплощая в себе мощь монгольской военной машины XIII века. Повсюду валялись расчлененные тела, словно скошенная пшеница. Головы мужчин и женщин были насажены на заостренные колья. Не менее тридцати урянхайских крестьян болтались на шестах, возвышавшихся на шесть футов над землей. Кровь все еще сочилась из их ран, образуя лужи, которые жадно лизали собаки. Мухи роями кружились над окровавленными лицами, завершая эту картину ада.

И Йемура, восседая на своем коне, с холодным удовлетворением наблюдал за тем, как его воля претворялась в жизнь.

Среди крови и смерти, воины в козьих шкурах, с окровавленными мечами в грязных руках, собирались у костров, сложенных из овечьего и козьего навоза. В тяжелых котлах кипела баранина, разливая по воздуху терпкий, жирный аромат. Они пили кумыс из стальных сосудов – едкое, перебродившее варево из кобыльего молока – и бесцеремонно чесались, изводя вшей, что неустанно терзали их тела. Тушеное мясо было редким наслаждением среди привычной пищи: кислого молока, зайцев, грызунов и полусырой куропатки, которую приходилось есть прямо в седле.

После сегодняшнего дня Хорта перестанет существовать. И Йемура находил в этом удовлетворение – в сокрушении, в уничтожении еще одной пригоршни врагов Великого Xана.

Потеря была ничтожна.

Деревня представляла собой груду глинобитных хижин и примитивных каменных строений, в которых копошились своры человеческих собак – урянхайских неверных, этих грязных существ, прозябающих среди собственного смрада. Со всех сторон Хорту окружал лес высоченных тростников, прорезанный тропами и испещренный диковинными языческими алтарями – грудами наваленных камней, словно бы созданных для проклятий.

Нет, это место было гнойной язвой на теле земли. Его следовало стереть.

Йемура стоял перед грудой мертвых тел, безразлично наблюдая, как несколько его воинов вытаскивают из хижины одинокую женщину. Они насиловали ее по очереди. Ее визжащего ребенка схватили за лодыжки и с силой разбили голову о каменную стену.