Текст книги "Ужасы войны (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Какого черта, что за звери могли такое сотворить? – хотел знать Лайонс. – Убивать так и... есть мозги, тела?

– Не знаю, – сказал ему МакКомб. – Пока не знаю. Но нам лучше держать ухо востро, потому что кто бы они ни были, они следят за нами и делают это уже давно.

Лайонс сжал винтовку Генри так, что костяшки пальцев побелели. Он посмотрел в горы, на деревья, в темные тропы.

– Давай найдем этих ублюдков, – сказал он.

Сержант Хоуп подошел, отдал честь.

– Сэр, мы нашли табун лошадей в лощине вон там.

– Оставь их, – сказал Лайонс.

Хоуп выглядел потрясенным, но подчинился. Обычно, если лошадей нельзя было увести в безопасное место, их убивали, чтобы враг не мог ими воспользоваться.

Лайонс повернулся к МакКомбу.

– Разведчики... они ведут себя странно.

– Напуганы, вот правильное слово, сэр. Черт, да, – сказал МакКомб. – Эти трое – настоящие пожиратели пуль, но что-то их здорово напугало, как дерьмо в коробке для обуви. И мне это совсем не нравится...

Сержанты крикнули, чтобы люди садились на коней, и колонна покинула это кладбище, притворяясь, что не слышит звуков на воющем ветре. Звуков, подобных шепотам, смеху и их собственным именам, которые кто-то звал.

– Стервятники нынче наедятся досыта, – сказал МакКомб.

* * *

Ночь.

Они сбились вокруг костров, напуганные все до единого, но никто не осмеливался это признать. По приказу Лайонса они разбили лагерь в укромной лощине. Каждое отделение спешилось и было распущено. В деревьях натянули пикетные веревки, поставили белые полотняные палатки в строгом порядке. Выставили часовых, а пикетные караулы следили за лошадьми. Собрали дрова, развели костры. Пять Волков и два разведчика-осейджа отправились на охоту и вернулись с двумя жирными лосями, которых тут же забили и разделали.

Затем солнце село, и ночь сомкнулась.

Тьма за кострами была подвижной и непроницаемой. Там могло быть что угодно. И каждый человек в отряде Лайонса ясно это осознавал. Луна изредка выглядывала из рваной завесы облаков, но света ее было недостаточно.

– Лошади ведут себя странно, – сообщил сержант Хоуп Лайонсу. – Не могут успокоиться.

Лайонс вздохнул. Он слышал, как лошади ржали и фыркали, натягивали поводья и били копытами по снежной корке. Что бы ни беспокоило их, это начинало передаваться и пикетным караульным.

– Может, они учуяли что-то, – сказал МакКомб, покуривая трубку у костра, отблески пламени играли на его морщинистом лице.

Никто не прокомментировал это, и никто, похоже, не хотел. Все и без того было достаточно скверно в этой стуже, снегу и скрипящей тишине заснеженного леса вокруг. Тени за кострами казались живыми, подползающими все ближе.

Все были напряжены и чего-то ждали, и, возможно, МакКомб – больше, чем другие белые. Он не позволял себе расслабиться ни на дюйм. Его оружие всегда было под рукой и наготове – так выживали в этой стране. Спали вполглаза, с пистолетом в руке. На поясе у него висели два револьвера "Кольт Нэви" .44, нож и два топорика, засунутые в бобровое пальто. Винтовка Генри была снята с кожаного чехла и стояла в трех футах от него, прислоненная к походному снаряжению. Он ощущал свое оружие не только физически, но и на каком-то внутреннем уровне, как человек ощущает пальцы на своих руках.

Поглаживая длинную белую бороду, он вытащил горящий уголек из огня и снова раскурил трубку, утрамбовывая табак в каменную чашу. Сквозь полуприкрытые веки он наблюдал за людьми у костра, чувствуя их нервное напряжение и понимая, что в такой стране это может быть гибельно. Когда человек теряет самообладание, он скоро теряет и жизнь.

– И вот стою я, господа, на Попо Аги – это, если по-моему, к северу от Свитвотера и к югу от Хорна, – начал он, выпуская облако дыма через ноздри. – Да, сэр, стою я по колено в шкурах, с ножом для выделки в руке и яйцами, болтающимися в штанах. Весь в крови и бизоньем жиру, занятый выделкой шкур, а вокруг меня куча мертвых бизонов, все уложены чисто и красиво моим старым Хокенсом. Если вы когда-нибудь охотились на бизонов, то знаете, что это не сахарное дело. Не выйдешь на охоту за бизонами, не искупавшись в их крови, потрохах и мясном духе. Да, сэр. Так вот, я скоблю свои шкуры, и вдруг слышу рокот и ворчание, будто пустой желудок. И что же там? Здоровенный гризли, поди, тонны в нем. Встал на задние лапы, футов семь, а то и восемь, и рычит, как черт. Ружье мое было не под рукой. Только нож да мертвые бизоны. В тот момент, господа, я воззвал к Господу и пожалел, что не листал чаще Добрую Книгу. Ничего не оставалось, кроме как умереть. И говорю я: ну что, Старый Ефрем, ты собрался меня проглотить? А этот гризли скрежещет зубами и облизывается. Я говорю: эти бизоны твои, если отпустишь меня с моими шкурами и жизнью. Этот медведь, дружелюбный старый клык, делает самое чертовское дело. Поднимает зад, как пес, и брызжет мочой на мои оленьи штаны. Я удираю. Тогда я и без того не слишком сладко пах, с пятнами мочи и дерьма в штанах, но после этого? Ха-ха! Каждая медведица на Хорне хотела меня оседлать как следует. И это правдивая история.

Это вызвало хитрую ухмылку у майора Лайонса, хихиканье у рядовых Вуда и Чандлисса и кислую мину у капитана Чиверса. Пять Волков улыбнулся, как и осейджи.

– Смешно, думаете? – позволил себе усмехнуться МакКомб. – Ну, не так уж и смешно было, совсем нет. Может, когда-нибудь я расскажу вам про ту старую пуму, что разбудила меня струей желтой кошачьей мочи прямо в лицо.

Еще больше смеха. МакКомб просто пытался отвлечь их, и они это знали. И это сработало на какое-то время, все немного расслабились, позволили себе вздохнуть и, возможно, подумать о завтрашнем дне или о том, какая еда ждет их на сковороде в форте.

– Я и правда скучаю по старым временам, – честно признался он. – Охота на этих человекоубийц – дело тонкое, это точно. Годы назад у меня была хорошая жизнь. Много шкур, пара хороших жен, отличное ружье. Чего еще человеку надо? Сидеть у костра, жевать буди, курить медвяный табак и прихлебывать старого Джона Ячменное Зерно.

– Что такое буди? – спросил рядовой Чандлисс.

– Кишки кроу, сынок. Бизоньи потроха. Чистишь их, выворачиваешь жирной стороной внутрь, набиваешь мясом, жаришь. Как колбаса. Настоящая вкуснятина. Белая женщина никогда не приготовит это как надо. Нет, сэр.

Капитан Чиверс слушал все это время, попыхивая тонкой сигарой, и кислое выражение не покидало его лица. Огонь отражался в его темных глазах, в его навощенных усах кавалерийского стиля с загнутыми вверх кончиками.

– Вот в чем твоя беда, МакКомб: ты живешь прошлым. Как и племена, ты часть старого, а не нового.

– Поосторожней с этим, мой юный бравый шевалье^[14], – сказал ему МакКомб, глядя в огонь. – Помни, куда ступают твои сапоги и где может оказаться твоя голова. Это мы, прекрасные представители старого, а не нового, обеспечили тебе сегодня ужин. Будь благодарен.

– Старые пути умирают.

– Ты снова кислишь мое молоко, сынок. – МакКомб набил трубку и снова раскурил ее, выпустив облако дыма, танцующее над огнем. – Может, сынок, ты расскажешь мне, что такого замечательного в этих новых путях. Я покурю и послушаю твою медную мудрость.

Чиверс не дрогнул от острого языка старого охотника за бобрами и не смутился от ухмылок, которые его слова вызвали у всех у костра, даже у разведчиков.

– Мир меняется, МакКомб. Такие, как ты, – реликты. Ты – пыль старого мира, которую затопчет прогресс завтрашнего дня.

– Это красивая речь, да, сэр. Мой член прямо-таки встает, слушая тебя, – сказал главный разведчик. – Бьюсь об заклад, когда ты гадишь в штаны, там нет вони, а когда мочишься против ветра, не чувствуешь брызг.

– Хватит, господа, – сказал Лайонс. – У нас и без того достаточно проблем.

Чиверс, похоже, не слышал своего командира. Его рука лежала на рукояти пистолета на поясе. В его глазах кипела ненависть, и все это видели.

МакКомб рассмеялся.

– Давай, ты, жалкая кучка дерьма. Вытащи этот ствол. Это будет последнее, что ты сделаешь по эту сторону могилы, – oн затянулся трубкой, его морщинистое лицо в тот момент казалось таким же старым и мудрым, как сами горы. Он вздохнул. – Знаешь что? Я скажу вам всем. Я видел все новое, что хотел, несколько месяцев назад. Вы все слышали о том аде, что зовется "резней Феттермана". Ну, я там был. Нет, не с этим самонадеянным ослокопателем Феттерманом. Он превратил свой отряд в мясо для червей, это точно. Нет, я разведывал для капитана Тен Эйка и его спасательной экспедиции. Я видел те тела там. Черт возьми, ничего, кроме оскальпированного мяса. Все эти храбрые парни выпотрошены и изуродованы, конечности, головы, мозги и печенки разбросаны повсюду. Феттерман был дураком. Он убил тех парней. Нет, сэр, я видел все, что нужно от нового, Чиверс. Если это – твое новое, оно не стоит и куска дерьма на палке.

Чиверс тут же встал и ушел от костра.

Никто, похоже, не возражал.

Настало время еды, и все были готовы. Они пировали жареными лосиными стейками и костным мозгом, галетами и беконом, консервированными томатами "Blue Hen" и армейскими сухарями. Много черного кофе. Какое-то время царила тишина, только ветер в деревьях и скрежет вилок по стальным тарелкам.

МакКомб управился с порцией, которой хватило бы троим голодным дровосекам, и, откинувшись на спинку ящика, громогласно рыгнул.

– Я ношу волка в своем брюхе, парни. Долгое время я был одержим лютым голодом.

Лайонс свернул себе сигарету, когда трапеза закончилась и тарелки были убраны, а огонь подкормили свежими дровами.

– Что с твоими разведчиками, Бун?

Они не съели ни кусочка. Они выследили и убили лосей, принесли их для всех, но сами не прикоснулись даже к короткому ребрышку. Все трое смотрели в огонь с величайшей сосредоточенностью.

– У них нынче нет волков в брюхе, – сказал МакКомб, но не стал уточнять и не было нужды.

Майор Лайонс удалился в свою палатку, а МакКомб остался сидеть, беседуя с Пятью Волками на языке жестов и на абсарокском наречии. Это был мрачный разговор, и он длился долго, пока рядовые Вуд и Чандлисс слушали и наблюдали, не осмеливаясь прерывать.

Когда оба замолчали, Вуд сказал:

– О чем... о чем вы говорили с индейцем? Если не возражаете, что я спрашиваю, сэр.

МакКомб улыбнулся.

– О моих днях охотника за горбами, сынок. О том, как я был охотником за шкурами и каково мне было. Да, сэр, я был богат рогами и шкурами, но не совсем мудр. Потом на вершине холма, под наставлениями вождя Табуна Лошадей, я постился и призывал своего духа-проводника, понимаешь. Через несколько дней появился этот упрямый призрачный бизон. Он стал моим тотемом, и я больше никогда не охотился на это прекрасное животное и его собратьев.

Это было правдой в какой-то степени. Но их личные духи-проводники были не единственным, о чем они говорили. Они затронули и другие темы. И о чем они были, он не стал бы повторять ни одному белому. По крайней мере, пока.

Он набил трубку, переглянувшись с Пятью Волками, затем с разведчиками-осейджами. Что прошло между ними, никто не знал, но это было сродни страху, ужасу, потому что нечто необъяснимое в атмосфере этой укромной лощины внезапно усилилось. Сам МакКомб не мог дать этому имя. Он лишь знал, что оно ползло по его спине, как холодные пальцы, и заставляло кожу головы покалывать, как бывало иногда, когда смерть была так близко, что он чувствовал ее могильное дыхание. Он смотрел, как дым от костра поднимался к ветвям деревьев, заставляя их шевелиться и скрипеть. Случайные снежинки танцевали в свете огня.

– Долгая будет ночь, я думаю, – сказал он, выдыхая дым.

В бледном, меняющемся лунном свете МакКомб разглядывал большие сосны, окружавшие их маленькую лощину. Они были покрыты снегом и бледным лунным светом. Ветер дул, но не яростно. Он нес чистый, хвойный запах. Среди деревьев виднелись мрачные, подвижные тени. Это могло быть что угодно или ничего. Деревья были очень высокими, очень старыми, очень густыми. Они казались дикими, первобытными. Он провел всю жизнь в этих горах, но никогда прежде не бывал в месте, которое чувствовалось таким пустым... и все же эта пустота была невыразимо живой.

Что, черт возьми, здесь происходит?

Он и Пять Волков обменялись еще одним зловещим взглядом, затем он перевел глаза на рядового Вуда.

– Сынок, не будете ли вы так добры позвать мне сержанта Хоупа.

Когда парень умчался, МакКомб подмигнул рядовому Чандлиссу, чтобы успокоить его, что все в порядке. Но это было не так. Он пытался отмахнуться от своего восприятия атмосферы, но просто не мог. Лес теперь казался населенным призраками, полным духов. Они ползли в тенях, липко живые и голодные.

Хоуп прошел по хрустящему снегу.

– Что такое? – спросил он.

– У меня чувство, что мы здесь не одни, – сказал МакКомб.

И ему не пришлось говорить больше, потому что в разорванной тьме послышался звук ломающихся веток и шорох форм, пробирающихся сквозь еловые ветви. Тонкий звук шагов, ломающих снежную корку. Но это был скрытный, расчетливый звук крадущихся шагов. По лагерю начали шептаться, и казалось, что над всеми нависла какая-то смертельная пелена.

МакКомб взял винтовку Генри, разведчики схватились за свои нарезные ружья. По всему лагерю раздавались звуки людей, берущих оружие и готовящихся к тому, что могло случиться. Шепот, лязг сабель, звук затворов винтовок. Луна поднялась выше, но ее свет не разгонял ползущие тени, а лишь усиливал их. Сформировали слабые осадные линии, но в мерцающем свете костров и черной тьме они были хрупкими. Сержанты шептались, пытаясь сплотить людей в единое целое, но страх леса слишком глубоко засел в них.

Рядовой Вуд стоял с МакКомбом и его разведчиками, но Чандлисса поставили дальше по линии, чтобы заполнить брешь. Звуки движения становились громче, и казалось, что они идут со всех сторон, словно лагерь окружен врагами. Воздух больше не был прохладным и чистым, а теплым, с влажным запахом черной земли, мокрой шерсти и прогнивших шкур.

Из черноты, густой, как смола, вырвалось рычание – низкое, грудное, с мокрым придыханием. Не человеческое. Не собачье. Такое, от которого по спине пробегают ледяные мурашки, а пальцы сами сжимают рукоять "Kольта".

– О, Иисус, – сказал рядовой Вуд.

– Спокойно, парень, – сказал ему МакКомб, обшаривая глазами тьму. – Не пугайся. Пока...

Послышалось еще рычание. Затем хрюкающие звуки, как у диких свиней.

Майор Лайонс сформировал свое подразделение в круг, и сержанты медленно вели людей к тому, что ждало во тьме. Возможно, безопаснее было бы ждать, но люди уже паниковали, и командование рушилось.

Где-то раздался протяжный, звериный вой. Неземной вой, почти человеческий по тону.

Тени двигались из-за деревьев.

– Назад! – крикнул кто-то. – Отступайте!

Еще вой, еще рычание и скрытное движение.

Кто-то начал стрелять, и началась паника. Сержанты кричали, пытаясь восстановить дисциплину, но почти каждый действовал на чистом инстинкте, подпитываемом суеверным ужасом. Пули летели. Люди кричали и слали проклятия. Длиннорукие тени метались среди них. То появлялись, то исчезали. Солдаты падали в снег, стреляли, отступая к кострам. Люди спотыкались друг о друга, стреляли в небо.

МакКомб целился в наступающие фигуры, стрелял снова и снова. Он видел, как они падали, но поднимались вновь, рычащие твари, мелькавшие во тьме. Змеиный Ястреб и Тот-Кто-Ездит-На-Высоком-Коне стреляли, перезаряжали, стреляли снова. Но в темноте было трудно прицелиться, понять, во что стреляешь – в живое существо или в пень, или в мертвое дерево.

Пять Волков бросился к костру, вернулся с горящим поленом и швырнул его в темный периметр. Скрюченные фигуры метались и прыгали, пули и винтовочные шары вонзались в них. Они выли и визжали, ревели, как раненые звери. МакКомб увидел фигуру, похожую на человека... но сгорбленную и лохматую. Она напоминала воина в шкурах и каком-то развевающемся волчьем головном уборе. Он мельком увидел лицо, похожее на кричащий восковой череп, с глазами, как сырое мясо.

Он выстрелил.

Фигура упала, затем метнулась обратно во тьму.

Затем все закончилось, сержанты кричали, чтобы прекратили стрельбу. Воздух был тяжел от дыма и запаха горелого пороха. Майор Лайонс и несколько других схватили горящие поленья и двинулись к деревьям. Снег был утоптан множеством ног, но тел не было. Даже крови. Лишь несколько клочков шерсти и грязный запах бальзамированных вещей, который быстро рассеялся.

– Мы попали в них, я знаю, мы попали, – сказал Лайонс.

– Некоторые не так легко умирают, – сказал Змеиный Ястреб.

Прозвучал перекличка, люди выкрикивали свои имена. Никто не был ранен, никто по-настоящему не подвергся нападению. Враги лишь проникли в их линии, дразня солдат, чтобы те погнались за ними. Призраки.

Сержант Хоуп подбежал, отдал честь Лайонсу.

– Майор... рядовой Чандлисс пропал. Мы обыскали лагерь. Его просто нет.

– Отправьте разведывательный отряд, – приказал майор. – Найдите его.

Но МакКомб, стоя с разведчиками, знал, что это пустая трата времени. Чандлисс пропал. Те, что прорвались через их линии, забрали его, и его не найдут. Не ночью. Он задавался вопросом, сколько еще пропадет к утру.

А высоко в горах завыл волк.

* * *

Утро наступило с морозным туманом в деревьях и лощинах, ледяные кристаллы сверкали в снегу. Запах хвои был силен, перебиваемый лишь запахом зерна и лошадей, кожаных упряжей, дыма костров, жареного бекона и кипящего кофе. Люди суетились, готовясь к выезду после завтрака. Это могло быть любое зимнее бивачное утро, любое утро после маневров в высокогорье. Но это было не так, и каждый это чувствовал.

Еще двое, ночные караульные, пропали к восходу солнца.

Но их недолго искали. Пять Волков и два осейджа тут же начали искать следы, и через час, пока солдаты Лайонса беспомощно бродили по лесу, их нашли.

– Хотите сказать мне, что, черт возьми, способно на такое, Бун? – спросил Лайонс, потрясенный увиденным.

МакКомб посмотрел на деревья. Пропавшие солдаты – Скоупман и Холливелл – находились в тридцати футах над землей, насаженные на заостренные ветви огромной сосны, словно насекомые на булавки. Их тела висели бок о бок, ветви пронзали их спины и выходили из груди. Никто не мог сказать, что могло затащить их туда и обладать силой, чтобы так нанизать. Или были ли эти парни мертвы, когда это произошло.

– Не могу сказать, – ответил МакКомб. – Но я думаю, что до конца этой поездки мы это узнаем.

Лайонс прищурил глаза, стиснул зубы.

– За это будет расплата, – сказал он. – Пусть Бог смилуется над теми, кто это сделал, потому что я не пощажу.

Он взглянул на главного разведчика, на индейцев, выругался под нос и ушел. Он не отдал приказ лезть наверх и снимать людей, но сама идея была абсурдной: ближайшие ветви были в пятнадцати футах, а ствол сосны был скользким от льда и снега. Возможно, один из разведчиков мог бы это сделать. Возможно.

Завтрак прошел в молчании.

Лайонс смотрел, как его люди едят, но сам не мог проглотить ни куска. Он стоял, глядя в горы, пока ели и пили кофе, а затем сержанты собрали людей и разобрали лагерь. Солдаты отправились к пикетной линии, седлали лошадей, паковали снаряжение.

– Стройся! – крикнул Лайонс, наблюдая, как формируется парадная линия. – Пересчет!

Перекличка прошла по линии, и когда она закончилась, горнист сыграл сигнал «сапоги и седла», и солдаты засуетились под строгим взглядом командира. Как бы они ни боялись, как бы ни тревожились о том, что будет дальше, они знали, что Лайонс в дурном настроении, и сохраняли строгую дисциплину.

– Приготовиться к посадке! – крикнул Лайонс в холодный воздух. Он высоко поднял саблю, размахивая ею. – Садись! По два направо! Вперед!

Разведчики повели отряд из бивака, Бун МакКомб впереди в своих мехах, сжимая бизонью винтовку. За ним, с отлаженной армейской четкостью, солдаты строились в колонну по двое, их дыхание превращалось в белые клубы на морозном воздухе. Во главе строя, подчеркивая военную дисциплину, капитан Чиверс занял свою позицию – его прямая спина и холодный взгляд говорили о предстоящем деле больше любых слов.

Лайонс, на коне, смотрел, как они выезжают в строю. Он не знал, чего ожидать дальше. Если бы они столкнулись с обычным врагом, он бы не сомневался в своем отряде. Он знал, что они будут сражаться. Хотя многие его люди были новичками, многие другие были ветеранами войны между штатами. Но этот враг... он был неподвластен его пониманию. Он не был глупцом. Он видел страх в глазах Буна МакКомба и его разведчиков. А то, что могло их напугать, вызывало у него тревогу.

* * *

Солдаты ехали в молчании.

В суровом, тревожном молчании.

Страх пустил в них корни и не отпускал. Он сгущал их кровь, ускорял сердца, погружал разум в мутный полусвет, достаточно яркий, чтобы умереть, но слишком темный, чтобы разглядеть пустоглазые тени, пока они не набросятся и не вцепятся зубами в горло.

МакКомб тоже это чувствовал, но его страх был более ядовитым. Блаженное неведение было ему недоступно. Он видел, с чем они столкнулись, и прекрасно знал, в какой ад они едут и какую цену он с них возьмет.

И он мало что мог сделать, кроме как молиться в душе и крепче сжимать пистолеты.

Он снова ехал впереди колонны, потому что эти люди нуждались в нем больше, чем когда-либо, и он не бросит их на милость того, что ждало впереди.

Прошло семь часов с тех пор, как они снялись с лагеря. Они останавливались лишь раз, час назад, когда нашли мелкий ручей, пробивавшийся сквозь ледяные плиты. Люди наполнили фляги и поели холодных пайков – галеты, вяленое мясо, сушеные яблоки. Каждой лошади дали моррал овса. Разговоров почти не было, и никакого товарищества.

Снег хлестал вокруг них, мелкий и резкий, как песок и колотый лед, жаля лица и руки. Кавалеристы опускали поля шляп, чтобы избежать снежной слепоты, и упорно двигались вперед, все выше, вдоль краев оврагов и ущелий, под лесистыми склонами и выступающими конусами вулканической породы. Подобно колонне муравьев, продвигающаяся вперед, буран ревел и хлестал вокруг, создавая дикие формы и прыгающие тени. Ветер нагромождал сугробы в четыре фута, засыпая лошадей и людей, пока они не превратились в белые статуи. Ветер выл и пел, завывал траурные мелодии и обещал каждому, что да, здесь есть смерть. Жуткая, мрачная смерть, гремящая, как кости в пустом чреве этой бури.

Разведчики предупреждали МакКомба, что дальше нельзя идти. Говорили прямо, что то, что уничтожило деревню кроу, уничтожит и их. Ибо оно было там, кружило, как волки вокруг костра, чуя человеческое мясо и жаждая его.

Но МакКомб не передал это майору Лайонсу.

Пока.

Пять Волков нашел звериную тропу, которой пользовался военный отряд. Она вела вниз через узкую долину и вверх в суровую, гористую местность с холмиками и зарослями кустарника. Буря на миг утихла, и видимость начала возвращаться. Вокруг были склоны, поросшие сосной и кедровыми зарослями, гнувшимися под тяжестью снега. Голые узлы и плоские вершины серого камня торчали из белизны, отбрасывая глубокие тени на пейзаж.

МакКомба поразила тишина.

Он слышал лишь людей и лошадей, вздохи ветра в деревьях. Ни криков ястребов в небе, ни воя койотов. Ни лосей, убегающих в укрытие. Только эта сверхъестественная, всепоглощающая тишина. Он вытащил кусок вяленой оленины из парфлеша и медленно жевал, чувствуя взгляды из лощин и теней.

Они ехали дальше.

Перед ними открылся луг, его стерильная белизна нарушалась лишь кучками можжевельника и желтыми пальцами дьявольской травы, пробивавшейся сквозь ледяную корку. Река пересекала его, как рваный шрам.

МакКомб уронил оленину из пальцев.

Он что-то учуял, услышал, понял.

Пение.

Те высокие, неземные голоса пели. Оно доносилось отовсюду, пугало лошадей и нервировало людей.

Он пытался проглотить ком в горле, снова и снова, чувствуя, как его кожа начинает сворачиваться.

– Вот тебе сырой порох, и нечем его сушить.

Лайонс посмотрел на него.

Буря обрушилась вновь – не просто снегопад, а слепящая, ревущая пустошь, что поглотила колонну целиком. Лошади заржали, солдаты сбились в кучу, но ветер выл так, что заглушал даже команды. Хуже момента для этого не придумать: они были на открытом склоне, где метель сбивала с ног, а видимость сократилась до длины вытянутой руки.

Разведчики и фланговые стражи примчались обратно через реку. Люди кричали. Треснула винтовка, затем другая. Один из стражей вылетел из бури, упал с седла, и битва, как таковая, началась.

Все началось с того, что сержанты закричали и выругались, приказывая людям спешиться и создать осадные линии. Солдаты прятались за бревнами и кучами хвороста, наводя винтовки. Другие бросались в ближайшее укрытие. Винтовочные шары жужжали, как шершни, поражая солдат и вонзаясь в бока лошадей. Видимость была почти нулевой. Они видели рой теней, бросающихся на их позицию, но мало что еще. Майор Лайонс, все еще на коне, стрелял в ответ, пока вокруг него падали люди, истекая кровью в снег. Большинство солдат теперь были на коленях или лежали, встречая наступающий военный отряд смертоносным градом винтовочных пуль и ружейных шаров.

Несколько человек запаниковали, бегая туда-сюда. Но большинство солдат держали позицию. Вооруженные новыми нарезными "Спрингфилдами" .50-70, они стреляли и стреляли.

МакКомб нес с собой две винтовки.

Одна была шестнадцатизарядным Генри, другая – бизонья винтовка Шарпса, .50 калибра. Он присоединился к двум оставшимся разведчикам – Змеиному Ястребу и Пяти Волкам, – которые заняли позицию за скальным выступом со своими нарезными ружьями. Тот-Кто-Ездит-На-Высоком-Коне теперь лежал в снегу, растоптанный вместе с другими под копытами наступающих военных лошадей.

МакКомб начал заряжать и стрелять, когда эта вопящая орда налетела на них, бросаясь вниз с фанатичной яростью, которая была пугающей даже для сиу. МакКомб уложил троих – одного дважды, – но те все шли, изрешеченные пулями, с хриплыми воплями о мести. Их тела, пробитые свинцом, не чувствовали боли, только ярость. Они возникали из снежного хаоса – окровавленные, нечеловеческие – и исчезали обратно в метель, как призраки из старого кошмара. На мгновение – оскал, сверкание томагавка, дикий вой – и снова пустота, белая и обманчивая.

У майора Лайонса в руках было два больших служебных револьвера.

Он яростно палил по теням... теням, что выли, как звери. Он сбил одного, затем другого, но, подойдя, чтобы добить, их уже не было. Топорик, крутясь, пролетел через снежный воздух, едва не задев его и вонзившись в голову сержанта Хоупа, расколов макушку его черепа. Тот упал, как доска, снег вокруг него залился алыми лентами.

Весь эпизод приобрел странный, сюрреалистический оттенок, когда призрачные индейцы прорвались через их линии, стреляя, бросая ножи и топорики, метая копья и пуская стрелы. Они прыгали с коней на кричащих солдат, рубя, царапая и кусая. Других ловили в перекрестном огне, сбивая с седел... но они не оставались лежать. Ревя и вопя, они вставали, чтобы сражаться снова.

Это были не люди.

То, что предстало перед солдатами, не поддавалось ни разуму, ни вере.

Черные фигуры на конях, пешие... громоздкие твари в шкурах и развевающихся кожах, бизоньих одеялах и рваных волчьих шкурах. Они носили ожерелья из костей животных и почерневших человеческих ушей, шарфы из скальпов и головные уборы из волков и медведей, некоторые с длинными шкурами, а другие – просто клыкастые черепа. Их лица скрывались под высушенными масками смерти, срезанными с их жертв, так, чтобы их собственные челюсти были свободны для укусов и раздирания.

То, что солдаты видели на этих лицах, было скорее звериным, чем человеческим.

Это было безумие, чистое безумие.

Огонь оружия, крутящиеся клинки и стрелы, пронзающие плоть. Люди кричали и молили Бога о спасении. Но спасения не было, ибо ад обрушился на них, и его чрево было пусто. Молодой сержант заколол воина штыком дюжину раз, а тот вставал снова и снова, повалив сержанта когтями и зубами. Взяв нож, он разрезал голову сержанта от уха до уха чуть ниже линии волос, скелетообразные лапы сдирали окровавленный скальп с черепа.

Лейтенант Чиверс, с саблей в руке, отрубил руку одному воину, затем пронзил его насквозь. Воин оскалился, зубы щелкали, и Чиверс закричал, отшатнувшись назад. Воин схватился за спину, вытащил окровавленный клинок вместе с рукоятью. Чиверс, полубезумный, выхватил револьвер "Ремингтон" .44 и выстрелил в левую глазницу воина. Тот замер, когда серые обломки и кости вылетели из затылка, затем рухнул в снег, безжизненный. Его открытое лицо было составной маской из человеческой кожи и шкуры рептилии, сшитых вместе. Рот был зашит, нити кишечного шва свисали до пояса.

Другие воины были почти разорваны на куски, но все еще двигались, бушевали, преследовали. Одинокая серая рука ползла по снегу, движимая пятнистой, слегка покрытой шерстью кистью. Отрубленная голова с волчьими челюстями вцепилась зубами в ногу солдата, кусая и глядя на него безумными красными ямами глаз. Другой солдат буквально разнес воина на шевелящиеся куски прикладом винтовки "Энфилд"... но все еще эти скелетообразные руки сжимали его горло, удушая.

МакКомб смотрел на бойню вокруг, призрачные воины поглощали пули и клинки, но отказывались умирать. Их кожи были рваными полотнами, плоть на лицах свисала петлями. Хрюкая, рыча и щелкая зубами друг на друга, они питались павшими солдатами, которые еще не были мертвы. Пожиратели мозгов, пожиратели плоти. Каннибалы-демоны.

Воин на коне с пернатым копьем налетел на скалы, и МакКомб поднял "Шарпс" и сбил ублюдка с коня. Тот должен был быть мертв.

Но не был.

Пуля .50 калибра пробила в его груди входное отверстие размером с кулак и выходное – вдвое больше – в спине. Когда он поднялся из снега, МакКомб хорошо разглядел, во что стрелял. Как и другие, он был одет в лоскутное одеяние из драных звериных и человеческих шкур, с увядшими скальпами, свисающими с шеи в венках черных волос. Его волосы были длинными и белыми, спутанными с ветками, листьями и мертвыми насекомыми. И он носил маску из человеческого трупа, из серой, потрескавшейся кожи, которая заканчивалась у рта, обнажая узловатые желтые клыки.

Но что больше всего ужаснуло МакКомба, это то, что сквозь рваные глазницы маски он видел, что глаза воина были зашиты.

Он был слеп.

Но, слепой или нет, он знал, где находится МакКомб, и пошел на него, раскрыв челюсти, с бородой из мха, свисающей от подбородка до груди.

– Йи-йи-йи! – завизжал он.

– Господи... – выдавил МакКомб.

Вытащив нож для снятия шкур, воин двинулся с легкой поступью на убийство. МакКомб выхватил два пистолета и начал стрелять, снова и снова. Но это не помогло: он мог бы пытаться убить сам ветер. Воин прыгнул, дым валил из дюжины дыр. МакКомб увернулся в сторону, но потерял равновесие и упал лицом в снег. Он быстро перекатился, но тварь была на нем, те длинные желтые зубы торчали из черных десен, его дыхание было как из могил. Его человеческая маска смерти была почерневшей и расколотой в дюжине мест... а лицо за ней было словно из балагана уродов: уродливый, гниющий лоскут человеческой плоти, темной и бледной, серой, сшитой воедино.