Текст книги "Святой (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
Глава 5
Элеонор
По проходу между рядами церкви, позади крестоносца и дьякона, шел мужчина – мужчина со светлыми волосами и лицом Бога. Он смотрел вперед так сосредоточенно и серьезно, что она проследила за его взглядом, указывающим на алтарь, проверить ждал ли его Иисус.
Проходя мимо ее скамьи, он повернул голову и на долю секунды посмотрел ей в глаза. Книга в ее молитвеннике выпала из рук и приземлилась на пол. Она даже не шевельнулась, чтобы поднять ее. Та так и осталась там лежать, забытая, забытая как все и вся в этом мире. Все и вся, кроме этого мужчины, который сейчас шел к алтарю и встал перед церковью.
Под воротником его облачений она увидела кусочек черного с белым квадратом.
Этот мужчина, самый красивый мужчина, которого она когда-либо видела в своей жизни, этот мужчина, который был олицетворением ее голода, каждого ее желания и каждой тайной полуночной фантазии... Этот мужчина был ее новым священником?
– О мой Бог... – прошептала она, но не знала адресовалось ли это Богу на Небесах или Богу перед ней.
Элеонора перекрестилась, когда перекрестилась вся церковь. Она продолжала стоять, пока остальные стояли.
– Во имя Отца, и Сына и Святого духа, – проговорил новый священник, и вместе с прихожанами Элли ответила.
– Аминь.
Его голос, богатый и звучный, эхом отдавался от стен церкви. Его слова обволакивали ее словно золотым шнуром и притягивали к нему. Святилище светлело с каждым его произнесенным словом, словно само солнце приблизилось, чтобы его послушать. Однажды зимой она видела мужчину на углу улицы, играющего на старой виолончели. Виолончель в зимнюю ночь посреди замерзшего города – так звучал его голос.
Она села, когда приход сел, и даже сидя ее сердце возвышалось.
Женщина читала Ветхий завет.
Мужчина читал Новый завет.
Священник читал Евангелие.
Она не услышала ни единого слова. Она слышала только музыку. Даже когда начались и окончились гимны, она все еще слышала музыку.
Она опустилась на колени, когда прихожане опустилась на колени, и помолилась, когда прихожане помолились. И когда пришло время вставать для Эвхаристии, она снова встала.
На ногах, которых больше не чувствовала, девушка неуклонно шла к алтарю. Хотя она и шла по собственному желанию, все же чувствовала напряжение. Этот золотой шнур сам собой обернулся вокруг ее сердца, и она была готова идти куда угодно за ним. Он вел ее к нему.
С каждым шагом она приближалась к нему, шнур затягивался, и все же, чем сильнее он стягивал, тем больше радости она испытывала.
В ее голове промелькнули картинки. Взмах белых крыльев. Горящая стрела. Витражи под ногами. Его руки на ее лице. Его губы на ее губах. Его рот на ее груди. Его кожа на ее коже. Его тело внутри ее тела. Его сердце в ее сердце и в его руках...
От дьякона она взяла облатку, произнесла «Аминь» и целиком ее проглотила.
От священника она приняла чашу с вином. Поднесла чашу к губам, и рукав ее рубашки сполз, обнажая ее руку и два следа от ожога на запястье. Она посмотрела ему в глаза и увидела некую вспышку в них, что-то, что не смогла описать словами. Как будто он узнал ее, как будто он где-то видел ее прежде и сейчас пытался вспомнить где. Она знала, что никогда не видела его. А если и видела, то никогда бы не забыла.
Золотой шнур затянулся еще сильнее.
– Кровь Христа, – прошептал он мягче, чем говорил другим, так тихо, что она наклонилась ближе, чтобы его расслышать.
– Аминь.
Их пальцы соприкоснулись, когда она вернула ему чашу, и Элли вернулась на свое место. Она подобрала свой роман с пола, закрыла его и запихнула в рюкзак.
Месса закончилась. Все были благословлены идти с миром. Но Элеонор не ощущала спокойствия, и не ощутит его, пока не поговорит с ним.
С ним? С кем «с ним»? Когда дошла до вестибюля церкви, Элли поняла, что не знает, как звали нового священника. Она должна узнать. Сейчас.
Она увидела, как ее мать шепчется с группой пожилых женщин у двери флигеля. Вероятно о том, что новый священник был слишком юн, слишком неопытен, слишком симпатичен. Как будто такое сочетание бывает.
– Хороший день. Я иду домой, – обратилась она к матери и поспешно ретировалась, прежде чем та успела что-то возразить.
Все прихожане окружили их нового священника. Но ей все равно удалось его увидеть. Он возвышался над большинством из них. Должно быть, он был ростом в шесть футов или больше. Смотря поверх толпы, он встретился с ней глазами, словно искал. Она беззвучно произнесла: «Я буду ждать тебя».
Она проскользнула через боковую дверь и принялась наблюдать за тем, как разъезжаются машины. Вскоре на стоянке не осталось ничего, кроме блестящего черного мотоцикла. Даже с противоположной стороны парковки она могла разглядеть его очертания, хромированные детали, сияющие на мартовском солнце. Она никогда не видела ничего прекраснее, кроме мужчины, пересекающего тротуар в его направлении. Осторожно, как можно тише, она вышла из тени и последовала за ним к мотоциклу.
Он оставил черное облачение духовника. Отец Грег всегда носил обычную черную рубашку и черный жакет поверх нее, обычно без белой колоратки. Но этот священник был в более официальной и тяжелой черной рубашке священника. Для нее она выглядела европейской. Она никогда не видела священника, выглядевшего так... Она не могла подобрать слово. Элегантно?
Он дошел до мотоцикла, остановился, но не обернулся.
– Я все думал, куда ты пошла, – сказал он, снимая шлем с руля. Он развернулся к ней лицом. – Ты сказала, что будешь меня ждать.
– Вы идиот. Вы ведь знаете это? – спросила она.
Он изогнул бровь. Элли засунула руки в карманы и уставилась на него.
– Разве?
Он сел на мотоцикл, и она шагнула перед ним.
– Вы хоть представляете, что у вас между ног? – спросила она.
– Я хорошо осведомлен о том, что у меня между ног, – ответил он, не переставая улыбаться. Она прищурилась на него и подошла ближе, зажав переднее колесо между коленями.
– Тогда вы знаете, что это «Дукати». 907 I.E, – сказала она.
– Правда?
– Он черный. Никогда не видела черного. – Она обошла байк. – Вы хоть представляете, сколько стоит этот «Дак»?
– Думаю, небольшое состояние. – Он повесил шлем на руль.
– Ага. Небольшое. И где же ваш стопор?
– Pardon?
– Ваш дисковый стопор. Нельзя оставлять «Дукати» на парковке без стопора, если только вы не тупой преступник или хотите, чтобы его угнали. Какой из двух вариантов?
– Преступно тупой.
– Значит, признаете это?
– Нет, я исправляю твою грамматику. Я и не думал, что пригород Коннектикута такой опасный район. Мне стоит бояться? – спросил он таким тоном, будто знал что такое страх, но только в теории, а не на практике.
– Если бы у меня было что-то столь же ценное, я бы повесила на это замок.
Он улыбнулся ей.
– Я собирался.
– Это хорошо. Тогда ладно. – Она стояла там и не знала, что еще сказать. Несколько вещей, которые пришли ей на ум, были слишком поспешными. Наподобие «Я люблю тебя» и «ты женишься на мне?»
– Скажи мне свое имя.
– Элли.
– Это сокращенное от...?
– Элеонор. Элеонор Луиза Шрайбер к вашим услугам. – Она приподняла концы юбки и присела в самом саркастичном реверансе. – А ты кто, черт возьми?
– Попробуй снова. Вежливее, пожалуйста.
Она ковыряла носком ботинка землю.
– Ну?
– Ладно. Как вас зовут, Отец?
На мгновение он изучал ее лицо, но не отвечал.
– Разве вы не знаете своего имени?
– Я обдумываю, как ответить на вопрос. А пока позволь сказать вот что. Рад наконец познакомиться с тобой, Элеонор.
Он протянул левую руку для рукопожатия. У нее не было выбора, кроме как протянуть свою левую руку. Как только ее ладонь оказалась в его, он обхватил ее пальцы и притянул к себе. Он задрал ее рукав и изучил два следа от ожога на запястье.
– Эй, какого дьявола вы творите? – спросила она, пытаясь вырвать свою руку. Он не отпустил ее, просто удерживал на месте всей своей невероятной силой.
– У тебя на руке ожоги второй степени и много царапин на коленях. Потрудись рассказать, откуда они?
– Не вашего ума дело.
Священник изучал ее прищуренными глазами цвета стали. Казалось, он не был оскорблен ее словами.
– Элеонор, – сказал он. – Скажи, кто причинил тебе боль. И скажи сейчас же.
Она ощутила силу его воли, словно на нее давила стена.
– Нет. Вы даже имени своего не назвали.
– Если я скажу свое имя, ты расскажешь об ожогах?
Он отпустил ее руку, и она притянула ее к себе и прижала к животу. Все ее тело трепетало от прикосновения его руки к ее руке, от того, как упорно он ее рассматривал.
Она стояла неподвижно и молчала, а он изучал ее лицо до тех пор, пока Элли неохотно не посмотрела ему в глаза.
– Вы никому не расскажете то, что я вам расскажу? – Она не была в восторге от идеи рассказать кому-либо что-то столь личное, но по какой-то причине, причине, которую она не могла объяснить, она доверяла этому мужчине, этому священнику.
– Ни единой душе.
– Ладно. Договорились. Имя?
Он порылся в черной кожаной седельной сумке на мотоцикле, вытащил что-то похожее на Библию, но на каком-то иностранном языке. Он открыл потрепанную обложку и перелистнул на страницу, где он толсто от руки написал черными чернилами четким разборчивым почерком свое имя.
Сорен Магнуссен.
Она протянула руку и кончиками пальцев провела по буквам его имени.
– Сорен... Я правильно произнесла?
– Ты произнесла его как американка.
– А как я должна говорить?
– Мне нравится, как ты его произнесла. Ты должна знать, здесь этим именем меня больше никто не позовет. Так назвала меня мама. К несчастью, меня заставили носить имя, которым назвал меня отец – Маркус Стернс.
– Значит, тут никто не знает вашего настоящего имени? – То, что он написал в своей Библии «Сорен Магнуссен», казалось намеком на то, что он считает имя Сорен своим настоящим именем, а не Маркус.
– Только ты. И теперь, когда ты его знаешь, думаю, должна мне ответ на мой вопрос.
– Ничего серьезного.
– Элеонор...
– Я привыкла к Элли, а не Элеонор.
– Элеонор – имя царицы. Элли – простое французское местоимение, обозначающее Она или Ее. А сейчас, Элеонор, расскажи мне, как ты получила эти ожоги на запястье. А после обсудим колени.
– Плойка.
– Сама себе или кто-то в доме причиняет тебе боль?
– Сама.
– Почему ты это сделала?
– Ради забавы.
– Тебе нравится причинять себе боль? – Он задал вопрос без отвращения или удивления. Она слышала в его голосе только любопытство.
Она кивнула.
– Считаете меня сумасшедшей?
– Мне ты кажешься вполне нормальной. Кроме твоей одежды.
– Что? Не понимаете гранж?
– Твои волосы тоже вызывают вопросы.
– А с волосами что не так?
– Они зеленеют.
– Это не плесень, – ответила она, смеясь над игривым взглядом неодобрения на его лице. – Это гель для волос. Я сделала зеленые пряди.
– Сколько тебе лет?
– Пятнадцать. Но через две недели будет шестнадцать. – Она ощутила потребность добавить эту часть. – Мама говорит, вы слишком молоды для священника.
– Мне двадцать девять. Но для нее я постараюсь состариться быстрее. Уверен, служба в церкви, в которую ходишь ты, изрядно меня состарит.
– Буду стараться изо всех сил. – Она широко улыбнулась ему и теребила лацканы пиджака. И снова наступило неловкое молчание. Хотя он, казалось, не испытывал неловкости. Было такое чувство, будто у него вся жизнь впереди на то, чтобы наблюдать за ее странным поведением.
– А теперь к коленям. Эти раны выглядят впечатляюще.
– Я упала, – ответила она. – Вот такое вот дерьмо.
– Ты не похожа на неуклюжую. Возможно, я ошибся.
Она поджала губы. Она? Неуклюжая?
– Я не неуклюжая. Ни разу. Мой учитель физкультуры говорит, что я двигаюсь, как обученная танцовщица.
– Тогда откуда раны на коленях?
– Я подралась в школе.
– Надеюсь, она выглядит хуже, чем ты.
– Он, – ответила она с гордостью. – Он выглядит нормально. Но все еще смешно ходит.
Глаза Сорена слегка округлились.
– Ты подралась с мальчиком в школе? – Он казался слегка взволнованным.
– Я не виновата. В школе есть девочка – Пайпер Райли. Если ее имени недостаточно, то у нее есть огромные сиськи. Она боится собственной тени и не может дать отпор. Так этот парень, Трей, в автобусе вел себя как мудак, говоря всякие мерзости о ее теле. И я сказала ему заткнуться. И тогда он начал меня поливать грязью. Он только и говорил «я хочу твое тело, Элли». Я ответила, что он может его получить. И дала ему свою ногу. Прямо по его яйцам. Это было потрясающе. Когда мы вышли из автобуса, он так сильно меня толкнул, что я упала на колени и разодрала их. Ничего нового. Обычная среда в местной католической школе. Ваши налоговые баксы не работают.
Он продолжил смотреть на нее. Его глаза еще больше округлились.
– Отец Стернс? Сорен? Или как вас там? – она помахала рукой.
– Прости. Я был поглощен твоей историей. Мог даже войти в состояние фуги.
– К счастью для меня, это все произошло за автобусом, и водитель ничего не видел. Иначе, моя задница была бы у замдиректора Уеллса. Он сказал, если я еще раз окажусь в его кабинете, меня публично распнут в пример перед всей школой. Думаю, он шутил.
– Ты заслужила такое обращение?
– Может быть. На уроке я сказала, что у святой Терезы не было мистического опыта, а на самом деле она испытала оргазм. И не скажешь, что я не пыталась это доказать. Она сказала, что ангел «проник» в нее «пылающей стрелой» прямо в ее «внутренности», и так она испытала «экстаз». – Элли показала воздушные кавычки для акцента. – Это не мистический опыт. Это был большой О. (О – оргазм). Завуч Уеллс не оценил мою теорию.
– Мне нравится твоя теория.
Элеонор открыла рот, но потом закрыла его. У нее не было слов. Ни одного. Вообще. Она не знала, что ответить на это.
– Я думаю пору уходить, – сказала она.
– Почему?
– Хотите, чтобы я осталась?
– Да.
Она вопросительно посмотрела на него.
– Никто никогда не хотел, чтобы я осталась. После того, как начну говорить.
– Я хочу, чтобы ты осталась, – ответил он. – И хотел, чтобы ты продолжила говорить.
– Я не прерываю вашу игру в гольф?
– Гольф?
– Все священники играют в гольф, верно?
– Не этот священник.
– Во что вы играете?
– В другие игры.
Что-то в том, как он произнес слово «игры», заставило пальчики на ногах Элли поджаться внутри ее военных ботинок.
– Тогда мне стоит отпустить вас к вашим другим играм.
– Сделай кое-что, прежде чем я уйду.
– Что?
– Распусти волосы.
В этот раз она даже не спорила и не спрашивала зачем. Просто стянула резинку с волос, пробежала пальцами по взлохмаченным волнам и склонила голову набок.
– Дай мне правую руку.
Он снова вытянул руку и взял ее необожженное запястье в свою ладонь. Из ее левой руки он взял ее резинку и обернул вокруг ее запястья.
Продев два пальца под резинку между запястьем, он высоко ее оттянул и отпустил, щелкая по чувствительной коже так сильно, что она вздрогнула.
– Черт... Исусе, больно. Зачем вы это сделали?
– Чтобы эти ожоги на твоем запястье полностью зажили, потребуется несколько месяцев. Существуют другие способы причинения боли без шрамов. Ты должна узнать их.
Элли посмотрела на свое запястье. Ее кожа до сих пор пульсировала от боли ужасного щелчка, но краснота уже начала сходить.
– Вы... вы просто...
– Элеонор, твое тело – это храм. Ты должна обращаться с ним, как с бесценным и святым сосудом. Я усвоил одно и только одно, наблюдая за женой своего отца. Если собираешься украшать его, или делай это правильно, или найми профессионала.
Он снял свой шлем с руля и завел мотоцикл. Впечатляющий мотор взревел, и Элеонор ощутила, как вибрации распространяются по земле и прямо к ее животу.
– Вы не обычный священник, верно?
Он улыбнулся ей так, словно влепил пощечину и одновременно поцеловал.
– Боже мой, надеюсь, нет.
С этими последними словами он надел шлем и убрал подставку своим каблуком. Элеонор сделала три огромных шага назад. Он выехал с парковки и оставил ее в одиночестве.
Она наблюдала за ним, пока он не исчез из поля зрения. А потом стояла и слушала, как звук его двигателя растворяется в тишине.
– Я ваша, Сорен, – сказала она только Богу, но не понимала, какой вкладывала смысл в эти слова. Она знала одно – это была правда.
Она принадлежала ему, несмотря на последствия. Она принадлежала ему.
Аминь. Аминь.
Да будет так.
Глава 6
Элеонор
В ночь на среду чудо, о котором молилась Элеонор, свершилось. Ее мать рано ушла на работу. Ее не будет с пяти до полуночи. Элеонор могла уйти из дома на несколько часов, и никто не заметит этого.
Она видела в церковном бюллетене, который кто-то держал, что тем же вечером в шесть часов будет проводиться Великопостная служба. Идеальное оправдание. Двадцать минут она работала со своими волосами, пока они не стали напоминать человеческие, а не обычную львиную гриву. Она надела чистую одежду: узкие джинсы и свитер с V-образным вырезом. За всю свою жизнь так быстро она еще не ходила в церковь.
Когда она добралась до «Пресвятого сердца», она не увидела молящихся. Ей, вероятно, стоило спросить, где проходит служба. Может, Сорен знает?
Элеонор подошла на носочках к двери и поняла, что та открыта. Внутри кабинета она разглядела лампу на рабочем столе и движение теней.
– Тук-тук, – сказала она и не постучала. Дверь полностью открылась, и Элеонора шагнула назад.
В дверях стоял Сорен, облаченный в свою ризу и воротничок. Он не казался расстроенным, увидев ее.
– Здравствуй, Элеонор. Рад снова тебя видеть. – Он скрестил руки и оперся о дверной проем.
Она заглянула за его плечо и посмотрела внутрь. На столе и стульях стояли книги.
– Вы переезжаете?
– Сестра отца Грегори попросила собрать его вещи.
Элеонор сделала еще шаг назад. Стоя так близко к нему, ей приходилось поднимать голову, чтобы смотреть на него.
– Он правда не вернется?
Сорен медленно покачал головой.
– Ты должна понимать, что инсульт – серьезное заболевание. Как только его выпишут из больницы, он останется с его сестрой и ее мужем.
– Они хорошие люди?
Казалось, он на мгновение озадачился ее вопросом.
– Его сестра и ее муж? Я не знаком с ними, но я говорил с ней по телефону. Она показалась очень доброй и заботливой.
– Это хорошо.
Элеонор прикусила нижнюю губу, пока пыталась придумать, что еще сказать.
– Что ты делаешь? – спросил он.
– О, простите. Я собиралась на ту службу, но не нашла ее. Я увидела...
– Я говорю о губе.
– Не знаю. Я кусаю ее иногда. Привычка.
– Прекрати. Единственные девушки, которых я видел, что так делали, были или не очень умными, или пытались такими казаться. Я отказываюсь верить, что и ты такая же.
– Правда? Вы даже не знаете меня.
Он улыбнулся и шагнул назад в кабинет.
– Я знаю тебя.
Элеонор последовала за ним.
– Что значит, вы знаете меня? – спросила она, но когда перешагнула через порог, он поднял руку.
– Вон.
– Вон?
– Вон из моего офиса.
– Почему?
– Потому что я так сказал.
Элеонор шагнула в коридор.
– Мне не разрешено быть в вашем кабинете?
– Никому младше шестнадцати не разрешено находиться в моем кабинете без присутствия родителей. Никому старше шестнадцати не разрешено находиться в моем кабинете с запертой дверью. Это мои правила.
– Довольно строгие.
– Я строгий.
Он взял книгу с полки и добавил ее к стопке на столе.
– Почему вы такой строгий?
Он молчал, пока перемещал еще одну книгу с полки, и вопросительно посмотрел на нее.
– Могу я говорить с тобой как со взрослой? – спросил он, передвигая книгу по полке.
– Я бы разозлилась, если бы вы говорили со мной как с ребенком.
Он взглянул на нее и поставил пустую коробку на стол, и начал складывать в нее книги по одной.
– В прошлом году было опубликовано разоблачение по поводу сексуального насилия над детьми католическими священниками и всей церковью, покрываемое епископами, архиепископами и даже папской курией.
– Мама говорила, эти люди, жертвы, они охотники за деньгами церкви.
– Твоя мать ошибается.
– Значит, сексуальное насилие плохо, как они и говорят?
– Элеонор, ты знаешь, почему я здесь? – спросил Сорен.
– Знаю, что Отец Грег уходит на пенсию, и в епархии нехватка священников, и им пришлось попросить у ордена Иезуитов замену. Вы замена.
– Все не так просто, как кажется. Недавно я вернулся в свой орден после рукоположения. Все было напряженно. Не так давно в нашей епархии иезуит был обвинен в сексуальных домогательствах, основанных на школьном домашнем задании.
По ее телу пробежался холодок.
– Он растлевал детей?
– Слухи сосредоточены на одном из школьных служащих, другом иезуите, который пытался скрыть документы от адвоката истца, который судился со школой и остальными в гражданском суде.
– Что произошло?
– Я позвонил адвокату и рассказал ему все, что знал, все, что слышал, и все, о чем спрашивали во время следствия.
– Вы сдали иезуита адвокатам? Иисусе, какие же крепкие у вас яйца? – У ее отца были «друзья», которые покончили с собой, чтобы не общаться с копами или адвокатами.
Сорен мягко усмехнулся.
– Думаю, то же самое сказал и мой наставник. Но он не улыбался, когда говорил это. Я рассказываю эту историю не для того, чтобы впечатлить тебя или шокировать. Рассказываю для того, чтобы ты знала, почему я здесь. Я должен был провести две недели в Нью-Йорке, навещая друзей и семью, прежде чем отправиться в Индию. Но вместо этого я здесь, в крошечном приходе крошечного городка в Коннектикуте.
– Вот дерьмо. Да у вас проблемы.
– Мое присутствие здесь католический эквивалент «иди в угол и подумай над своим поведением».
– Значит, вы не разрешаете детям находиться в своем кабинете потому что...
– От святого Павла и первое послание Фессалоникийцам 5:22. «Удерживайтесь от всякого рода зла».
– Думаю, нахождение в кабинете детей может выглядеть подозрительно.
Сорен поправил несколько книг в коробке, чтобы освободить место для еще двух.
– Может. Боюсь, отец Грегори был немного небрежен в этих областях. Безусловно, судя по тому, что я слышал о нем, он был хорошим и воспитанным человеком.
– Был.
– Тем не менее, здесь я незнакомец. Быть наедине с семидесятилетним священником и двадцати девятилетним священником – это две разные ситуации.
– Это не помогает, когда вы самый сексуальный священник на планете.
Сорен резко посмотрел на нее. Элеонор побледнела.
– Я сказала это вслух.
– Мне притвориться, что я не слышал?
Элеонор обдумывала его предложение, и на ее щеках начал расцветать румянец.
– Я сказала это. Пойду помолюсь Богородице.
– Считать человека привлекательным не грех.
– Разве?
– Желание не грех, – ответил Сорен, присаживаясь на стол, лицом к ней. – Фантазии не грех. Грехи – это действие или бездействие. Либо ты делаешь то, что не должна делать. К примеру, застрелить кого-то. Или ты не можешь сделать то, что можешь. Например, не давать милостыню нищим. Считать кого-то привлекательным такой же грех, как и стоять на балконе и наслаждаться красивым видом на океан.
– Тогда что такое похоть?
– Ты задаешь прекрасные вопросы. Это вопросы молодой девушки, которая не кусает себе губы.
– С этого момента я буду кусать свои губы.
– Я знал, что именно так и поступишь. Не хочешь узнать ответ на свой вопрос?
– О похоти? Ага.
– Пойдем в святилище. Там ты можешь присесть.
– Я не против послушать стоя.
– На тебе военные ботинки.
– Они удобные.
– Где юная леди в Уэйкфилде, Коннектикут, купила военные ботинки?
– В Гудвилле3, – ответила она.
– Ты носишь ботинки из Гудвилла?
– Да.
– Поздравляю, Элеонор. Твоя обувь заслужила иронию.
Прежде чем она успела спросить, что он имел в виду, мужчина прошел мимо нее. Она развернулась на каблуках своих ботинок из Гудвилла и последовала за Сореном в святилище. Он открыл двери и поставил стопер, чтобы они оставались открытыми.
– Вы и правда «избегаете любого проявления зла»?
– Да. Я бы не хотел, чтобы нас обвинили в том, чего мы не делали.
– А что, если мы уже что-то сделали? – спросила она, опускаясь на колени на одну из лавочек, чтобы быть лицом к Сорену, который сел в ряду позади нее.
– Это совершенно другая ситуация. Но мы говорим о похоти.
– Я жажду вашего ответа.
– На самом деле, нет. – Он пристально посмотрел на нее своими пронзительными глазами. – Ты просто хочешь моего ответа. Похоть – это всепоглощающее и неконтролируемое желание, которое ведет к греху. Мужчина может желать жену другого мужчины. Так бывает. Вопрос, который он задает сам себе – при возможности, пойдет ли он на поводу своих желаний? Попытается ли он соблазнить ее, как только они останутся наедине? Набросится ли он на нее? Если она придет к нему, сдастся ли он? Или будет уважать ее семейное положение, вежливо откажет ей и предложит ей с мужем сходить на семейную консультацию?
– Значит, все дело в том, как сильно ты чего-то хочешь, в этом и есть разница между любовью и похотью?
– Частично. Но вопрос не только в степени желания, а в том, что ты делаешь с ним. Если я посчитаю девушку невероятно привлекательной, интригующей и умной, тогда я не согрешу. Я бы мог рассказать это своему духовнику, он бы посмеялся и сказал не возвращаться, пока у меня не появится что-то достойное исповеди. Сейчас, если бы я пошел на поводу своего влечения к этой девушке, тогда у меня могли бы возникнуть проблемы.
– Или очень хороший вечер. – Она улыбнулась ему. Сорен изогнул бровь. – То есть очень грешный вечер.
– Так-то лучше.
– Значит, нормально желать кого-то, пока ты не поддаешься желанию?
– Существует много ситуаций, когда следование за своими желаниями не грех.
– Супружеские пары, верно? Они могут заниматься сексом, как и когда захотят.
– Супружеские пары определенно могут вступать в сексуальные акты друг с другом.
– И... – Элеонор взмахнула рукой, надеясь получить еще ответы. – Больше никто? Остальные в заднице? То есть, не в заднице?
– Думаю, этот вопрос на твоей совести. Я не категоричен, когда дело касается сексуального поведения в современном мире. Церковь может запрещать все и вся, но церковь все еще состоит из людей. Наложение правил на правила в нашей пастве не сделает никого святым. Это послужит лишь добавлению греха, который свойственен нашим церквям.
Элеонор указала на двери святилища.
– Пять минут назад вы ввели новые правила в церкви.
– Правила не для церкви. Они для меня. Если я позволю себе находиться с тобой наедине в моем кабинете, я бы нарушил правило, а не ты.
– Так для чего все эти правила?
– Ничего обременительного, клянусь. На самом деле ты можешь помочь мне с одним из них. У меня предчувствие, что оно не очень хорошо воспримется.
– О, нет. Что вы собираетесь делать? – Элеонор достаточно хорошо знала прихожан и понимала, что любые крупные перемены будут встречены со страхом, гневом и смятением. Она не могла дождаться, когда увидит, как все бесятся.
– Дом священника. Я закрываю его для посещения прихожан.
– Воу. Погодите. Вы закроете дом?
– Ни одному прихожанину не разрешается в него входить.
Глаза Элеонор чуть не выпали из орбит.
– Судя по твоему безумному взгляду, такое заявление заденет чьи-то чувства? – спросил Сорен с легкой улыбкой на губах. Он не казался взволнованным такой перспективой.
– Если вы превратите церковь в «Макдональдс», это точно заденет чьи-то чувства. Да там все охренеют. Простите за мой плохой французский.
– Прощаю.
– Зачем закрывать дом? Церковь постоянно его использует.
– У этой церкви есть храм, часовня и большая пристройка. Нет необходимости использовать дом священника для церковных нужд. Мне, так или иначе, нужен дом. Я не буду слушать исповеди в спальне, а затем принимать ванну в кабинете.
Ответил он без намека на кокетство, но это не помешало Элеонор представить Сорена лежащим мокрым и обнаженным в ванне. Или просто мокрым и обнаженным?
– Элеонор?
– Простите. Я пыталась вспомнить разницу между словами «лежать» и «лгать», – солгала она.
– Лгут кому-то, а лежат сами по себе.
– О, точно. Спасибо. И еще. Вы не можете закрыть дом. Вы выведете из себя всю церковь.
– Я так и думал. Служба, на которой ты хотела присутствовать, проходит прямо сейчас в доме. По какой-то причине ни храм, ни часовня не подходят для этого.
– В доме уютнее. И у отца Грега всегда были вкусняшки.
Сорен похлопал по колену.
– Это прискорбно, но я так решил. Для священника важно иметь четкие границы между ним и его прихожанами. Я постараюсь изо всех сил, чтобы объяснить логично им мою точку зрения.
– Логично? Вы собираетесь использовать логику с католиками?
– У тебя есть идея получше? – От кого-то другого этот вопрос прозвучал бы саркастически или как вызов. Но от Сорена вопрос прозвучал с неподдельным интересом. Если у нее была идея получше, он хотел ее знать.
– Послушайте, я знаю этих людей. Я выросла с ними. Они, правда, не любят новичков. Все и так напуганы тем, что вы иезуит, а не обычный священник.
– Они боятся иезуитов?
– Говорят, что иезуиты очень... – Она поманила Сорена рукой. Он наклонился вперед, и она прошептала ему на ухо. – Либеральные.
Сорен отстранился и посмотрел ей в глаза.
– Должен рассказать тебе секрет. – Она снова наклонилась к Сорену и вдохнула. С этим вздохом она ощутила аромат зимы, чистоты и холода, и на мгновение подумала, что кто-то отставил открытым окно. – Мы либеральные.
Он откинулся на спинку скамьи и прижал палец к губам.
– Но ты этого от меня не слышала, – ответил он и подмигнул ей. Тело Элеонор закипело, и вялотекущая лихорадка, возникшая от присутствия с ним в одном помещении, усилилась еще больше. – Но это не имеет значения. Ты собиралась подсказать мне идею, которая лучше моей.
– Ага... нет. Логичность не сработает. Она может сработать, если вы заставите их думать, что закрытие дома, было их идеей.
– И как же?
Она пожала плечами и подняла руки: – Не знаю. Скажите им, что слышали от заинтересованных членов церкви, которые хотят больше правил и мер безопасности, или что-то в этом роде? – Они всегда говорили о безопасности в школе. – И вы можете сказать, что услышали мольбы людей и решили последовать их совету и добавить несколько новых правил, таким образом, вы сможете поддерживать всеобщую безопасность и избегать происков зла. Никто не хочет ходить в церковь со скандальной репутацией, верно? Вы лишь делаете то, о чем они просили.
Сорен поднял пальцы к губам и медленно провел ими по нижней губе. Жест казался бессознательным, как и ее покусывание губы. Тогда как покусывание губы, очевидно, делало ее похожей на идиотку, его касание губы заставляло ее хотеть оседлать его бедра, обернуть руки вокруг него и провести языком по его горлу.
– Значит, ты говоришь, что мне стоит манипулировать прихожанами, заставляя их думать, что закрытие дома было их предложением?
– Или же напрямую солгать. Обмануть. Все, что угодно.
– Я могу солгать. Это грех, но я ценю твое предложение.
– Вы не грешите?
– Пытаюсь.
– А я нет.
– Ты не грешишь? – Сорен спросил с таким сомнением, что она бы обиделась, если бы у него не было права быть скептичным на этот счет.
