Текст книги "Святой (ЛП)"
Автор книги: Тиффани Райз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
Вайет наклонился вперед и уставился на нее.
– Элли, не пойми меня неправильно, но ты должна стать писателем.
– Я и есть писатель.
Он понимающе кивнул и постучал по столу пальцами, будто что-то обдумывал.
– Вайет?
– Дай мне секунду. Я пытаюсь понять, как сбить бомбардировщик ножом.
– Даже не пытайся. Ты сам пишешь?
– Да, только никому не говорю об этом. Писательство как мастурбация. Все этим занимаются, но никто не любит признаваться в этом.
– Я признаюсь.
– В писательстве или мастурбации?
– И в том, и в другом. – Элеонор поиграла бровями и поняла, что она сейчас в режиме флирта. Ей нужно выключить его и как можно быстрее.
– Так о чем ты пишешь? – спросила она, пытаясь перейти на более безопасную тему, чем секс.
– В основном стихи о смерти и тщетности бытия, и как принимать решения, которые ничего не значат, когда ты молод, но повзрослев тебе приходится притворяться, будто они имели некий смысл.
– Вот черт. Ты Роберт Фрост, верно?
– Шшш... – Вайет шикнул, будто она поведала государственную тайну. – Говори тише, пожалуйста. Не хочу, чтобы меня преследовали поэтические фанатки, которых никогда не существовало.
– Ты смешон.
– А ты красивая и говоришь на немецком, и ты пишешь, и я хочу переехать в твою комнату в общежитии и спать в корзине для грязного белья.
Элеонор уставилась на его.
– Последняя часть о корзине с грязным бельем была чересчур? – спросил он.
– Только потому, что у меня нет корзины.
– Одно свидание. Все, о чем я прошу. Твой бомбардировщик в Европе. Он не узнает. Он слишком занят, раздражая меня своим существованием и интеллектом. Мы поужинаем, поговорим. Я покажу тебе свои стихи. Потом позвонишь на горячую линию с просьбой предотвратить самоубийство. Будет здорово.
– Ты серьезно настроен, не так ли?
– Я сказал доктору Эдвардс, что она идиотка. Я хочу заняться любовью с твоими мозгами. В стили Марвина Гейя.
– Просто ужин?
– Просто ужин.
– И ты не будешь ничего делать?
– Я буду делать все.
– И ты не примешь отказ в качестве ответа?
– Да. То есть, нет. То есть да, я приму отказ. Погоди. А какой был вопрос?
– Если ты попросишь заняться с тобой сексом, я отвечу нет, – ответила Элеонор и бросила на него убийственный взгляд.
– Если ты попросишь заняться с тобой сексом, я отвечу «да».
– Вайет, я серьезно. Никакого секса.
– Согласен, секс вычеркиваем из меню.
– Значит, у нас не будет секса, – подтвердила она.
– Нет, не будет. Только не на столе. Это отвратительно, Элли. Люди тут будут есть.
Элеонор вздохнула. Она уже пожалела, что согласилась на это свидание.
– Мой бомбардировщик-невидимка возвращается через неделю.
– Тогда ты в безопасности от акулы в моих штанах.
– А у твоей акулы в штанах тоже красный ирокез? – спросила она, собирая вещи, и встала.
Вайет откинулся назад на стуле и завел руки за голову.
– Что тут скажешь, красавица? Какие сверху, такие и снизу.
Этим вечером Элеонор и Вайет поужинали дешевой и вредной китайской едой в Чайнатауне, а затем отправились на прогулку по Сохо. У Элеонор было ощущение, будто Вайет предложил прогуляться потому, что начал идти февральский снег, и город выглядел невероятно романтично. Она ненавидела, лучшего слова, чем ненависть не подобрать, как весело ей было с Вайетом. Она так сильно смеялась, что разболелся живот. Вайет обожал все в ней. На ней были сапоги до колен и джинсы, и он сказал, что в них она выглядит дико. Ему нравились ее волосы, собранные в неряшливый пучок на затылке. Он сказал, что она похожа на сексуальную Вирджинию Вульф без суицидальных мыслей. Разговор оказался трудным, только когда Вайет спросил о ее прошлом и ее бомбардировщике-парне. Она предпочла бы не говорить о своем умершем отце и о проблемах с законом. И она не могла говорить о священнике, в которого была влюблена с пятнадцати лет.
– Ничего? Я ничего не узнаю о бомбардировщике? Даже имени?
– Не хочу, чтобы ты преследовал его, чтобы убить.
– Верно. Даже вижу, как делаю это. Сколько ему? Если он получает докторскую степень, ему должно быть около? Двадцать шесть? Двадцать семь?
– Ему тридцать-с-чем-то.
– Так и знал, что не просто так ненавидел этот сериал. Сейчас же звони на горячую линию. – Вайет резко прислонился к фонарному столбу и драматически уставился на лампу. – Я повешусь на этой штуке.
– Какую же ахинею ты несешь. – Она схватила его за лацканы пальто, взяла за руку и потащила вперед. – Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Мы можем поговорить о твоих губах?
– Это всего лишь губы.
– Готов поспорить, у них вкус клубники и поэзии.
– А какой вкус у поэзии?
– Не знаю. Но с удовольствием узнал бы.
Вайет остановился под светом уличного фонаря. Снег неугомонно кружился вокруг них.
– Я подхожу прямо к границе, – сказала она. – Я умная. Я не пересекаю границы.
– Ты хочешь ее пересечь. Поддайся желанию, Элли.
Она стояла за пределами круга света. Вайет вытащил руку из кармана пальто и поманил ее пальцем.
Сорен был за океаном, а Вайет стоял здесь, перед ней, окруженный светом и снегом. У него на лице играла улыбка, а на руках были татуировки из немецких сказок. Он так любил писать, что набил слова на собственной коже. Один этот факт заслуживал поцелуя. Но только одного.
Она шагнула в круг света.
Поцелуй начался мягко и осторожно, будто он боялся испортить момент, слишком сильно напирая. Она ухватилась за лацканы его кожаной куртки и притянула ближе. Поцелуй углубился, и язык Вайета проник между ее губ, а пальцы запутались в ее волосах. Поцелуй длился долго, дольше, чем ей стоило позволять. Он длился достаточно долго, и она почти забыла, кому принадлежала, почти забыла о своем белом ошейнике с замком сзади и о мужчине, который подарил ей его. Вайет целовался не как Сорен. Вайет изучал ее поцелуем. Сорен захватывал ее.
Вокруг них падал снег, и все же она не ощущала аромата зимы.
Она отстранилась и сделала шаг назад.
Вайет глубоко вздохнул, и воздух вокруг них стал белым.
– Черт, – пробормотал он. – Я ошибался.
– О чем именно?
– Твой вкус не похож на поэзию. У поэзии твой вкус.
И тогда Элеонор поняла, что он заполучил ее.
Так все и началось. Так как она сказала Вайету, что секса не будет, он и не просил. Он ничего не делал, только целовал ее при каждом удобном случае во время их пяти дней вместе. Она убедилась, что у него их будет много. Он встречал ее после занятий, и они делали домашние задания вместе. Они вместе завтракали, обедали и ужинали. Они вместе ходили на вечеринки. Они зависали в его комнате в общежитии с парочкой его друзей и смотрели телевизор. Они так громко ругались из-за попкорна, что два друга Вайета ушли из гостиной, сказав, что не могут смотреть телевизор, когда в помещении витает такое сексуальное напряжение, что даже телек барахлит. Наедине в его комнате они провели два часа в кровати Вайета. Он лежал на ней, и ее руки были под его футболкой. Ей нравилось ощущение его кожи, такой мягкой и гладкой. У него не было подтянутых мышц, как у Сорена, и его роста. Она и Вайет подходили друг другу больше, чем она с Сореном. Он был для нее ровней, другом. Но тут он начал задирать ее рубашку, и все мысли о дружбе выпрыгнули из окна четвертого этажа и разбились насмерть.
– Вайет...
– Пожалуйста?
Одно «пожалуйста», и она проиграла битву.
– Ладно.
Вайет снял ее рубашку. Он расстегнул бюстгальтер и медленно опустил бретельки по рукам.
Он уставился на ее обнаженную грудь, а она лежала и позволяла ему смотреть. Она ждала, что он скажет что-то, хотела этого. Но он нашел своему рту лучшее применение. Он наклонился к ее правому соску и нежно всосал его. Пока он целовал соски, облизывал и дразнил их, она наблюдала за ним и все больше и больше возбуждалась. Она вцепилась в его волосы, ощутив подавляющее чувство нежности. Он казался таким юным, таким невинным. Она хотела прижимать его к груди, оберегать его, защищать его. Он должен быть обнаженным и под ней, пока она будет дразнить его тело так же, как и он ее. Но он был сверху, и она прижала бедра к его бедрам. Он толкнулся в ответ, и Элеонор ощутила, как близка к кульминации. Она задрожала в его руках, и волна удовольствия обрушилась на нее и прошла насквозь.
– Неужели это произошло? – спросил Вайет, нависая над ней.
– Что произошло? – Она решила притвориться невинной.
– Ты кончила?
– Я воспользуюсь пятой поправкой.
– Элли... – Вайет серьезно, почти умоляюще посмотрел на нее.
– Да, кончила. – Она погладила его по щеке.
– Это была самая сексуальная вещь, которая когда-либо случалась со мной. – Вайет прижался лбом к ее лбу.
Она улыбнулась и чмокнула его. – Это произошло со мной, а не с тобой.
– Это произошло между нами. С нами. Мне нравится говорить «мы». Могу я еще раз повторить?
– Вайет, он вернется через три дня. – Она боялась будущей беседы с Сореном о Вайете, но не сказать ему казалось немыслимым.
– Мне плевать на него. Меня заботят только мы. Мы даже не занимались сексом, и ты кончила подо мной. Это было так чертовски сексуально, и, думаю, я кончу, только говоря об этом.
– Ты можешь, если хочешь.
– А ты хочешь?
– Ты спрашиваешь моего разрешения?
– Ты та самая женщина. Ты устанавливаешь правила в сексе.
Она улыбнулась ему. Она устанавливала правила в сексе? Ей даже понравилось, как это звучит.
– Можешь. Я хочу.
– Да, мэм. – Он снова впился в ее губы и поцеловал с грубостью, которая потрясла ее. Она обернула ноги вокруг его спины и прижалась грудью к его груди. Он гортанно стонал, пока прижимался пахом к ее промежности. Она повернула голову, чтобы открыть доступ к шее. Вид его татуированной руки и предплечья на простыни заставил ее пересмотреть вопрос о «сексе в меню». Сейчас она хотела его, по заказу или без.
Дыхание Вайета стало поверхностным, пока он двигался. Боже, она хотела перевернуть его на спину и прижать к кровати. Ей бы понравилось удерживать эти татуированные предплечья. Она бы терлась бедрами о него, доводила до грани, а затем останавливалась... снова доводила до грани и снова останавливалась... Она бы мучила его так, пока он бы не начал умолять об оргазме. И, может быть, если бы он хорошо попросил, она бы разрешила ему.
Но вместо этого она обнимала его, пока его тело сотрясалось от оргазма. Он лежал на ней, едва двигался, только легонько целовал шею, пока восстанавливал дыхание.
– Я собираюсь влюбиться в тебя, – прошептал Вайет. – Прямо... сейчас.
Он закрыл глаза, но она ничего не ответила. А что тут скажешь?
Она выскользнула из джинсов. Он, в одних боксерах, и она в трусиках и футболке Smashing Pumpkins, они обнимались в его кровати и спали. Она знала Сорена почти четыре года и никогда не спала в его объятиях. С Вайетом же она была всего каких-то пять дней и заснула в его руках, и, проснувшись, они по-прежнему были вокруг нее. Она чувствовала себя такой любимой и желанной, и такой... нормальной, это было впервые, что ей было больно покидать его объятия и кровать. С пятнадцати лет любовь Сорена была для нее словно благословение. Тем утром в постели Вайета впервые любовь к священнику ощущалась как бремя.
В ту пятницу, как и всегда, она пошла к Кингсли. Они с Сореном заняли бы музыкальную комнату, и Сорен рассказывал бы ей о различных аспектах СМ, которые ей нужно понять. Он также заставлял ее писать для него. Он хотел знать, что она больше всего хотела, когда представляла их любовниками. Это были ее любимейшие домашние задания, которые он давал – описать откровенно сексуальные фантазии об эротическом бандаже и пытках. Она любила их пятничные учебные сессии, отсчитывала минуты, когда снова будет с ним. Но Сорен уже три недели был в Риме. Она пришла к Кингсли только потому, что не хотела быть наедине со своими мыслями, страхами и ужасающими чувствами к Вайету.
Вайет пригласил ее на свидание сегодня, но она солгала, когда сказала, что должна работать. В столовой Кингсли проходила какая-то вечеринка. Элеонор избегала ее, прячась в музыкальной комнате. Она села возле рояля, надеясь почувствовать себя ближе к Сорену. Не сработало. Из рюкзака она достала последнее письмо от Сорена.
Моя Малышка,
Жаль, что ты не можешь быть здесь со мной. Сегодня я прогуливался по галерее Боргезе и пытался представить все твои неуместные комментарии о статуях в различных стадиях обнажения. Быть без тебя среди такого количества красоты сродни пытке. Я уже видел статуи раньше и восхищался ими. И мне не хватало сегодня вида того, как их рассматриваешь ты. Этот город старый и уставший, но в твоих глазах он снова станет молодым. Не знаю, сможем ли мы когда-нибудь приехать в Рим вместе, хотя я мечтаю о таком дне. Здесь у меня есть друзья. Кажется, я натыкаюсь на них, куда бы не пошел. Город кишит священниками. Особенно после праздничных дней.
Надеюсь, твои занятия проходят хорошо. Прости, что мне пришлось так долго отсутствовать. Я думаю о тебе каждый день и каждую ночь. Надеюсь, тебе не очень одиноко, и Кингсли хорошо ведет себя в мое отсутствие.
Сегодня прошел мимо одного граффити, знаю, ты бы посчитала его забавным – cloro al clero. Его можно увидеть возле Ватикана. Оно обозначает «отравленное духовенство», но, пожалуйста, не подпитывай им свои идеи.
Мое путешествие было успешным. Я уехал как Преподобный Маркус Стернс, ИО11. И вернусь к тебе Преподобным доктором Маркусом Стернсом, ИО. Тебе запрещается называть меня преподобным, доктором или Маркусом. В церкви можешь обращаться Отец Стернс, сэр, когда в ошейнике, и Сорен, когда я внутри тебя.
Я провожу вечер с иезуитами, с которыми ходил в семинарию. И сейчас должен идти. Скоро я вернусь домой к тебе. Дом, на случай если ты спрашиваешь, не в Дании, не в Нью-Йорке, не в Уэйкфилде или каком-либо другом городе, штате или стране. Я дома, когда с тобой.
Jeg elsker dig. (Да, я знаю, как тебя заводит, когда я говорю на датском).
Письмо было подписано витиеватой перечеркнутой С, личная подпись Сорена. Она оторвалась от письма и увидела, что из дверного проема в музыкальную комнату за ней наблюдает Кингсли.
– Как его зовут, Элли? – спросил Кингсли с порога.
– Кого?
Кингсли подошел к ней и оттянул вниз воротник ее рубашки. Она поняла, что он трогает небольшую красную метку, которую Вайет оставил на ее груди после вчерашней ночи поцелуев.
– Расскажи мне все прямо сейчас.
– Кингсли, кажется у меня неприятности.
– Беременна?
– Хуже.
– Что может быть хуже беременности?
Она смахнула слезы с лица тыльной стороной ладони и сделала глубокий вдох.
– Мне кажется, я влюбилась.
Глава 28
Элеонор
Кингсли воспринял новость лучше, чем она ожидала. Он слушал, не задавая вопросов, даже после того, как она завершила рассказ.
– Кингсли, он влюблен в меня. Я никогда не думала, что кто-то кроме Сорена полюбит меня. Должно быть, он мазохист, – произнесла Элеонор с мрачной безрадостной улыбкой. – Думаю, любой, кто влюбится в меня, должен быть мазохистом.
Кингсли усмехнулся поверх бокала со скотчем.
– Ты сказала, а не я. Но сомневаюсь, что он один из них. Или вообще сабмиссив.
– Тогда почему он хочет делать все, что я ему говорю?
– Потому что он ванильный подросток, отчаянно пытающийся угодить и отчаянно пытающийся удержать тебя. Мужчины сабмиссивы подчиняются из-за желания, а не от отчаяния. И парень влюблен в девушку, которая влюблена в другого, – второе самое отчаянное создание на земле.
– А кто первый?
– Мужчина, влюбленный в мужчину, который влюблен в другую женщину.
Элеонор засмеялась. Кингсли – нет.
– Я не знала, что у меня могут быть такие чувства. Они не похожи на любовь к Сорену. У меня будто второе сердце, и я не знала о его существовании, пока не встретила Вайета. Не знаю, можно ли так с одинаковой силой заботиться о двух людях одновременно.
– Добро пожаловать в полиаморию. – Кинсли поставил свой напиток.
– Полиаморию?
– Поли – значит много. Амор – любовь. Иметь больше чем одного любовника – обычное явление в нашем мире. Я не имею в виду любовника только в сексуальном плане. Я говорю о любви к двум людям.
– Звучит как ночной кошмар.
– Разве не Оскар Уальд сказал, что в жизни есть только две настоящие трагедии – когда получаешь то, чего хочешь, и когда не получаешь? Полиамория – трагедия получения всего и сразу. Но все же лучше моногамии, oui?
– Я чувствую себя... ужасно. – Она посмотрела на рояль и закрыла лицо руками. – Но я не могу остановиться. Каждый день я говорю себе: «Ладно, сегодня я порву с Вайетом». И каждый день не делаю этого. Прошлой ночью мы дурачились. Мы даже спали вместе. Я никогда ни с кем не делала этого – спала в одной постели. Без секса, но я этого хотела. Я хотела привязать Вайета и заставить его умолять... – Она выдохнула через нос. – Черт, я сказала это вслух?
Кингсли только улыбнулся.
– Да.
– Прости.
– Не извиняйся. Никто в этой комнате тебя не осудит. Сегодня я трахался с двумя разными людьми. И, вероятно, потрахаюсь с третьим еще до окончания этой ночи.
– Это должно как-то облегчить мои страдания, но нет. Хотя, немного завидую. – Она попыталась улыбнуться.
– Это должно облегчить твои страдания. Он знал, что это произойдет. Я бы сказал, он хотел этого.
– Сорен хотел, чтобы я влюбилась в кого-то другого?
– Думаешь, он заставляет тебя столько ждать только для того, чтобы помучить тебя?
– Ну, да.
– Это лишь часть. – Кингсли откинулся на спинку и закинул длинные ноги в сапогах на спинку софы и скрестил их в лодыжках. – Но правда в том, что он любит тебя. И он католический священник. Он не может на тебе жениться. Не может подарить детей. Не может держать за руку, пока вы гуляете по Вашингтон Сквер Парку, и целовать под фонарем во время снегопада, на виду у всего мира. И если это то, чего ты хочешь, он хочет, чтобы у тебя это было. Секс привяжет тебя к нему. Ты проведешь ночь в его постели и никогда не захочешь ее покидать. Если собираешься выбраться, тебе нужно сделать это сейчас, пока не стало слишком поздно.
– Я хочу их обоих.
– Позволит ли le prêtre, позволит ли твой мальчик?
Она покачала головой.
– Нет. Он категорически против. В первый день он хотел знать все о Сорене. Теперь он морщится при одном упоминании о нем.
– Тогда тебе придется сделать выбор. И сделать его в ближайшее время и однозначно.
– Однозначно?
Кингсли поставил бокал на столик и ловкими пальцами быстро расстегнул белую рубашку. Он отодвинул ткань в сторону, обнажая большой шрам, который выглядел еще свежим.
– Пулевое ранение, – объяснил он. – Чуть не убила меня. Но не сам выстрел. Пуля раздробила ребро. Пришлось доставать тридцать кусочков серебра. Хочешь застрелить кого-нибудь? Будь добра сделать это четко. Вошел и вышел, напролом. Без надежды.
– Без надежды? Кинг, это жестоко.
– Ты говоришь, он начинающий писатель. Тогда сломай его. – Кингсли отпил скотча и усмехнулся. – Это пойдет на пользу его творчеству.
Он начал застегивать рубашку, но Элеонор остановила его, прижав ладонь к его груди. Она прижала ладонь к шраму. Кингсли не выглядел удивленным, когда она прикоснулась к нему. Не удивлен, но и не недоволен.
– В моей школе была монахиня, и она всегда говорила: «где нет надежды, там ад», – сказала Элеонор, скользя пальцем по линии шрама. Она не могла представить, сколько боли пережил Кингсли, как он выжил с такой раной. Но он был по-своему прекрасен, этот шрам. Она почти хотела его целовать.
Кингсли накрыл ее ладонь своей.
– Значит, твоя монахиня никогда не была влюблена в того, кого не могла получить. Если тебе дорог этот мальчик, не давай ему надежды.
Он поднял руку и провел по ее нижней губе большим пальцем.
– Я знаю тебя, Элли, – сообщил Кингсли, его голос был настолько низким, что манил ее к нему, так близко, что они могли поцеловаться, если бы один из них осмелился сделать это. – Я знаю кто ты. Тебе всегда будет мало такого мальчика. Он будет игрушкой, и ты будешь играть с ним, и тебе надоест игра с ним. Тебе нужно гораздо большее, чем может дать такой мальчик. Я знаю это, потому что я такой же.
Он посмотрел ей в глаза, а Элеонор в его. Она почти представила, как встречаются их губы... Она могла бы сорвать его рубашку, расстегнуть брюки. Он бы отлично смотрелся, лежа на спине под ней, ее руки на его запястьях, его член глубоко внутри нее, пока она бы объезжала его на этом диване.
Погодите. О чем, черт возьми, она думала?
Элеонор отстранилась и села на противоположный конец софы. Он продолжал смотреть на нее с самодовольной улыбкой на губах, будто прочитал ее мысли. Он не потрудился застегнуть рубашку.
Кингсли сделал еще один глоток скотча и протянул бокал ей. Она уставилась на темную жидкость, а затем выпила ее. Она закашляла, как только алкоголь обжег горло.
– Я облажалась, Кинг.
– Пока нет. Но еще не вечер.
– Что я должна сделать?
– А что ты хочешь сделать?
– Трахнуть их обоих. – Невесело рассмеялась она. – Я знаю, чего не хочу. Я не хочу причинить боль Вайету. И не хочу причинить боль Сорену.
– Хорошее желание, но это жизнь, реальный мир. Ты ранишь их. Они ранят тебя.
– Вайет... он мой сверстник, понимаешь? – Она смотрела на скотч на дне бокала Кингсли. – Он студент Нью-Йоркского университета. Мы можем ходить вместе, быть на людях. Мы оба писатели. Мы понятны. Сорен и я? Мы не логичны. По крайней мере, кому-то другому, кроме нас.
Кингсли скользил по влажной грани бокала пальцем.
– Элли... Я бы хотел, чтобы ты знала его, когда он был подростком.
– Каким он был?
– Старым. Он был старше, чем сейчас. Старая душа, как говорят. – Кингсли усмехнулся, будто вспомнил что-то хорошее. – Mon Dieu, ты никогда не встретишь кого-то более высокомерного, надменного, помпезного и снисходительного. Все в школе ненавидели этого блондинистого подонка. Все, кроме священников.
Элеонор разразилась смехом.
– Это я могу представить. Почему тогда он был таким придурком?
– Мы все придурки, когда подростки. Бог Свидетель, я был таким, но у него, думаю, был страх себя. Он считал, что испорчен отцом, своим прошлым. Лучше быть ненавистным, чем любимым. Любовь впускает людей. Он не хотел никого рядом. Сейчас он лучше. Будучи священником... он более открыт со своими чувствами. Находясь рядом с тобой... – Кингсли замолчал, будто следующее слово не хотело выходить. – Рядом с тобой он становится лучше. Счастливее. Менее обеспокоенным. Боже, он почти... – Кингсли покачал головой. – Почти веселый.
Кингсли произнес это слово с преувеличенным ужасом.
Элеонор усмехнулась.
– Он не был веселым подростком? – Она отдала Кингсли бокал со скотчем. Если она оставит его себе, то может выпить до дна и потом взять еще.
– В другом плане, – ответил он, и Кингсли улыбнулся своей тайной улыбкой, затем та померкла. – Нет, тогда он не был веселым. Он был холодным и закрытым, опасным, и к нему было почти не подступиться. Я едва не умер, пока добрался до него, но в итоге награда того стоила.
– Если я уйду от него... – Она повернулась к Кингсли и посмотрела в его темные глаза. – Что произойдет?
Кингсли болтал остатками скотча и льда на дне бокала.
– Ты видела его только днем, а днем мы видим только свет и тень. Но если ты уйдешь от него, наступит ночь. И тогда мы увидим кромешную тьму.
– На что похожа тьма?
– Я скажу одно – когда le prêtre в правильном настроении, он может заставить даже дьявола бояться повернуться к нему спиной.
Кингсли допил напиток. Элеонор снова закрыла лицо руками.
– Сегодня я ненавижу свою жизнь, – заявила Элеонор, когда его слова проникли через микротрещины в ее сердце и расширили их.
– Элли, однажды я стоял на том же перекрестке, что и ты сейчас. Я никогда не сожалел о том, что пошел темным путем. Отсюда лучше вид. И я много перепробовал, и мне никогда не надоедает.
– Я не хочу, чтобы Сорен оставлял пост священника, но если нас поймают, если у него будут проблемы... Хотела бы я видеть будущее.
– Какая фамилия у твоего молодого человека?
– Зачем? Ты хочешь составить на него досье? – Она знала о файлах Кингсли, которые он составлял на всех, кто его интересовал.
– Peut-être, – признался он без стыда. Возможно.
– Сатерлин. Вайет Джеймс Сатерлин. Назвать день рождения и группу крови?
Кингсли усмехнулся.
– Я сам могу это выяснить. Вайет Сатерлин... Элеонор Сатерлин... Хорошо звучит, верно?
Она тяжело выдохнула. Нелепо даже думать, что кто-то вроде нее выходит замуж, заводит детей и занимается всеми жена-и-мать делами. Она сидела в музыкальной комнате самого скандального дома в городе, говорила с самым скандальным извращенцем в городе о священнике, которого любила.
– Моя лучшая подруга по школе, точнее моя единственная подруга, Джордан, выходит замуж следующим летом. Она на втором курсе в колледже Анны Марии и уже обручена. Она хочет завести детей. На прошлой неделе она звонила мне. Я даже говорить с ней не могла. Как я могу разговаривать с кем-то вот так? Я думала... – Она остановилась и смущенно усмехнулась. – Я думала попросить тебя навестить ее. То есть соблазнить ее. Она видела тебя один раз, и это был единственный раз, когда она шутила о сексе. Она ступила на путь «дети-и-брак в восемнадцать», и я хочу ее остановить.
– Я могу ее остановить, – ответил он без намека на высокомерие в голосе. Он просто констатировал факт. – Ты бы хотела, чтобы я это сделал?
Она покачала головой.
– Муж, дети – это то, чего хочет Джордан.
– А ты?
– Я хочу большего.
– Тогда вот твой ответ, Элеонор Сатерлин.
– Еще раз так меня назовешь, и я буду шлепать тебя до наступления следующего тысячелетия.
– Теперь, ma belle Элли, ты говоришь на моем языке.
Элеонор поцеловал Кингсли в обе щеки и пожелала спокойной ночи, затем надела пальто.
Температура упала, и она решила взять такси. Пока она сканировала улицу в поисках желтой машины, она услышала, как кто-то зовет ее.
– Вайет? – Она развернулась и удивленно уставилась на Вайета. – Какого черта ты тут делаешь?
Он сжал букет цветов в руке, почти завядших от мороза.
– Ты сказала, что должна работать, – ответил он без улыбки на лице. Она не могла вспомнить его без улыбки. – Я хотел удивить тебя на работе цветами. Я не знал, в каком книжном магазине ты работаешь, поэтому пошел за тобой. Знаю, это жутко, но думал, ты простишь меня, потому что я просто хотел подарить тебе цветы.
– Ты ждал меня здесь два часа?
– Что ни сделаешь ради любви, верно? – Он поднял руки и посмеялся над собой. – Мне даже нравится этот образ таинственной девушки. Ты не говоришь о своем прошлом, о родителях. Я даже не знаю имени твоего парня, в которого ты якобы влюблена. Даже сексуально, вся эта секретность, которую ты нагоняешь. Но секреты – одно дело. Ты солгала мне.
– Я солгала, – призналась она. – Очевидно, что я не на работе. Я навещала друга.
– Чертовски богатого друга, судя по всему.
– Он тоже его друг. Я не хотела задеть твои чувства.
– Что же, они задеты. Не страшно. Потом перестанут болеть. В конце концов. Так же как и я согреюсь.
– В конце концов?
– Именно. Может, мы пойдем куда-нибудь и поговорим...
– Вайет, я больше не могу тебя видеть, – Элеонор выпалила слова быстро и резко, словно срывала пластырь.
– Я внезапно стал невидимым?
Она потерла лоб.
– Ты должен прекратить быть таким милым и забавным, хорошо? – попросила она. – Он возвращается через три дня. Я больше так не могу, играть с тобой в эту игру.
– Это не игра. Я влюблен в тебя.
– А я влюблена в него.
– Ты не можешь. Ему за тридцать. Тебе девятнадцать. Как у тебя может быть что-то общее с кем-то таким старым? О чем вы можете говорить?
– Он блестящий и смешной, и очаровательный, и я никогда не разгадаю до конца все его тайны.
– Парни в его возрасте любят девушек помоложе. Ты для них легкая добыча. Они могут впечатлить тебя одним своим возрастом.
– Я не легкая добыча, понял? Я не какая-то там овечка, которую съел большой плохой волк. Он говорит на восемнадцати языках. Он ростом шесть футов и четыре дюйма. Он потрясающе красив, и да, я использую слово «красив». Он ездит на мотоцикле и ведет такую жизнь, которая тебе и не снилась, и он впустил меня в нее. Я видела такие вечеринки, что ты и представить не можешь. А люди? Богатые и влиятельные люди, о которых ты и не подозревал. И, Вайет, ничего из этого не имеет значения. Важно то, что он любит меня, и нет ничего, что бы он не сделал для меня. Он так сильно любит меня, что если я захочу быть с тобой больше, чем с ним, он позволит мне быть с тобой. Он любит меня и знает меня, и я более интересная, когда с ним, чем без него. Без него я всего лишь студентка Нью-Йоркского университета с факультета английского, с работой на полставки и слишком большим количеством домашки.
– И я тоже.
– Да. Именно.
Слова повисли между ними в воздухе, как ядовитое облако. Она знала, что пересекла черту, глубоко вонзила нож. Как бы она не обожала Вайета, он никогда не сможет конкурировать с таким мужчиной, как Сорен. Во-первых, Сорен был мужчиной, а Вайет – всего лишь девятнадцатилетним парнем.
– Элли, ты знаешь, что делаешь? – спросил Вайет. – Ты живешь в Стране чудес. Этот парень старше и говорит на всех этих языках, и живет этой сумасшедшей жизнью. Она отличается, она странная, это Безумное королевство на дне кроличьей норы. Там весело какое-то время, но все же тебе придется вернуться домой. Алиса, ты не можешь жить там вечно.
– Я не Алиса. – Она не знала кем была – Белым кроликом, Белой королевой или Бармаглотом, но она точно знала одно. Она не была чужой в Стране чудес. Она была там рождена.
– Ты и он – это безумие.
– Что я могу ответить? Мы все здесь сумасшедшие.
– Элли... – Вайет запустил руку в свои красные волосы. Она любила его панковские красные волосы. Как сказал Кингсли, будь жестокой. Сделай все четко. Она повесила на сердце замок и пропустила пулю через сострадание.
– Вайет, позволь задать тебе один вопрос. Ты когда-нибудь порол флоггером женщину? – Она шагнула вперед.
– Что? Флоггером? Никогда.
– Тростью?
– Нет.
– Ты знаешь, как пользоваться однохвосткой?
– Я даже не знаю, что это.
– В твоей спальне есть Андреевский крест?
– Что?
– Я не та, за кого ты меня принимаешь, – ответила она. – Ты влюблен в ту, которой не существует.
– Ты меня пугаешь, – ответил Вайет, его глаза были большими и испуганными.
– Я еще даже не начала пугать тебя.
– Элли? – Голос Вайета стал тихим и покорным. – Что он может дать тебе, чего не могу я? Серьезно. Я хочу знать ответ.
Она повернулась к нему спиной и направилась к ожидающему такси.
– Все.
В одиночестве на заднем сидении темного такси она дала слезам волю. Больше никогда. Она не позволит себе заботиться о ком-то еще, кроме Сорена до конца своей жизни. Это слишком больно. Наедине со своим разумом и в печали она пообещала себе и знала, что будет верна своему слову. Больше никаких ванильных парней. Она не могла, больше не могла пересекать границу между двумя мирами. Это слишком больно. Больно Вайету, больно ей. И Сорену тоже может быть больно, будет больно, если Сорен узнает. А он узнает. Она должна ему рассказать.
